Текст книги "Темные легенды. Антология русского хоррора"

Так ведь Лизка ж ее выронила еще у гаражей!

В этот самый миг смуглый мальчуган в соломенной шляпе острозубо ухмыльнулся с обложки.

Санька побежал. Во что стал превращаться подменыш, смотреть не хотелось.

Ничего-ничего. Сейчас Саня прибежит домой и скажет маме, чтоб вызвала милицию. Что Левку убили, Лизку… и Лизку тоже.

Поверит ли мама?..

К счастью, жил Санька невысоко – на третьем этаже. Он не стал вызывать лифт, а пулей взлетел к своей двери, на ходу достал из-под футболки висящий на веревке ключ.

Судя по тишине в подъезде, его не преследовали. Видать, тварь заранее знала, что шансов нагнать мальчишку маловато.

– Фух! – выдохнул он, как только запер за собой дверь.

Мой дом – моя крепость. Тут уж никто не достанет.

Щас мы с тобой, тварина, разберемся.

Санька побежал на кухню, выглянул в окно. Подменыш, чьи конечности превратились в заскорузлые зеленые лапы с когтями, неспешно шагал к Лизкиному подъезду, пиная перед собой «Тома Сойера» – мятого, растрепанного, в грязи.

– Ма-а-а-а-а-ам! – позвал Санька.

– Чего вопишь? – мама неслышно подошла сзади. – Ты где пропадал? Я уж забеспокоилась. Такой дождь был, а тебя все нет и нет.

– Мам…

Она подошла, поцеловала сына в щеку.

Санька едва уловил – но все же уловил – гаденький душок, смесь кислятины с гнильцой.

– Проголодался? – мамин голос вмиг огрубел, глаза сбились в однородную серо-голубую массу с гнойной пленкой. – Щас наловлю тебе пожрать!

«Мама» лихо подпрыгнула в воздух, приклеилась четырьмя неестественно вывернутыми лапищами к потолку. Длинный-предлинный язык принялся с упругими хлопками выстреливать изо рта – ловить квелых от духоты мух, что лениво кружили у люстры.

Саня стоял один в пустом дворе. Все вокруг – все, что раньше казалось вечным, нерушимым, – размякало, разжижалось, плавилось, теряло первоначальные формы и цвета.

Грозная туча, нависшая черным брюхом над многоэтажками, чудовищно изогнулась, показала острозубую улыбку.

Две высотки сомкнулись воедино. Проходы между ними заросли воняющей болотом зеленой плотью с черными пятнами. Да и сами дома стремительно превращались в громадное кольцо жабьего мяса, обтянутого осклизлой шкурой…

А на другом конце космической червоточины, в Москве, родители ждали детей к ужину.

Николай Скуратов

Элизиум
Цикл миниатюр

Играть в «Невесту» следует так: берёшь кого-нибудь из девочек, связываешь верёвкой и бросаешь в сырую и страшную дыру в земле, что есть в дальнем углу нашего сада; надо успевать: дыра исчезнет через час. Жребий пал на Миленочку, и мы обматываем её верёвкой, тщательно следя за крепостью узлов. Бросив в дыру, смотрим, как её тело покачивается в воздухе над хтонической чернотой. Волосы Миленочки расходятся нимбом, и она похожа на цветок, один из тех, что произрастают по краям страшных утренних снов. Изо рта нашей сестры вылетает целая туча майских жуков.

В шкатулке на каминной полке маленький цирк со зверями, клоунами, акробатами и иллюзионистами. Они показывают нам представление, а мы хлопаем и смеёмся, мои сестры и возлюбленный брат. Я приношу длинный полый рог, чтобы лучше слышать, и, приставив его узкий конец к уху, направляю на шкатулку. Звери, клоуны, акробаты и иллюзионисты вопят от ужаса. Передаю рог по кругу, мой брат закрывает лицо руками и плачет.

Из озера выбрался громадный жёлтый осьминог, и мы узрели печаль в его круглых глазах; нам было не жалко мяса, мы бросали его кусками на траву, а он подбирал и ел. Мне стало грустно, когда прилетела стрекоза и унесла осьминога высоко в небо, я ведь успел к нему привязаться.

Спишь или бодрствуешь, ты все равно можешь увидеть, как голова одной из девочек виднеется в каком-либо сумеречном углу дома. Вы смотрите друг на друга, и это приятно; бывает, голова парит по коридорам и залам совершенно свободно. Встречаясь со старшей сестрой, голова превращается в летучую мышь и исчезает так быстро, что не заметить.

