Текст книги "Выгодный риск"

– Чем можем помочь, господин Пушкин? – спросил он.

– За прошедшие часы ситуация критически изменилась. К сожалению, я узнал об этом с некоторым запозданием.

Новость, кажется, не встревожила Кирилла Макаровича.

– А что случилось?

– Сегодня утром вдова Ферапонтова была найдена мертвой у своего дома.

– Мертвой? – переспросил управляющий так, будто ожидал, что она окончательно бессмертна. Как полагается ведьме. – Как мертвой?

– Ночью вышла подышать свежим воздухом, поскользнулась и упала с лестницы. Умерла на месте. Несчастный случай.

– Как это прискорбно…

– У пристава 1-го Пресненского участка, к которому относится дом Ферапонтовой, есть основания полагать, что смерть не случайна.

Кирилл Макарович выражал полное и окончательное недоумение.

– А какая же еще?

– Вдову убили. Довольно подло, – ответил Пушкин. – Вопрос не в этом. Формально с ее смертью в право получения страховой премии входит тот, на кого была оформлена ее страховка. Разве не так?

Возможно, впервые в истории страхования перед управляющим встал удивительный вопрос: кому принадлежит страховая премия, если страхователь умер дважды. Вопрос был столь прост и при этом неразрешим, что Кирилл Макарович вскочил с удобного кресла и принялся ходить по кабинету. Он пребывал в таких глубоких и бесполезных размышлениях, что Пушкин не трогал его. Пока не устанет.

Наконец Кирилл Макарович плюхнулся на кожаное сиденье.

– Это категорически… Категорически невозможно… У нас на этот счет нет никаких инструкций… Буквально безвыходное положение…

– Выход из него довольно простой. Если не сказать, элементарный.

Управляющий смотрел на Пушкина с беззастенчивой надеждой.

– Неужели? О, прошу вас, выручите меня… Иначе папенька снимет с меня голову… Так и знал, что в его отсутствие приключится какая-нибудь история… Буду крайне признателен… Что же нам делать?

– Откройте договор Ферапонтовой и посмотрите, кто получает премию…

Ответ был столь ошеломляюще прост, что Кирилл Макарович не сразу его понял.

– А что это даст?

– Снимет логическое противоречие.

– Почему?

– Какая разница, какая Ферапонтова умерла, если деньги получит кто-то один, – сказал Пушкин. – Вам остается узнать, кто именно…

Далее уговаривать не пришлось. Управляющий вызвал колокольчиком дежурного. На зов явился Бастанджогло. Они пошептались между собой – все-таки тайна страхования, – после чего Бастанджогло стремительно выбежал из кабинета. Он вернулся с тонкой папкой, которую старательно прятал от глаз постороннего, показывая только своему начальнику. Судя по тому, как поднялись брови, Кирилл Макарович узнал нечто необычное. Пушкин терпеливо ждал, пока он вдоволь пошепчется со страховым агентом и отпустит его.

– Вы не смотрели договор, когда приходила Ферапонтова. Подписали не глядя.

Кирилл Макарович плохо скрывал чувства.

– Если батюшка узнает, мне несдобровать… Прошу не разглашать этот факт… Доверился нашему служащему, – сказал он, забыв, что у него служат страховые агенты. – Сразу не проверил договор, который заключил Лазарев…

– Господин Лазарев не только заключил договор с несуществующей на тот момент Ферапонтовой, но и назначил себя получателем страховой премии…

Если бы Пушкин выстрелил из табельного револьвера, управляющий не так бы удивился. Кирилл Макарович зажмурился, словно перед ним предстал ужас во всей красе.

– Как вы догадались? – пробормотал он.

– Логически – самый простой ответ. Насколько велика премия?

– Чрезвычайно… Сорок тысяч рублей…

– Когда господин Лазарев получит капитал?

– По правилам – не ранее чем через пять дней после смерти застрахованного.

Что ж, ловкий страховой агент обеспечил себя приличным состоянием.

– У вас приняты такие вольности? – спросил Пушкин.

