Текст книги "Лабиринт Ванзарова"

Доктор замялся, но по опыту знал: от этого господина отделаться не удастся. Проще поддаться.

– У нас, знаете, неписаные правила поведения врачей… Не принято уходить с вечерней конференции, не выслушав все доклады коллег…

– Иными словами, в тот вечер Охчинский грубо нарушил правила, которых всегда придерживался, внезапно встал и ушел?

Полицейская лапа влезала в сокровенное врачебного мира. Вопрос был столь неприятен, что Успенский невольно поморщился. Но вовремя выправил лицо.

– Нам показалось довольно странным.

– Что стало причиной такого поступка?

Сергей Николаевич решительно помотал головой.

– Никакой явной причины… Вероятно, у него появилось срочное дело.

– После Охчинского более не видели?

– Совершенно верно…

– В котором часу он ушел из больницы?

Успенский глянул на дешевый маятник, лениво мотавший ножкой.

– Обычно мы засиживаемся до восьми… Вероятно, где-то в половине восьмого… А какое это имеет значение?

Вопрос Ванзаров попустил мимо ушей.

– Можете вспомнить: после каких именно слов Охчинский вдруг ушел?

Доктор не позволил себе усмехнуться.

– Это невозможно… Шел самый обычный разговор о пациентах… Я и внимания не обратил бы… Да и столько времени прошло… Но почему вас это интересует?

– Вы действительно хотите знать?

– Разумеется!

Ванзаров взял паузу, как хороший актер.

– Не имею права разглашать подробности. Однако могу сообщить: странности поведения Охчинского, включая то, что он пытался сделать со мной, могут иметь простое объяснение: воздействие очень сильного гипнотиста…

Успенскому потребовались лишние секунды, чтобы осмыслить. Вначале он хотел возразить, затем нашел, что мысль не так глупа, как кажется, а под конец растерялся.

– Вы полагаете… – только проговорил он.

Ответили ему уверенным кивком.

– Охчинского могли загипнотизировать на слово-ключ. Среди совещания он услышал и стал сомнамбулой. Вышел из больницы и исчез.

Согласиться – значило уронить врачебное достоинство. Успенский собрал все силы, чтобы разбить в пух и прах глупость дилетанта.

– Послушайте… Но послушайте… Но… – пробормотал он.

– Такой гипнотист был, – опередил Ванзаров. – К сожалению, допросить его невозможно. Известно точно: он имел прямое общение с Охчинским. А значит, нет ничего невероятного в том, что ради своих целей он заложил в голову Охчинского слово для исполнения команды… Готов принять ваши аргументы.

Сергей Николаевич был неглупым человеком и хорошим доктором. Когда он сталкивался с проблемой, то не отмахивался, а старался разобраться. Потому он впал в глубокую задумчивость. Ванзаров не мешал. Лишь крутанулся на табурете и еле удержался, чтобы не повертеться еще. Что было мальчишеством.

– Послушайте, – проговорил Успенский, рассматривая что-то на полу. – А ведь в тот вечер мы как раз обсуждали гипнотическое воздействие при лечении… Константин Владимирович принимал живое участие… Как вдруг…

Тут доктор поднял голову и глянул на гостя.

– Вспомнили слово? – спросил Ванзаров.

– Боюсь ошибиться… Но… Мне теперь кажется… Что это случилось, когда… Когда была произнесена…

– Моя фамилия.

Сергей Николаевич сжал губы, будто опасался проболтать врачебную тайну. Но глаза его выдавали: попал в точку. В кабинете повисла тишина.

– Благодарю, вы очень помогли, – сказал Ванзаров. – Теперь, когда мы решили столь сложную загадку, прошу, не скрывайте, что вертится у вас на языке. Даже если это сущая глупость…

– Откуда вы знаете? – спросил доктор, не веря, что полицейский может быть столь наблюдателен.

– Мимика часто выдает то, что человек скрывает. Так что же случилось?

Успенский тяжко вздохнул, признавая превосходство методов сыска, о которых никогда не слышал. Кто же ему расскажет про психологику? Это тайна тайн…

– Глупейший случай… Как-то с месяц назад оказался я около Никольского собора… Случайно… Жена потащила, – будто оправдываясь, добавил доктор, чтобы нельзя было усомниться в его атеизме. – На паперти заметил нищего… Весь в лохмотьях, бороденка драная… Шапка в клочках ваты… Грязный весь…

– Он был похож на Охчинского.

