Текст книги "Сомнамбула"

– Она сообщила, что некий Квицинский – сотрудник охранного отделения и по этой причине господин Прибытков отказал ему в членстве в вашем кружке?

– Да, Маргарита… То есть Волант… То есть Крашевская его раскусила. Видит человека насквозь. Электрическая женщина… Огромная сила в ней… Кто же знал, что так все кончится… Господин Ванзаров, позвольте вопрос?

Обычно чиновник сыска вопросы задавал сам и не терпел, когда его оружие обращалось против него.

– Хотите знать мое мнение о том, что случилось в «Ребусе» и у вас?

Нотариус только смущенно хмыкнул.

– Вы тоже считаете, что это Иона Денисович… шалит?

– Насколько сильна ваша вера в спиритизм? – последовал встречный вопрос.

– Ну, как вам сказать…

– Так и скажите: нотариусу надо поддерживать нужные знакомства, да и мадемуазель Крашевская была чрезвычайно соблазнительна.

Клокоцкий насупился.

– И что с того? Разве это преступление…

– Конечно нет. На свой вопрос ответьте сами, исходя из принципа: «по вере вашей и будет вам», – сказал Ванзаров и на прощание приподнял шляпу.

19

Офицерская, 28

Стоило Лебедеву с гостями появиться в приемном отделении сыскной полиции, как у чиновников нашлись неотложные дела. Кабинет Шереметьевского был заперт, начальник сыска, будто предчувствуя беду, отбыл в департамент полиции еще с час назад, так что Аполлон Григорьевич по-хозяйски собрал стулья и усадил Токарского с Погорельским у стола Ванзарова.

Его хозяин не заставил себя ждать. Появление Ванзарова было встречено громогласным криком: «А вот и он!» – от которого задрожали стекла. Сорвав с чиновника сыска пальто, Лебедев толчками подвел его к приезжей знаменитости и представил в таких красках, что Ванзарову захотелось хорошенько треснуть бесценного друга по затылку.

Внезапное желание он приструнил и занялся тем, что всегда делал при первом знакомстве: составил для себя мгновенный портрет. Портрет сообщал, что доктор Токарский имеет характер сдержанный, уравновешенный и скрытный. Избегает азартных игр, не жалует спиртные напитки, к людям относится как к объектам научного изучения. Избегает сильных чувств и волнений. Не женат, исключительно здоров.

Между тем, пока Лебедев расписывал научные достоинства доктора, Токарский рассматривал крепко сбитого чиновника сыска с пристальным интересом.

– Вы редкий тип, – наконец сказал он, будто поставил диагноз.

– Рядовой чиновник полиции, – скромно ответил Ванзаров, для себя сделав вывод, насколько непрост московская знаменитость.

– Не думаю… Позвольте проверить на вас вот это?

Из кармана сюртука Токарский достал толстое кольцо простого металла.

– Это что такое? Почему скрывали? – тут же вмешался Лебедев.

– Изобретение профессора Охровича: гипноскоп. По сути, кольцеобразный магнит. Надо надеть на палец, и прибор покажет, насколько вы можете быть подвержены гипнозу.

Ванзаров без страха предоставил мизинец. На другой палец кольцо не налезло бы. Токарский надел и стал наблюдать за реакцией.

– Что чувствуете?

– Ничего.

– Подергивания мышц не заметно… Покалывания кожи?

– Нет.

– Какие-то иные ощущения?

– Никаких.

Приложив незаметное усилие, Ванзаров заставил кольцо соскочить с пальца, чем вызвал нешуточное удивление доктора.

– Поразительно! – проговорил он в глубоком изумлении, подбирая гипноскоп с пола. – Никогда ничего подобного не видел…

А какие чудеса показывают некоторые умельцы за карточным столом, о которых потом рассказывают на допросе… Доктору хватило бы на диссертацию. Ванзаров не стал разоблачать фокус. Иногда лучше не знать. Наука еще не готова к подобным откровениям.

– Вы не поддаетесь гипнозу, как трехлетний ребенок, – поставил диагноз Токарский. – Не правда ли, коллега?

Доктор Погорельский, ждавший, пока о нем вспомнят, выступил вперед.

