Текст книги "Сборщик душ"

Я налил себе кофе и присоединился к взрослым.

– Извините, я что-то заспался. Устал больше, чем думал.

– Ма и Па были вчера к ужину, – сказал Джимми.

Я вздрогнул; он заржал.

– Все в порядке, они еще заедут с тобой повидаться. Ма поднималась взглянуть на тебя, совсем как в детстве.

Я любовался, как дети уничтожают съестные припасы.

– Надо было мне помочь готовить. Неловко вышло.

– Да вот еще. Ты будешь только под ногами мешаться. Разве что, можешь взбить свиных мозгов с яйцом, если хочешь. Эмили сама не станет.

Я изобразил, будто меня тошнит. Бабуля, помнится, любила на завтрак омлет с мозгами. Сам я не из брезгливых – и почки случалось готовить, и зобные железы, и из потрохов целый пир сооружать. О том, как я отстаивал рубец и маринованные свиные ножки перед лицом коллег, до сих пор ходили легенды. Но от одной только мысли о смеси сероватых мозгов с желтенькими взбитыми яйцами желудок начинало ощутимо подводить – совсем как в детстве.

– Ладно, можешь помочь с цыплятами к ленчу, – смилостивился Джимми. – Только смотри: никаких тут мне «кур, жаренных тремя способами», как в телешоу, – если, конечно, ты в силах себя сдержать.

– Цыпленок жареный в пахте, хрустящий цыпленок по-корейски и цыпленок в ближневосточном стиле, – осклабился я. – Между прочим, эта троица подарила мне автомобиль, который сейчас припаркован у твоего крыльца.

– Не думаю, чтобы тетя Хелен слышала о куркуме, – вмешалась Эмили. – Или о кориандре, если на то пошло.

– Если ты положишь такое ей на тарелку, она скажет, что это курица арабского террориста, – заметил Джимми. – Нет, ты не думай, она все равно тобой гордится. Будет тут часа через два, наверное: она всегда приезжает рано. Еще кучу всего надо сделать. Поможешь накрыть на стол, маленький братец?

Я прикончил кофе и принялся за работу. На заднем дворе дома, под ветвями раскидистых дубов, где тень спасет нас от самой злой дневной жары, мы расставили длинные складные столы. Взлетали клеенчатые скатерти, из чулана вытаскивались складные стулья; я словно снова занимался обслуживанием банкетов, как тогда, в кулинарной школе.

– Знаешь тот бар у реки? – спросил я Джимми между делом, искоса на него поглядывая. – Стоит прямо у воды, сразу по ту сторону от моста.

– Нет контакта, – сказал он. – Там был бильярд и тотализатор, но сгорел года четыре или пять тому назад. А что?

– Да я просто катался там прошлой ночью и подумал, что раньше его не видел. Тут столько всего изменилось. Хочу понять, что теперь к чему.

– Ну да, ну да. Рассказывай. На самом деле штука в том, что родичи еще не собрались, а тебе уже надо выпить. Скажешь, я не прав?

– Тут ты меня взял с потрохами, – согласился я.

– После полудня раздавим по пиву, – пообещал он и подмигнул. – Если раньше, Эмили та-а-ак на меня посмотрит. Ты не женат, так что откуда тебе знать, но учти: на девяносто девять процентов семейное счастье зависит от умения не делать того, за что потом та-а-ак вот смотрят.

Тут он остро заинтересовался устройством складного стула.

– Ма говорила мне про твоего… друга, что вы расстались и все такое. Просто хотел сказать, мне ужасно жаль.

Вряд ли я хоть раз за всю свою жизнь был больше тронут. Испортить момент, показав, как много для меня значили его слова, я не решился, так что просто махнул рукой:

– Мало ли в море рыбы.

– Только тете Хелен не говори, что ты типа свободен. У нее все незамужние девчонки в окрестных пяти округах наперечет. Ты еще поздороваться не успел, а она уже твою свадьбу планирует.

– Если понадоблюсь, я буду вот тут, под столом. Только никому не говори, – засмеялся в ответ я.