– Отдаленно… Только потом сообразил, когда уехали, на кого смахивал… Наверняка ошибка… Зрение подсказало то, что мне хотелось видеть… Этого не могло быть.

– Чего ни привидится, – согласился Ванзаров. – Сергей Николаевич, вам знаком некий доктор Котт? Насколько понимаю, он занимается психиатрией.

На лице Успенского было написано столь глубокое удивление, будто ему сообщили, что всем пациентам вернулся разум.

– Как вы сказали? – спросил он, нахмурившись.

– Котт, два «т», Николай Петрович…

Тут доктор хлопнул себя по колену и издал звук обрадованного слона.

– Ну точно! Вот оно… А я вспомнить не мог…

– Что именно? – спросил Ванзаров, как лиса в сказке спрашивает дорогу к курятнику.

– К нам вчера пациента доставили, фамилия Котт, а я не мог вспомнить: что-то знакомое. Ну конечно! Однофамилец нашего Котта… Столько лет прошло… Десять… Нет, позвольте: пятнадцать лет, как о нем не было ни слуху ни духу! И вот, пожалуйста!

Ванзаров спросил: нельзя ли узнать подробности? И тут Успенского прорвало. Забыв про секреты врачебной корпорации и прочую ерунду, он выложил сплетни.

Доктор Котт пришел в больницу примерно двадцать лет назад. Подавал большие надежды, считался среди молодых врачей самым перспективным. Как вдруг его подменили: он начал заниматься вопросами телепатии. Заявил, что, проникая в мысли больных, их можно излечивать. Ему предложили забыть антинаучные теории. Он отказался. Шарлатанство терпеть не стали, Котта с позором выгнали из больницы, лишили врачебного патента. После чего он исчез. Лет пять тому назад в руки Успенскому попала брошюрка за авторством Котта, в которой он развивал свои безумные идеи про телепатию.

– Совершенно выживший из ума тип, – закончил Успенский.

– Я заметил, что в психиатрии грань между больным и врачом бывает слишком тонка, – сказал Ванзаров.

Доктор не стал фальшиво возмущаться.

– К сожалению, вы правы, Родион Георгиевич… Общаясь с больными, порой не замечаешь, как сам уходишь во тьму. Такие случаи известны…

– На ежевечерних встречах наблюдаете друг за другом, чтоб не упустить момент?

– Не стану скрывать: не без этого…

– Благодарю за сведения. Вы очень помогли… Как можете охарактеризовать господина Котта?

– Насколько помню, у него был мерзкий, вздорный, скандальный характер. Считал себя гением, ко всем относился свысока… Не имел друзей, кроме одного, такого же безумца, как он сам… Все ходили парочкой, шушукались… Одним словом: хам, выскочка и неуч.

«Три слова», – невольно подумал Ванзаров. Логика любит точность.

– Пациент-однофамилец его родственник?

Сергей Николаевич уверенно отмахнулся:

– С какой стати… Скажу вам по секрету: фамилия накладывает отпечаток. Этот Котт еще похлеще того Котта.

– Неужели?

– Именно так… Сумасшествие столь изысканное, что похоже на бредовые идеи моего бывшего коллеги.

– В чем?

Не замечая, что опять раскрывает врачебную тайну, Успенский рассказал довольно занятную историю. Настолько, что Ванзаров захотел повидаться с больным. Причем немедленно. Доктор понял, что не уследил за языком и наговорил лишку. Самое ужасное: он не мог отказать чиновнику полиции. Хотя бы в качестве возврата неоплатного долга. Нечего сказать: устроил себе развлечение под праздник.

23

Веселая тройка встала у парадной арки гостиницы «Англия», называемой на французский манер «Angleterre». Поднялось и опало облачко снега. Бубенцы спели песенку и затихли. Из саней поднялась красавица в куничьей шубке и шапочке с перышком, под которой вились черные колечки волос. Пряча ручки в муфту, она подошла к лихачу.

– Всем ли довольны, мадам? – спросил он, подмигнув и улыбаясь призывно.

– Довольна, – ответила она. – На сторублевку[22]22
  Сто рублей – месячное жалованье чиновника низших чинов.


