Текст книги "Большевики. 1917"

Будущего вождя мирового пролетариата безусловно не могло не радовать подобное нарастание «революционной активности». И ещё на начальном этапе революции, летом 1905 г., когда маховик нападений и ответных репрессий правительства только раскручивался, Ленин в книге «Две тактики социал-демократии…» обрушился на тех, кто предлагал реализовать попытки легального разрешения социального конфликта: «Исход революции зависит от того, сыграет ли рабочий класс роль пособника буржуазии, могучего по силе своего натиска на самодержавие, но бессильного политически, или роль руководителя народной революции. Сознательные представители буржуазии чувствуют это прекрасно. Поэтому-то “Освобождение” и восхваляет акимовщину, “экономизм” в социал-демократии, выдвигающий теперь [курсив Ленина] на первый план профессиональные союзы и легальные общества. Поэтому-то г. Струве и приветствует (№ 72 “Освобождения”) принципиальные тенденции акимовщины в новоискровства. Поэтому-то он и обрушивается на ненавистную революционную узость решений III съезда Российской социал-демократической рабочей партии».

По прочтении этих ленинских строк может возникнуть впечатление, что Струве для Ленина был тем, кто изначально находился по «ту» сторону политических баррикад. Однако это не так: как и в случае с Плехановым, Струве был политически старше Ленина; изначально марксист, будущий авторитетный либеральный политический деятель, экономист, историк и философ, он впервые был арестован ещё в 1894 г., готовил документы для I съезда РСДРП в 1898 г., а также доклад Г. В. Плеханова на конгрессе II Интернационала в Лондоне в 1896 г. Наконец, в 1900 г. Пётр Струве вместе с Лениным и Мартовым принимал участие в совещании об организации партийной газеты «Искры». Так что Ленин лично хорошо знал человека, взгляды которого так яростно теперь критиковал.

Журнал «Освобождение», который в негативном контексте также упомянут Лениным, был выходившим раз в две недели печатным органом созданного при участии Струве «Союза освобождения», уже осенью 1905 г. преобразованного в партию конституционных демократов (сокращённо – кадетов), с самого начала приобретшую и второе наименование – Партии народной свободы. Между прочим, до того момента, как председателем Петербургского совета стал Лев Троцкий (об этом мы уже говорили выше), его возглавлял член этого самого столь резко критиковавшегося Лениным «Союза освобождения» Георгий Носарь (Хрусталёв).

Разумеется, Ленин с тем же, присущим ему при обращении к теме «Союза освобождения» рвением принялся впоследствии критиковать и деятельность партии кадетов, выросшей напрямую из этого «Союза»: и то и другое для Ленина было слишком буржуазным, чрезмерно либеральным и т. д. и т. п. Однако на поверку всё оказывалось совершенно иначе: кадеты, как и «освобожденцы», изначально были не менее революционно настроены, чем сами большевики. Так, члены «Союза», Дмитрий Шаховской и Пётр Долгоруков (даром, что оба – князья), входили в нелегальное бюро Земских съездов. Сам «Союз» изначально также находился на нелегальном положении, а в его программу хотя и входило создание конституционной монархии, но среди прочего одним из пунктов значилось – внимание! – принудительное отчуждение частных земель в качестве способа решения социальных проблем.

Печатным органом новой партии конституционных демократов и стала газета «Речь», первый номер которой вышел 23 февраля (8 марта) 1906 г. при ближайшем участии П. Н. Милюкова и И. В. Гессена и которая с большой точностью определила тогда главную причину социальных волнений – традиционное несоответствие продекларированной на бумаге (в царском Манифесте) либерализации действительному положению вещей: «Если бы в октябре или начале ноября кто-нибудь стал утверждать, что через два месяца мы будем находиться в тех условиях, которые теперь в действительности наступили, то много ли нашлось бы людей, которые не отнеслись бы к такому утверждению как к проявлению неосновательного, задорного скептицизма? И не столько потому, что подобно союзу 17 Октября они в появлении манифеста усмотрели разрешение наболевших вопросов: история не раз уже показывала, что бумажное провозглашение отделяется от действительного осуществления потоками крови».