Под стол я правда не полез. Родители подкатили около полудня, и мы с мамой исполнили большие обнимашки в духе «сколько-лет-сколько-зим». Папа торжественно потряс мне руку. Он всегда был склонен к формализму, но уже после пары минут официальной беседы мы дружно съехали на привычные и более непринужденные рельсы. Почти сразу зажурчал ручеек гостей, где-то к трем превратившийся в Ноев потоп. К четырем не менее сотни представителей семейного древа Брайдонов и привитых ветвей клубилось внутри и снаружи большого дома. Несколько враз одичавших стай молодняка с нездешней силой носилось по полям, бесконечные полузнакомые физиономии тепло улыбались мне, а на щеках уже горело куда больше поцелуев, чем пристало мужчине в двадцать три года.

Ах да, несколько дальних родственников демонстративно со мной не разговаривали – не смогли переварить открытого гея и калифорнийца. Но большинство охотно наплевало на мое моральное падение, а некоторые даже устроили шоу свободомыслия и принялись расспрашивать меня про бойфренда. Спасибо, провернули нож в ране. Я понимаю, они хотели как лучше, но уж без этого-то я вполне мог обойтись.

Среди этих последних, к величайшему моему удивлению, оказалась и пресловутая тетя Хелен. (Формально она мне не тетя – на самом деле, что-то вроде троюродной сестры моей бабушки, но в наших местах всех родственниц старше определенного возраста зовут тетями. И да, имя им – «муравейник».)

Когда экскурсов в прошлое и неизбежных выражений сочувствия по поводу провала в «Прямо в печь», стало многовато, я ретировался на кухню и стал помогать Эмили и постоянно обновляющемуся личному составу брайдонских женщин с готовкой. Они охотно терпели мое присутствие и даже давали кое-какие простые поручения, хотя обычно в семейные «святые дни» мужчинам запрещено переступать порог этой части дома. Я смог, как всегда, раствориться в ритме кухни. Однако, в конце концов, пироги с начинкой унесли на стол, а за ними и пудинги, и пирожные, и лимонное печенье, и достойную богов помадку, и прятаться больше повода не осталось.

Я вышел наружу с банкой пива, слушая гомон сотни разных одновременных бесед, лязганье подков о стойку коновязи, ругань каких-то наших подростков, затеявших играть в баскетбол у амбара (в котором уже целое поколение не держали припасов, зато железного лома было по самую крышу).

Я вынырнул из-под сени высоких деревьев, пребывая почти что в мире с собой и миром. Я был среди своих. Они ели то, что я люблю. Они уважали школьный баскетбол. Они говорили с акцентом, который я слышал во сне и с которым после пары бокалов говорил сам. Да, я на самом деле больше к ним не принадлежал, но они до сих пор были частью меня – и, возможно, большей, чем я соглашался признать.

В общем, я решил, что видеть доппельгангеров, другие версии меня, любимого, – это к личному кризису. Поиски себя и все такое прочее. В последнее время мне достаточно выпало и потрясений, и перемен, а я так пока и не понял, к чему все это ведет. Мой бедный мозг пытался как-то разложить происходящее по полочкам, вот и все. Приехать домой, вспомнить, кем я был, – на этом он и запалился. Слишком много разных Ти-Джеев столкнулись на перекрестке, плюс серьезный недосып, вот воображение и пустилось во все тяжкие.

А может быть, меня достала Калифорния. Я не то чтобы так уж был готов вернуться сюда (ага, отремонтировать «Виллардс» и стать ямовым, чем бы там ни занималась эта версия меня), но мысль о том, что я пять лет кряду пытался сбежать от того, с чем родился, крутилась у меня в голове с пугающей настойчивостью. И я совсем не хотел себе жизни, в которую по уши ухнули многие мои старые друзья: отхватить семнадцатилетнюю подружку, недоучиться в старших классах, рано жениться, пойти работать на индюшачью ферму…

Я как раз проходил под пекановым деревом, и воздух, как водится, мерцал от зноя… Там-то я и сидел – на складном стуле, рядом с женщиной с волосами цвета свежесжатой соломы. Оба ворковали над лежащим на его – на моих! – коленях младенцем. Женщину я тоже знал. Келли Уайт. Мы вместе пошли на выпускной бал. Все еще достаточно хорошенькая, чтобы составить отличную пару звезде футбола.