– А я предупреждал вас, коллега, что от господина Ванзарова гипноз отскакивает, как мячик от стены, – проговорил он.

– Как было бы интересно изучить вас, Родион Георгиевич, – продолжил Токарский.

– Прошу простить, свое тело уже обещал для опытов Аполлону Григорьевичу, а душа мне самому пригодится, – ответил Ванзаров.

– Очень жаль… Но чрезвычайно рад знакомству.

– Взаимно, господин Токарский. Нужен ваш совет, как сильного гипнотизера.

– Гипнотизеры в цирке! – заявил Лебедев. – Александр Александрович гипнотист! Ну и вы, коллега Погорельский, тоже.

Извинившись, что спутал профессии, Ванзаров заметил на своем столе два конверта. Желтый был известно от кого. Другой вызвал интерес.

– К сожалению, сейчас сильно спешу, как и вы, – сказал он.

На лице Токарского выразилось удивление.

– Откуда вам известно?

– Посматриваете на карманные часы, – ответил Ванзаров. – Считайте, что наше знакомство состоялось и обязательно продолжится. Позвольте один вопрос?

– Если вам хватит одного вопроса.

Ванзаров улыбнулся. Они прекрасно поняли друг друга.

– Насколько гипнотизер… Простите, гипнотист может подчинить человека?

– Хотите знать, насколько глубоко можно ввести в состояние сомнамбулизма?

– Именно так. Чтобы потом человек ничего не помнил.

– Амнезия почти всегда сопровождает выход из фазы сомнамбулизма, – ответил Токарский.

– Что можно заставить сделать гипнотика в этой фазе?

– Вот, правильно выражаетесь! – вставил Лебедев.

Токарский явно не спешил выкладывать все карты.

– По дороге к вам Аполлон Григорьевич рассказал про удивительные способности некой особы, – начал он. – Могу ли с ней познакомиться?

– К сожалению, это уже невозможно, – ответил Ванзаров. – Вам не хочется отвечать на мой вопрос?

– От взгляда сыщика ничего не скроешь, – ответил Токарский с улыбкой. – Я не возьму на себя смелость дать однозначный ответ потому, что эффект зависит от силы гипнотиста.

– И его желаний?

– Главное – ожидаемого лечебного эффекта! – не удержался Погорельский, которому хотелось протиснуться в разговор.

– Согласен с замечанием Месселя Викентьевича, – сказал Токарский.

– А если говорить в самом общем виде? – не отпускал Ванзаров.

– В самом общем виде… Ну, пожалуй, все, что угодно.

– Благодарю, доктор, – сказал Ванзаров, протягивая руку. – Вы уже так спешите, что переминаетесь на месте.

Токарский ответил довольно крепким рукопожатием.

– Мне обещали знакомство с работой настоящего сыщика.

– Познакомитесь. Могу рассчитывать на вашу помощь в ближайшие дни?

– Разумеется! А что потребуется?

– Выяснить, кто загипнотизировал двух мужчин, – сказал Ванзаров, посматривая на Погорельского.

Гипнотист изобразил некоторые сомнения.

– Трудный эксперимент и редко удачный. Но я попробую.

– Благодарю. Передайте от меня привет господину Квицинскому.

– А кто это? Не имею чести знать…

Ванзаров извинился, объяснив, что у его знакомого сегодня назначена встреча со специалистом по гипнозу. Невольная ошибка.

Когда гости покинули сыскную полицию, Аполлон Григорьевич отчаянно зевнул и сообщил, что взял на сегодня отдых. Не желает ли бесценный друг присоединиться?

– Отдых отменяется, – сообщил Ванзаров, поглядывая на походный саквояж криминалиста и доставая из кармана еще сырую записную книжечку. – Сможете установить, что было написано на вырванной странице?

Лебедев раскрыл липкие листы и покрутил под светом, ловя отражение.

– Пустяки. Пять минут возни.

– В таком случае, вам не составит труда изучить небольшой сюрприз.

– Это еще какой?

– Ожидает вас в мертвецкой участка.

Криминалист хлопнул по столу так, что подпрыгнула чернильница.

– Так и знал, что этим кончится. Ну что, опять хорошенькая барышня?

– Сотрудник охранного отделения Квицинский.