– За такие вольности выгоняют в шею… Только чтобы не узнали конкуренты… Нам конец… От нас уйдут клиенты… Господин Пушкин, умоляю вас, держите это в тайне… Все что угодно готов предоставить… Только без огласки…

Жаль, что чиновник сыска не умел брать взятки. Иначе немного разбогател бы. Вместо легкого заработка Пушкин попросил назвать адрес проживания господина Лазарева. Раз он сегодня отпросился. А повидать его возникала крайняя необходимость.

Адрес Кирилл Макарович помнил. Ловкий агент жил в доме по Большому Ново-Песковскому переулку. Чтобы окончательно не огорчить молодого и неопытного управляющего, Пушкин не стал сообщать, кто проживал на втором этаже этого дома.

– У вас есть фотография Лазарева? – спросил он.

Немного подумав, Кирилл Макарович отправился к стене и снял большой снимок сотрудников и владельца страхового общества «Стабильность». Мода, которая пришла в Москву из столицы. Пушкин внимательно рассмотрел фотографию. Служащие выстроились в два ряда. В центре снимка, как полагается, находился господин Алабьев. У него на коленях сидел мальчик лет шести-семи. Кирилл Макарович, моложе года на три, оказался во втором ряду, крайний слева.

– Вот он, – указал он на приятного моложавого господина через две головы от хозяина общества. Выглядел Лазарев трудно отличимым от других агентов. Не выделялся ни ростом, ни внешними данными. Срисовывать в блокнот бесполезно. Впрочем, характерную особенность его лица Пушкин заметил.

– Когда сделан снимок?

– Три года назад, на двадцатилетие основания нашего общества… Лазарев ничуть не изменился… Что вы намерены делать, господин Пушкин?

Кирилла Макаровича интересовала не поимка Лазарева, а собственная судьба. Пушкин не мог ничего обещать. Пока не задаст необходимые вопросы страховому агенту.

– Когда возвращается ваш отец? – спросил он.

– Во вторник уже Великим Постом. Крайний срок – в среду…

Времени было достаточно, чтобы закончить дело, на глазах становившееся простым. Пушкин еще раз взглянул на снимок. Макар Алабьев обладал не только значительным крестьянским сложением, но и особым, насупленным выражением лица. Как будто заранее был сердит на весь мир. Более всего – на нерадивых сотрудников. Было в этом взгляде нечто такое, что отталкивало от желания познакомиться с ним. Страх старшего сына стал понятнее.

…А Кирилл Макарович проводил Пушкина до самого крыльца. Опять исполнив роль швейцара, которого в «Стабильности» не держали из экономии.

• 18 •

Кондитерская и кофейная товарищества «Эйнем» в Театральном проезде пользовалась тем, что женщины не только любят покупать сладкое, но и съедать как можно скорее.

Мода совмещать лавку и кофейную пришла из столицы, но прижилась в Москве, как будто так было всегда. Уже никто не помнил, когда московские дамы, купчихи, генеральши, придворные дамы, дамы аристократические, модистки, актрисы, барышни и просто юные создания пристрастились пить в кофейных кофе с пирожными и шоколадом, забежав «на минутку», чтобы купить фунтик конфект[10]10
  Произносим правильно: конфекты. А не конфеты…


[Закрыть].

Минутки незаметно превращались в часы. Дамы непременно встречали в кофейной знакомую или подругу, после чего оживленная беседа, сдобренная сладостями, затягивалась надолго. Иногда до полного забвения прочих дел. Шоколад уже стал пороком, на который обер-полицмейстеру следовало обратить грозное внимание. К счастью московских дам, у Власовского не было ни жены, ни дочери. Значит, некому было пропадать в кофейных.

У «Эйнема» было многолюдно. Аромат свежемолотого кофе и шоколада сладким дурманом кружил голову. Агата поняла, что после ужасной встречи и покупки ненужной сковороды, которую она с удовольствием разбила бы о голову Пушкина, ей срочно нужен горячий напиток. Она заметила Валерию, занявшую столик у простенка, подошла и села на свободный стул. Явившийся официант принял заказ на чашку горячего шоколада с холодной водой. Как Агата научилась пить во Франции.

– Как удивительно устроена жизнь, – сказала Валерия, распахивая «Ведомости Городской полиции»[11]11
  Печатный орган Московского градоначальства. Узаконения и распоряжения Правительства, опубликованные в «Ведомостях», «считаются обнародованными в Москве, и никто из живущих в столице не имеет права отговориться их незнанием».