Мы тогда целовались – и не только – на заднем сиденье машины, которую я одолжил у Джимми после танцев, и все следующее лето то встречались, то расходились, а потом я уехал в спортивный колледж на семестр, а еще потом бросил его ради кулинарной школы… так что мы с тех пор ни разу не разговаривали.

Другой я – я-отец и муж – в рубашке-поло и очках в металлической оправе (у меня контактные линзы) поднял взгляд и нахмурился.

– Так ты здесь? – сказал он, отдавая ребенка жене. Она моего появления не заметила. – Вот уж не думали, что снова тебя здесь увидим.

Я закрыл глаза. Потом, не открывая их, произнес:

– Чего-то я не понимаю, что тут происходит.

– Ха!

Его голос прозвучал ближе – наверное, он встал и подошел ко мне. Глаз я решил не открывать.

– Прошло уже… сколько?.. больше десяти лет с тех пор, как ты последний раз нас встречал.

У меня промелькнуло воспоминание – смутное и как бы чужое, словно кто-то другой рассказал мне свой сон. Я иду в поле, воздух дрожит и переливается; другие дети, мальчишки, всем лет по десять, стоят группками и болтают… и помимо разных стрижек и одежек все выглядят на одно лицо. На мое.

– Езжай-ка ты в бар, – добродушно сказал другой я.

– В какой бар? – прошептал я более привычный.

– Вот только этого не надо. Ты вчера сам зарулил на стоянку, мы все тебя видели. Просто бери и поезжай.

Я повернулся – все так же, зажмурившись, – прошел шагов десять-пятнадцать, открыл глаза, посмотрел назад. Ни меня, ни Келли, ни младенца.

Ничего никому не сказав, я сел в машину, просочился мимо десятков других драндулетов, стоявших на каждом свободном клочке земли, и помчался к реке.

Над мостом воздух шел волнами, и на том берегу, конечно, обнаружился «Дом Ти-Джея». Стоянка была посвободнее, чем ночью, – так, несколько машин. Я встал на гравии, подальше от входа, и двинулся к крыльцу медленно, будто выслеживая робкую дичь. Или это меня тут выслеживали? Внутри все выглядело очень дешево: дощатый пол, эмблемы разных марок пива на стенах, пыль по углам, пара бильярдных столов, стайка разномастных стульев и, вся как ногами битая, стойка на фоне черной стены.

– А еще говорят, мол, в одну реку дважды не войдешь, – проворчал голос справа. – Но вот он ты, как пить дать.

Дежурная версия меня – только фунтов на тридцать легче, тощая, как скелет, – глазела в кружку с пивом возле нетронутой корзинки луковых колечек в кляре, сверкавших от жира.

Еще два Терри резались в бильярд. Один из них, обладатель поистине выдающихся усов, притронулся пальцем к козырьку бейсболки в знак приветствия. Другой, потоньше и в майке-алкоголичке, как раз высчитывал угол и никакого внимания на меня не обратил.

Я двинул прямиком к бару и вскарабкался на табуретку. Я за стойкой носил тесную черную футболку и щеголял бицепсами. «А он ничего!» – пронеслась у меня шальная и ужасная мысль, которую я постарался побыстрее засунуть куда подальше. Надеюсь, до такой степени самовлюбленности я еще не дошел.

– Вы мне просто скажите, – безнадежно вопросил я, когда он неторопливым шагом поравнялся со мной, – это ад? Или чистилище, или еще что?

– Это было бы слишком просто, не находишь? – Он покачал головой. – Далековато ты уехал, смылся аж в Калифорнию. Еще пара нас отбыла в Австралию и в Новую Зеландию. Один – в Японию, преподавать английский как второй язык, да так там и остался. Но ты – единственный, кто уехал так далеко и вернулся.

Он вытащил бутылку пива и запустил ее по прилавку в мою сторону.

– Единственный… – машинально повторил я.

