Текст книги "Лабиринт Ванзарова"

– Слышали что-нибудь про узел Целльнера?

– Ничего, – ответил он, глядя в черные, как бездна, глаза. – Один из морских узлов?

– Но вы не можете не знать, кто такой Карл Целльнер!

Как не хватало сейчас Лебедева. Ощущать себя неучем – чувство не слишком бодрящее. Ванзаров промолчал.

– О боги Шумера и Египта! – прошептала ведьма, тряхнув рыжими локонами. – С кем приходится иметь дело… Но выбора нет… Но ведь иллюзию Целльнера[21]21
  Рисунок, создающий оптическую иллюзию: несколько горизонтальных параллельных линий кажутся под наклоном за счет того, что пересекаются часто расположенными отрезками вертикальных линий.


[Закрыть] вы знаете?

Оставалось развести руками.

– В сыске не до иллюзий, все более воров и каторжных ловим.

Его одарили взглядом, каким врач изучает славного, но безнадежного идиота.

– Что ж… Это даже лучше… Меньше будет сомнений… Новые знания лягут на чистую доску.

– «Табула раса», – не удержался Ванзаров показать, что идиотам знакомы латинские выражения. Не зря два года учился на классическом отделении университета. Надежды подавал, любимец профессоров. И кончил сыскной полицией. Ну да ладно… Брат Борис об этом достаточно высказался…

– Хоть тут просветление… Итак, вернемся к Целльнеру. Это был знаменитый немецкий ученый-естественник, физик, с рациональным мышлением и строго классическим подходом к изучению.

– Недавно умер? – уточнил Ванзаров с профессиональным интересом. Чтобы знать, с кем имеешь дело.

Рейс участливо кивнула.

– Более шестнадцати лет назад. Если точно: в 1882 году…

– Для вас большая потеря?

– Ванзаров, держите язык при себе. Иначе…

Чиновник сыска приложил палец к губам: с ведьмами не забалуешь. Все-таки хорошо, что Лебедев не видит. Замучил бы шуточками.

– В 1878 году он провел эксперимент со знаменитым спиритом Генри Слейдом, который уверял, что может выходить в другие измерения. Целльнер приготовил дощечку, на которую закрепил веревку с двух концов, запечатал воском и к воску приложил свою печать. Веревка располагалась на дощечке довольно свободно, длинный конец, который выходил за восковую печать, Целльнер держал в руке. Слейду была поставлена задача: завязать на веревке обычный двойной узел так, будто концы свободны. Начался сеанс, Слейд вошел в общение с силами и держал дощечку, Целльнер не выпускал веревку. Когда сеанс завершился, на веревке оказалось завязано четыре плотных узелка. Печати были не тронуты. Целльнер был так впечатлен, что повторял эксперимент со Слейдом и другими спиритами. Незадолго до смерти сам смог его повторить. По справедливости, такой узел должен был называться узлом Слейда, по имени того, кому первым удалось, но слава досталась Целльнеру.

Ванзаров не стал дразнить ведьму доводами, что фокусники и шпаги глотают, и женщин распиливают. Не говоря уже о появлении кроликов из шляпы.

– Не вижу ничего серьезного, – осторожно ответил он.

Ему ответили улыбкой жалости.

– Вы не поняли, как Слейду удалось сделать то, что сделать невозможно?

– К сожалению, – опять не с лучшей стороны показал себя Ванзаров. Доводы оставил при себе.

– Вам простительно, – успокоила Рейс. – Дело в том, что Слейд смог выйти в иное, четвертое измерение. Это измерение наполнено живыми сущностями, которые могут передать человеку способности делать все, что невозможно нам, в нашем трехмерном мире. Завязать узлы на закрепленной веревке – это милый пустяк. Для них, вероятно, нет ничего невозможного. Если преодолеть барьер, который отделяет наш мир от них, можно получить… Не важно… На основании опытов Целльнер создал теорию четвертого измерения, математически обосновал его существование, напечатал об этом книгу. Ему не поверили, сочли сумасшедшим, выставили свихнувшимся стариком. Он не вынес позора и умер. Многие считают, что на самом деле Целльнер инсценировал свою смерть, а сам ушел в четвертое измерение. И не без оснований. После него повторить опыт мало кому удавалось. Сам Слейд хранил молчание и больше не пытался выйти в четвертое измерение… Почему, спросите вы? Да потому, что он боялся встретить там Целльнера! Открыть четвертое измерение и проникнуть в него стало мечтой многих…

Нельзя сомневаться, что Рейс истово верила в то, что рассказывала. Следовало казаться туповатым полицейским.