[Закрыть] с ломким хрустом. – Стоит заглянуть в раздел «Приключения», как обнаруживаешь поразительные события: люди гибнут от сущих пустяков. Не правда ли, баронесса?

Агата по-прежнему не читала официальных газет – ни московских, ни столичных, ни провинциальных. Газеты не печатали ничего, что ей бы хотелось узнать. А то, что она знала, ни одна газета, даже частная и развлекательная, никогда не напечатает. Ну кому интересно узнать о мечтах, разбитых вдребезги.

– Что-то случилось в Москве? – спросила она, ожидая горячего шоколада и думая о том, что случилось в ее жизни.

– Много чего… Некий господин попал под конку и был зарезан на месте… Вот сообщают, что лошадь понесла и сбила прохожего… А еще приказчик выпил по ошибке серной кислоты… Жизнь обрывается, как паутинка… Удивительно…

Официант принес чашку, дымящую черным напитком. Агата сделала большой глоток и ощутила, как спокойствие и равновесие возвращаются в душу.

– Не понимаю, к чему эти ужасы…

Почти закрытая газетой, Валерия перелистнула внутреннюю страницу.

– Почему невинные люди умирают легко и глупо, а тот, кто заслуживает смерти, живет себе припеваючи…

– Такой разговор мне не нравится, моя милая, – сказала Агата, окончательно придя в себя со вторым глотком шоколада. – Давайте закончим и больше никогда не будем к нему возвращаться… Я обещала вам помочь, но только не в преступлении…

Мадемуазель как будто пряталась за газетой, не выпуская ее из рук.

– Конечно, баронесса, об этом не может идти речи… Месть не всегда надо вершить кровью. Иногда достаточно шалости или… чего-то подобного…

– Рада слышать… Но все же я бы хотела знать, что именно вы затеваете.

Валерия высунула лицо, отведя газету чуть в сторону, словно закрываясь от зала.

– Простите меня, дорогая баронесса, но детали нельзя раскрывать до самого конца. Иначе у вас не получится сыграть свою роль так естественно, как нужно…

В своей жизни Агата сыграла столько ролей и перед такими серьезными господами, при этом одерживая победы, что юной барышне не представить в самых буйных фантазиях. Но о таких вещах не следовало говорить.

– Не стану пока возражать, – сказала она. – В чем же будет заключаться моя роль?

– Она будет главная, – ответила Валерия, отвела газету, осмотрела зал и снова загородилась ею.

– Благодарю вас, моя милая. Но я должна знать, что мне предстоит. И самое главное: кто станет жертвой вашей шалости.

– Вас, баронесса, ожидает удивительное приключение… Игра, которую вы никогда не забудете…

Глупая таинственность свойственна юным барышням. Они думают, что умеют так хитрить, что никто не догадается. Вся их хитрость давно на виду. Агата не сомневалась, против кого Валерия замышляет… Вот только что́ замышляет, оставалось неясным. Если бы она задумывала нечто смертельно опасное, баронесса бы ей не понадобилась. У Валерии хватит ума, чтобы понять: ни резать, ни стрелять, ни травить ее мачеху баронесса фон Шталь не станет. Как бы ее ни умоляли. Значит, мадемуазель планирует какой-то розыгрыш. Дерзкий и злой. Роль Агаты может оказаться не слишком приятной.

– Я не участвую в играх, правила которых мне неизвестны, – сказала она. – Даже если об этом попросите вы, моя милая…

– Раз вы настаиваете… – Валерия вдруг улыбнулась. – Мне казалось, что вам интересно будет новое приключение… Но если вы чего-то опасаетесь…

– Мне нечего опасаться, – ответила Агата с некоторой резкостью. – Меня мало чем можно испугать.

– О, разумеется! Я просто не так выразилась… Мне хотелось, чтобы внезапность доставила вам удовольствие, баронесса… Но если я ошиблась – простите меня…

Агата допила шоколад.