Действительно, за прошедшие с конца 1905 г. месяцы ситуация в стране в корне изменилась: правительство от показательной либерализации перешло к жёстким репрессиям. Бывающие в официальных отчётах сухими и скучными описания происходящего приобрели в «Речи» почти колокольное звучание: «Достаточно вспомнить, например, что случилось, когда в конце октября в Польше было объявлено военное положение: взрыв негодования охватил всю мыслящую Россию, и совет министров оказался вынужденным оправдываться пред обществом, а через несколько дней снять военное положение. То же самое случилось, когда разнёсся слух, что кронштадтским матросам угрожает полевой суд и смертная казнь… Теперь всё это кажется далёким прекрасным сном. Теперь людей расстреливают, как куропаток. Теперь не осталось ни одного города, скоро не будет ни одного села, которое не было бы залито кровью наших сестёр и братьев… Что же случилось? Неужели же весь секрет спасения России, обладателем которого является гр. Витте, в том только и заключался, чтобы усиленную охрану заменить чрезвычайной, а военные суды карательными экспедициями?».

Правительство тем не менее наряду с репрессиями с самого начала предпринимало и демонстративные попытки наладить диалог с обществом на мирной основе. Так, «Русские ведомости» в номере от 1 февраля 1905 г. (то есть совсем вскоре после «кровавого» воскресенья) сообщали о шагах правительства, долженствовавших, по замыслу, снизить накал волнений, в которых никто, конечно, не осмелился бы тогда усмотреть первые всполохи начинавшейся революции: «Петербург. По распоряжению генерал-губернатора 31 января на всех фабриках и заводах столицы вывешены отдельно напечатанные плакаты о высочайшем повелении по образованию особой комиссии для безотлагательного выяснения причин недовольства рабочих в Петербурге и его пригородах и изысканию мер к устранению таковых. 31 января, вечером, на всех фабриках и заводах будут происходить выборы уполномоченных в комиссию из среды рабочих».

Кроме того, впервые в истории страны была подготовлена конституция. Но и в этом случае желаемое оказалось слишком далеко от действительности, и та же «Речь» от 23 февраля 1906 г. в обзоре печати с горечью замечала: «Никто, конечно, не ожидал, чтобы нынешнее правительство – гр. Витте-Дурново выработало основной закон, соответствующий требованиям жизни. Ведь даже временные правила о печати пришлось переделывать через месяц по их издании. Тем не менее то, что дано, глубоко разочаровало всю печать» – за исключением верноподданнически настроенных газет «Новое время» и «Русское государство».

Обличительный пафос газеты «Речь», как это видно даже по этим отрывочно приведённым цитатам, вполне мог бы соответствовать самым смелым высказываниям какого-нибудь сугубо большевистского издания: куда уж, казалось бы, революционнее, разве что на немедленный штурм царизма не призывают. Но на эту, будто бы выражающую исключительно интересы буржуазии партию и её печатный орган тем не менее с гневом обрушивался Ленин.

В чём же дело? Почему Ленин предпочёл публичную конфронтацию политической дружбе с кадетами на почве совместного противостояния самодержавию? Всё просто: Ленину не нужна была политическая конкуренция, тем более представленная лучшими, образованнейшими людьми современности, какими были Струве, Гессен, Долгоруков и Шаховской. В подобной ситуации Ленину оставалось одно: настаивать на революционном насилии как единственной альтернативе легальным мерам, предлагаемым конкурентами, и полагаться в этом на слои населения, изначально чуждые кадетам, а именно на городской и деревенский пролетариат. Поэтому-то в своей работе «Две тактики социал-демократии…» Ленин отмечает, что «надо ещё много и много работать над воспитанием и организацией рабочего класса», и тут же задается вопросом: «Где должен лежать главный политический центр тяжести этого воспитания и этой организации? В профессиональных ли союзах и легальных обществах или в вооружённом восстании, в деле создания революционной армии и революционного правительства?».