– Мадемуазель Рейс…

– Зовите меня Гортензия, – последовал приказ.

Попробуй поспорить с ведьмой. Ванзаров не стал пытаться.

– Гортензия… История, безусловно, занимательная. Прошу простить, не вижу ничего ужасного. Допустим, кто-то захотел войти в четвертое измерение, имел при себе дощечку со шнурком. Кстати, верните мне ее… Благодарю… Дощечка нужна, чтобы проверить: там ли оказался, где надо, или пока еще в нашем скучном мире. Узла на дощечке нет, значит, выход не удался. Что опасного?

– Человек, у которого вы нашли дощечку Целльнера, мертв… Магическое зеркало, что он использовал, разбито. Пусть вас не успокаивает, что на веревке нет узелка. Это говорит совсем об ином: ваш глупец, когда увидел, какие двери раскрыл, куда попал, так испугался, что забыл про узлы…

Она выхватила у него и помахала перед носом уликой. Ванзаров осторожно вернул дощечку из женских пальцев.

– Допустим, эксперимент не удался, слабый медиум погиб по собственной неосторожности, – проговорил Ванзаров, невольно представляя петлю на шее Морозова. – Допустим, он разбил зеркало от усердия…

– Ванзаров! – яростно прошептала Рейс. – Да когда же вы поймете: все здесь имеет иной смысл! Адепт, возможно, вышел в четвертое измерение, но погиб совсем по иной причине. Оттуда вышло нечто, некая сущность и осталась здесь, в нашем измерении.

– Неужели сам Целльнер?

– Молчите! Его смерть была платой за переход, а разбитое зеркало – выброшенный ключ от двери… Забудьте, что я говорила про мистические сущности… Все значительно хуже. Среди нас находится существо, о котором мы не имеем ни малейшего представления… У него нет ни жалости, ни пощады, потому что в том мире этого не существует… Оно может делать все, что захочет… Его невозможно поймать и прогнать вон… Это катастрофа… Только не рассказывайте Прибыткову, он с ума сойдет, чего доброго, напечатает в журнале… Тогда сойдут с ума многие…

Она была так убедительна, что Ванзарову потребовалось усилие, чтобы, смахнув морок, вернуться в границы разума и логики. Не зря рыжих жгли, было за что.

– Благодарю, очень помогли, – сказал он, пряча дощечку Целльнера в пальто.

Рукав его сжали цепкие сильные пальцы.

– Ванзаров, мне надо побывать там. Увидеть это место своими глазами. Быть может, тогда я попытаюсь спасти наш никчемный мир…

Рыжие пряди касались его плеча. Психологика утверждала: благородные мотивы, о которых заявляют слишком громко, слишком часто скрывают личную выгоду. Например, когда человек оправдывает крупную подлость речами о спасении человечества. Нежные касания женских волос Ванзарова не тронули. Он отступил. Всего лишь на шаг.

– Прошу простить, категорически невозможно.

Рейс мотнула головой, будто рыжее пламя пронеслось.

– Вы об это пожалеете… Пожалеете о своем упрямстве… Вы вернетесь ко мне, когда случатся новые трагедии… Но будет поздно… Мы все погибнем…

Она развернулась и с гордой спиной покинула зал. Все же журнал «Ребус» – место необычное. Притягивает, как магнит, всякие странности.

20

Удивить Августа Адамовича было почти невозможно. Трудясь в Обуховской больнице, насмотрелся всякого. Народ, попадавший сюда, проявлял недюжинную фантазию. То ведро водки на спор выпьет, то коня на скаку остановит. Выдумка, как ловчее попасть из этого мира в иной, была неисчерпаема. Доктор Миллер перестал изумляться тому, что можно натворить с собой при помощи таких безобидных предметов, как стакан или скалка. К нынешним праздникам он превратился в неудивляемую скалу.

Он не удивился, когда из морга вышел мертвец и оказался обычным сумасшедшим. Не удивился, когда к вечеру в приемный покой пожаловал чиновник сыска в сопровождении пристава 2-го участка Александро-Невской части. И даже не слишком удивился, что сыщик, прилично одетый, выглядел как пациент их больницы, попавший под лошадь или сунувший голову в мельничное колесо (а такое бывало). Доктор не стал спорить, когда от него потребовали показать тело, доставленное вчера поздно ночью. Вызвав санитаров, которые могли пригодиться, когда имеешь дело с трупами, Август Адамович проводил гостей куда следовало.