– Вот-вот. Ты что, не помнишь? Большое сборище, когда нам стукнуло по десять лет, ты там точно был. То, что в пятнадцать, ты пропустил – и не ты один, тогда назначили выездной матч, многие из нас играли. Ну, а к восемнадцати ты как раз уже уехал.

– Я помню, в детстве я притворялся, – медленно сказал я, – будто у меня есть… брат, совсем одинаковый близнец, только вот… погоди, все это как-то неправильно…

Бармен и себе открыл пива и сделал глоток.

– Тетя Хелен говорила, я единственный на свете мальчишка, у которого в воображаемых друзьях – он сам.

Тут я и правда вспомнил… Я совсем маленький мальчишка и играю… Черт!

– …играю сам с собой! Черт. Это определенно звучит плохо!

– Мы все время так баловались, – успокоил меня бармен. – И всегда могли видеть друг друга, слышать друг друга, да еще и вместе время от времени собирались. Кое-кто из нас – те, что поступили в колледж, – придумали целые теории, почему и как это происходит. Наука, знаешь ли. У тех, кто ударился в религию, теории тоже были, но совсем другие.

Он пожал плечами.

– Понятия не имею, может, мы призраки или проекции из других измерений. Мне, честно говоря, все равно. Знаю только, что мы – семья. Большинство – ну, многие, по крайней мере, – остались поблизости от дома, так что мы довольно часто встречаемся. После восемнадцати даже затеяли собираться каждый год – все-таки живем по большей части в разных местах, самостоятельно. Сравнивали дневники, проверяли всякие совпадения. Что бы было, если бы я стал встречаться с той девчонкой или купил эту машину… В конце концов, я подумал, а ну его к черту, куплю этот бар, будет нам где собираться вместе, в любое время, когда угодно. Гарантированная клиентура! Самое лучшее решение в моей жизни.

– Да я годами мечтал открыть собственный ресторан! – воскликнул я. – А деньги откуда?

– Ну, у меня были инвесторы, – подмигнул он. – На выходных ребята не показываются, а я открываюсь для обычной публики. Все будни бар официально закрыт для проведения частных мероприятий. Друзья думают, что я так назвал бар, потому что у меня такое вот дикое самомнение. Я никогда им не говорил: на самом деле это просто описание – дом Ти-Джея. Любого Ти-Джея. Всех Ти-Джеев.

– И сколько нас тут? – спросил я.

Он облокотился о стойку и окинул зал вдумчивым взглядом.

– Регулярных посетителей пара дюжин, – сказал он и ткнул пальцем за спину, где на стене висел ряд фотографий. – Вон те уже умерли. Двое погибли в Ираке, один в Афганистане. А вот этот, в конце, не умер; он ушел в профессиональный футбол. Несколько сезонов просидел на скамейке запасных в Балтиморе, играл три раза, когда из-за травм других игроков удаляли с поля, но, черт побери, это уже что-то! Большинство из тех, кто пошел по этой дорожке, – я про наших говорю – ограничились битыми коленками в колледже. Эти, кстати, время от времени натыкались друг на друга – потому что брали одни и те же предметы. Когда у нас на сборищах играют во флагбол, их приходится разделять, а то они, не ровен час, образуют команду и закопают всех остальных. Но мало кто выбрал твою стезю. Наверное, поэтому ты ни с кем из наших в Калифорнии и не встречался.

– Я… я только не понимаю, что все это значит…

– Еще бы. Никто из нас не понимает. А оно, собственно, и не обязано что-то там значить. Ну, кроме того, что ты никогда не будешь один. Как там в этой поговорке сказано? «Дом – это место, откуда тебя не прогонят»?

– Дом – это такое место, раз уж ты туда пришел, тебя впустят, – сообщил поддатый товарищ у двери. – Стих Роберта Фроста «Смерть батрака».

Я обернулся поглядеть на него; он улыбнулся, продемонстрировав сильно прореженные зубы.

– Ему тоже скоро светит пополнить галерею, – прокомментировал бармен, указывая на пьянчугу движением подбородка. – Если будет продолжать в том же духе. Он год проработал учителем в школе, а потом бюджет урезали, его как новичка уволили, и теперь… Он, видишь ли, тоже в своем роде повар. Только варит метедрин и большую часть продукта сам и ухрюкивает. Мы пытались ему помочь, но… – Он вздохнул. – Некоторые из нас не желают, чтобы им помогали.