Убедившись, что его не разыгрывают, Лебедев стал чрезвычайно серьезен.

– Как же вы вляпались, друг мой?…

– Подробности опустим, – последовал ответ. – У меня не было возможности заниматься телом, поэтому прошу самым тщательным и придирчивым образом осмотреть погибшего и его одежду. Ищите мельчайшие улики. Ни одну малейшую деталь нельзя упустить…

Подхватив саквояж, Аполлон Григорьевич выразил на лице, как глубоко и безнадежно его ранили слова друга.

– Уж это могли бы не говорить… Что ж, прощай выходной день, здравствуй гниющий труп!

– И еще одно: протокол составлять не нужно. Все на словах.

Подождав, пока за криминалистом захлопнется дверь с громоподобным грохотом, Ванзаров вскрыл желтый конверт. В нем был снимок Квицинского, вероятно, изъятый из личного дела. Леонид Антонович смотрел уверенно и гордо, как простой смертный, слишком много о себе возомнивший. Фотографию Ванзаров спрятал в карман сюртука и взялся за второе послание, на котором не было ничего, кроме адресата: «Г-ну Ванзарову Р.Г.». По тонкому аромату, источаемому конвертом, он знал, от кого послание, и не сразу решился вскрыть. Он так хотел его получить и так был уверен, что этого никогда не случится, что сейчас растерялся.

Собравшись с духом, Ванзаров разорвал конверт и прочел краткую записку. Адель Ионовна приглашала сегодня вечером в любое удобное для него время на небольшой разговор.

Отказаться не было сил. А ехать сил было еще меньше. Попав в западню, Ванзаров стал выбираться единственным способом: оттягивать неизбежное. Он проверил сводку происшествий за день, отодвинул в сторону неразобранные справки и отношения, которые обязан был заполнять, полистал вчерашние газеты, скопившиеся грудой, снял с полки справочник железных дорог и поездов.

Затем у него нашлось не менее срочное дело.

20

Варшавский вокзал

Жандарм Телятьев, дежуривший на перроне, указал точно: состав, который прибыл из Варшавы в 11.15, вчера же вечером отправился в обратный путь вместе с кондукторами, которые могли опознать фотографию. Сам он, взглянув на снимок, Квицинского не признал. Оно и понятно: в толпе встречающих лиц не различить, если специально не выслеживать. Кто же будет нарочно выслеживать сотрудника охранки? Их знать не полагается.

Ванзарову осталось отправиться на телеграф. В приемном отделении было пусто. Чиновник Коростылев в форменной тужурке Главного управления почт и телеграфов глянул на зеленую книжечку Министерства внутренних дел и сухо спросил, что угодно. Как видно, с полицией у него были свои счеты, хотя оба относились к одному гигантскому министерству. Ванзаров давно привык, что люди переносили на него свои обиды, которые копились годами. Грубость городовых, барство участковых приставов, тоска арестантских колонн, которые отправлялись по этапу по городским улицам, страх и ненависть к жандармам, ну и прочие подарки, которые щедрой рукой раздавало своим подданным государство, дряблое тело которого держалось в корсете безграничной власти МВД, проникавшей во все области жизни. Сыскная полиция в этом корсете была еле заметной подвязкой. Но кому до этого дело!

Глянув на квитанцию, Коростылев не проявил желания помочь.

– От нас было отправлено, – ответил он.

– Будьте любезны, заполненный бланк…

По действующим правилам отправляемый бланк должен был храниться в отделении не меньше года, после чего его благополучно сжигали. Однако Коростылев не спешил открыть папку, в которой лежали свежие отправления.

– А вам зачем? – буркнул он.

– Проводится розыск по уголовному преступлению, требуется этот бланк изъять…

– Не положено.

– Господин Коростылев, потрудитесь выполнить немедленно.

– Обращайтесь к начальству, – ответил чиновник и занялся писанием чего-то чрезвычайно важного.

На его счастье, Ванзарова удерживала стеклянная перегородка с арочным окошечком, в которое ему было не пролезть.

– От вас телеграмму отправить можно?

– Отправляйте, коли есть охота.

– Будьте любезны, чистый бланк.

