Текст книги "За пределы атмосферы"

Тем не менее пер и пер. Передвигать ноги становилось все труднее, начал донимать голод, а особенно жажда. В подземелье было сухо, так сухо, что и во рту пересохло до шкрябанья. Старался держать рот закрытым, чтобы не сох попусту. Но то и дело разевал его от спешки, от нетерпения. Прибавлял и прибавлял шагу, насколько мог. То и дело останавливался, переводил дух. Разок обронил плитку – проволока резко пригасла, даже испугался. Поднял, присунул вплотную – нет, тьфу-тьфу, без повреждений. Светится.

Тупик встал перед глазами неожиданно. Бетонная вертикальная гладь. Тонкий металлический прут, на который была намотана светящаяся проволока, уходил в пол и в потолок. Два закутка по сторонам хода. Остановился, чуть не ткнувшись в стену лбом. Постоял, подышал. Ноги уже не волоклись. Чтобы сдвинуться с места, потребовалось рвущее жилы усилие – мешок картошки поднять и то во времена оны давалось легче. А сдвинуть было надо. Где-то тут – электронный замок, открываемый плитками. Уже не сомневался: ими.

Вынул по штуке каждого вида – с лежачей восьмеркой, со знаком лазера и с ушастым рисунком, похожим на Винни-Пуха и на мыльные пузыри. Зажал в кулаке и принялся водить им по стенам закутка слева. Ничего. Обшарил все стены – ни малейшего шевеления. Подумал и поводил кулаком еще и по потолку. Тоже нуль реакции. По полу для очистки совести попробовать? Не смог сидеть на корточках – повалился на коленки. Но и тут ждала неудача.

В правом закутке тоже ни намека на какой-либо замок. Густав перевел дух, сидя на полу. Хотя не мерз, даже разгорелись щеки от быстрой ходьбы, но настылость бетона сразу ощутилась сквозь джинсы, и челюсти мелко завибрировали. Сидеть так до морковкина заговенья не стоило. Еле-еле встал, подавляя искушение схватиться за металлический прут. А если к нему попробовать поднести? Попробовал. Снизу доверху безрезультатно.

Чтобы дотянуться до верха, пришлось разогнуться. Это потребовало совсем уж запредельного усилия, даже в глазах потемнело, желтоватая проволока завертелась колесом, на миг увидел себя словно в круглой решетчатой будке из желтых полос. Закрыл глаза – только тогда унялось. Лечь боялся: а вдруг не удастся встать потом. «Вот влетел так влетел!» – стрельнуло вдруг в голове. Сзади перец с огнестрелом, впереди тупик, и вокруг подземелье, где ни воды, ни еды.

Да, но вода была сзади. Если бы удалось отвалить снова ту плиту в подземном ходе с уклоном… И – под уклон. Тогда можно прийти к воде.

Чуть не дернул назад. Два шага, нерешительных, но все-таки сделал. Стоп. Да стоп же! Нельзя. Сил уже нет. И потом, не может подземный ход с такой могучей технической начинкой вести в никуда. Это явно ворота, только на запоре. «Доищись, как отпираются, заслужи не сдохнуть, человек ты или падаль?» – плеснуло вдруг горячей злостью по щекам.

Достал ножик. Взял рукоятку сквозь рукав и потрогал металлический прут. Проблеснуло голубым. И проволока перемигнулась – желтоватое свечение сменилось на голубое. Отсунул ножик – опять желтое. Прут тоже в системе. Допереть бы, в системе чего.

Думал, думал, думал. До опупения. В какой-то момент опять почудился звук. Тихий, тишайший посвист. Даже не посвист, а звон. На невероятно высокой ноте. Затаил дыхание. Так и есть – звучал прут. Почти неслышно позванивал. Густав опять вынул ножик, поднес вплотную кончик лезвия. Не засветился! Но проволока погасла, а лезвие ножа тоненько зазвенело, задребезжало о прут, усилив и изменив тон звука. Нож звучал явно ниже, уверенней. Отдернул нож, вырвал из кармана дрожащей рукой горсть плиток. Поднес. Какая – нужная, черт возьми? Прут запел еще гуще, мелодичным струнным аккордом. Густав выматерился шепотом, бросил всю горсть на пол, стал выковыривать из кармана что не поместилось. Наконец собрал в пригоршне все, что осталось после рынка. Поднес опять, касаясь металла уголками оберток. Мелодия стала громкой и красивой, теперь звучал не один аккорд – прут наигрывал какой-то мотив. Потом музыка стихла. Опять еле слышное тоненькое, на пределе воспринимаемой высоты, посвистыванье. И все.