Зато штабс-капитан Спринчан удивился немало. Получив вызов прибыть в Обуховскую, он не мог взять в толк, чего от него понадобилось сыску. Только подпись на депеше заставила приехать в назначенный час на набережную реки Фонтанки, дом 110. Лично с Ванзаровым он не был знаком, но наслышан немало.

С первого взгляда чиновник сыска вызвал настороженность, если не сказать опасение. Опыт говорил Павлу Ивановичу, что с этим типом ухо надо держать востро: взгляд неприятный, пронизывающий, смотрит так, будто видит душу до печенки. Не говоря уже о заживших шрамах. Медвежье рукопожатие чиновника сыска усилило опасения: хватка волчья, вцепится – не отпустит. Все это пристав перемалывал в своей голове, а внешне старался держаться любезно. Только выразил сомнения: зачем осматривать неизвестную, найденную на Обводном канале. И так ясно: по пьянству свалилась и замерзла насмерть.

– Как нашли тело? – спросил Ванзаров, пока они шли по двору больницы за доктором и санитарами.

– Случайно. Двое фабричных возвращались из трактира, товарищ споткнулся, повалился вниз, другой полез его вытаскивать. Вместо приятеля вытащил тело женщины. В темноте перепутал. Заорал во все горло, поблизости городовой оказался. Происшествие имело положительный смысл: от страха фабричные так протрезвели, что долго пить не смогут…

– Место, где ее нашли, осмотрели? – Ванзаров не заметил милой шутки.

– Никак нет, – неохотно признался Спринчан. – Мой помощник выезжал.

Что означало: пристав счел дело столь обыденным, что поленился покидать теплый участок, чтобы составить протокол.

– Как описал ваш помощник место обнаружения?

Направление разговора все менее нравилось штабс-капитану: и чего сыскной прицепился? Что ему надо?

– Собственно, тело было поднято наверх, находилось на дороге там, где фабричный выронил, когда разглядел, что вместо дружка вытащил из снега, – ответил пристав.

– Снег, где лежало тело, осмотрели?

– Темно было, – оправдался Спринчан за своего помощника.

Хотя в чем оправдываться? Если каждого пьяницу, что в сугробе замерзает, так обхаживать, службу нести некогда. Участок – рабочая окраина, народ пьет и гибнет, что тут поделать. Тоска жизни.

– Что отметил ваш помощник?

Простой вопрос прозвучал как обвинение прокурора. Приставу окончательно разонравился хваленый сыщик. Исключительно неприятный тип.

– Ничего особенного… Разве только лицо ее было наглухо замотано платком.

– То есть голова была обмотана платком? – будто не разобрав, спросил Ванзаров.

– Никак нет, именно лицо замотано наглухо.

– Как, по-вашему, женщина могла идти ночью с завязанным лицом?

Мысль была столь простой, что пристав удивился, как проглядел. Читал протокол и упустил. Вроде бы мелочь. Однако…

– Пьяная была, замоталась как попало, шла наобум, пока не свалилась…

Ванзаров не стал загонять штабс-капитана в угол.

Доктор Миллер гостеприимно распахнул дверь морга для полицейских. Санитар Ергушин отпер мертвецкую. Август Адамович был любезен и включил электрическую лампочку, что висела над прозекторским столом в простом жестяном рефлекторе. Он указал на тело, помещенное на среднюю полку деревянного стеллажа.

– Извольте, ваша подопечная, господа…

Ванзаров подошел к стеллажу и стал рассматривать. Спринчан не понимал, что он там собирается обнаружить, но держался рядом. Тело видел впервые. Ничего особенного, обычная жительница их участка…

– Кто снял платок с лица? – спросил Ванзаров, голову не повернув. Концами платка была подвязана челюсть замерзшей.

Пристав точно не знал.

– Помощник распорядился, – ответил он, чтобы не уронить честь участка. – Как же иначе? Надо было лицо осмотреть.

Спринчан хотел добавить, что у них заведено проверять найденных по спискам пропавших и беглых, но тут Ванзаров распорядился перенести тело на стол. Доктор Миллер спорить не стал, пусть полицейские развлекаются, кивнул санитарам. Ергушин с Печенкиным перетащили холодное тело под свет двадцатисвечовой лампочки.

Ванзаров откинул край старенькой тужурки. Открылась простая блузка из серой бумазейной ткани. В электрическом свете виднелось бурое пятно, пропитавшее материю на левом боку. Ванзаров указал пальцем на верхний изгиб пятна.

– Видите?

Штабс-капитан заметил тонкий разрез на ткани. И счел за лучшее промолчать.

– Обратите внимание на воротник блузки.