Не подозревая, Коростылев протянул в окошечко серую бумажку с гербом и завыл от боли и обиды. Руку его схватили тиски чудовищной силы, а Ванзаров всего лишь не слишком крепко сжал пальцы.

– Отпустите! Что вы делаете! – вопил телеграфист, изогнувшись перед окошком.

– Извольте старый бланк, – хладнокровно попросил Ванзаров.

– Вы мне руку сломаете! Больно! А-а-а-а…

– Нет, не сломаю. Но не выпущу. Бланк вчерашней телеграммы, пожалуйста.

– Да нету у меня его! – обливаясь слезами, взвыл Коростылев.

– А где он?

– Господин потребовал вернуть…

– Почему отдали? Не положено.

– Показал удостоверение охранки… Ой, больно! Пустите!!

Тиски ослабли, но не выпустили.

– Кто отправлял телеграмму? – спросил Ванзаров.

– Я, я отправлял… Сидел на ключе… Ох, руки не чувствую…

– Судя по стоимости, текст короткий, несколько слов. Помните?

– Нет… Не помню… Что-то такое обычное… Почему не приехал…

– Кто адресат?

– Да не помню я такой ерунды! – взмолился Коростылев. – За день столько всего мелькает… В Варшаву, какому-то поляку отправлял…

– Почему решили, что поляку?

– Фамилия такая нерусская, смешная…

– Попытайтесь вспомнить.

– Ох, не могу… Да я свою уже не помню, не то что адресатов… Говорю же: смешная и короткая!..

Клещи разжались. Коростылев вытянул через окошечко помятую руку, прижал к груди и стал нянчить, как младенца.

– Я буду жаловаться, – пробормотал он сквозь стоны.

– Как вам будет угодно, – ответил Ванзаров.

В спину ему неслось чуть слышное: «Палач… Ничего, придет час расплаты…»

Чиновник сыска ничего не ответил, но подумал: неладно что-то в империи, если телеграфист горит такой ненавистью к полиции. А ведь оба служат в МВД.

21

3^_й участок Казанской части

Проводить осмотр жертв преступлений Аполлон Григорьевич был вынужден в больничных моргах и мертвецких полицейских участков. С куда большей охотой он раскладывал бы тела на своем лабораторном столе, который вынес столько химических опытов, что словно покрылся чешуей дракона, которую ничем не возьмешь.

Заслуженному удобству криминалиста мешал департамент полиции. Вернее, то, что кабинет и лаборатория размещались на третьем этаже здания на Фонтанке. Как-то раз Лебедев распорядился внести тело. Как назло, в самый неподходящий момент по лестнице спускался директор департамента со свитой чиновников. А тут санитары вносят «чурбанчик» свежеразделанный, у которого отрублены руки и голова. Ну, и для полного счастья простынка с трупа слетела…

Когда господина Зволянского привели в чувство, отпоив «Слезой жандарма», Лебедеву было строжайше приказано: не сметь, гадость в департамент не таскать. Лебедев никак не мог понять: и чего так боятся мертвых? Живых надо бояться, они преступления совершают.

В мертвецкую участка его препроводил лично Вильчевский. Пристав, как мог, выразил свое почтение знаменитости и поспешил удалиться, предоставив Аполлону Григорьевичу копаться, сколько душе будет угодно, чем он и занялся, натянув толстые резиновые перчатки до локтей и кожаный фартук ниже колен.

Снимать сырую одежду было делом неблагодарным. Лебедев воспользовался хирургическими ножницами. Прежде чем резать, осматривал каждый клочок ткани. Когда же добрался до побелевшего тела, в ход пошли привычные инструменты, которые по мере надобности извлекались из саквояжа. На вскрытии Лебедев работал как хорошо смазанная машина, не делая лишних движений, всегда четко и точно.

Начав с внешнего осмотра, он перевернул тело на живот и проверил затылок. Ничего любопытного, кроме одной мелочи. Чтобы проверить себя, Лебедев разгладил Квицинскому волосы. Ошибки быть не могло.

– Надо же… Ну, пусть так, – пробормотал Аполлон Григорьевич.