Но ведь получилось же! Или эта штука, как и та дверь, одноразовая? Может, запустилась программа – и все, если не отработала до конца, не открыла ворот, значит, и не откроет, пока с той стороны не заметят, что было срабатывание, и не сбросят принудительно. А сколько ждать, пока заметят? На сколько его еще хватит? Рот распух, всякое движение языком, даже ругнуться, причиняло боль. Оступился неловко – бабах! Ударился головой о прут. Перед глазами вспыхнули белые звезды, и все исчезло. Когда опять смог видеть – обнаружил, что полусидит-полулежит, навалившись на прут, в обнимку с ним и с проволокой, которая только что светилась и чуть ли не жглась. А она уже не светится. Черно-глянцевая, уходит в такую же непроницаемую, угольную тьму коридора, по которому он пришел. А свет падает из проема впереди.

Из проема. Это выход. Он старался не думать о том, что – только вероятный выход. Выход. Сидеть – это смерть. Если не от пули того, кто кричал «сдавайся, стреляю», то от жажды и голода. Сидеть – железно смерть, идти вперед – шанс на жизнь.

И Густав поднялся, цепляясь дрожавшими даже от такого копеечного усилия пальцами за прут. Постоял, подождал, пока перестанут разбегаться перед глазами разноцветные круги. И двинулся в проем. В прямоугольник белого, совершенно солнечного света.

Именно в прямоугольник. Коридор, в который он вступил, не имел свода. Широкий, метра три – почти вся стена тупика, на которой бывший фрезеровщик недавно искал логический замок, теперь отсутствовала, гостеприимно поднятая. Был виден ее низ. Сложный, на вид не металлический, а скорее пластмассовый профиль. За ней, то есть за подъемными воротами, – такие же, как с внешней стороны, два закутка по бокам. Дальше, справа, стоял вертикально цилиндр, частично утопленный в стену, – выдавались примерно две трети его окружности. И от вертикального цилиндра ответвлялась горизонтальная, также частично утопленная в стену труба. Ее круглый бок виден был очень намеком, то место, где она сшивалась с цилиндром, тоже торчало из стены на очень малую долю. Поддавшись невольному любопытству – а как оно соединяется? – Густав сделал шаг к месту стыка, и подъемные ворота начали опускаться. С таким же тихим, еле различимым свистом, какой он слыхивал и раньше. Там, во внешнем тоннеле.

Паника охватила на миг, запрыгала горошинами в ребрах. Сейчас – хлоп, и взаперти! Метнулся к воротам. Те замерли на полпути. Можно нагнуться и поднырнуть, оказаться снаружи. Можно. Но страшно. А если продолжат опускаться? В них тоже чуть не метр толщины. Да ну, зачем им его давить? – думал Густав. И тут же: а кому это «им»? Дурилке пластмассовой? И потом. Закрываются, если отойти, – значит, есть датчик движения. Фотоэлемент какой-нибудь. Значит, есть и управлялка, ЭВМ или компьютер. Хорошо, что его заметили, нечего ему делать снаружи, не под землю ему, а к людям надо – там вода и жизнь.

Отошел на два шага. Ворота продолжили плавное движение вниз, дошли до полу, раздалась негромкая короткая музыкальная трель – тюррлю! – потом что-то похожее на тихий чмок, и все. Зато донесся, тоже деликатный, но явственный свист из цилиндра.

Больше никаких звуков не было, и Густав насколько мог уверенно двинулся по коридору, слегка пошаркивая по пластиковому светло-серому полу неровной, мраморной раскраски. Было светло, свет шел прямо от потолка, будто сияла мягко и матово вся его белая поверхность. Или светильники находились по ту сторону, а сам потолок только рассеивал. Стена, заключавшая в себе трубу, была тоже светло-серой, но скорее напоминала металл, чем камень. Как пластмасса, только отгальваненная – до сокращения бывший работник опытного производства навидался таких фокусов. Противоположная стена была зеленоватой, со слегка шершавым покрытием, теплым на ощупь. И в ней, метрах в пятидесяти, виднелось что-то вроде двери.

Добрел и опять остановился в нерешительности. Такие замки видеть доводилось. Там же, на опытном производстве. Стержень, уходящий в пол и изгибом – в стену, две конических шестерни, рычаг. Сама дверь с высоченным порогом и не вполне прямоугольная – заовалена по углам. То есть занесло в контору, похожую на бывшую родную? Хорошо бы! Налег на рычаг. Пошла! Шестерни катились друг по дружке, приятно рокоча, словно признавая своего. Дверь открылась. За ней была ниша, в которой размещалось нечто наподобие монитора с клавиатурой. Только клавиатура не выпирала из ниши, не образовывала горизонтальную поверхность, на которую можно было бы положить руки, а была приляпана к стене под монитором, в одной плоскости с ним.