[Закрыть] сговорились. Так ведь?

– Всенепременно так, мадам! Вам уступку готов сделать…

Из муфты появились две сторублевые ассигнации.

– Вот тебе вдвое больше, красавец… Но с условием, – она подошла так близко, что лихач ощутил на щеке ее дыхание. – Забудь все, что видел, где были, куда катались. Забудь накрепко. Особенно если тебя спросят…

– Да кто же спросит, – начал он, но горячие пальчики припечатали его губы замочком.

– Кому положено, тот и спросить может, – сказала она так, что лихач оторопел. – Понял, красавец? Слово даешь молчать? Ничего не знаю, никого не видел, возил гвардейского офицера с барышней…

Пальчики отпустили его губы.

– Слово даю, – выдохнул он, сраженный норовом пассажирки. Эх, закрутить бы с такой кралей, загулять…

Ему протянули бумажки. Приняв, лихач, сорвав с головы шапку-бадейку, поклонился.

– Благодарствую, барыня…

В муфте прятался крохотный браунинг. Она прикинула: приложить муфту к затылку, будто обнимает и одаривает поцелуем. Маленькая пулька пробьет черепную кость, войдет в мозг. Лихач умрет, охнуть не успев. Будет сидеть на козлах, пока не обнаружат. Выстрел неслышный. Слишком много лихач знает, слишком много видел того, чего не полагается. Нет, риск слишком велик: швейцар посматривает, из Исаакиевской аптеки и парикмахерской люди выходят. Надо было заехать в пустое место, хоть на Обводный, и там… Может, так и сделать, пока не поздно? Нет, поздно, сани приметные, швейцар запомнит. Надо было лихача раньше кончать. Стрельнуть сзади и выпрыгнуть на малом ходу. Лошади далеко бы увезли…

Она улыбнулась, даря лихачу жизнь.

Не знает, глупый, как ему повезло. Не знает, какой подарок судьба ему поднесла…

А может, все-таки всадить пулю? Сани тронутся, и понесут его кони…

Соблазн велик…

Тройка сорвалась с места. Бубенцы затянули серебряную песнь.

Швейцар с поклоном открыл даме парадную дверь.

Холл гостиницы 1-го разряда наполнял дух праздника. Она привычно осмотрела диваны и кресла, затянутые красным плюшем, редких гостей, куривших за столиками с газетами, и пальмы. Опасности и филеров нет. Фигуру, которая бросилась к ней, заметила, как только та вскочила с кресла.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

– Часа два тебя дожидаюсь, Ариадна, – проговорила подбежавшая барышня, будто запыхавшись. Из-под шапочки выбивались огненно-рыжие локоны.

Взяв ее под руку, Ариадна отвела к дальнему дивану, прикрытому лапами пальмы, усадила, спросила, что произошло.

– Нас опередили… Один человек совершил опыт… Он погиб… Ко мне обратилась полиция… Я была так взволнованна, что наговорила лишнего…

– Полиция? – переспросила Ариадна. – Как они могли найти тебя?

– Он пришел в «Ребус», дурак Прибытков указал на меня, чтобы дала консультацию. Этот Ванзаров из сыска страшный человек…

Перышко на шапочке дрогнуло, указывая, что его хозяйка взволнованна.

– Ты ничего не путаешь, Гортензия? Тебя точно допрашивал Ванзаров?

– Не путаю… Его Прибытков представил… Он не допрашивал… Разговаривал… Но лучше бы допрашивал… Я проговорилась и про узел Целльнера, и прочее… Пугала его, как могла, он не поверил…

– Нехорошо, очень нехорошо, – в раздумьях проговорила Ариадна. – Но, как понимаю, не все дурные новости.

Гортензия согласно покивала.

– Зеркало разбито…

Не выразить чувств Ариадне стоило больших усилий. Нельзя показать слабость перед рыжей глупышкой.

– Постой… Ты хочешь сказать…

– Да! Да! Да! Я была у Полины, она подтвердила. Сказала, что муж погиб и зеркало разбито. Выгнала меня, сказала, что у нее будет важный гость… Сама в траурном платье, а уже мужчину ждет… От нее сразу к тебе приехала… Села дожидаться…

Красивая девушка умела быстро соображать. Она сложила уничтоженное зеркало и Полину в платье вдовы, сделав единственный вывод:

– Значит, проводил опыт муж Полины?