Я отвернулся вместе с табуреткой, не желая разглядывать портрет себя, падшего гораздо ниже, чем виделось мне в самых страшных снах.

– Но разве все это не значит, что я… ненастоящий или просто плод чьего-то воображения, или…

– Думаю, самый первый Ти-Джей тут я, если уж на то пошло, – ухмыльнулся бармен. – Разумеется, остальные думают, что это они. Во всяком случае, я здесь один из самых настоящих. И тут, представь себе, ты! Уезжаешь в Калифорнию, всем рассказываешь, что любишь спать с парнями – я хочу сказать, большинство из нас держит это в секрете, – и лезешь на телевидение! Совершенно неправдоподобно! И, однако же… – он сделал долгий глоток из бутылки, – вот он ты.

– И кто-нибудь из нас… счастлив?

Такое явление, такое, не побоюсь этого слова, чудо (и неважно, насколько прозаичным оно выглядит для этого бармена) просто обязано иметь какой-то смысл! Должно в нем прятаться хоть какое-то завалящее откровение, разве нет?

– Счастлив? А то! Хотя бы иногда. А некоторые совершенно несчастны. Все как у людей, я полагаю. Понятное дело, это кажется удивительным: вот они – мы, все рядом – почти одинаковые, но все из разных миров, которые трутся боками. У каждого своя жизнь, и это… просто жизнь, чувак.

Я допил свое пиво. Один из моих любимых видов, светлый эль. Что, впрочем, совсем неудивительно.

Бармен наклонил голову набок и, прищурившись, поглядел на меня.

– Ну-с, Ти-Джей… или, стоп, ты же один из тех, кому больше нравится «Терри», да? Как долго ты намерен торчать тут, в городе?

– Не знаю. Сказал Джимми, что где-то пару дней… но на самом деле я не знаю, куда и к чему возвращаться. Я надеялся открыть свой ресторан, но призовых денег не выиграл, да и вся идея «идти собственным путем» уже выглядит как-то донельзя… утомительно.

Он захихикал.

– Тут мы, возможно, сумеем помочь. Помнишь, я говорил об инвесторах? Они тоже – мы. Некоторые из нас очень неплохо устроились и всегда готовы поучаствовать в том, чтобы вытащить других, кому не так повезло. Транзакции бывают довольно затейливые – приходится обращать наличность в золото или вроде того, а то когда у купюр из одного мира такие же серийные номера, как у купюр из другого, их почему-то считают поддельными. Но мы это все уже проходили.

Я открыл рот, потом снова закрыл. Теневые вкладчики? И это происходит со мной?

– Это ужасно щедро… но я даже не уверен, что действительно хочу открывать ресторан. Мне этого полагается хотеть…

Я затряс головой; в глазах, к моему собственному удивлению, поднимались слезы. Я впился взглядом в исцарапанное дерево стойки.

– Я даже больше не понимаю, кто я вообще, к черту, такой, представляешь?

– О, да. Еще как представляю. Но затем мы и здесь, братец, – для тебя. Мы скучали по тебе. И готовы помочь, чем только сможем…

– Я не знаю, что вы можете сделать. Если я сам не могу с собой справиться, не уверен, что еще больше меня как-то поможет. Вот если бы мне немножко времени – собраться с мыслями, понять, что я хочу делать, кем я хочу быть…

Бармен широко улыбнулся.

– Вот что я тебе скажу. Иногда – в совершенно особых случаях, сам понимаешь, – мы меняемся местами. На строго временной основе, если только все не согласятся, что хотят поменяться навсегда. Ты можешь сойти со своей дорожки и немного погулять по чужой. Попробовать на вкус жизнь другого Ти-Джея… или вообще взять отпуск. Скажем, кому-то из нас нужны каникулы, а кому-то – перемены. Ну, мы и помогаем друг другу. Я уже говорил, ты у нас отщепенец, у тебя необычная, редкая дорога. Уверен, мы найдем Ти-Джея, который не прочь ступить на нее, – на какое-то время. А ты тем временем подышишь воздухом, расправишь плечи и все такое. И, кстати, многие из нас отлично готовят.