Из большого гримуара, который я взял в библиотеке, в полдень вышел сфинкс: наполовину женщина, наполовину лев с крыльями. Задашь ли ты мне главную загадку, спросила я, но зверь лёг посреди библиотеки и уснул. От него пахло корицей и перцем, подземными святилищами и тайными знаками, черными свечами и малиновым джемом, алхимическими минералами и опилками, которыми набивают игрушки.

Где-то в нашем доме есть тайные люди, которые живут рядом с нами, почти не оставляя следов. Иногда мы находим мелкие монетки на подоконниках, мёртвых воробьёв на книжных полках или сухие веточки винограда, лежащие поверх одеял.

Мы решили подшутить над Зоей и завели игру в жмурки, заставив ловить нас по крикам и смеху, но, когда началась игра, мы исчезли, оставив бедняжку одну, такую милую и нежную, такую красивую в белом платьице, в чулочках и черных лакированных туфельках. Свидетели нашей милой подруги – лишь кролики, наблюдающие за её блужданиями из травы. В летнем воздухе запах тлена.

Во сне белый дрозд на могильном камне пел мне длинную песню. Лисы, сидевшие вокруг клубничного торта, щерили острые зубки и кивали головами. Просыпаясь в поту, я видела посреди комнаты Матильду, висящую над полом вверх ногами. Ночная рубашка спала, обнажив алебастрово-розовое тело. Ворон не унимался до самого рассвета, но, проснувшись, я не помнила ни слов его песни, ни мелодии. В зеркале чётко видны признаки моей неизлечимой болезни.

Когда наша гувернантка смеётся, наблюдая за нашими играми, из её клюва вырывается орлиный клёкот; она любит наблюдать, как девочки смотрятся в зеркало, и в воображении своём создавать их двойников, с которыми можно играть, словно с куклами. По ночам она приходит в наши спальни и хватает своими ледяными пальцами наши ноги, высунувшиеся из-под одеяла.

Нарисуй портрет её, отрази на холсте бледно-зелёные мудрые кошачьи глаза. Она будет сидеть смирно и, положив изящные руки на хрустальный шар, смотреть в необозримость. Вибриссы её станут подрагивать в так биению сердец мотыльков.

К острову на середине озера Зоя путешествовала на красной лодочке. Лягушонок в чёрной жилетке сидел на вёслах и весело насвистывал патефонную песенку. Когда же сестрица наша возлюбленная сошла на травянистый мягкий бережок, её встретили важные фламинго и чинные осётры в сюртуках. Суетливые мышата в канотье расстелили перед ней алую ковровую дорожку. Проводив старую скрюченную Зою к белому склепу в центре островка, они заботливо уложили её в гроб и затянули песню на языке, которого нет.

В телескоп, стоящий у окна, я вижу все. Сердитый, отправляюсь в комнату к Зое и спрашиваю: зачем? Зоя, чьи локоны рассыпаны по подушке, спит, а на покрывале её устроился и грустно смотрит на меня паук. В лапе его чёрный камешек. На, на, молча просит он меня, возьми.

Мы любим играть в прятки, в нашем громадном доме и в саду вокруг него множество мест, где ты можешь укрыться и перестать быть собой или даже просто быть. Спрятавшись в дупле старого бука, я вижу девочек, которые ищут меня, а когда находят, то вытаскивают наружу за шею и трогают мой пеликаний клюв. Белка, наблюдавшая за нами, играет на губной гармошке, и этот мотивчик хочется мурлыкать в беззаботные дни.

В сумерках среди печальных холмов бродит женщина в чёрном, и, если подойти близко, укрываясь в траве, можно услышать её печальную песню без слов. Ищет она руины своей юности, а кинжал в её руке похож на лёд. В послании, которое я оставил ей, сказано: «На север, за мостом, где на ветвях акации сидят черные вороны».

Почему человеку нельзя иметь голову какого-нибудь животного? У нас это получается легко. У меня голова норки, у моих сестёр головы лис, кошек, собак и разных птиц, но мы можем и меняться, быть теми, кем захотим. На фото мы все изображены сидящими за длинным столом на фоне прекрасной природы и тревожных небес; тени замерли в нашем уютном саду, глядя нам в спины. Зоя в тот миг моргнула, отчего кажется, что она, девочка с головой совы, сидит мёртвая. Возможно, по этой причине мне хочется любить её ещё сильнее.