Вот только клавиш с такими знаками Густав в жизни не видывал.

Не только не похоже на русские буквы, но и не латиница. Даже не китайские иероглифы, которых за последние лет восемь он навидался во всех видах. Каждый символ похож на закругленный квадрат, и внутри разрисовано. Какие еще бывают буквы? Вот, говорят, у ваххабитов этих долбаных, террористов свои – так какие? Что, если это они? Во влип!

«Да ну, – снова остановил он себя. – Такое подземелье – это ж не бункер даже, как про Великую Отечественную рассказывают, – находят до сих пор, что от немцев осталось. Это целый завод. Целое метро. И чтоб какие-то чучмеки на ишаках смогли такое построить за считаные месяцы и никто ничего не заметил – рассказывайте сказки! Потому что раньше, при СССР, не позволили бы, а лет семь назад не до того им было».

Значит, это не по-ваххабитски. Будя паниковать. А главное, там ни людей, ни воды.

Собрался дальше, но тут экран монитора сам засветился. Густав увидел довольно большую комнату. Столы. Три стоячие чертежные доски вдоль стен. В техникуме такие были – кульманы. Сам на таком не чертил, на простой доске чертил. А вот в бывшей родной конторе заходил, случалось, где наука сидела, – там на таких чертили. И стены как покрашены. Это ж ни днем, ни ночью не перепутать. До высоты человеческого роста, примерно – краска, типа масляная, а выше – побелка. Точно как в школе и в техникуме. И там работают! Двое чертят, один в углу за компом – самого компа и не видно, под столом, наверно. Клава не плоская, а покатая, монитор огромный, видимо, просто телевизор, – и еще трое над какой-то железкой посреди комнаты трудятся. Стол, обитый черным. Или лакированный. Разбирают что-то, оно все в масле, подложили ветошь, и видно, как с железяки на нее течет.

– Эй, ребят! – крикнул, не сдержался. Слабенько вышло, сипло. И закашлял. Потому что горло совсем уже в фанерку превратилось. И язык почти не ворочается, стукает деревянным стуком. Еле-еле смог сглотнуть, унять кашель.

Если это телевизор… Если там висит камера, где эти ребята работают, а сюда транслируется… Тут же охранник должен быть. Или попка типа мастера, прораба – следить за этими, работают они там или балду пинают. Где он? Густав постучал по двери. Оказалась из пластика, но вышло звучно – эхо по коридору пошло гулкое. Кричать больше не решался. По экрану монитора побежали помехи – от стука, от сотрясения или от чего уж там. Временами комната, где работали, исчезала, и вместо нее появлялось непонятное – выпуклая поверхность, мощенная шестиугольными плитками, отливает сине-лиловым, и похоже, там верхнего освещения нет. Темно, только эти плитки светятся отраженным блеском, а вокруг чернота, сполохи… или помехи, россыпь точек, как метель. Нет, туда точно не надо. Там воды не найти. Продолжал колотить. Громче не получалось. Где народ? Воды! Воды!

Никого.

Коридор длинный. Вперед уходит так, что все сбегается в точку. Идти дальше?

Попробовал потыкать в кнопки. Может, покажет план помещения? Если бы удалось добраться до тех работничков! Знать бы: знаки – это буквы или обозначения каких-нибудь функций. Ни одного привычного знака, ни одного, могущего иметь хоть какой-нибудь понятный смысл. И кнопки не нажимались. Вроде бывают кнопки, которые не нажимаются, не механические. Там, чтобы понять, нажалось или не нажалось, только по действию на экране отслеживать. А тут никакого действия. Нет, вот – погас совсем. И зазвенело за спиной. Все время посвистывало, а тут – резко так. Оглянулся. В круглой трубе, вмурованной в стену напротив, было открыто окошко. Овальное. Звон шел оттуда. Вот – высунулись рычаги-манипуляторы. Они как будто протягивали Густаву пластмассовый желоб. Метра два в длину. Пустой.

Решился потрогать. Таки пластмасса. Это значит, понажимал он на клавиши, и глупая пластмаска подает ему… что набрать, то и подаст? Похоже. А есть там вода, среди этих чертовых символов? Рычаги втянулись внутрь трубы. Заглянул туда – отверстие позволяло, плечи прошли свободно, труба имела почти метр в диаметре. По ней дул ветер. Явно не просто сквозняк – уж очень мощно и целенаправленно он дул. От входа, через который вошел Густав, куда-то внутрь, в недра загадочного подземелья. Окошко открыто – щиток, кусок цилиндрической поверхности, выдвинут наружу, а вот и рычаги, и желоб внутри. Постучал по трубе. Шум вышел неслабый. Только без толку. Никто не шел на грохот. И вода оставалась все так же недосягаема.