По привычке он запоминал все, а потом сразу составлял протокол. В этот раз и протокол не был нужен. Что ж, тем лучше. Перевернул тело на спину. Проведя надрез и осмотрев сердце, легкие, желудок, Лебедев набрал в пробирки материал для проведения анализов. И без них картина была ясна. Большой опыт говорил, что ничего странного нет. Однако Аполлон Григорьевич испытал необычное беспокойство: как будто в этой смерти было нечто нетипичное, неправильное, с чем еще не сталкивался.

22

Набережная реки Мойки

Знаменитый «Донон» располагался невдалеке от Дворцовой площади. Устраивать здесь торжественные обеды и праздничные банкеты считалось хорошим тоном или высшим шиком – в зависимости от того, для какого сорта публики было торжество. Впрочем, пообедать в свое удовольствие было еще приятней. Недешевая кухня ресторана ценилась в Петербурге и гремела на всю империю не менее, чем московский «Славянский базар» или «Эрмитаж». В старой столице все-таки брали за образец вкусы купцов, а в столице Северной замахивались куда выше: на Париж и прочую Европу.

В этот час в «Дононе» было пустынно. Поздние завтраки давно закончились, а вечерние обеды еще не думали начинаться. К Ванзарову вышел метрдотель Мельпе, благообразный и манерный господин, готовый услужить гостю в любых его желаниях. Гастрономических, разумеется. Однако гость не желал ни водки, ни коньяку, ни вина, ни шампанского, ни настойки, ни салатов, ни закусок холодных или горячих, ни почек, ни ростбифа, ни де-воляй, ни осетрины, ни икры черной паюсной, ни даже пирожных с кремом и свежей клубникой. Он вообще не желал ни есть, ни платить, а предъявил счет. Причем оплаченный.

Мельпе только взглянул и сразу вспомнил вчерашний ужин, только не решался выдавать маленькие секреты гостей. Ванзаров быстро убедил его, что выдавать придется. Прикинув, что водить за нос сыскную полицию себе дороже, метрдотель стал словоохотлив. Он сообщил, что господина, заказавшего отдельный кабинет, видел, пожалуй, впервые. Во всяком случае, у них гость настолько редкий, что не запомнился. И видеть его больше не желают. Приехал он раньше дамы и сразу потребовал три бутылки шампанского. Официант видел, как он опустошил бутыль из горлышка. Гусарам такое позволительно, но не штатскому человеку в дорогом костюме с брильянтовой заколкой в галстуке.

Вскоре появилась дама. Он приказал подать ужин, которого хватило бы на пятерых. После чего потребовал оставить их одних. Официанты в ресторане вышколенные, ко всему привычные, особенно что касается отдельных кабинетов.

Прошло немного времени, как из кабинета стали раздаваться крики. Официант заглянул и увидел, что господин пытается сорвать с дамы платье, чему она противится. Между ними шла борьба, как вдруг она вцепилась ему зубами в ухо. Господин закричал и выпустил даму. Она стремглав выскочила из кабинета и выбежала из ресторана. Господин грязно выругался, потребовал еще шампанского, после чего оставался в кабинете не менее полутора часов, выпил три бутылки и расплатился по счету. Причем не оставил на чай ни копейки. В отместку официант не стал звать ему извозчика, он сам оделся и поплелся по Мойке.

Слова Мельпе подтверждали счет на триста рублей, чего даже в «Дононе» хватило бы на веселье небольшой компании.

– Что за дама была с ним? – спросил Ванзаров.

– Не могу знать… Впервые вижу…

– Дорогая бланкетка?

Излишне прямой вопрос заставил метрдотеля смущенно кашлянуть.

– Нет… Наверняка нет… Поверьте, у нас глаз наметан.

Этому глазу можно было верить. Дамы, зарабатывающие любовью, в ресторане примелькались. Ванзаров попросил описать неизвестную. Моментальным портретом Мельпе не владел, да и вообще не слишком умел различать лица. Он сообщил, что дама еще молода, не старше двадцати пяти лет, роста среднего, волосы черные, вьющиеся, довольно красива, если не сказать жгучая красавица. Довольно худощава. А вот одета не слишком модно: платье простое, кажется, застиранное. Из украшений – рубиновые серьги. Больше метрдотель ничего не смог добавить.

– Полагаете, актриса?

Подумав, Мельпе покачал головой.