– Ради вас, моя милая, я бросила все дела и примчалась в Москву по первому зову… Но это не значит, что я брошусь в омут с головой. Даже ради вас…

– Простите, простите меня, простите мою наивность, простите глупость, – Валерия протянула руку через столик, Агата пожала ее в знак примирения. – Расскажу вам все подробно сегодня вечером. Вы же придете на наш праздник? Агенты страхового общества мечтают увидеть вас вновь. Вы, баронесса, вскружили головы моим друзьям. И кажется, моему брату…

Как раз сейчас даже наивный комплимент был кстати. Агата приняла его, как и еще один крохотный глоточек шоколада.

Валерия резко сложила газету и бросила на стол.

– А теперь хочу кое-что вам показать… Считайте это началом нашей игры… Пойдемте со мной, – она встала, прихватив нетронутую чашку кофе, и протянула баронессе руку. Пальцы ее были холодны.

Позволив управлять собой, Агата пошла за ней. Валерия приблизилась к столику у окна, за которым сидела одинокая дама спиной к ним. Дама что-то высматривала на улице, мало обращая внимания на происходящее в кофейной.

– Простите меня, так надо, – прошептала Валерия.

Все случилось слишком быстро, Агата не успела среагировать. Коротким замахом Валерия выплеснула кофе прямо за шиворот дамы у окна, сунула в руку Агаты пустую чашку, крикнула «Негодяйка!» и исчезла так быстро, будто проделывала этот трюк не раз.

Дама, облитая кофе, вскрикнула, выронила свою чашку и стала нервно вытряхивать из-за шиворота то, что там оказалось. Остывший напиток не мог обжечь, но сильно напугал. Наконец дама выскочила и наткнулась на ту, кто посмел нанести публичное оскорбление. Агата так и стояла с пустой чашкой. Как будто сознавалась в содеянном.

– Вы с ума сошли! – закричала дама.

Баронессе фон Шталь ответить было нечего. Она невинно улыбнулась.

Давненько Агату не обыгрывали таким примитивным способом. Сказать по правде, никогда такого не случалось. И кто провел? Сопливая девчонка, которая ей в подметки не годится. Она решила, что немедленно порвет отношения с Валерией. Барышня позволила себе слишком много. Такое прощать нельзя.

• 19 •

Городовой Ревунов, что стоял на дневном посту в Большом Ново-Песковском переулке, не знал, дома ли жилец с первого этажа. Потому как не было надобности за ним наблюдать. Сегодня не видел вовсе. Господин молодой, но уже примерного поведения – всегда вежлив, поднимает шляпу, когда здоровается. В общем, примерный гражданин. Матушка его женщина смирная, если не сказать пугливая. Обожает своего сыночка, у него вместо прислуги: и кормит, и поит, и обшивает. Так что сынок выглядит полным щеголем. Хотя, как известно, в страховом обществе заработки приличные. Что же до отношений господина Лазарева со вдовой Ферапонтовой, то тут городовой ничего хорошего сказать не мог. Вернее, не мог о вдове. Ферапонтова имела такой характер, что разругалась с соседями давно и основательно. Когда Лазарев был гимназистом. Так что никаких отношений, если посмотреть.

Получив все сведения, какие копились у всезнающего городового (в том их польза: знают все про всех жителей околотка[12]12
  Наименьшая часть полицейского деления города после участка. Примерно соответствует современному кварталу.


[Закрыть]), и приказав ему поглядывать за окнами (вдруг кто-то выскочит для побега), Пушкин постучался в дверь первого этажа. Звонка не было. Послышалось старческое «Иду-иду!», и дверь медленно раскрылась. Старушка взглянула снизу вверх на Пушкина. Личико ее, чистое, в мягких морщинах, выглядело игрушечным. Старушка слепо щурилась.

– Ой, а вы кто будете?

Визит Пушкина был не совсем законным. По правилам, он должен был вызвать Лазарева в участок как свидетеля. А если бы тот не явился, пришел бы лично. Процедура неторопливая и муторная. Пушкин счел, что может ее сократить. Называться полным чином не стал, представился только чиновником градоначальства. Что, в общем, было правдой. Мадам Лазарева назвала себя Авдотьей Семеновной и пригласила гостя в дом.

Судя по вешалке в прихожей, Лазарева не было.

Пушкин прошел за хозяйкой в гостиную не слишком обширную, если не сказать тесноватую, комнату, обставленную мебелью 70-х годов. Большого достатка в семье не наблюдалось. Скорее – отсутствие бедности. Гостю предложили чаю с вареньем или какое другое домашнее угощение, по желанию. Не зная, зачем пожаловал незнакомый господин, Авдотья Семеновна приняла его, как родного. Что говорило о чистоте душевных качеств.