– В том-то и дело! – Гортензия схватила ее за руку. – Он пытался совершить переход… Сам погиб и зеркало погубил… Откуда мог узнать? Ведь безграмотный купец… Я просила Ванзарова отвезти меня на место, чтобы убедиться, что разбито именно венецианское зеркало, но получила решительный отказ… Что нам теперь делать?

С такой новостью было трудно совладать.

– Постой, – проговорила Ариадна в задумчивости. – Но как это возможно? Почему он погиб? Нас уверяли, что переход совершенно безопасен…

– Как оказалось, нет… Сведения были неверны…

– Ты уверена, что Морозов занимался не домашним колдовством?

Гортензия издала жалобный стон.

– Ванзаров нашел дощечку… К счастью, без узелков… Показал мне, не понимая, что к нему попало.

– Но ты ему объяснила. Теперь он знает… Чудесно…

– Прости… Прости… Прости… Я не хотела, не знаю, как так вышло… Будто под гипнозом все ему выложила… Он страшный человек, – закрыв лицо ладонями, Гортензия вздрагивала от неслышных рыданий.

Плакать Ариадна не умела. Она пыталась осознать, насколько велика катастрофа. Размыслив, сочла, что еще не все потеряно. Старинное зеркало не вернешь. Значит, будет другое. Сейчас есть дела поважнее.

Сунув Гортензии платочек, Ариадна приказала успокоиться, ехать домой, ждать вестей. Об остальном позаботится она.

24

Заботясь о душевном здоровье пациентов, прочими удобствами их не баловали. Четкий распорядок дня и правила поведения больных подкреплялись строгостью обстановки. В лечебных целях, разумеется. Потому отличие больницы от тюрьмы было не слишком заметно тому, кто побывал и там, и там. Здесь имелось даже тюремное отделение для тех, кто попал под судебное разбирательство, и присяжные требуют выяснить: подозреваемый порубил жену топором, потому что умалишенный или хитер?

Палата, в которую привел доктор Успенский, вполне годилась для ареста. Металлическая дверь запиралась на крепкий замок и наружный засов, стены выкрашены в мышино-серый цвет, окно заделано двойной решеткой так, что рукой до свободы не дотянуться. Тусклая лампочка над дверью сидела птичкой в клетке. В прямоугольном помещении размером три шага в длину имелось две кровати. Левая была пуста, матрас свернут. Напротив находился человек, закрытый под горло больничным одеялом. Голова его провалилась в подушку. Из продавленной ямки торчали пики рыжих волос. В глазах его бурлила ненависть. Лежал он тихо и прямо, как послушный мальчик. Одеяло скрывало ремни и матерчатые жгуты, которые держали в покорности. Ванзаров помнил их ласковые объятия.

– Вот наш герой, – проговорил Успенский. Он держался позади, будто опасался, что пациент порвет вериги и бросится на него.

– Сергей Николаевич, вы позволите?

Намек вежливый, но прямой. Доктор замялся, но отступать было поздно, он разрешил пять минут. Обещал ждать в коридоре, мало ли что. Дверь прикрыл так, что осталась достаточная щель подслушивать.

Ванзаров взялся за спинку стула, обнаружив, что ножки накрепко приделаны к полу. Пришлось подчиниться больничному порядку. Прежде чем сесть, отдал поклон и представился официально.

– Господин Котт, ваш доктор довольно подробно рассказал, что с вами случилось. Позволите задать несколько вопросов?

По лицу, торчащему над одеялом, было трудно составить мгновенный портрет. Лишь отдельные детали: больному более тридцати лет, вполне здоров, не считая шишку на лбу, не злоупотребляет крепкими напитками, цвет волос намекал на ирландские корни, а торчащая шевелюра говорила о взрывном, неустойчивом темпераменте. В сочетании с костюмом в желто-красную клетку, который показал Успенский, господин Котт, вероятно, натура нервная, неуравновешенная, подверженная истеричным поступкам.

Взгляд сверлил, но губы стиснуты.

– Насколько я понял, вы путник, – продолжил Ванзаров. – Странствуете между мирами. Прибыли к нам из иного мира, вошли не слишком удачно: ударились о ствол елки на Сенатской площади. Могу узнать, почему выбрали для визита елочный базар?

