Текст книги "Выгодный риск"

Мудрая мысль в устах великой воровки и обманщицы прозвучала особо выразительно. Тетушка только хмыкнула.

– Как прикажешь…

Резко подскочив, будто что-то забыла, Агата снова плюхнулась на подушки.

– Сегодня… Нет, это ужасно…

Недомолвки утомили. Агата Кристафоровна во всем любила ясность и прямоту. Она потребовала, чтобы Агата угомонилась и наконец рассказала, что ее так беспокоит. То есть призналась наконец, зачем появилась в Москве.

– История, что ты решила учиться на курсах домашнего хозяйства, конечно, мила, но не убедительна, – сказала она. – Немного зная твои способности, с трудом поверю, что захочешь стоять у плиты… Даже ради большой мечты…

Тут тетушка спохватилась, что сболтнула лишнее. Агата припечатала ее беспомощным и укоризненным взглядом.

– Я действительно хочу ходить на курсы «Искусство кулинарии» при Обществе распространения домашних знаний между женщинами…

Агата Кристафоровна отмахнулась, как от сгоревшего блина:

– Знаю, знаю, все платья провоняли прогорклым маслом… Но если хочешь, чтобы я помогала тебе во всем… – она снабдила «во всем» особо жирным ударением, – то изволь говорить правду: зачем приехала в Москву и чем так важен для тебя сегодняшний день. Не смей сказки сочинять. Не поверю.

Выбор был, прямо сказать, небольшой. Лишиться помощи тетушки значило для Агаты потерять всякую надежду на исполнение ее мечты. А не только обидеть гостеприимную хозяйку.

– Это не моя тайна, – ответила она.

Тетушка похлопала себя по груди:

– Поверь, дорогуша, здесь похоронено столько тайн, что Москву можно разрушить в два счета, если их разболтать. Рассказывай!

Делать было нечего. И Агата рассказала историю, которая началась прошлым летом в Ницце, а закончилась недавней телеграммой Валерии с мольбой приехать как можно скорее. Агата Кристафоровна выслушала внимательно, не перебивая.

– А сегодня что должно случиться? – только спросила она, когда Агата рассказала, как прошлым вечером посетила дом Алабьева.

– Встречаюсь с Валерией… Может потребовать, чтобы я находилась с ней… Я не смогу отказать…

– Ну, это беда не то чтобы трагического масштаба, – отвечала тетушка, быстро просчитывая ситуацию. – Придет мой милый племянник сегодня, ну не увидит тебя… У Масленицы еще три дня. Блинов Дарьи хватит на всех. Главное, ликвидировать следы твоего присутствия, у него глаз зоркий… А что потом с этой шальной девчонкой будешь делать?

– Все возможное, чтобы не позволить Валерии совершить глупость.

– Тебе известно, что именно она задумала?

Агата покачала головой:

– Вчера сказала, что ловушка готова, осталось ее захлопнуть…

– Ловушка на отца?

– Нет-нет, это невозможно, – запротестовала Агата. – Господин Алабьев в отъезде. Валерия обещала, что не будет замышлять против него…

– Тогда кому готовится западня?

Агата предпочитала промолчать. Хотя, конечно, догадаться труда не составило. Тетушка пребывала в задумчивости. То есть тоже молчала.

– В Москве все друг друга знают, – наконец проговорила она. – Этот Алабьев… Ничего доброго про него не слышала. Говорят, нрав дикий, самодур, одна жена утонула, вот теперь и другая погибла, женился на молоденькой, даже траур не выдержав… Нехороший человек… Семья дурная… Тебе, милая, совет мой: держись от них подальше.

– Не могу, дала слово.

– Недолго и обратно взять.

– Решительно невозможно.

Сказано было таким тоном, что Агата Кристафоровна невольно прониклась уважением. Бывшая воровка имела твердые представления о чести. Намного более прочные, чем у господ, которые кичатся своим «честным именем».

– Тогда не знаю, чем тебе помочь, – сказала она.

Агата обняла и расцеловала ее.