– Не тот тип. Актрисы так себя подают… А эта держалась скромно, глаза опустив. Но я бы сказал… знаете, на кого она похожа?

– Революционерка-бомбистка?

– Избави Бог! – испугался метрдотель. – Я бы сказал, что она… Цыганка. Да-да, это покажется странным, и одета не так, никаких этих шалей, юбок и монист. Но поверьте моему слову: она цыганка…

Поверить слову было чрезвычайно трудно. Какие дела могли быть у Квицинского с цыганами? Логика это отвергала.

– Почему так решили? – только спросил Ванзаров.

– Глаз у нее цыганский. Так и прожигает до сердца, – излишне искренно ответил Мельпе.

А сердцу Ванзарова ничего не оставалось, как встретить испытание. Никаких дел, чтобы оттянуть визит еще немного, не осталось. Как ни тяжко, но ехать придется.

Угадав вкусы гостя, метрдотель предложил на дорожку рюмку водки в знак уважения, так сказать. Ванзаров не отказался. Официант поднес, он выпил и закусил огурчиком. Отличная водка в «Дононе», просто отличная…

Чистая и горькая, как слеза.

23

Дом на Таврической

Средневековые пытки, которые так интересовали Аполлона Григорьевича, приносили некоторую пользу: ведьм заставляли перед костром раскаяться в полетах на метле и шабашах. А еретиков укрепляли в ошибочной вере, несмотря на содранную кожу и вырванные ногти.

Пытки, которые терпел Ванзаров, были значительно хуже, и не потому, что терзали его душу, а не тело, а потому, что были совершенно бесполезны. Он знал, что нет даже призрачной надежды. Даже если Адель Ионовна проявит недопустимую слабость, он не позволит себе бесчестный поступок. Не из страха перед высоким чином ее мужа, а по глупейшей причине: несгибаемой совести. Что бы там ни писали в романчиках, как бы ни восхваляли страсть, от которой сносит голову, а потом приходится расплачиваться, Ванзаров сжимал свое сердце стальной рукавицей. Было больно, очень больно. Сердце билось, трепыхалось и страдало, но спуску ему не давали. Пытка была нелегка, награды за нее не будет. По-иному он не мог.

Приехать в этот дом снова было чрезвычайно тяжело. Поднимаясь по мраморным ступенькам, Ванзаров шел как на эшафот. Открыла горничная, поклонилась и сказала, что мадам его ожидает, приказано провести в гостиную.

Ванзаров вошел и от волнения, поправляя галстук, задел локтем вазу, которая стояла у входа на высокой римской колонне. Успев поймать, он водрузил фарфоровый сосуд на место, только вытер капельку пота на лбу.

Вошла Адель Ионовна.

С последней встречи, которая должна была стать для них последней, прошло четыре дня. Она не изменилась. Была все так же пронзительно и недоступно красива, как мечта. Только тени легли у глаз. Замужняя женщина не имеет права носить траур по отцу. На ней было не черное, а темно-коричневое платье с глухим воротником. Без изысков, но чрезвычайно шло ей. Из украшений – нитка жемчуга, которую она берегла как память о матери и часто носила.

Они смотрели друг на друга. Ванзаров забыл поклониться и не мог шевельнуть шеей. Она держала руки у пояса, трудно дыша, но не отводила от него взгляда. Сдерживали не только правила приличия. Были цепи куда прочнее.

– Александр Ильич уехал, будет поздно, – сказала она со вздохом, давая понять, что неловкость не случится: не пристало государственному сановнику заставать в своем доме мелкого чиновника сыска.

– Благодарю вас, – брякнул Ванзаров, спохватился и исправил глупость глубоким и долгим поклоном.

– И я благодарю вас, – проговорила Адель Ионовна голосом, который он готов был слушать, как музыку.

Она указала ему кресло напротив себя, но Ванзаров выбрал другое, подальше, в котором его колени не будут так близко от ее юбки. Приличие должно соблюдаться безукоризненно, чтобы прислуга и намека не заподозрила.

– Я ничего не сделал… для вас, – ответил он, старательно замерев на краешке мягкого кресла, которое просело под весом крепкого тела.