– Правда? А мне тогда нужно будет… ну, занять чье-то чужое место?

– Совсем не обязательно. Только если захочешь. Кто-нибудь из нас сообщит своим, что отправляется в поход, или на пешую прогулку по Аппалачской тропе, или на рыбалку, а сам улизнет на пару недель в твою жизнь. Даже если твои друзья решат, что он как-то забавно себя ведет… ну, так ты и живешь в довольно забавном месте, верно?

Я нахмурился, созерцая бодро проносящиеся передо мной картинки из фильмов ужасов: двойники, обмен телами… На лице, видимо, тоже что-то отразилось, потому что бармен презрительно фыркнул.

– Думаешь, кому-нибудь придет в голову украсть твою жизнь? В ней все и в самом деле так неимоверно круто?

– Нет, – честно признал я. – Мне удалось довольно многое профукать.

– Вот в том-то и дело. Мы бы не стали мириться с подобного рода дерьмом, уверяю тебя. Нам уже случалось разбираться со своими за преступления против собственной личности, хотя приятного в этом мало. Но такой абсурд у нас не проходит.

– То есть один из вас – один из меня – готов пойти на это просто по доброте душевной?

Он кивнул.

– Мы – семья. А зачем еще нужны семьи? Любой из нас может принять неверное решение… черт побери, да это вообще с кем угодно может случиться, мы все это знаем! И только по чистой удаче не случается. Короче, если решишь сойти со своего пути и спрятаться, можешь на какое-то время зависнуть здесь. Сзади есть комната с раскладушкой, можешь пользоваться кухней, я даже душ устроил – те из наших, что пошли в строительство, провели воду.

Я окинул взглядом столы и стулья, музыкальный автомат в углу, старые жестяные эмблемы пивных марок по стенам. Заводить собственный ресторан как-то страшно, но поработать-то в нем никто не мешает. Опыта у меня маловато, но с кухней я управлюсь. Пока единственной моей заботой будет то, что лежит прямо под носом на гриле или разделочной доске, все остальное в голове разрулится как-нибудь само собой. А если застряну, кругом полно народа, всегда готового помочь советом. И знающего меня, по крайней мере не хуже, чем я сам себя знаю.

Я глотнул еще пива.

– А ты никогда не думал подавать тут еду? Ну, то есть что-нибудь поинтереснее луковых колечек и жирбургеров? Потому что вдруг, скажем…

Бармен снова расхохотался:

– Ого! Ну, думаю, ты хорошо себе представляешь, какую еду любят мои посетители.

Он протянул мне руку. Кажется, я наконец-то был дома.

Примечание автора

«Веселый уголок» Генри Джеймса – это, если по-простому, рассказ о человеке, который приезжает после долгой отлучки домой и встречает призрак того, кем он мог бы стать, если бы никуда не уезжал. Это завораживающая история, она заставляет задуматься – особенно меня с моей давней одержимостью поворотными точками жизни, когда ты получаешь шанс стать кем-то другим, не тем, кто ты есть. Случайная встреча, которая перевернет всю твою личную жизнь или карьеру, пойманные или упущенные возможности, новые дороги (хоть в прямом, хоть в переносном смысле), по которым ты пошел или не пошел… Мне кажется, если бы мы могли и вправду встретить призраки своих непрожитых жизней, это был бы не один призрак – их непременно было бы много, десятки, может быть, даже сотни вариантов с какими-то общими основными чертами, но совершенно разные во всех других отношениях.

И кто сказал, что эта жизнь, которую лично я прямо сейчас веду, – не призрак какой-то другой, совсем на нее не похожей?

А, ну да. Я не повар, но я из Северной Каролины, а живу теперь на берегах Восточного Залива. Прототипом для «Виллардса» послужило «Барбекю Уилбера» в Голдсборо, штат Северная Каролина – родина Единственного Настоящего Барбекю. Обязательно заходите, если будете в тех краях.