Из самой постановки вопроса Лениным становится, кажется, ясным – каким, по его мнению, должен быть ответ. Тем более что ответ этот был сформулирован двумя месяцами ранее, на III съезде РСДРП, собравшемся в апреле 1905 г. в Лондоне без меньшевиков (те провели в Женеве свою конференцию). На съезде Ленин настаивал (и ему это вполне удалось) на принятии резолюции «революционного» содержания: «Принимая во внимание… что осуществление демократической республики в России возможно лишь в результате победоносного народного восстания [альтернатива легальной работе. – А. А.-О.]… что этот демократический переворот в России, при данном общественно-экономическом её строе, не ослабит, а усилит господство буржуазии, которая неминуемо попытается в известный момент, не останавливаясь ни перед чем, отнять у российского пролетариата возможно большую часть завоеваний революционного периода, / III съезд РСДРП постановляет: / …в зависимости от соотношения сил… допустимо участие во временном революционном правительстве уполномоченных нашей партии, в целях беспощадной борьбы со всеми контрреволюционными попытками»[14]14
  III съезд РСДРП (апрель—май 1905 г.): Протоколы. – М. – Госполитиздат. – 1959.


[Закрыть].

Помимо вопроса о временном правительстве, исторический – в смысле его решений, повлиявших на весь дальнейший ход развития страны, – III съезд РСДРП рассмотрел вопросы об отношении к крестьянскому движению (выше упоминалась статья Ленина в «Новой жизни» от 12 ноября 1905 г., специально посвящённая этому вопросу), к отколовшейся части партии (меньшевиков признали оппортунистами и осудили), к национальным организациям, вопрос о практических соглашениях с эсерами (неприятие конкуренции было всё же не тотальным) и другие. Вёл заседания и руководил всей работой съезда, кстати, делегат от Одесского комитета партии Владимир Ульянов (Ленин). Для того чтобы сподручнее было проводить решения съезда в жизнь, он по ходу дела укрепил властную вертикаль внутри партии, ликвидировав существовавшую ранее систему двух центров (ЦО и ЦК), оставив лишь один управляющий орган – ЦК. Заодно был отредактирован в ленинском духе первый параграф устава. Кроме того, в связи с переходом «Искры» в руки меньшевиков новый ЦК получил задание организовать выпуск и нового печатного органа – газеты «Пролетарий», редактором которого, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в его действительном содержательном курсе, был назначен Ленин.

Война, если характеризовать это одним словом, – вот что предлагалось в итоге, и что в значительной степени удавалось большевикам и их союзникам реализовывать в течение 1905–1907 гг. Но любой войне, как известно, когда-нибудь обязательно приходит конец: верх берёт одна из противоборствующих сторон, и наступает реакция. Царизм тогда, в 1905–1907 гг., был ещё слишком силен, чтобы уступить свои позиции кому бы то ни было, и, почувствовав реальность угрозы слева, призвал на помощь правые силы (Союз русского народа и т. п.), присовокупив к их деятельности все мыслимые и немыслимые административные возможности госаппарата. Пётр Столыпин, будучи назначенным в 1906 г. председателем правительства, принялся энергично наводить порядок во всех сферах жизни российского общества и государства. «Потоки крови», упоминавшиеся в публикации газеты «Речь» за февраль 1906 г., казались теперь ручейками – в сравнении с развернувшейся во всю мощь под дланью Столыпина деятельностью военно-полевых судов.

Столыпина до сих пор критикуют за проведение в жизнь подзаконного (ещё точнее – незаконного) Положения о военно-полевых судах, согласно которому лиц, уличённых в нападениях на представителей государства, разбое и грабежах, судили и казнили в ускоренном порядке с той лишь разницей, что военных расстреливали, а гражданских вешали. Правительство даже не вынесло на рассмотрение Госдумы Положения о военно-полевых судах, отдавая себе отчёт в том, что подверженный влиянию слева парламент ничего подобного не одобрит. Так оказалось, что война с обеих сторон велась не имевшими отношения к законодательству методами: революционеры расстреливали чиновников, не утруждаясь разбирательством их вины, а военно-полевые суды, в свою очередь, отвечали казнями, столь же мало задумываясь над необходимостью проведения элементарного следствия.