Дверь в дальнем конце нашего сада невозможно открыть, есть лишь один способ: сказать заветное слово. Мы перерыли всю библиотеку в доме, но не приблизились к разгадке. Плачьте, о сёстры мои, плачьте и посыпайте головы пеплом, божественные создания. Злой лик луны висит над стеной и сулит смерть всем, кто осмелится нарушить запрет, смерть разума и мечтаний, смерть невинности.

После яблочного сидра у Матильды закружилась голова. Став лёгкой, словно пёрышко, моя сестрица взлетела к потолку и закружилась там. Звонко смеясь, выпорхнула в открытое окно, и ветер без труда подхватил её. Хотя у Розы снова пошла горлом кровь, она все равно хотела видеть, как Матильда кружит над садом.

Его большие крысиные зубы идеальны, а черные глазки честны. Назвавшись волшебным дядей нашей Миленочки, он увёл её гулять по травянистым холмам, накрытым темно-бежевой тенью. Тайны и смыслы, нам недоступные, постигали они вдвоём, так трепещите, о любимые. Тело Миленочки лежит в тёмном овраге за ручьём, где мы пускали кораблики.

У старшей сестры в руке топорик для разделки мяса, и она прелестно смотрится с ним в этом старомодном темно-розовом платье в потоке света, что льётся из окна. И мех на её кошачьей мордашке искрится. Мы в восторге от цвета её шерсти, такой густой, темно-рыжей. С лезвия топорика капала не менее густая темно-рыжая любовь.

Дрозд в белой жилетке целит ножом в торт на мой день рождения, а я, пытаясь спасти его, уворачиваюсь и убегаю. Наконец дрозд настигает меня и – он же случайно! – всаживает лезвие в мой левый глаз.

На лужайке стоит столик, за которым мы пьём чай, и мир вокруг кажется довольно плоским с непривычки. Дрозд уверяет меня, что лучшего торта не пробовал в жизни. Жилетку испачкал сливочным кремом.

Иногда, гуляя в саду, я встречаю саму себя, такую же девочку в белом платье и панталонах, у неё даже туфельки те же. Очень мне не нравится это, и я беру молоток. После, вооружившись лопатой, закапываю саму себя другую на полянке. Пока хороню тринадцатую, соловьи поют вокруг меня, а мягко-плюшевое солнце щелкает зубами, ухмыляясь.

Съев свою порцию мороженого, а потом и Матильды, я решаю спрятаться в гувернантку. Оказывается, внутри неё не только орлиный клёкот и полфунта странных снов, завёрнутых в вощёную бумагу, но и уютное кресло возле столика с книгами. Матильда спрашивает, не знает ли гувернантка, куда я подевался, а та отвечает: глубокий сон и абсолютный покой. Хорошо сидеть в этом кресле и читать. Песня сверчка навевает на меня самые приятные мысли, и тяжелеют веки.

Сказав, что теперь она привидение, Оля набросила на себя белое лёгкое покрывало и ходит по дому; мы же делаем вид, что она жутко пугает нас, и прячемся, и плачем, и падаем в обморок. Наконец, сбежав в сад, мы играли в другие игры, а когда вернулись, нашли, что от Оли осталось только давно засохшее пятно крови в гостиной на паркете. Лежащий рядом нож распался от ржавчины.

У человека из темноты воробьиная голова, модный сюртук и галантные манеры. С особенным удовольствием он расшаркивался перед Матильдой, красневшей от каждого его сумрачного комплимента. Беря её ручку с розовыми пальчиками, человек из темноты делал вид, что целует, а Матильда – кто бы думал, что она такая кокотка! – звонко хихикала и опускала глаза. Очень хорошо у гостя получалось пить несуществующий чай за столиком у каменной стены. Пустые фарфоровые чашечки, пустой чайник с китайскими узорами, пустая тихая беседа в унисон с песнями цикад. Нам кажется, знаки, вырезанные на белой спине Матильды, говорят нам, что человек из темноты ещё посетит нас. Возможно, завтра в полдень возле мёртвого шмеля.

Утром я не нашла в зеркале своего отражения, и мы отправились искать его в лабиринтах комнат, залов и коридоров нашего дома. Мы бродили в тенях, заглядывали под кровати и в кладовки, всматривались в щели пола, но нигде не могли отыскать моё отражение, пока Роза не открыла свою прикроватную тумбочку. Оттуда мы вытащили за волосы упрямую меня. В обмен на бокал крови она согласилась вернуться обратно.