– Вы и так помогаете мне безмерно… Я перед вами в долгу…

– Перестань хитрить, лиса, – отвечала тетушка с притворной строгостью. Ей было приятно. – Если не можешь отказаться, то будь осторожна. Ничего не скрывай… От меня… Может, и обойдется… Ты куда собралась?

Опасаясь, что тетушка ее задержит, Агата заторопилась в прихожую.

– Постараюсь выяснить, что затевает Валерия…

Агата Кристафоровна еще раз просила, чтобы она была осторожна. Хоть тетушка не признавала предчувствий и подобной ерунды, на душе у нее было тревожно. Как за родную дочь. Или племянницу.

• 9 •

Пассажиры, оказавшиеся в этот час на Брестском вокзале[7]7
  Вскоре был переименован в Александровский, ныне Белорусский.


[Закрыть] Московско-Брестской железной дороги, стали свидетелями большой суеты, какая всякий раз происходит перед визитом важных гостей. На крытом перроне, где ожидалось прибытие Варшавского поезда, царил ураган. В центре урагана возвышалась фигура обер-полицмейстера, который каждым новым распоряжением нагнетал суету.

Перрон уже дважды был выметен и очищен от снега. Господам встречающим и носильщикам было велено не заходить на чистый перрон, стоять у входа и дожидаться, когда позволят. Что вызвало множество гневных замечаний в адрес полиции вообще и обер-полицмейстера в частности. Начальник вокзала чуть не с линейкой вымерил, где будет первый вагон и выход из него. После чего городовые приволокли ковровую дорожку, которую Власовский распорядился снять со своей лестницы, и раскатали так, чтобы сходящий из вагона ступил на нее. Власовскому показалось, что дорожка постелена неправильно, он три раза заставил перестилать. И все равно остался недоволен. Оркестру пожарной команды под управлением брандмайора было указано встать на самом краешке перрона. Так, чтобы встретить гимном прибывающую персону.

Среди этого хаоса про чиновников сыска забыли. Эфенбах со своими «соколами раздражайшими» (как он выражался) держался в сторонке, стараясь ничем не привлекать начальственного внимания. Но и до них дело дошло. Как только в клубах пара показалась морда паровоза, Власовский потребовал, чтобы сыск выстроился за его спиной в шеренгу на манер почетного караула. Пушкину было указано встать во главе ряда, чтобы быть под рукой для перевода. При виде ровного ряда подтянутых чиновников никто бы не подумал, что еще утром они были не в парадном состоянии.

Паровоз медленно подтащил вагон первого класса и окончательно остановился. Дорожка оказалась чуть в стороне от двери и ступенек. Власовский приказал немедленно подвинуть туда, где она лежала в самом начале. Что было исполнено стремительно.

Как только дверца вагона открылась и проводник появился на верхней ступеньке, обер-полицмейстер подбежал и приказал, чтобы первым из вагона был выпущен господин Жано. При виде оркестра, полиции и начальника вокзала проводник крепко удивился и пошел вызывать требуемого господина. Пассажир в долгой поездке ничем не показал, что является важным лицом. Проводнику пришлось убеждать, что именно его приглашают выйти первым.

Как только месье Жано появился на площадке тамбура, с удивлением выглядывая, оркестр грянул гимн Французской Республики. Что вызвало восторг у господ встречающих. Находившийся на перроне жандармский подпоручик Околышев схватился за шашку, чтобы разогнать смутьянов, позволивших в публичном месте исполнить революционный гимн. Подбежав к оркестру с криками «Прекратить!», подпоручик наткнулся на обер-полицмейстера, который одним движением кулака разъяснил: эта «Марсельеза» какая надо, а не призыв к революции. Жандарм убрал шашку в ножны и удалился под аплодисменты публики.

Выслушав гимн с непокрытой головой, господин Жано сразу ощутил, в какую морозную страну попал. Как только последняя нота стихла, он натянул меховую шапку, не зря купленную в Варшаве. Но не решился спуститься на ковровую дорожку. Хотя позади него другие пассажиры первого класса выражали недовольство. Обер-полицмейстер подошел к лесенке и отдал честь. Пушкину был дан знак переводить. По-французски обер-полицмейстер изъяснялся не вполне прилично.