Молчание.

– Из какого мира к нам прибыли?

Молчание.

– Ваш мир можно назвать четвертым измерением?

Снова молчание. Только губы сжались, побелев.

– Повторили опыт Карла Целльнера и Генри Слейда?

Никакого ответа. Глаза светились яростью. Этот блеск Ванзаров знал. Так отчаянный разбойник, пойманный и скрученный, бросает молнии в бессильной злобе. Охотники говорят, что у матерого волка, которого стреножили, такой же взгляд: разорвал, если бы пасть не связали.

– Господин Котт, у меня нет желания сделать ваше положение хуже, чем оно есть. Помочь вам не смогу. Говорю честно, как есть, – он следил за выражением лица. Нет, не пробиться. – По некоторым причинам мне важно понять, насколько возможны переходы между мирами или четвертым измерением. Мои знания в этом вопросе ограничены трудом христианского философа IV века Оригена Александрийского «О началах». Вам он, вероятно, знаком… Ориген утверждал, что Господь создал множество миров, причем различных. По мысли Оригена, эти миры не могут быть одинаковыми. Иначе Адам или Ева снова совершат грехопадение, снова будет потоп, снова Моисей поведет народ свой из Египта, Иуда снова предаст Господа. Ориген считал, что миры должны значительно различаться. Но сколько их и каковы они в сущности – он признавал полное неведение… Мысль по-своему красивая. Жаль, что Оригена объявили еретиком… Кстати, греки тоже говорили о множестве миров, называя их сферами или эонами. Пророк Варух говорил о семи мирах… Евангелист Иоанн пишет: «В доме Отца Моего обителей много»[23]23
  Ев. Иоанн, 14:2.


[Закрыть]. Простите, увлекся… Так из какого мира вы прибыли?

Раздалось хрипение, будто больной прочищал горло. Готовится что-то сказать. Или плюнет что есть мочи. Ванзаров вынул дощечку со шнурком. Успенский позволил осмотреть костюм путника. В карманах было пусто.

– Вам известно назначение этого предмета?

Котт дернул головой отчаянно, одеяло не шелохнулось.

– Все вы одинаковы, – прохрипел он и закрыл глаза, будто унимая бешенство.

– Выразитесь яснее, – попросил Ванзаров. Он не стал спрашивать: в иных мирах путник тоже попадал в дом умалишенных и имел дело с той полицией? Кто его знает, как у них там устроено.

– Вы не понимаете… И не поймете, – Котт начал медленно и глубоко дышать. Кажется, гнев затухал.

– Обещаю приложить все усилия, если разъясните…

Путник выдавил хриплый смешок, похожий на кашель.

– Разъяснения… Что это изменит… Уже поздно… Я опоздал…

– Знать – всегда вовремя, – ответил Ванзаров. – Любопытно: насколько другие миры отличаются от нашего? Могу предположить, что там есть Россия, говорят по-русски. Вероятно, есть полиция… Довольно похожее устройство. Не так ли?

– Ванзаров! – вскрикнул больной. – Вы не похожи на других, у вас есть ум. Но даже вы не в состоянии осознать величие того, что называете другими мирами… Вы рассуждаете о четвертом измерении… Как смешно… Четвертое измерение всего лишь дверь, через которую иногда можно войти… Но и только… Для того чтобы переходить из мира в мир, оно мне не нужно… Да, я путник. Я видел многое… Чтобы удовлетворить ваше любопытство, отвечу: миров бесконечность, их так много потому, что они отличаются немногим… Иногда совсем малостью… Я видел таких же, как вы… Впрочем… Я уже опоздал, и ничего не исправить… В этот раз… В другой раз не совершу ошибку…

Психологика, конечно, не могла сравниться с психиатрией в знании больных. Однако Котт говорил так ясно, так убежденно, что Ванзаров не заметил следов помешательства. Недаром доктора предупреждают: больные шизофренией бывают так убедительны, что могут повести за собой толпу.

Одна мысль немного смущала: неужели в других мирах, если они существуют, другие Ванзаровы тоже служат в сыске? Ничего более им не суждено? Вечная и бесконечная обреченность?

– Господин Котт, вы сказали, что опоздали, – неторопливо проговорил Ванзаров, отгоняя видение бесконечной череды отражений Ванзаровых, служащих в полиции. – Чему вы должны были помешать?