– Не скромничайте, Родион Георгиевич… Я никогда не смогу до конца оплатить мой долг перед вами…

– Вы ничего мне не должны, это правда.

– Ну, хорошо, оставим. – Она тронула нитку жемчуга, как делала всегда, чтобы унять волнение. – Эраст Сергеевич передал вам слова моей благодарности?

– Разумеется, – ответил Ванзаров. Какое сейчас в этой гостиной имеет значение, как отблагодарил директор департамента. – Могу чем-то еще вам помочь?

– Вы торопитесь? – Адель Ионовна посмотрела со строгостью. Такой милой…

– Нет… конечно нет, к вашим услугам, – ответил он, прикидывая, что до Сергиевской близко, не опоздает.

– Тогда позвольте объяснить причину, которая заставила побеспокоить вас.

Как хорошо, что нашлась причина для беспокойства. И очень плохо. Лучше бы ее не было совсем. Забыть и не вспоминать.

– Мне известно, Родион Георгиевич, ваше отношение к спиритизму, – продолжила она. – Тем не менее считаю нужным сообщить вам нечто важное… Считайте это еще одной мелкой оплатой моего неоплатного долга перед вами…

Ванзарову хватило ума изобразить глубокий интерес. Ему было достаточно того, что можно безнаказанно и бессовестно смотреть на ее лицо и фигуру.

– Вчера я была на спиритическом сеансе в одном частном доме. Сеанс проводила Евзапия Паладино. Помните ее?

Как можно забыть неграмотную неаполитанскую крестьянку, которая стала звездой европейского спиритизма? Или природный талант, или феноменальная лгунья. На чем ее, кстати, не раз уже ловили.

– Разве она не уехала из Петербурга? – спросил Ванзаров.

– Евзапия задержалась. По частной просьбе. Вчера провела сеанс. Я пришла потому, что искала некоторые ответы. Прямых ответов не получила, но зато мне было сказано, что все закончится через два дня.

– Что закончится?

– Мои сомнения и тягостные ожидания. В трансе Евзапия вызывала силы… Они сказали, что мне поможет отец… Я смогу спросить его…

– На спиритическом сеансе?

– Да, мы проведем здесь, в нашем доме, спиритический сеанс. Будет приглашен один очень сильный медиум.

У Ванзарова на языке вертелся вопрос, который так и остался там вертеться. Он не мог сделать ей неприятно.

– Приглашена мадам Паладино? – спросил он.

– Нет, она отказалась. Не менее интересная и сильная личность. Сеанс будет проходить под большим секретом. Вы ничего об этом не знаете и словом не обмолвитесь.

Туман был не слишком густой: ему намекали, что на сеансе соберутся высокопоставленные лица. Спиритизм как замена карточной игры влиятельных чиновников.

– Для чего мне об этом знать?

Адель Ионовна улыбнулась, а в горле у него застрял комок.

– Ах, Родион Георгиевич, вы всегда так спешите… Я уверена, нет, знаю точно, что после этого сеанса ваша судьба и карьера сильно изменятся.

– Мне ничего не нужно, – ответил Ванзаров. – Счастлив своим положением и службой…

– Иного ответа я не ждала, – сказала она, разглаживая ткань на коленях. – В нашей жизни все предначертано, и мы только можем приоткрыть следующую страницу. Считайте, что я приоткрыла ее для вас. Но это еще не все. На вчерашнем сеансе Евзапия сообщила, что вам грозит опасность.

– Опасность входит в полицейскую службу, – ответил Ванзаров. – Откуда мадам Паладино известно, что опасность грозит мне? Мы с ней не знакомы.

– Она только медиум, который вызывает спиритические силы. Им известно все… Это они сообщили…

– При помощи стуков или прямым текстом?

– Вы невозможный циник, – сказала она с нежностью. – Предполагала, что не поверите. Отнеситесь к моим словам со всей серьезностью. Вчера было сказано следующее: ему откроется желаемое через два дня, и он получит большую награду, если уцелеет и не погибнет.

– Эти силы назвали мою фамилию? – не унимался Ванзаров.

– Нет, не назвали, – ответила Адель Ионовна, глядя прямо в глаза. – Я спросила о человеке, который мне дорог больше всего…

Волна жара пробила Ванзарова от темечка до пяток и прокатилась обратно холодом. Нет, лучше дыба и «испанский сапожок».