– Садитесь, батюшка, стул не продавлен, – говорила она, с трудом подвигая массивную мебель, которую Пушкин подхватил одной рукой. – Что за дела у вас к сыночку моему?

– Служебная надобность, – ответил Пушкин, отмечая трезвость ума пожилой дамы.

– Так скажите, что за надобность, все толком передам.

– Господина Лазарева нет дома?

– Митеньки? Конечно, нету, а как же иначе – Масленица… Гуляет по Москве. И пусть, его дело молодое, вот женится, остепенится, детки пойдут, не до того будет…

– В какой трактир он ходит?

– Митенька по трактирам редко ходит, – с материнской гордостью сообщила Авдотья Семеновна. – Он у меня мальчик разумный, к шалостям не приучен. А если выпить может, то по праздникам…

– Значит, в гости поехал. К невесте.

Мадам Лазарева улыбнулась светлой и чуть лукавой улыбкой.

– Уж не знаю, откуда прознали, да только верное дело: теперь дела наши в гору пойдут… Утром за завтраком доложил. Митенька говорит, такую партию нашел, что большое приданое получит… Может, и меня, старуху, не бросит…

– Кто же его невеста? Назвал?

Чистый пальчик прикоснулся к губам.

– По правде, и сама не знаю. Митенька говорить отказался, чтобы не сглазить. Даже от меня скрывает… Все намеками… Дескать, невеста богатая… Да только не к ней поехал…

– А куда же?

– Митенька с детства балаганы обожал… Всегда просил, чтобы на Масленицу водила его смотреть. И так привык, что не может обойтись… Балаганов-то на Москве уже десяток лет как не ставят. Так он уличные представления смотрит. Петрушку любит… Такие постановки презанятные: «Как Петрушка невесту выбирал», «Как Петрушка городового обманул», «Как Петрушка смерть обхитрил»… Ну и прочие… Ходит весь день по площадям, где народ у петрушечника с ширмой собирается, там и он. До вечера, бывает, гуляет… Сказал: на службе отпрошусь утром и на весь день гулять…

Задача искать Лазарева по Москве была нерешаема. Он мог оказаться где угодно. Матушка честно рассказала, что знала. Но это совсем не означает, что Лазарев глазеет на представления с Петрушкой.

– Как у него доходы в страховом обществе? – спросил Пушкин.

– Не жалуется… Говорит, скоро большую премию получит… Как раз к свадьбе, новый костюм выправить нужно, подарок невесте и прочие расходы…

– С мадам Ферапонтовой у него скандалов не было?

Мягкое личико Авдотьи Семеновны стало жестким и недобрым.

– Не поминайте эту гадину…

– А что такое?

– Так ведь не женщина, а сущая ведьма. – Мадам Лазарева часто заохала. – Рассказать – не поверите… Столько всего было… Вот, к примеру: она Митеньку чуть кипятком не обварила!

– Без причины?

– Ну вышел Митенька во двор папироску выкурить… Экое преступление! Дым ей не угодил… Так что придумала: схватила кипящий самовар и на него опрокинула… Хорошо, что руки слабые, сама обдалась… Поделом ей, не будет гадости делать…

Кажется, милая старушка еще не знала, что вдова никого больше не обварит кипятком. Сидела дома и не видела, как тело забирают?

– А сегодня Ферапонтова не скандалила?

– С утра на кухне готовлю, некогда в окна выглянуть…

Оставаться в доме и ждать Лазарева Пушкин не мог. Авдотья Семеновна с удовольствием угощала бы историями о чудном Митеньке. Напоследок он аккуратно спросил, в котором часу обожаемый сынок вернулся вчера.

– Поздно, поздно воротился, – охотно отвечала матушка. – Ночью глубокой.

– В темноте Петрушку не показывают.

– Так он опять в гостях был…

– У кого-то из служащих страхового общества?