Нет большего чуда и большего счастья, чем иметь сестру, которая меняет лица. Черные её глаза-провалы оттеняют скромную фарфоровую улыбку, на волосах её лежит венок из цветов, над головой, обезумев от лунного сияния, порхают громадные мотыльки. Плавно танцуют лёгкие розовые занавески. Сестра прячет свои маски в ящик комода, аккуратно раскладывает на бархатных подушечках.

Плюшевый Скелет питает романтические чувства к Розе. По утрам он стоит у окна её спальни и пиликает на скрипке. Хотя и ощущая невероятную слабость, сестрица моя встаёт посмотреть на своего кавалера. За стеклом видны её бледное лицо и широкая улыбка. Таз с кровью стоит на табурете у кровати.

Роза и Плюшевый Скелет идут на пикник. В их корзинке мёртвые жуки, бабочки и гусеницы. Расстелив на траве клетчатый плед, Роза раскладывает насекомых на нем аккуратно, выстраивая особый рисунок. Скелет наблюдает за тем, что делает девочка, и пытается понять, каков скрытый смысл её послания. Облака над их головами, как зефирины, плывут в незримый рот и исчезают.

Изящная балерина в белоснежной пачке и пуантах, длинный клюв и мудрые глаза ибиса, высматривающие в спокойном море смерти что-то недоступное. Но бойся подойти ближе – лишь коснёшься её – умрёшь.

Бежала в полночь к раскидистому вязу, сжимая в кулачке записку от Него, грезила о поцелуйчиках, объятиях, душном запахе цветов, от которого кружит голову – и можно потерять все на свете. Но ты ошиблась, сестра: тебя встретил совсем не Он. Я помню, как мы отправились искать тебя утром и нашли: ты сидела у корней вяза, твои глаза исчезли, вместо них – кусочки угля.

Кто-то прислал нам подарок – отправитель не указал имени, а у посыльного был зашит рот и отрублены пальцы. Мы собрались в гостиной, разорвали оберточную бумагу и увидели портрет женщины в белом платье с декольте и венком увядших цветов на голове. Вы стали плакать, дражайшие сестры мои, потому что вместо лица у неизвестной голые кости черепа. А она смеялась, эта женщина, где-то в глубине нашего большого старого дома.

Я спал и видел сон, где смастерил себе крылья, словно у бабочки. Я проснулся, побежал, открыл окно и выпорхнул наружу в надежде навсегда улететь из этого места. Простите, если по-настоящему любили меня, но я не оправдал ваших надежд. Вероятно, сейчас я смогу, смогу… Я упал на садовую дорожку и лежал, словно раздавленный жук. Из моего рта текла кровь, мои зубы были выбиты, нижняя губа порвалась. Собираю силы для крика…

Совершенно обнажённая, гладкая, как леденец, с косматой козлиной головой – вышла из зарослей. Тогда у нас был пикник на полянке, и мы отвернулись, а она постояла и крадучись удалилась. Иной раз я слышу её шаги в пустых коридорах или на больших лестницах. Зачем она приходит? Лишь пыль на страницах давно раскрытых книг знает ответ.

Во всех птичьих клетках лишь скелеты птиц, больше никто не услышит их пения. Сколько ни отгоняй время, бешеного убийцу с ядовитыми зубами, оно всегда возвращается, чтобы истребить самое красивое и нежное. И я смотрю на вас, мои сестры, молодых, живых и радостных, и вижу тени за вашими спинами. Они близко, и вот на щеках ваших поверх румянца проявляются метки страха – кракелюры. Скоро потускнеет, увянет ваша кожа, потухнут глаза, розовые ногти станут черными, плоть ссохнется, и сквозь трещины в ней будут видны кости. Но ещё раньше – надеюсь! – моё сердце превратится в горсть песка – чтобы я не был свидетелем распада.

Приснилось, что все мы котята и играем, и резвимся на лужайке. Мама-кошка хочет перенести нас в укромное место, потому что предчувствует опасность. Однако ещё раньше громадная рука с неба хватает нас одного за другим и бросает в громадное ведро с водой. Мы плаваем, раскрыв маленькие ротики, и глаза наши закрыты. На край ведра садится стрекоза, смотрит на нас радужными фасетками. Мы невозможно милы даже в смерти. Пролейте о нас хоть слезу.