Вероятно, исходя из сомнительной разницы между расстрелом и повешением, социалист (тогда ещё не вполне большевик) Антонов-Овсеенко, будучи арестованным во время перестрелки с жандармами в Севастополе в 1906 г., скрыв своё настоящее имя и офицерское звание, представился на суде Антоном Кабановым, и его как гражданского приговорили к повешению, заменённому по ходатайству социал-демократической фракции Госдумы 20-летней каторгой. Но, подпоив охрану, Антонов-Овсеенко вместе с другими заключенными взорвал стену тюрьмы и бежал. Именно такие люди вели войну не на жизнь, а на смерть с самодержавием, этим людям противостоял Пётр Столыпин вместе со всей мощью государственного аппарата.

Между тем к максимально жёстким мерам правительство подталкивала повсеместно сопровождавшая политические выступления уголовщина, примеры чему мы уже здесь приводили: для государства в таком случае становится не важным, из каких побуждений действовал преступник – из политических или с целью наживы. Видимо, из этого исходил и Столыпин, когда проводил в жизнь Положение о военно-полевых судах, тем более что сами революционеры своими действиями, кажется, провоцировали его на это: в августе 1906 г. от взрыва, устроенного на даче Столыпина на Аптекарском острове, погибли и были ранены несколько десятков человек, в том числе двое его собственных детей. Тут уж не до любезностей с «политическими»: маховик репрессий заработал на полную мощность.

Правда, в деятельность правительства постоянно вмешивалась и II Госдума, столь же подверженная влиянию левых партий, как и её самый первый состав. Тогда-то, в июне 1907 г. Столыпин, воспользовавшись надуманным предлогом, предоставил царю возможность роспуска Госдумы с одновременным изменением избирательного права в пользу партий, лояльных самодержавию, и в ущерб левым партиям всех мастей: в истории эти события получили название «третьеиюньского переворота».

Однако и после столь решительных мер премьеру Столыпину далеко не сразу удалось утихомирить революционные страсти. Из публикаций «Русского слова» от 2 сентября 1907 г. можно было узнать, например, что «в Лодзи при исключительных обстоятельствах убит на своей фабрике доктор химии Мечислав Зильберштейн. Убили его рабочие за отказ заплатить 15 000 рублей за время безработицы». В Митаве (Латвия), по сообщению того же «Русского слова» от 2 сентября 1907 г., накануне было «закончено следствие по делу о революции в Голдингенском уезде. Обвиняемых – 34. Глава движения Пунжнаергле во время революции организовал народную милицию в 30 000 гвардейцев»…

Не лучшим образом (для самодержавия) обстояли дела и в таких составляющих империи, как Грузия и Украина. В Тбилиси, например, «временно обязанные крестьяне князя Бектабекова Микелашвили, Надирашвили и Гамбарашвили, Горийского уезда, убившие 12 марта 1906 г. названного князя, приговорены кавказским военно-окружным судом к повешению», а в Киеве «именующий себя Кишняковым, обвинявшийся в покушении на разбой и убийство городового, военно-окружным судом приговорён к смертной казни». В то же самое время, по сообщению «Русского слова», на Суражской улице Белостока «неизвестные стреляли в проходивший патруль; ответными выстрелами патруля один ранен»; в Екатеринославе «на Выездной улице обнаружена квартира с бомбами и револьверами. Арестованы двое». На эти бомбы и револьверы, убийства и грабежи Столыпин отвечал новыми казнями, расстрелами и повешениями, и, казалось, что невозможно ни разорвать порочный круг преступлений, ни остановить жуткий «поезд» ответных репрессий…

В этих условиях революционерам, теснимым с одной стороны широкими полномочиями военно-полевых судов, работой полицейского аппарата, с другой – потерей политической поддержки парламента, ничего не оставалось, как прекратить сопротивление и либо вернуться к мирному существованию, либо отправиться в эмиграцию в расчёте на лучшие времена.