– Берите выше! – мадам Лазарева счастливо заулыбалась. – Дочка хозяина, Валерия Макаровна, каждый день Масленицы у них дома праздничные застолья устраивает с играми. И Митенька всегда от нее приглашение имеет! Допоздна сидят. Ну, что тут, дело молодое… Пусть… Говорит: так весело и уходить не хочется. Так бы до утра и сидел…

– Хорошая компания?

– Очень хорошая… А простите, батюшка, совсем забыла: что передать Митеньке?

– Скажите: заходил чиновник Пушкин, хотел консультацию по страхованию.

Отказавшись от домашних блинов с вареньем, он покинул любящую матушку Лазарева.

На улице городовой топтался на своем пятачке. Пушкин дал ему строгое указание: как только появится Лазарев, под любым предлогом отвести в Пресненский полицейский дом. Приставу передать: держать арестованного до прибытия сыска. Быть готовым, что Лазарев попробует сбежать. И вообще быть готовым к любым сюрпризам. За Пушкиным послать в Малый Гнездниковский в любой час: хоть вечером, хоть ночью. Прибудет сразу.

Ревунов не мог поверить, что такие строгости надо применить к мирному жильцу, но приказание обещал исполнить в точности. Если сыск требует – значит, дело серьезное.

• 20 •

Худшие ожидания Эфенбаха оправдались. Обер-полицмейстер не жалел сил – ни своих, ни начальника сыска. Вместо приятнейшего масленичного обеда Михаил Аркадьевич получил гонки по Москве.

Сопровождая Власовского, побывал на Кудринской площади, где городовые разогнали представление петрушечника. Затем помчались к Петровским воротам, где запретили горожанам кататься со снежной горки. Оттуда полетели на Лубянскую площадь, где Власовский приказал гонять торговцев сбитнем и уличных разносчиков блинов, их особенно. Этого ему показалось мало, и он приказал двигаться на Варварку, где закрыл уличные лотки уже так, под горячую руку.

По дороге доставалось случайным городовым и дворникам, которым не могло не достаться, само собой. К счастью, лихости обер-полицмейстера не хватило на то, чтобы нагрянуть на Сухаревку или Хитровку. Эти перемещения настолько вымотали Эфенбаха, что он ощущал себя так, будто его понизили в чине. Странным образом ему было стыдно за то, что натворил Власовский. Вроде сам ничего не делал, только присутствовал, но отчего-то стыдно перед честным народом, который ничего предосудительного не делал, а справлял праздник. Мучениям пришел конец. Обер-полицмейстер насытил гнев и вернулся в Малый Гнездниковский.

Михаил Аркадьевич поднялся в кабинет и был вынужден подкрепить иссякнувшие силы из неиссякаемой бутылки коньяка, что хранилась у него в столе для всякой надобности. Когда силы восстановились, он вызвал Актаева, как раз вернувшегося с филерского наблюдения. Заслушивая доклад, Эфенбах подумал, что не зря поставил наблюдение. Неправильно ведете себя, господин коммерсант страхового общества. Темнит и мутит. Но самому разбираться в этой загадке не хотелось.

– А где Пушкин наш раздражайший? – спросил он.

– Только появился, в приемном с Лелюхиным беседует, – ответил Актаев.

– А подай-ка сюда этого Пушкина на блюде голубом…

Чиновник сыска вошел с таким видом, будто ему совершенно безразлично, зачем вызвали.

– Ну, сокол мой, явился, не завалился, – выказал добродушие Эфенбах. – Так, что думаешь о чем?

Вопрос столь обширного и глубоко философского смысла в устах Михаила Аркадьевича мог иметь только одно практическое значение.

– Человек не тот, за кого себя выдает, – ответил Пушкин, понимая, что Эфенбаха интересует вовсе не обер-полицмейстер, а француз.

– Вот оно куда… И я же погляжу, оно не туда… А от чего?

Давно зная своего начальника, Пушкин умел понимать его не во всем ясный язык. Если не сказать, чрезвычайно загадочный. Не хуже языка дикарей с острова Борнео, которые общаются между собой свистом.

– Делает вид, что не понимает по-русски, хотя понимает неплохо, – сказал он.

Эфенбах заинтересовался:

– Оно это откуда?

– Француз невольно среагировал на оскорбительную фразу обер-полицмейстера…

– А я-то погляжу, куда оно… Да только ли?