– Благодарю вас… Буду иметь в виду, – кое-как пробормотал он. – Позвольте задать нескромный вопрос.

– Вам позволю, – ответила она, опустив глаза.

– За истекшие дни вы бывали в квартире отца?

Адель Ионовна выразила недоумение.

– Конечно же нет… Не могу найти в себе силы, чтобы туда войти… Меня что-то удерживает. Это не страх, а что-то другое. Как будто он не хочет…

– Ключи никому не отдавали? Например, вашему управляющему.

Она резко встала и зашла за кресло, будто искала защиту.

– Достаточно об этом.

Ванзаров принес извинения, проклиная самого злого своего врага – свой язык.

– Родион Георгиевич, прошу вас не думать о прошлом. Думайте о том, что может случиться.

– Я думаю изо всех сил, – ляпнул он, чем вызвал на лице Адели Ионовны раздражение.

– Вы мне не верите! Я вижу… Не верите… – говорила она с нажимом.

Он пытался оправдаться, но был остановлен повелительным жестом.

– Хорошо, тогда я скажу, что поклялась не разглашать. В Соляном городке проходит выставка уральских ремесел. Найдите экспозицию Уральского общества обработки камней, спросите господина Зосимова и обязательно скажите условленный пароль: «Ищущий найдет награду свою».

– Запомнил, – ответил Ванзаров.

– Вас отведут к зеркалу из черного полированного камня. В нем вы увидите все ответы. О своей судьбе. Обещайте, что не забудете…

– Обещаю…

Она протянула ему руку.

– Берегите себя, Родион Георгиевич, будьте осторожны. Хотя бы следующие дни… Осталось совсем немного…

Ванзаров коснулся тонкой кожи, пахнущей невозможным счастьем.

Этот запах он ощущал, когда вышел на улицу.

Таврическая освещалась лучше многих улиц столицы, но все равно тонула в полутьме. Ванзарову показалось, что за углом дома скрылась тень. Так делают неумелые филеры. Неужели полковник Пирамидов дал приказ присмотреть? Недоверие – в его характере. Ванзаров решил не облегчать филеру слежку.

Полутемная улица ему помогла.

24

Дом на Сергиевской

Медиумический кружок нашел себе пристанище в просторной квартире Ореста Юльевича. Секретарь кружка давно удачно овдовел, не разменял холостую жизнь на сомнительные прелести нового брака и теперь занимался тем, чего душа желала.

Незнакомого гостя он встретил радушно, не спросил рекомендаций, а сразу предложил проходить в гостиную. Доставая Ванзарову до груди, Стано казался элегичным и суетливым, чем мужчины невысокого роста часто возмещают недостающие вершки. Мгновенный портрет отметил в Стано: холерика, привычку грызть ноги, пристрастие к выпивке, возможно, любовь к азартным играм и… не слишком здоровую ногу – Стано заметно прихрамывал. Ванзаров не счел нужным придумывать легенду и напрямик представился чиновником сыска. Секретарь не только не испугался, но выразил свое восхищение: он давно мечтал предложить полиции свои услуги спирита в поимке преступников, так что даже не спросил, чем вызван интерес сыска.

Кроме Ванзарова, иные гости еще не собрались. Что было на руку. Стано предоставил список членов кружка, пятьдесят две, преимущественно женские, фамилии, среди которых обнаружилась «м-м Квицинская О. С.».

– А это, кажется… – начал Ванзаров и его опередили.

– О да! Вы правы! Такая честь! Ольга Сергеевна, дочь генерала Павловского!

– Ее муж входит в члены?

– Леонид Антонович? Милейший и умнейший человек! Исключительно воспитанный! И так предан спиритизму…

– Почему его нет в списке членов?

Стано улыбнулся застенчиво.

– О, это по его просьбе… Но вам могу открыть: Леонид Антонович наш член инкогнито, так сказать. Но членские взносы платит исправно.

– А где он служит?

– В этом все и дело! Только представьте: в Министерстве внутренних дел! Ваш коллега! После заседаний мы с ним частенько обсуждаем, как спиритические знания могут приносить пользу обществу. Умнейший человек.