Особенно показательным в этом было положение Антонова-Овсеенко, которому в случае нового ареста после «третьеиюньского переворота» уже не приходилось рассчитывать на ходатайство своей фракции в парламенте, и он, как и многие другие, был вынужден отправиться в эмиграцию.

1.4. Между первой и второй: французская эмиграция русских социалистов

«Ну её к чёрту, эту Бельгию с её хвалёной свободой!.. Оказывается, что здесь не смей после десяти часов вечера в своей же комнате ни ходить в сапогах, ни петь, ни кричать», – процитировал воспоминания об эмиграции большевика А. С. Шаповалова писатель Илья Эренбург в документальном романе «Люди, годы, жизнь»[15]15
  Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь: Кн. 1 и 2. – М. – Советский писатель. – 1961. – 636 с.


[Закрыть]. «Мне довелось повидать различные эмиграции – левые и правые, богатые и нищие, уверенные в себе и растерянные; видел я и русских, и немцев, и испанцев, и французов, – писал также об этом предвоенном периоде жизни русских “политических” Эренбург. – Одни эмигранты вздыхали о прошлом, другие жили будущим. Но есть нечто общее между эмигрантами различных толков, различных национальностей, различных эпох: отталкивание от чужбины, где они очутились не по своей воле, обострённая тоска по родине, потребность жить в тесном кругу соотечественников и вытекающие отсюда неизбежные распри». Главное, что явилось для многих сюрпризом в той же «свободолюбивой» Франции, это готовность демократического будто бы государства к репрессиям против инакомыслия.

Выдающийся и несправедливо забытый поэт Марк Талов так описывал в стихах это эмигрантское ощущение:

 
Свобода, Равенство и Братство.
Девиз? Ну что же, он по мне!
Вот в чём, однако, святотатство:
Начертан он и на стене
Тюрьмы «Сантэ», где и поныне
Укоротят по плечи рост —
И не мигнёшь! – на гильотине.
Кровь смоют, снова чист помост…
 

Задолго до этого Герцен, описывая эмиграцию в Лондоне, говорил, что «француз не может примириться с “рабством”, по которому трактиры заперты в воскресенье. / …Иногда я ходил на доклады, их называли “рефератами”. Мы собирались в большом зале на авеню де Шуази; зал был похож на сарай; зимой его отапливали посетители. А. В. Луначарский рассказывал о скульпторе Родене. А. М. Коллонтай обличала буржуазную мораль. Порой врывались анархисты, начиналась потасовка».

В эмиграции же, в Стокгольме, в апреле 1906 г,, прошёл и IV (объединительный) съезд РСДРП[16]16
  IV (объединительный) съезд РСДРП (апрель—май 1906 г.): Протоколы. – М. – Госполитиздат. – 1959.


[Закрыть]. На нём Ленин, воодушевлённый тем, как разворачивались события в России, уже приступил к обсуждению того, что нужно будет делать с землёй после победы городского и сельского пролетариата. В этом своём стремлении он исходил из нескольких, представлявшихся ему наиболее важными, посылов. Во-первых, необходимо было обеспечить переход революции буржуазной в социалистическую – об этом Ленин неоднократно говорил и писал ранее, и, кажется, уже предвкушал этот переход (во всяком случае активно к нему готовился). Во-вторых, когда (сослагательное наклонение «если» даже не возникало) социалистическая революция победит, нужно же будет что-то делать с землёй. В-третьих, Ленин продолжал развивать идею союза городского и сельского пролетариата – союза тем более противоестественного, что крестьянин, даже самый обездоленный, по сути своей – собственник, стремящийся так или иначе или к начальному обретению собственности – земли и орудий её обработки, или к увеличению уже имеющегося. В очевидности этого обстоятельства будет впоследствии убеждать своих товарищей по партии видный сподвижник Ленина Николай Бухарин (впрочем, тщетно). Городской же пролетариат, состоявший, кстати, из бывших крестьян и их потомков, которые, потеряв всё на селе, отправились от безысходности на заработки в город, изначально относился к фабрикам и заводам, как к чьей-то заведомо чужой собственности, ничем абсолютно сам не обладал и, собственно, поэтому-то и именовался пролетариатом. Но Ленин для удержания власти остро нуждался в таком союзнике, как сельский пролетариат, и поэтому изо всех сил продолжал развивать эту несбыточную изначально идею. Но чтобы эта мысль понравилась и самим крестьянам, нужно было провозгласить курс на национализацию земли. И неважно, что съезд проходил в Стокгольме и крестьяне могли никогда не узнать о такой заблаговременно проявленной заботе вождя большевиков об их благосостоянии: машина партийной пропаганды уже тогда набирала обороты, достаточные для того, чтобы гром политических дискуссий отдавался явственным эхом в российской глубинке.