Пошарил по карманам. Нет, плитки – нет, с ними расставаться пока не стоит. А вот… Достал кошелек. Из него вынул сторублевую, устаревшую уже монету. Таскал с собой, рассчитывая втюхать кому-нибудь. Была не была. Разжал пальцы.

Ни стука, ни звона. Монета осталась висеть в воздухе, чуть покачиваясь. По окружности окошка побежали, замигали бледно-лиловые огоньки. Отстранился. Как только убрал голову из окошка – оно плавно, но быстро закрылось безо всякого видимого следа или шва, и раздался мягкий, но хорошо слышный свист. Не было никаких сомнений – монета отправилась куда-то в путь. Пневмопочта. Вот как.

А как часто ее сортируют, эту почту? Чаще, чем приходят смотреть в этот телевизор, или реже? Густав был уже готов сам прыгнуть в трубу и лететь хоть к черту в пасть, лишь бы там нашлась вода. Или кофе. Или чай… Да что там, и на болотную муть, вроде той, что плескалась на полу во внешнем тоннеле, Густав сейчас был бы согласен.

Оглянулся на телевизор. Там мигал красным шестиугольник! Внутри шестиугольного контура мигало такое же красное многоточие. Только точек было не три, а четыре.

Значит, он смог просигналить о своем появлении. Сейчас придут, и…

Да, но ведь неизвестно, кто придет. Те, кто умеет читать закорючки в скругленных квадратиках? Ему-то нужны те, кто работает с чертежами и замасленной железякой, – вот с ними точно получится договориться, каким бы тарабарским ни был их родной язык. Навезли гастарбайтеров, охранников! Даже монитор с клавой на их саксаульском. Нет, надо попробовать добраться до той комнаты раньше, чем доберутся до него.

Зашарил глазами по незнакомой клавиатуре. Квадратики, квадратики… Нет. Не все одни квадратики. Под левой рукой – вот они, похоже на цифры. Одна точка, две, три, четыре, знак вроде тире. И следующий ряд клавиш: тире и точка над ней, тире и две точки… Нажал клавишу с четырьмя точками. Мигание прекратилось. Теперь на экране был коридор, в котором он стоял! Ворота. Телекамера смотрит на ворота. Вертикальный цилиндр, отходящая от него горизонтальная труба. То место, где экран, камере не видно, она где-то в потолке. А вот эта клавиша, с разомкнутым кругом? Тоже не квадратик. И от букв отдельно, если это буквы, и от цифр. Нажал.

Результат превзошел все ожидания. Изображение на экране сдвинулось. Камера вращалась. Он увидел открытую дверь с шестеренками, свою спину, ссутуленную перед монитором. А потом снова – мигание шестиугольника, многоточие из четырех точек, но теперь внизу экрана была еще строка из нескольких разных квадратиков, с разными кракозябрами внутри. Монитор выплюнул информацию для чтения, но бывший работник научно-опытной конторы не знал того алфавита, которым она была написана.

Итак, место, где он находится, имеет обозначение в виде четырех точек. Номер четыре, для простоты. А то бюро или мастерская, где работали? Нажал одну точку. Номер первый. И увидел помещение с увешанной мониторами стеной. Значит, верно понял. Но туда ему точно не надо. Поспешно нажал два тире друг над другом. Перед глазами заколыхалась зелень. Сад-огород какой-то. Грядки. Нет, ящики. И желоб, по которому течет вода.

Вот куда надо-то! А как туда попасть? Клавиша с разомкнутым кругом была функциональная – значит, видимо, остальные рядом тоже. Что значит, например, фигура, похожая на полумесяц, но выпуклостью вверх и с разрывом посередине? А что – похожая на каплю? Или пятиугольник?

Нажал каплю. Изображение исчезло. Пустой, голый экран. И бело-серый колеблющийся свет. Поплыло в голове. Густав и так плохо стоял на ногах – накатил острый страх свалиться, и все, каюк. Как отыграть обратно, чтоб чертова машинка прекратила гипнотизировать, где в этой логике «UNDO»? Снова ткнул «два тире». Уф! Зелень вся на месте.