– Рады приветствовать вас, месье Жано, на священной земле древней столицы Российской империи и всего славянского мира! – хладнокровно перевел Пушкин.

Чем привел француза в окончательное изумление.

– Благодарю, месье, – проговорил он. – Но позвольте, к чему такие почести…

Власовский протянул руку, чтобы помочь безопасно спуститься с лесенки. Месье справился сам. Как только он ступил на священную землю, покрытую слегка потертой дорожкой, перед ним вырос по стойке «смирно» городовой, который держал серебряный поднос с серебряной стопкой, доверху налитой водкой. Тоже из личных запасов Власовского. Обер-полицмейстер чуть подвел руки городового к французу.

– По русской традиции, с прибытием, – сообщил Пушкин месье Жано.

Тот оглянулся с некоторым опасением.

– Что я должен сделать, месье?

– Выпить до дна, – ответил Пушкин.

Деваться было некуда. Месье Жано поднял стопку, отсалютовал в честь всех присутствующих и сделал большой глоток так, как, он видел, пьют русские. Водка на морозе пошла обманчиво легко. Как только Жано поставил опустевшую стопку, то немедленно попал в объятия Власовского и был расцелован троекратно.

– По русской традиции, – успокоил его Пушкин.

Месье Жано вытер аккуратные усики и старательно улыбнулся.

– Господа, благодарю за теплый прием, но, боюсь, произошла фатальная ошибка… Предполагаю, что вы встречаете инспектора полиции Жано… О, какой водевиль. Я тоже Жано, но только его брат… Говорят, мы похожи как две капли июньского дождя… Тот месье Жано, который вам нужен, прибудет в понедельник… Он задержался в Берлине.

Когда смысл перевода дошел до сознания, Власовский ничем не показал, какой удар нанесла ему Масленица. Опять обманула, проклятая. Только Эфенбах внутренне сжался, предвидя, что начнется.

– А это кто? – ледяным тоном спросил обер-полицмейстер.

– Коммерсант Жано… Представитель французского страхового общества «Mutuelle Vie»[8]8
  «Взаимная жизнь», крупное французское страховое общество.


[Закрыть], прибыл в Москву для завершения переговоров и заключения сделки, – перевел Пушкин быструю речь месье.

– Напутали… Подвели… Опозорили… Подсунули мелкого прохвоста, грязного лягушатника, – проговорил Власовский и пошел прочь от вагона. За ним потянулись начальник вокзала и оркестр пожарной команды. Навстречу хлынула толпа встречающих и носильщиков.

– Месье офицер чем-то расстроен? – спросил Жано, тщательно улыбаясь.

– Месье мечтал познакомиться с вашим братом, – ответил Пушкин, рассматривая дорожный костюм француза. И добавил от себя: – Простите за невольную ошибку.

– О, что вы, это мне надо просить прощения! А вы из полиции?

– Да, чиновник сыскной полиции Пушкин.

– Очень приятно, – месье Жано приподнял край меховой шапки. – Не подскажете приличную гостиницу в Москве?

Пушкин рекомендовал «Лоскутную». Там у него был знакомый портье. О чем французу знать не обязательно. Совет обрадовал, месье благодарил. Он поручил носильщику взять багаж из вагона, поклонился и пошел по перрону, с видимым интересом разглядывая незнакомый вокзал.

– Пальнули не в уточку, а белочку, – сказал Эфенбах, оказавшись рядом.

– Странная ошибка, – согласился Пушкин.

– Говоришь, коммерсант… Говоришь, сделку заключать, ну-ну…

Ничего такого Пушкин за месье Жано не переводил. Свое же мнение на этот счет держал при себе.

– Не нравится мне этот щегол мелкоростый, – Михаил Аркадьевич выразительно шмыгнул носом.

Он решил отправить за французом Актаева немного пофилерить. Пусть гость будет под негласным присмотром. Сам же начальник сыска готовился к неизбежным последствиям. Таких обид обер-полицмейстер не привык сносить. Значит, достанется всем. На фоне того, что ожидалось, Эфенбах, не задумываясь, разрешил Пушкину заняться делом живой и мертвой вдовы. Или наоборот: мертвой и живой.