Она кричала и жаловалась, но слов было не разобрать, но я знал, что надо идти и, набросив плащ, вышел из дома в прохладу ночи. У неё не было кожи, и она сказала: идём. По тропкам сада, о которых я даже не подозревал, она привела меня к месту, которого и быть не должно. Мы стояли у обрыва, ожидая, когда приплывёт громадная рыба с печальными глазами. И женщина без кожи прыгнула с обрыва – и рыба заглотила её. Решив последовать за женщиной, я понял, что поздно. Все прошло, обратилось в прах.

Зоя была сама смелая и легла на скамью, и сунула голову в круглую прорезь. Никто не сможет так, а я могу, сказала. Несмотря на мою любовь к ней, я ощутил всесжигающую обиду и освободил верёвку из зажима. Нож гильотины упал, отрезав Зое голову. Лежит голова в корзине, кровь из неё хлещет, а глаза Зоины моргают. Разозлилась старшая сестра, отвела меня в дом и заперла в тёмном чулане, оставив без ужина. Вечером Зоя открыла чулан и дала мне бутерброд с ветчиной. Сказала, что я дурачок, но она все равно любит меня. Кровь, пропитавшая её голубое платье, уже высохла, срез на шее был ровный-ровный. Дав мне свою голову, чтобы я не скучал, Зоя снова заперла дверь чулана и ушла. С головой мы болтали о скальпированных королевах, клубнике в желчи и пуделях на трёхколёсных велосипедах.

Госпожа Полудня строга, сегодня она явилась к нам в чёрном платье и с широкой повязкой на глазах, где была одна круглая прорезь. Через неё Госпожа Полудня смотрела на нас, замечая любой наш изъян. Открой рот, говорит мне, и я открываю, а она достаёт оттуда большого жука-носорога. Он шевелит отвратительными лапами, громадными, как мой страх. Матильда хнычет, когда Госпожа Полудня кладёт жука ей на золотистые кудри, и тот запутывается в них. Так холодно, что от нашего дыхания идёт пар. Госпожа Полудня чертит в воздухе знак.

Странно так жужжало в спальне старшей сестры, и мы пошли посмотреть. Переступив порог, увидели гигантскую пчелу. Самая большая лошадь была рядом с ней все равно что карликовый пудель. Войдя в спальню позади нас, старшая сестра сказала, что все живые существа обречены мучиться. Мы согласились. Гигантская пчела снова принялась жужжать, то ли умоляя о милосердии, то ли тоскуя об улье и сёстрах, собирающих нектар на лугах живого дьявола.

Клянусь, я не лгу. Стоит мне лечь спать и выключить лампу, как глаза в стенах открываются и начинают смотреть на меня. Их много, все они разной величины, бывают с горошину, бывают как глобус в библиотеке. Едва я включаю свет, глаза исчезают. Ничего, однажды у меня получится застать их врасплох. Во всяком случае, после того, как придумаю, что делать с губами, целиком покрывающими пол моей спальни.

Гуляя по саду, увидел на дереве семь сов, предлагавших мне дары мудрости. Но чтобы взять их, нужно быть отважным, но мне это, увы, не дано. В отчаянии я бежал и бежал прочь от того дерева, пока не уткнулся в каменную стену, увитую плющом. Листья собрались в большое лицо, которое смеялось надо мной, пока я не очутился в своей постели. Лихорадка сжигала меня, гувернантка накладывала мне на лоб холодные компрессы. Посреди спальни стояла Леди Полудня и пела песню на языке скорпионов.

Сижу на траве, а мои сестры стоят вокруг меня. Старшая читает заклинания из чёрной книги, и ветер, овевающий нас, пахнет корицей, мясом, розовой водой и жжёным волосом. Закрываю глаза и открываю – на платьях сестёр грязь, словно они выбрались из болота. Закрываю и открываю глаза – теперь на них одни лохмотья, а кожа как папье-маше. Закрываю и открываю глаза – вокруг меня могильные плиты с именами девочек. Передо мной же – зеркало, в котором мой взгляд мёртв, голову держит струбцина.

Матильда взялась играть на клавесине, а Волшебный Дядя – показывать танец. Движения его точны, в птичьем взоре – кладбищенский сумрак. Ветер в камине хнычет как голодный младенец. Нет, не впечатляет, это право скучно, говорит Зоя, обмахиваясь веером из человеческой кожи.