Взгляд путника стал ясным, в нем не было злости, только печаль.

– То, что уже наверняка случилось… В этот раз… Ничего не поделать… В этом вашем мире, у которого даже номера нет в моем списке…

– Какое-то преступление?

– Вы мыслите как полицейский… Пусть так… Я хотел помешать, но… Но промахнулся… Опоздал на встречу… Не успел остановить… Последствия будут печальны… Для вашего мира…

Больной лежал тихо, смежив веки, и казался невезучим, которого занесло за решетку больницы умалишенных.

– Вам знаком некий доктор Котт Николай Петрович, ваш полный тезка? – спросил Ванзаров.

Ответа не последовало.

– Ради него перешли в наш мир? Чтобы спасти его? Или его изобретение? Не успели с ним повстречаться на Сенатской площади? Почему именно там?

Глаза резко открылись.

– Не может быть… Необычно… Ну, допустим… И что же дальше?

– Доктору Котту грозит опасность?

Сказав, Ванзаров понял, что логика промахнулась. Совсем немного. Но этого было достаточно. Лицо путника скривилось усмешкой.

– А я-то думал… Эх вы, философ-полицейский… Ладно, так и быть… Только потому, что вы не похожи на других… Котт уже мертв… А его изобретение пропало… Меня это уже не касается… Тут мне делать больше нечего… Тут все кончено… Разбирайтесь сами… Впереди новая дорога… Уходите… Больше от меня ничего не услышите…

И он закрыл глаза. Будто опустил занавес.

Заглянул Успенский, напомнив, что время вышло. Ванзаров спрятал дощечку в карман и вышел в коридор. Доктор закрыл замок на три лязгнувших оборота.

– Как впечатления, Родион Георгиевич?

– Какой диагноз ему поставлен?

– Прошу простить, это относится к врачебной тайне, – ответил Успенский. – Гляжу, пациент произвел на вас глубокое впечатление.

– Необычная личность.

– О да! Займусь его изучением с большим интересом. Мой вам совет: не верьте ничему, что он рассказывает. Некоторые больные обладают своеобразным гипнотическим воздействием.

– Вы должны помнить, что я не поддаюсь гипнозу, – ответил Ванзаров. – Чиновнику сыска по должности верить не полагается. За возможность пообщаться с вашим пациентом – искренно благодарю. Множество миров – заманчивая идея.

Успенский проявил вежливый интерес:

– Что же вас привлекло?

– Если что-то не вышло в этом мире, значит, есть шанс исправить в другом. Это успокаивает, дает надежду… Остается небольшой вопрос.

– Какой же?

– Как попасть в тот мир и что делать, если встретишь там двойника. Кстати, Ориген говорил, что рай – это школа душ. Где души получают сведения о последующем и о будущем.

Промолчал доктор слишком выразительно. А санитары стояли поблизости.

Ванзаров поспешил откланяться.

25

Дежурный чиновник 3-го Казанского участка приветствовал и доложил, что сыск пуст. Господин Шереметьевский отбыл еще днем, а чиновники разошлись по важнейшим делам. А других у них не бывало.

Ванзаров поднялся на третий этаж, отворил приемное отделение, вошел в темноту большой залы, включил электрическое освещение, повесил пальто на вешалку и сел за письменный стол, задвинутый в угол у самого окна. Подозрительным образом растаяла стопка неразобранных справок, запросов, отношений, заявлений, ходатайств, поручений по розыску беглых и прочая бумажная тоска, что выливалась на сыск обильным потоком.

Неужели коллеги-чиновники проявили дружеское усердие, взвалив на себя скучнейшие обязанности? Поверить в человеколюбие было невозможно. Не иначе господин начальник распорядился. Вроде простое указание, а какое ловкое – убивает сразу двух зайцев: Ванзаров обязан испытать к Шереметьевскому благодарность, а чиновники сильнее его невзлюбить. И то, и то полезно для тонкой подковерной игры, в которой начальнику сыска не было равных.

В окне сгустилась снежная тьма Офицерской улицы. Ванзаров смотрел на падающие хлопья и не мог решить: отправиться на Садовую улицу в адресный стол и выяснить, где проживает доктор Котт? Чтобы к нему наведаться? То есть поддаться бреду больного человека. Если доктор жив, будет досадно, что не сохранил ясность ума. А если нет… Если нет, что тогда? Маловероятно. Не было сообщений о смерти этого господина. Хотя из участка могли не сразу доложить. Да и адресный стол уже закрыт.