• 10 •

Большинство московских контор страховых обществ располагалось на Большой Лубянке. Будто страшась потерять капиталы, жались друг к дружке. «Стабильность» находилась вдалеке, на Новинском бульваре. Особняк, который занимало страховое общество, был построен вскоре после наполеоновского пожара и с тех пор не сильно изменился. Меньше всего здание походило на контору, скорее на обветшавшее дворянское гнездо. Желающих застраховать свою жизнь в веселые дни Масленицы было немного. Из приемных столов только за одним сидела посетительница, печально опустив голову и вытирая слезы. Мысли о смерти и бренности бытия посещают каждого, кто вздумал застраховать свою жизнь.

Моложавый клерк приятного вида подошел к посетителю, выразил удовольствие визиту в их страховое общество и спросил, что господин желает застраховать: жизнь, недвижимое имущество или склады товара. Ни того, ни другого, ни третьего посетитель не желал. А хотел видеть сразу господина управляющего. Тут месье Казачков выразил сожаление: управляющий принимает только по самым важным вопросам. Такой ли важности вопрос у господина посетителя? Но как только узнал, что к ним прибыла сыскная полиция, сразу исчез и быстро вернулся, приглашая следовать за собой.

Управляющий был довольно молодым, если не сказать, слишком молодым, для такой должности. При этом Кирилл Макарович Алабьев, как он представился, казался немного робким, стеснительным, с усталыми печальными глазами. Его окладистая бородка выглядела приклеенной. Молодой человек хотел производить солидное впечатление, как отец. Выходило не слишком убедительно. Наверняка скопировал отцовскую растительность на лице.

– Чем можем быть полезны уважаемой сыскной полиции? – спросил он, приглашая гостя в кожаные кресла перед массивным столом.

Пушкин не стал доставать из кармана показания вдовы Ферапонтовой, а изложил в общих чертах жалобу. Кирилл Макарович выслушал с полнейшим спокойствием.

– И что прикажете нам делать? – спросил он.

– Вам не кажется странным, что пожилая дама обнаруживает себя умершей? Наверняка кому-то выплачены деньги за ее мнимую смерть, – ответил Пушкин.

Он уже успел осмотреть помещение. Кроме массивного сейфа и обязательных портретов царствующей семьи, этажерки со Сводом законов и чайного столика, в кабинете не нашлось следов роскоши. Или страховое дело требует некоторой сдержанности, чтобы не распугать клиентов, или владелец отличается скупостью. Сам же хозяин кабинета отличался похвальной скромностью в одежде, впрочем, из модных московских магазинов на Кузнецком Мосту, и курительной трубкой в нагрудном кармане. Других модных игрушек или брильянтовых безделушек заметно не было.

– Прошу простить, но эта почтенная дама не показалась вам немного… странной? – помедлив, ответил Кирилл Макарович.

Пушкин видел только жалобу.

– Личные качества несущественны. Важно, что ваша фирма признала ее мертвой, – сказал он. – На каком основании?

– Мы печемся о каждом клиенте. Наш девиз: «Ваше спокойствие – наша забота».

– На каком основании живой человек был признан мертвым?

Управляющий источал любезность, как пчелы мед.

– Такое возможно только на основании свидетельства о смерти…

– Позвольте ознакомиться с этим документом.

Кирилл Макарович улыбнулся мирно и печально.

– Если госпожа Ферапонтова изволит подать на нас в суд, мы непременно предоставим требуемое, – сказал он.

Отказ мягкий, но совершенно законный. У Пушкина не было никаких оснований требовать страховое дело, защищенное коммерческой тайной. На этом можно было закончить приятную беседу. Но Пушкин не спешил.

– Позвольте узнать: часто у вас случаются подобные казусы?

– Мы строго следим за тем, чтобы документы были верными. Ошибок не допускаем. Каждая ошибка – наш убыток.

– Тогда мадам Ферапонтова ошиблась?

Господин управляющий поправил галстук, который идеально держал воротничок.