А дискуссий на съезде было множество, причём вновь по, казалось бы, малозначащим вопросам формулировок. Все – и большевики, и меньшевики, и центристы – разделяли мнение, что землю у помещиков и церкви нужно было «отъять», но меньшевики настаивали, что в резолюции съезда необходимо использовать формулировку «отчуждение», а большевики требовали непременной «конфискации». И хотя ввиду подавляющего численного перевеса меньшевиков на съезде резолюции в целом принимались под их диктовку, в этом конкретном вопросе последнее слово осталось за большевиками: землю намечено было именно «конфисковать». И здесь вновь возникает главный вопрос, заключающийся, конечно же, не в том, какой синоним следует употреблять для реализации практики банального отъёма земли: что предполагалось делать с землей далее? Большевики, как показала история, вовсе не намеревались передать её крестьянам: по их мнению, в случае успеха социалистической революции землю нужно было национализировать, а это отнюдь не одно и то же.

Несколько дальше в этом вопросе пошли на съезде бывшие в меньшинстве «разделисты»: они предлагали после национализации ли, конфискации ли, или отчуждения – не важно – разделить землю между крестьянами. И таки да! – съезд в итоге признал, что землю нужно разделить между крестьянами, но, однако, только в том случае, если окажется почему-либо невозможной «муниципализация»: ещё одна великолепная формулировка, на сей раз меньшевистского производства, принятая в том числе на съезде, хотя и оспоренная затем Лениным в специальном заявлении.

По вопросу же «Об отношении к Государственной думе» съезд решил, что российская социал-демократия должна «планомерно использовать все конфликты, возникающие как между правительством и Думой, так и внутри самой Думы, в интересах расширения и углубления революционного движения, и для этого: / стремиться расширить и обострить эти конфликты до пределов, дающих возможность сделать их исходной точкой широких массовых движений, направленных к низвержению современного политического порядка».

Между прочим, съезд, против ожидания, хотя официально и не осудил декабрьское, 1905 г., вооружённое восстание в Москве, но одновременно, в резолюции «О партизанских выступлениях», фактически высказался против таких методов борьбы, справедливо заметив, что «деклассированные слои общества, уголовные преступники и подонки городского населения всегда пользовались революционными волнениями для своих антисоциальных целей».

Разумеется, для Ленина подобного рода формулировки были, по существу, как кость в горле, и он ещё по ходу заседаний с присущей ему энергией принялся составлять специальное заявление от большевиков, согласно которому, с одной стороны, большевики голосуют «за» все эти половинчатые резолюции – раз уж решили назвать съезд «объединительным», – но, с другой, оставляют за собой право идеологического сопротивления. Так, в начале своего заявления Ленин отмечал, что безусловно «объединительный съезд РСДРП состоялся. Раскола нет более. Не только прежние фракции “большевиков” и “меньшевиков” организационно слились вполне, но и достигнуто объединение РСДРП с польской социал-демократией, подписано объединение с латышской и предрешено объединение с еврейской, т. е. “Бундом”. Политическое значение этих фактов было бы при всяких условиях очень велико, оно становится поистине громадным ввиду переживаемого исторического момента».