Рассмотрев возможности, Ванзаров счел за лучшее дождаться утра. Не придет в назначенный час, будет повод искать доктора.

С одной задачкой покончено. Оставалась более сложная. На часах было девять, а это значит, что в доме брата за стол рассаживаются гости. Стул, который должен занять самый важный гость вечера, пустует. Без него нельзя начинать. Наследница фабриканта наверняка надела лучшее вечернее платье, Елизавета Федоровна сверкает декольте и брильянтами. Борис, напомаженный, в парадном фраке, нервно посматривает на часы. Все готово, чтобы жертвенный ягненок стал угощением ужина.

От этой мысли шея Ванзарова ощутила невидимую удавку. Не прийти – все равно что проявить трусость: выглядеть Подколесиным из гоголевской «Женитьбы», который сбежал от невесты в окно. Да кто сказал, что сдобная барышня его невеста? Кто так решил? Почему за него, взрослого, самостоятельного мужчину, женщины вечно принимают решения? То матушка, то теперь золовка принялась. Когда этому конец наступит?

Взбодрив себя подобным образом, Ванзаров решил отказаться от ужина. Но что делать с другим ужином? Веселая вдова антикварного торговца наверняка закатила стол. От нее нужны сведения, и ничего, кроме сведений. Ситуация будет хуже застолья, за которым Ванзарову устроят смотрины. Тут женить не станут, во всяком случае сразу. Тут натиск будет откровенный. Чувственный.

Для чего вдовушке какой-то чиновник сыска? При таком богатстве и красоте пол-Петербурга будет у ее ног. Один разумный довод: на всякий случай. Связать сладкими кандалами. Чтобы Ванзаров не захотел копаться в убийстве ее супруга. Вдруг откопает, что мадам Морозова не свидетель, а преступница. Откопать-то откопает, но будет поздно: не сможет выдвинуть обвинение, не лишившись службы. Женская ловушка ей по силам.

Бояться порочной вдовушки? Уклоняться от опасности? Не бывало такого…

Или все-таки отправиться к брату?

Клубок сомнений был разрублен стуком в дверь. Вошел дежурный чиновник, отдал послание, которое только что передал не курьер или посыльный, а какой-то кучер.

Крохотный конвертик дорогой бумаги, в каком принято рассылать визитки к праздникам или приглашения на прием. На лицевой стороне быстрым почерком написано: «Г-ну Ванзарову лично». Клапан заклеен. Пахло от конверта… Ванзаров узнал бы этот запах посреди парфюмерной лавки в Париже. Запах неповторимый, единственный, сладостный, мучительный.

Взяв с чужого стола нож для бумаг, он поддел клапан острием и, стараясь не порвать, провел по линии клея. Конвертик раскрылся. Внутри пряталась визитка. На внешней стороне бумага была пуста и чиста. На той, что скрывалась от случайного взгляда, быстрый подчерк вывел: «Жду внизу. А.».

Сунув визитку в конверт, а конверт в карман сюртука, Ванзаров схватил с вешалки пальто с шапкой, несколькими прыжками одолел лестницу.

Вьюга мела, мела во все пределы. Вьюга рыскала по улицам, проспектам, площадям. Искала кого-то в окнах, дворах, подворотнях. Заметала Петербург морозной пеленой. Офицерская была пуста. Никого – ни прохожего, ни мерзнущей фигуры. Только на той стороне улицы стояла карета. На козлах сидел возничий: пряча нос за воротником тулупа, безучастно дремал. В окошке появилось белесое пятно, сделало движение и скрылось. Ванзаров перешел улицу, распахнул дверцу, ступил на подножку, от чего карета накренилась, запрыгнул внутрь и захлопнул за собой.

В сумраке поблескивали украшения бального платья, мех шубы и серьги под газовой шалью, накинутой на сложную прическу, какая требуется для торжественного вечера. Ванзаров понимал только блеск ее глаз.

– Я сбежала с официального приема, сославшись, что разболелась голова. Муж должен был остаться, я попросила карету у знакомой дамы, чтобы добраться до дома. У меня мало времени…

– Простите мою медлительность, – сказал он, проклиная себя, что потерял драгоценные мгновения.