– Скажу откровенно, господин Пушкин… Я всего лишь замещаю батюшку на время его отсутствия, у меня недостаточно опыта в страховом деле. Но мне отлично известно, какое количество ловких людей пытаются нажиться за счет страхования. Вот вам самый верный ответ, что такое мадам Ферапонтова. Изумительная женщина в своем роде…

Оставалось сожалеть, что Пушкин не имел счастья наблюдать изумительную женщину лично.

– Не знаком с уловками в страховом деле, – сказал он. – Опишите, какой обман она задумала.

Вопрос не привел в замешательство молодого управляющего.

– Их множество. Ну вот, например. У нее есть сестра, которая оформила у нас подлинную страховку. Сестра умирает, страховка оформлена на другое лицо, но госпожу Ферапонтову это не останавливает, она хочет нажиться на смерти родственницы. Приходит к нам, требует оформить страховой договор, думая, что еще неизвестно о смерти страхователя. Если мы оформляем страховку, через несколько дней она является как выгодоприобретатель, который требует страховую премию по факту смерти. Знаете, на каком основании она может получить деньги?

– Не могу предположить, – сказал Пушкин, чтобы не портить удовольствие Кириллу Макаровичу.

– Страховой договор будет оформлен на нее, Ферапонтову, – победно заявил он. – А при заключении страховки она выдавала бы себя за уже умершую сестру.

– Для этого они должны быть одного возраста и внешности.

– А кто вам сказал, что это не так?

Мысль была вполне резонной. Пушкин согласился.

– В пользу кого госпожа Ферапонтова хотела оформить страховую выплату?

– Как только наш агент проверил, что страховая премия назначена к выплате на этой неделе и мы не будем заключать с ней страховой договор, мадам устроила безобразный скандал с криками и угрозами. До сих пор тяжко вспомнить, – Кирилла Макаровича натурально передернуло. Такие сильные воспоминания оставила безутешная вдова.

Можно было только посочувствовать. Что Пушкин и сделал.

– Последняя просьба, господин Алабьев, – продолжил он. – Могу я с вашего дозволения поговорить с клерком…

– …страховым агентом, – поправили его. – У нас принято говорить так.

– Со страховым агентом, – согласился Пушкин, думая, что в полиции тоже водятся агенты, – который заключал договор с настоящей Ферапонтовой. Обещаю не задавать вопросы, на которые он не будет иметь права отвечать. Да хоть в вашем присутствии…

– С большим удовольствием…

Кирилл Макарович позвонил в колокольчик. В этот раз вошел страховой агент Малецкий, тоже цветущего вида. Его попросили пригласить страхового агента Лазарева. Страховой агент Малецкий замялся и смущенно доложил, что коллега с самого утра был, но отпросился у коллег. Сами понимаете: Масленица, посетителей немного. Но завтра будет непременно. А прочие страховые агенты на месте. Они могут чем-то помочь?

Прочие не могли. Пушкин стал прощаться.

– Всегда рады видеть вас, – сказал управляющий, пожимая на прощание руку. Ладонь его была мягкой и гладкой. Пушкин обещал воспользоваться приглашением. Непременно. В ближайшие дни…

Выходя из особняка, в дверях он посторонился, пропуская мастерового. По виду – из слесарной мастерской, с деревянным ящиком, полным инструментами. Страховой полис так популярен, что и рабочий класс к нему тянется. Того и гляди, вот-вот наступит эра всеобщего процветания. Пока же пролетарий из слесарной задел чиновника сыска плечом и обдал запахом, в котором машинное масло густо смешалось с перегаром.

Хорошо, что Пушкин не признавал классовых различий.

• 11 •

Ехать в санях месье Жано счел излишней экзотикой. Он указал носильщику на пролетку и проследил, как извозчик затягивает веревкой его чемоданы, чтобы ничего не потерялось по дороге. После чего запрыгнул на пассажирский диванчик. Русский мороз не смущал, а бодрил предвкушением. Пропущенная на перроне стопка согревала. Жано ценил мудрость русской традиции.

Забравшись на козлы, извозчик обернулся.