Далее Ленин сформулировал основные задачи социал-демократии на «данный исторический момент», состоявшие, по его мнению в том, чтобы «беспощадно разоблачать конституционные иллюзии, поддерживаемые и правительством, и буржуазией в лице её либеральной партии – кадетов… призвать революционное крестьянство к сплочению во имя полной победы крестьянского восстания… разъяснять широким массам великое значение первого декабрьского восстания и неизбежность нового восстания, которое одно только будет в состоянии действительно отнять власть у царского самодержавия, действительно передать её народу». И хотя с такой постановкой вопроса на том съезде, кажется, никто и не спорил, Ленин в конце своего заявления, вопреки примирительному тону его начальных строк, вновь перешёл в наступление на своих старых врагов: «Мы не можем и не должны замалчивать того факта, что, по нашему глубокому убеждению, объединительный съезд партии не вполне правильно понял эти задачи. В трёх важнейших резолюциях съезда определённо обнаруживаются ошибочные взгляды прежней фракции меньшевиков, численно преобладавшей на съезде. / В аграрной программе съезд принципиально принял муниципализацию. Муниципализация означает собственность крестьян на надельные земли и аренду крестьянами переданных земствам помещичьих земель. В сущности это нечто среднее между настоящей аграрной революцией и кадетской аграрной реформой. Крестьяне не примут такого плана. Они потребуют либо прямого раздела земли, либо перехода всех земель в собственность народа. Серьёзной демократической реформой муниципализация могла бы явиться лишь в случае полного демократического переворота, при республиканском строе с выборностью чиновников народом. Мы и предлагали съезду, по крайней мере, связать муниципализацию с этими условиями, но съезд отклонил наше предложение. А без этих условий муниципализация, как реформа либерально-чиновническая, даст крестьянам совсем не то, что им надо, и в то же время доставит новую силу, новое влияние господствующим в земствах буржуазным антипролетарским элементам, отдавая фактически в их руки распределение фонда земель. Мы должны разъяснить этот вопрос широким массам рабочих и крестьян. / В своей резолюции о Государственной думе съезд признал желательным создать в этой Думе парламентскую фракцию с.-д. Съезд не пожелал считаться с тем фактом, что 9/10 сознательных рабочих России, в том числе все польские, латышские, еврейские с.-д. пролетарии, бойкотировали эту Думу. Съезд отклонил предложение обусловить участие в выборах возможностью действительно широкой агитации среди масс. Он отклонил предложение о том, чтобы членами парламентской фракции с.-д. могли быть только те, кого рабочие организации выставили кандидатами в Государственную думу. Съезд, таким образом, вступил на путь парламентаризма, не оградив партию даже теми гарантиями, которые выработал в этом отношении опыт революционной социал-демократии в Европе».

В целом же этот съезд, несмотря на принятие примирительных резолюций об использовании политических возможностей Государственной думы, то есть фактически о стремлении к легальным методам работы, вновь, кажется, делил шкуру неубитого медведя: опять обсуждались вопросы и выносились резолюции о «временном правительстве», «революционном самоуправлении» и тому подобном, причём в такой стилистике, что, кажется, и Ленин должен был бы быть вполне удовлетворённым. Однако на деле царизм был ещё слишком крепок для любых предпринимаемых против него атак изнутри: для того чтобы его свалить, требовалось нечто большее, чем резолюции съездов и действия отчаянных и отчаявшихся боевиков, нечто извне. Таким фактором, в корне поменявшем соотношение сил, стала Первая мировая война: сила её воздействия на ситуацию внутри страны потребует отдельного разбирательства.

Но на IV съезде РСДРП Ленин был прав по крайней мере в одном: нельзя было вести политику двойных стандартов, логика борьбы с самодержавием так или иначе подталкивала к выбору между вооружённым, или политическим, противодействием, между обороной и нападением. Ленин раз и навсегда выбрал для себя нападение. Этой линии он придерживался и на следующем, V съезде РСДРП[17]17
  V съезд РСДРП (май—июнь 1907 г.): Протоколы. Под редакцией Ем. Ярославского. – М. – Партиздат. – 1935.