– Как я рада вас видеть, Родион Георгиевич.

– Взаимно, Адель Ионовна, – ответил Ванзаров, не справляясь с голосом. Горло повело себя подло, сдавило и хрипело в самый неподходящий момент.

– С нашей последней встречи прошло, кажется, два месяца, Родион Георгиевич.

– Пятьдесят дней, Адель Ионовна…

Не так давно они общались по имени. Но сейчас, не сговариваясь, будто понимая друг друга и причину, по которой должны говорить так, а не иначе, они обращались, как требуют приличия при встрече замужней дамы и мужчины, стоявшего на несколько ступенек ниже ее. Эти ступеньки социальной лестницы ему не перепрыгнуть. А ей незачем спускаться.

Поощряемый темнотой, Ванзаров смотрел на чужую женщину прямо, не отводя глаз. И не мог насмотреться. В размытых чертах она казалось настолько прекрасной, невероятной, невозможной, словно таких земных женщин нет и не может быть. Она не материальное создание из плоти и крови, она выдумка сна. Приходит в мечтах и уходит, оставляя в сердце тоску.

Словно забыв о приличиях, Адель Ионовна отвечала таким взглядом, будто обмахивала ресницами его лицо. Губы ее чуть-чуть изогнулись месяцем.

– Вы изменились, – прошептала она, продолжая гладить взглядом. – Стали почти прежним.

– Благодарю, – выдавил Ванзаров. Он мял шапку так, что вот-вот потечет сок.

– У нас мало времени, – повторила она.

– Так точно, – брякнул язык, которому не сиделось спокойно.

Волшебные глаза съедали душу. Будто что-то хотели сказать, но не смели и ждали, когда он сам догадается. В карете было тихо. Они оба молчали.

Пришла странная мысль: если множество миров существует, там снова и снова случается это счастливое мучение? Или там ему и ей выпадает шанс испытать другое счастье – простое, земное, немыслимое здесь. Счастье быть вместе, счастье не ломать свою и ее жизнь безумным поступком, о котором потом оба будут жалеть. Поступком, про который занимательно читать в «Анне Карениной», но лучше не испытывать на собственной жизни. Неужели в ином мире все только чуть-чуть по-другому? Надежды нет? Одна неизбежность, сколько миров ни пройди…

Он видел ее лицо, ее глаза, но перед его внутренним взором закрутились, завертелись, побежали странные картины, в которых смешалось все: что было с ним и чего не было, и чего не могло быть, что-то из этого мира, из каких-то других миров. В картинках, сменяемых с быстротой синематографа, мелькала она и другие люди, уже погибшие и еще живые. Странные события, бывшие и небывалые. Да и прочая чепуха. Ванзаров тряхнул головой. Наваждение пропало. Чего не привидится в темноте кареты, когда смотришь в бездну глаз. А бездна смотрит на тебя.

– Верьте мне, – тихо сказала Адель Ионовна. Она сидела прямо, прислонившись к обивке кареты.

– Я вам верю, – ответил он честно.

– Вам угрожает опасность, – проговорила она, выделяя каждое слово. – Узнала только сегодня. Должна была вас упредить. Прошу простить, не могу сообщить детали. Иначе это будет предательством. Вы достаточно умны, чтобы понять, откуда опасность может вам угрожать.

– Благодарю… Благодарю сердечно…

Логике было достаточно. Ванзаров понял.

Опасность могла исходить только от шефа политической полиции, мужа Адели Ионовны. Высший сановник не может оставаться в долгу перед заурядным чиновником сыска. Не может наградить или поощрить: присутствие этого человека будет напоминать неприятную историю, которая чуть не стоила сановнику жизни. Поразмыслив, государственный муж мудро решил, что Ванзаров обманул, то есть припрятал машину страха. Которая так нужна для государственных целей. Никаких сомнений в гнусном обмане. Надо чиновника Ванзарова изобличить и выгнать с позором. А может, упечь за решетку годика на три. Чтобы не смел засматриваться на чужих жен. Или, как его превосходительству намекнули, на то, чего нет и быть не может. Возможности у Александра Ильича огромные. Он с революцией борется, а букашку Ванзарова прихлопнет играючи. Силы охранки будет достаточно.