– Силь ву пле… Экселент хотел… «Националь»… «Дюссо»… «Метрополь»… Бон шанс… Силь ву пле, месье, – называл он самые дорогие гостиницы, в которых ему платили по двугривенному за каждого доставленного гостя, и добавил с улыбкой: – Выбирай, не томи, харя басурманская…

Заграничный гость не должен был понимать по-русски. Маленькая дерзость для извозчика была особым развлечением.

– Есшай в «Билло», лубесни мой, – ответил француз.

Улыбка слетела с усов извозчика. Пассажир оказался не так прост. Такого не повезешь через пол-Москвы, набивая цену. Чего доброго городового кликнет…

Извозчик наметил самую короткую дорогу на Большую Лубянку: мимо Триумфальных ворот на Большую Тверскую-Ямскую улицу, с нее на Тверскую, а оттуда по Никольской. Почти по прямой…

Москва предстала месье Жано такой, какой он себе представлял по многочисленным рассказам русских туристов. Огромный, сумбурный, тесный, суетливый, спешащий, ленивый, добродушный, хитрый, занесенный снегом, морозный, но очень домашний город. Пролетая мимо затейливых фасадов Тверской, а потом заехав по краю на Красную площадь, кишевшую народом и торговыми лотками, Жано подумал, что этот город не терпит равнодушия: в него надо влюбиться или презирать. Он еще не решил, какие чувства увезет с собой. Зависит от того, чем закончится его авантюра.

В «Билло», гостинице удобной, но рассчитанной на гостей средней руки, иностранцы в ней редко останавливались, месье Жано попросил самый скромный номер. Когда мальчик-носильщик оставил чемоданы, первым делом вынул подробную карту Москвы с путеводителем, изданную в Париже, и стал изучать. Город напоминал паутину, которая раскинулась по обе стороны извивающейся реки. Множество переулков, проездов и вообще безымянных улочек путало. Месье Жано еще дома подробно изучил и запомнил карту. Оставалось привязать печатные линии и круги к настоящим улицам и площадям.

Он взглянул на карманные часы. До намеченной встречи было чуть больше двух часов. Как раз достаточно, чтобы прогуляться по окрестностям. Не меняя дорожный костюм, месье Жано вышел на улицу и не спеша пошел обратно по тому маршруту, которым вез извозчик.

По Большой Лубянке спустился на Лубянскую площадь, обойдя со стороны Софийки и Театрального проезда, вышел на Никольскую, которая привела его на Красную площадь. Углубляться в толпу месье Жано не стал, а свернул в Иверские ворота и оказался на Воскресенской площади. Перейдя ее, вышел на Тверскую. Гуляя по главной улице Москвы, как сообщал путеводитель, месье Жано тщательно рассматривал витрины и даже заходил в некоторые магазины. Не столько ознакомиться с местным товаром, сколько оглядеть из магазина улицу. По привычке он проверял, нет ли слежки.

Обнаружить кого-то, кто упорно следовал за ним, Жано не смог. Что-что, а филерить Актаев умел. Держался на правильном расстоянии, не упуская объект и не выдавая себя. Даже когда месье Жано резко перебежал на другую сторону Тверской, не потерял его. Потому что заранее был на той стороне.

• 12 •

Большой Ново-Песочный переулок ютился в дальнем углу Пресненской части, зажатый между Новинским и Проточным переулками, самым краешком упираясь в набережную Москвы-реки. Дом вдовы Ферапонтовой представлял собой двухэтажную постройку неизвестной архитектуры. Как будто сложенный из того, что было. В переулок выходили два ряда окон, вход со двора.

Пушкин прошел через проем ворот, которых не было, и оказался во внутреннем садике. Нижнее крыльцо вело в квартиру первого этажа. Лесенка на второй заканчивалась деревянным крылечком. Соседи жили вместе, но со своим входом. Чиновник сыска не поленился бы постучать в обе двери, но неподалеку дворник тыкал в снег лопатой. Наведение порядка обер-полицмейстером обошло стороной мирный уголок. Потому дворик утопал в холмах, наваливших за зиму.