– У него плечи развиты, как у атлета. Тот, кто занимается бумажной работой, вряд ли будет держать себя в такой форме…

– Ну-ну… Наконец?

– Под пиджаком носит револьверную кобуру…

– Да как же он намастрючил! – выразился Михаил Аркадьевич, что подразумевало такую гамму смыслов, что охватить их целиком затруднительно.

– Модель револьвера сказать не могу, – ответил Пушкин, выбрав самый простой.

Обдумав важные сведения, Эфенбах понял, что за французом нужен глаз да глаз. Хорошо, хоть до утра из гостиницы не денется, раз Актаев в этом уверен.

– А сам-то как?

Пушкину оставалось проявить не столь уж сложные чудеса догадливости.

– Дело вдовы Ферапонтовой оказалось довольно тривиальным, – сказал он. – Сегодня утром ее нашли мертвой под собственной лестницей.

– От ведь, не знаешь, где рубль найдешь, а где тебя закопают…

– Смерть хотели представить несчастным случаем. Пристав Носков почти оформил.

– И куда его?

– В шее вдовы обнаружена булавка, – продолжил Пушкин, не уточняя, кто именно обнаружил.

– Вот ты какой, сизый ворон! – выразил интерес Эфенбах. – Как же ее?

– Довольно поздно ночью, когда дворник ушел в сторожку, убийца поднялся на второй этаж и постучал. Вдова ему открыла. И получила удар в горло. После чего с его помощью свалилась с лестницы. При ударе сломала шею. Отчего умерла. Обычно Ферапонтова никого не пускала в дом, гостей у нее не было никогда.

– Зачем? – спросил Михаил Аркадьевич, подразумевая открытую дверь.

– Убийца сообщил нечто такое, что заставило ее отпереть. Ночью.

– Вот ведь, голова без костей! – похвалил Эфенбах ловкость преступника. – И как?

– Подозреваемый очевиден. Осталось его задержать и допросить.

– Молодец… А что не пляшем?

Пушкин не хотел объяснять мелочи, которые мешали формуле сыска указать точно на виновного.

– Есть детали, которые требуют понимания, – ответил он.

– Понимай, не жалей, – разрешил Эфенбах. – Где она подстраховалась?

– В «Стабильности».

Это была неприятная новость. Не объясняя настоящей причины, Эфенбах вдруг потребовал, чтобы расследование было проведено самое тщательное. Разобраться до самых корешков. Выяснить, что на самом деле происходит с мертвыми живыми и опять мертвыми вдовами. Про остальные дела забыть, силы бросить на «Стабильность». Такой приказ Пушкину исполнить было легко: других дел у него не имелось.

Что же до особого внимания Михаила Аркадьевича к заурядному делу, секрет был прост: он решил подстраховаться.

Дело в том, что Михаил Аркадьевич и его семья застраховались именно в этом обществе. «Стабильность» казалась надежной, обещанный по концу договора пай был приличный. И вот такой казус: сначала признали живого человека мертвым, а теперь вдова взаправду умерла насильственной смертью. Дурной признак, тревожно за свои страховые премии: вдруг ловкие людишки вздумали разорить «Стабильность», а потом купить по дешевке. Вот и начали крутить темные делишки со страховками. О таких бедах лучше узнать как можно раньше. Хоть успеешь свои деньги спасти, а не то чтобы через три года прибыль заработать…

…В кабинет заглянул Лелюхин, извинился и сообщил, что Пушкина спрашивает какая-то дама. Говорит, что по важнейшему делу. Ради дамы Пушкин был отпущен на все четыре стороны. То есть в приемное отделение сыска.

• 21 •

Агата была страшно рассержена. Такого унижения, как ей пришлось пережить у «Эйнема», она еще не испытывала. Мало того что не могла объяснить причину своего поступка, мало того что ее называли сумасшедшей, которой место в лечебнице, мало того что уговорила не вызывать полицию, отдав все наличные деньги, которые были при ней. Самое ужасное: она была вынуждена публично принести извинения. Чтобы Агата за что-то извинялась… Это было худшее, что могло с ней случиться. Ну или почти худшее.