Его всего прошиб жар. Именно что не пот, а жар – видимо, потеть было уже нечем. Только сейчас заметил, что все еще в уличной куртке, хоть и нараспашку. Снял куртку. Показалась очень тяжелой – руки еле держали. Сунул под мышку, руку в карман – так держится само. Перевел дух. Подумал еще и нажал нечто похожее на знак «Мерседеса». Только без кружка. Или на перевернутую букву Y. Очень уж напоминает идущего человека. Вдруг? Сад-огород сжался, задвинулся в левый верхний угол экрана. А на всем экране появился тот же знак, похожий на «Мерседес», только большой, синий и лежащий на боку. Нет, не лежащий. Мигает так, будто перебирает ногами. Идет снизу вверх. Вот – встал. Рядом нарисовалось многоточие. Три синих точки. Потом все исчезло, потом «мерседес» снова заперебирал ходулями, справа налево. Мигнул – одна точка. Потом завращался синий круг. Перестал вращаться, в нем изобразилось тире. И напоследок – синий шестиугольник с двумя тире.

Что значат два тире, Густав уже догадывался. Если одна, две, три, четыре точки, потом тире, то тире значит пятерку, а два тире – десять. Это место, где зелень и вода, обозначено номером десять. Шестиугольник – видимо, просто символ определенного места. Соответствует понятию «точка» или «помещение». Он сам в четвертой точке, и система просигналила, что там что-то случилось, а нужно ему в десятую точку. Прямо вперед, а потом… три… чего три? Ладно. Упремся – разберемся.

Дверь на шестеренках закрывать не стал. Потащился по коридору, озираясь. Вот еще одна дверь. Тоже слева, как и та, с телевизором. Механизма с шестеренками нет. Просто заоваленный прямоугольный контур. Светится – перебегают синие огоньки. Может быть, три точки значили три двери? То есть должна быть еще одна. Поволок ноги дальше. Дальше, еще, еще. Вот третья. Тоже без всяких приспособлений для открывания, тоже синие огоньки. Но, может быть, открывается сама?

Подошел вплотную. Не дрогнула. Стал доставать из карманов джинсовки так выручавшие его уже много раз плитки. Вот – все. Двадцать две. Пригоршней поднес к двери, поводил, поносил вдоль мерцающего синим контура. Без толку. Навалился всем телом.

Вдруг просто-напросто открывается внутрь. Сколько раз видал: кекс какой-нибудь воюет с дверью магазина. Дергает-дергает, а надо толкнуть. Нет, и этот фокус не помогает. А что, если считаются только такие двери, с синей подсветкой? Та, где был монитор, – другая, типа хозяйственная, там нет входа никуда, просто ниша. Вот и не считается. Тогда надо дальше.

– Пр-роклятье! – выдохнул он почти вслух. Опять закашлялся, но до третьей светящейся синим двери оказалось ближе. Стена левая, поворот налево… Все как на схеме. Если считать то, что он видел на экране, схемой. Подошел вплотную. Дверь открылась, как давеча лючок для пневмопочты: заоваленный прямоугольник отделился от стены, вынесся чуть вперед, потом влево. Вот только рычагов не было никаких. Закругленная по углам прямоугольная плита выехала из стены и сместилась влево, вися в воздухе.

Густаву было уже очень не до чудес. Как оно так получается – потом, потом. Шагнул, еле перенеся ногу через высоченный порог. Тихий свист за спиной, чмок. Уже слышал. Двери здесь закрываются так. Герметично. Дальше вроде была одна точка – первая дверь от этой? Справа, слева? Не помнил. Дверей было три. Все одинаково мигали синим по контуру. Одна отличалась. Вела не в прямую, ровную стену, а в цилиндр, похожий на тот, что был у входных ворот.

На экране он видел вращающийся синий круг. Это что – ему надо туда?

Подтащился вплотную. Почти навалился. Открылось. Высунулись рычаги, выдвинули ему под ноги круглую площадку. Полметра-метр шириной. Только-только встать. Встал не колеблясь. Зелень и вода колыхались перед глазами. Площадка поехала, дверь закрылась, темнота – глаз коли, в пятки снизу ударило – едва не упал, ветер, свист и потрескиванье, дыбящее волосы. Но длилось это секунду. Дверь открылась, площадка сработала. Точно! Зелень – грядки-ящики, как теплица в рекламе, рядом желоб, и журчит вода.

Кинулся, себя не помня. Но тотчас опамятовался. Вдруг это не вода, а какая-нибудь химическая гадость для полива? Сунул палец. На ощупь – вода. Лизнул. Пресная. Нагнулся, понюхал. Ничем вредным не пахнет. Припал со всей страстью изжаждавшегося, глотал шумно, со стонами и подвывами, огромными глотками, до боли в горле и где-то ниже.

– Хватит! – раздалось за спиной со странным присвистом на звуке «т».