На зов пришлого господина дворник откликнулся с охотой. Подошел, оперся о лопату и дружелюбно кивнул. Форменный фартук беленого холста обрел цвет сырого асфальта и, видимо, не стирался никогда. Что Охрушева ничуть не смущало.

– Доброго денечка, господин хороший, – сказал он, являя редкое среди дворников дружелюбие к незнакомцам.

– Мое почтение, – ответил Пушкин, не желая сразу пугать полицейским чином. – Где мадам Ферапонтова проживает?

Дворник как-то сразу погрустнел.

– Как сказать: проживает…

– Так и скажи: первый этаж или второй.

– Уже нигде не проживает, – с тяжким вздохом сообщил Охрушев.

– Когда уехала?

– Как посмотреть… Переехала в полицейский дом Пресненского участка… Такая беда.

– Арестована? – спросил Пушкин, что было самым логичным, но невероятным.

– А вы ей, господин, кем будете?

Чтобы закончить словоблудие, Пушкин назвал сыскную полицию. Чем привел Охрушева в некоторую строгость. Дворник даже лопату стал держать, как ружье.

– Вот, значит, как… Уже и до сыскной докатилось… Что делается…

– Прошу отвечать, что с Ферапонтовой.

Дело оказалось наипростейшим: умерла вдова. То есть окончательно…

– Как нашли тело? – спросил Пушкин, уже думая, что планы придется изменить: надо заглянуть в полицейский дом Пресненской части.

– Так и нашли… Поутру вышел снег мести, а она лежит, бедная…

– Где лежит?

Черенком лопаты Охрушев указал под лесенку:

– Вот там и лежала, горемычная… Вышла подышать воздухом на крылечко, поскользнулась, упала – и поминай, как звали… Так я сразу Ревунова кликнул, городового нашего, у него пост за воротами… Осмотрел ее, говорит, померла давно, меня оставил сторожить, сам карету санитарную побежал вызывать…

– Пристав был? Осмотр проведен?

– Чего осматривать, – удивился Охрушев. – Несчастный случай, одним словом… Зимой чего не случается… Его благородие сам не поехал, помощника своего Татаринова прислал… Тот протокол составил, как полагается… Квартиру опечатал… Такие вот обстоятельства…

Пушкин подошел к лестнице.

– Покажи, где точно находилось тело.

Дворник вновь использовал рукоять лопаты в качестве указки.

– Тут она, сердешная, лежала…

Пятачок около лестницы был плотно утоптан. Ничего разобрать невозможно. Судя по еле заметному уцелевшему бугорку снега, Ферапонтова не скатилась по ступенькам, а упала через перила. Пока следы не затоптали окончательно, еще можно было бы установить. Теперь – только предполагать.

– Как лежала вдова?

Охрушев сначала не понял, что от него хотят, но потом не поленился и лег в снег, картинно раскинув руки и ноги. Поза мало походила на ту, в какой обычно лежит упавшее с высоты тело. Обильная фантазия, как обычно, мешала фактам. Очень важным фактам.

– Ферапонтова была присыпана снегом? – спросил Пушкин, прикидывая, когда закончился вчерашний мягкий снегопад.

– Вот уж не припомню, – ответил дворник, вставая и отряхиваясь. – Лежала себе и лежала… Может, и под снегом…

– У Ферапонтовой была сестра?

– Никогда не слыхивал… Сколько помню, мадам в одиночестве дни коротала… Ни знакомых, ни друзей… Гости не наведывались. И никому не открывала. Только через дверь крикнет, чтоб уходили… С соседями бранилась по любым пустякам, всем недовольна. На праздник от нее и рубля не дождешься… Характер такой, что только держись… Одним словом, исключительная женщина…

– Вчера к ней кто-нибудь приходил? Посторонний во дворе наведывался?

Дворник только руками развел:

– Да разве ж я собака цепная, чтоб за всем следить? Как стемнело, пошел к себе в сторожку греться… Мороз-то какой, шутка ли… Так какие теперь приказания будут, ваш бродь?

Приказания, какие нужно было отдать, сильно запоздали. Оставалось надеяться, что тело вдовы еще в полицейском доме. А не отправлено в мертвецкую Долгоруковской больницы на Собачьей площади. В больнице затребуют разрешение на осмотр, скучная волокита.