[Закрыть], состоявшемся в апреле—мае 1907 г. в Лондоне: это был максимально широкий, по составу представленных на нём партий, и многочисленный форум: в его заседаниях участвовали 342 делегата от 145 организаций, причём большевики оказались на нём в количественном большинстве, хотя и не могли тем самым обеспечить перевес при голосовании. И что характерно: вопросы на этом съезде обсуждались фактически те же самые, что и на предыдущем: аграрный вопрос, вопрос о вооружённом восстании, о временном правительстве и революционном самоуправлении, о партизанском движении, об отношении к Государственной думе. И это говорило как минимум о том, что разногласий между фракциями было куда больше, чем того, в чём их представители достигали согласия. Если предложение «в ближайшее воскресенье возложить от имени съезда венок на могилу К. Маркса» принималось при аплодисментах, то по вопросу о деятельности социал-демократической фракции в Госдуме (как и по любым другим вопросам тактики и стратегии социал-демократии) съезд увязал в затяжных дискуссиях, в зачитывании и обсуждении многочисленных, одно противоречивее другого заявлениях.

Между тем на заседаниях съезда обсуждались и такие подробности, как размер выделяемых крестьянам участков земли после их «отчуждения» у помещиков: съезд явно готовился уже «не сегодня завтра» приступить к национализации. Делегат Владимирский (Уханов), например, заявил по этому буквально следующее: «Ставить условием, чтобы минимальный размер отчуждаемых участков определялся органами самоуправления, невыгодно, так как крестьяне сами лучше справятся с этой задачей, с корнем уничтожив остатки крепостничества». И так или иначе, но в условиях продолжавшейся разноголосицы переход от межфракционной борьбы в составе одной партии к новому, теперь уже окончательному разделу социал-демократии на разные партии был лишь вопросом времени.

Очевидная занятость партийцев этим вновь нарождавшимся расколом способствовала, среди прочего, спаду революционной борьбы. Приносила свои плоды и целенаправленная политика Петра Столыпина по вытеснению всякого свободомыслия и его физических носителей – российских революционеров – с территории Российской империи: разобщённые, раскиданные по разным уголкам Европы, без средств к существованию российские социал-демократы теоретизировали и спорили друг с другом больше на расстоянии и, главное, в отрыве от событий на родине, о которых узнавали постфактум, судили по сообщениям из газет или от немногих, редко появлявшихся очевидцев. Последний пленум избранного ещё в 1907 г. ЦК состоялся в 1910 г. Кроме того, длань министерства внутренних дел, которое до своего назначения премьером возглавлял всё тот же Пётр Столыпин, простиралась и сюда, в Западную Европу: оказавшийся впоследствии тайным агентом Р. В. Малиновский был не только избран в новый руководящий орган на Пражской конференции РСДРП в 1912 г., но и представлял большевиков в составе социал-демократической фракции в IV Госдуме. Несмотря на то, что для участия в этой конференции собралось рекордно малое количество делегатов – всего 14 человек, и на нее демонстративно не приехали получившие специальные приглашения Г. В. Плеханов и А. М. Горький, Ленин объявил её общепартийной, настаивая на том, что и её решения поэтому должны быть обязательными к исполнению всеми членами партии. Вместе с провокатором Малиновским в новый ЦК был избран, разумеется, сам Ленин и его ближайший соратник Г. Е. Зиновьев. Главное, что произошло на той конференции – это окончательное размежевание Ленина и его сторонников с теми партийцами, которые допускали возможность и пропагандировали необходимость политического сотрудничества с другими партиями. Для Ленина это небезосновательно означало бы ликвидацию партии в том виде, в каком он её себе представлял, то есть как боевую, дисциплинированную и сплочённую вокруг своего руководства организацию, спорам в которой не было места. Поэтому пропагандистов таких идей он прозвал «ликвидаторами». Так окончательно оформился в самостоятельную организацию большевизм. А созванная в Вене в августе 1912 г., то есть всего через полгода после Пражской и как бы в противовес ей другая конференция, хотя и собрала вдвое большее количество делегатов (29 человек), однако лишь укрепила этот новый для российской социал-демократии статус-кво.