Выйдя из кафе на мороз, Агата задыхалась от жара, который вскипал изнутри. Первым порывом ее было немедленно забрать у тетушки вещи и ехать на ближайший вокзал, хоть Брестский, чтобы сесть в любой поезд и порвать навсегда с Москвой и всякими личностями, которые тут водятся. Наплевать на данное слово – от его исполнения страдает только она, прочие же пользуются ее слабостью. Ничего не замечая вокруг, Агата выскочила на Театральную площадь. Шла так стремительно, что задевала случайных прохожих в толпе. И не оборачивалась на оскорбительные возгласы. Оказавшись на Тверской, как всегда суетливой, она сбавила шаг, запыхавшись и выбившись из сил.

Лечебное действие мороза выразилось в том, что Агата снова могла думать. Если она сбежит, то Валерия наверняка придумает такую гадость, что скандалом не обойдется. Слишком сильна ее ненависть. То, как она поступила с баронессой, говорило, что мадемуазель вообще ни перед чем не остановится. Вот только если Агата уедет, то проиграет она. Проиграет Валерии. Потому что юная барышня окажется сильнее: одним ударом, вернее – плеском кофе, сломала ту, с которой не могли справиться жандармские офицеры[13]13
  Почему – жандармские? Загляните в «Королеву брильянтов».


[Закрыть]. Вероятно, весь этот спектакль был проверкой: шанс, что после такой подлости баронесса больше не захочет ее видеть, слишком высок. А если так, она наверняка приняла его в расчет. Но если баронесса останется…

Мысль показалась Агате настолько верной, что она невольно зауважала Валерию. Но теперь как соперницу. Причем соперницу на равных. Уехать – признать ее победу. Сделать вид, что ничего не случилось, – ответить ударом на удар. Агата вдруг поняла, что с этого мига судьба мачехи Валерии перестала ее интересовать.

Ставки поднялись: теперь она будет сражаться с противником, куда более опасным. И интересным. Заодно не даст этому противнику совершить задуманное. То есть переборет Валерию. Новая цель показалась настолько заманчивой, что Агата мгновенно поменяла планы. Она махнула извозчику, уселась в пролетку и приказала везти в Большой Девятинский переулок.

В кулинарном классе было пусто. Занятия на курсах «Искусство кулинарии» начинались через час. Печь уже затопили. Кулинарный класс представлял собой кухню средних размеров, в которой была устроена дровяная печь размером с полкомнаты. По высоте печь доходила курсисткам до пояса, что было удобно при готовке. Верх печи покрывал лист жести, нагреваемый жаром снизу.

Не дожидаясь поварихи мадам Андреевой, которая вела курсы, Агата натянула фартук, прикрывавший грудь лепестком, и принялась за дело, в котором выместила остатки злости: она стала месить тесто для блинов. Насыпав муку в миску, туда же разбила несколько яиц, не считая, и от души плеснула воды из кувшина. Агата видела, как готовит мадам Андреева, слушала пояснения, но сейчас советы выветрились из памяти. Она готовила по вдохновению. Купленную сковородку уже доставили из лавки. Кое-как Агата подняла тяжелейшую чугунку и хлопнула на жестяной противень там, где сильнее нагревался. Прежде чем лить тесто, Агата открыла дверь во двор. На всякий случай: запах утренней готовки с тетушкой еще не выветрился из одежды.

Агата размашисто шлепнула из половника, тесто забулькало на сковородке. Надо дождаться, когда пойдет дырочками, и тогда перевернуть. Тесто шипело, но не спешило твердеть. Агата потыкала деревянной лопаткой. Вместо образования блина от сковородки потянуло дымком. Что крайне раздражало. Выправляя блин, Агата плеснула еще теста. На сковородке было с палец глубиной. Вскоре тесто забулькало, как варенье, но и только. Блин не желал являться. У тетушки он почернел, а здесь как стояла жижа, так и стоит.

Такое поведение блина выходило за рамки приличий. Агата выразилась довольно крепко, ругая блин, не желавший запекаться. Толку от этого не было. Чтобы показать, кто тут настоящая повариха, Агата швырнула прямо в сковородку добрую горсть муки и стала яростно размешивать. А потом добавила еще. Тесто, удивленное таким отношением, быстро загустело. И припеклось. Уже до черной корочки. От сковородки пошел едкий дымок. Агата поняла, что подлый блин обманул. Сгорел буквально на глазах.