• 13 •

Баронесса купалась в радушии. Стоило войти в приемный зал страхового общества, как ее узнали. Каждый агент поспешил выразить свое почтение. Ручку ее, освобожденную от меховой варежки, теплую, мягкую и пахнущую духами, передавали, как переходящий приз. Она не мешала стараниям молодых мужчин и не поощряла их. Как обычно, мужчины все делали сами. Независимо от возраста. Потому что мужчина, независимо от возраста и богатства, совершает одни и те же глупости перед женщиной, которая умеет им управлять. Как удав управляет кроликом, прежде чем съесть.

Поедать невинных бедных овечек, которые сами мечтали быть съеденными, Агата не собиралась. Добыча была бы слишком легкой, недостойной ее мастерства. Да и свой боевой меч, кованный из ума и красоты, она вложила в ножны. Навсегда. Так, изредка вынимала и баловалась им, чтобы не затупился окончательно. В «Стабильность» она явилась совсем не за тем…

Баронессе оставалось только чуть-чуть, еле заметными движениями держать разгоряченных мужчин на дистанции. Когда комплименты стали повторяться и страховые агенты уже не знали, как вылезти из шкуры вон, чтобы порадовать даму, она попросила провести к Кириллу Макаровичу. Сгоряча вызвались провожать толпой, но Малецкий и Козачков уняли коллег и проводили баронессу почетным эскортом.

Господин управляющий обрадовался визиту баронессы ничуть не меньше. А куда больше. Что давало надежду на успех. Изгнав агентов, которые не хотели уходить, Кирилл Макарович стал хлопотать вокруг дорогой гостьи.

Она позволила делать с ней все, что ему хотелось. Позволила, чтобы Кирилл Макарович приник губами к ее руке чуть дольше, чем позволяли приличия. Позволила, чтобы лично снял полушубок, и даже позволила усадить в самое удобное кресло. А вот от угощений (коньяк, чай, ликер, шоколад) отказалась. При всем старании произвести впечатление гостеприимного хозяина Кирилл Макарович был неловок и смущен. Что не ускользнуло от Агаты. Он уже полностью был в ее власти, запутавшись в невидимой сети. Только не знал об этом. Оставалось дергать за ниточки.

– Как жаль, что вы вчера так рано ушли, – сказал Кирилл Макарович, садясь на краешек кресла напротив нее. – Мне было чрезвычайно приятно побеседовать с вами.

– Но вот, я в вашей власти, – сказала Агата интонацией, от которой теряли голову куда более крепкие орешки. За исключением одного…

– Это так приятно… Чем бы я мог вам помочь?

– Исполните мой каприз…

– Любой, баронесса, что пожелаете…

– Скажите, это правда, что страховые общества не слишком охотно подписывают договора страхования жизни с женщинами?

Вопрос вогнал Кирилла Макаровича в краску.

– Можете не сомневаться: в нашем обществе вы не найдете препятствий, если только выразите желание, – говорил он, ерзая в кресле.

Агата подбодрила улыбкой.

– Раскройте тайну… В чем тут хитрость?

– Никакой хитрости, баронесса, только статистика и расчет…

Кажется, Кирилл Макарович не собирался раскрывать детали. Агате пришлось настоять на своем желании. Тайна страхового дела оказалась удивительно проста.

В 1693 году астроном Галлей составил таблицы смертности, которые легли в основу всего страхования. Чуть раньше, в середине XVII века, математики Паскаль и Ферма заложили основы теории вероятности. Которую используют и в азартных играх (особенно карточных), и в страховании.

С 1827 года, когда в Германии было основано первое страховое общество, ежегодно копилась статистика. Через сорок лет наблюдений страховщики точно установили для мужчин возраст, когда повышается или понижается вероятность естественной смерти. Так, в возрасты с наибольшим риском смерти входят группы мужчин 20 и 21 года, от 35 лет и старше. Наилучший для страховщиков возраст мужчины, при котором математически велик шанс длительного дожития: от 22 до 34 лет.