– Обычный кружевной воротничок, – ответил пристав. – Дешевый.

– Чистый, накрахмаленный, оторван у левого плеча. О чем это говорит?

– Порвала, наверное…

Ванзаров наградил таким взглядом, что Спринчан ощутил себя болваном. Чувство не из приятных.

– Доктор, прошу разрезать блузку.

– Вскрытие изволите делать, господин полицейский? – спросил Август Адамович, будто такое случалось регулярно у них в мертвецкой.

– Только внешний осмотр.

Миллер кивнул Ергушину, санитар достал ножницы, что хранились с другими инструментами в железном ящике. Доктор одним движением распорол блузку посередине, предоставив полицейскому полную свободу действий. Ванзаров откинул левую половину. Раскрылся холмик женской груди. И тут Спринчан увидел у нее под ребром тонкую почерневшую полоску с засохшей кровью.

– Что скажете, пристав?

Что тут сказать: проморгали. Однако происшествие не сильно меняется: пьяная не сама замерзла, зарезали ее ударом ножа. Придется дело открывать.

– Проглядел помощник, молодой, не такой опытный, как вы, господин Ванзаров.

– По ширине разреза нож определить можете?

Да что же такое, совсем замучил. Пристава бросило в жар.

– Что-то узкое, – попытался он угадать.

– Это финка… Скорее всего… Доктор, прошу перевернуть тело.

Наблюдая за ловкостью сыщика, Миллер забыл про иронию. Санитары переложили тело на живот и стянули старенький полушубок. Ванзаров указал приставу на разодранные локти.

– Как полагаете, при падении разодрала? – спросил он.

За неимением мыслей Спринчан полностью согласился. Он ощущал себя как нерадивый ученик перед учителем, который спрашивает заданный урок. А он не выучил.

– Доктор, будьте добры осмотреть затылок жертвы.

Миллер послушно наклонился.

– Я правильно понимаю, что вот эти следы содранной кожи жертва получила после смерти? – продолжил Ванзаров.

Август Адамович согласился: крови нет, несчастную ударили головой мертвой.

– Пристав, увидели все, что желали? Для протокола достаточно?

Спринчан желал бы совсем не видеть, но вынужден был опять согласиться. Просто нечем возразить. Ванзаров поблагодарил доктора и вывел штабс-капитана из больницы. На набережной Фонтанки гулял ветер, но приставу было жарко.

– Павел Иванович, что можете сказать о жертве?

Пристав глубоко вдохнул морозный воздух.

– Что сказать, из простых, наверно, на фабрике работает… Может, замужем… Может, дети… С горя пьет… На нож напоролась, ограбить хотели… Погибла за копейки…

Ванзаров согласно кивнул.

– Благодарю. Где именно ее нашли?

– На углу Лиговской улицы и канала.

– Кажется, это место глухое, домов близко нет?

– Да, там пустыри. А что такое?

– Позволю небольшие уточнения к вашим выводам, – сказал Ванзаров, глядя на лед реки. – Эта женщина хорошо образованна, следит за собой, но живет в бедности, еле сводит концы с концами, заложила обручальное кольцо. Сама ведет домашнее хозяйство, она замужем, но детей нет… На нож не напоролась, это мастерский удар прямо в сердце… Перед этим ей угрожали, она не сопротивлялась. Очень сильно испугалась. Следы заметны у нее на юбке… Ее схватили за воротник, который оторвался в руке убийцы: что-то требовали, она не согласилась. Тогда ее прирезали. Убили не на улице, а в помещении. Привезли на пролетке. Убийца сбежал. Извозчик обнаружил мертвое тело, не захотел связываться с полицией, сбросил с обрыва в снег.

Пристав сохранил самообладание. Насколько смог.

– Откуда узнали? – только спросил он.

– Все факты на теле. Кончики пальцев у нее в мелких заживших порезах, как у кухарки. При этом волосы ухожены, она сама сделала себе прическу. Кожа хорошая, без следов регулярного употребления алкоголя. Она бедна, вы правы, судя по ботиночкам, юбке и блузке: одежда старая, много раз стиранная, заношенная, но опрятная, воротничок накрахмален. Женщина следит за собой. На пальце след от обручального кольца, которое многие годы не снимала, но вынужденно отдала в заклад. Значит, семья в трудной ситуации. Отсутствие детей видно по груди: она никогда не кормила младенца.

– Как определили, что ее зарезали в помещении?

– На блузке широкое пятно крови. На морозе этого бы не произошло. При этом удар ножом был нанесен по блузке. На улице нож порезал бы полушубок.

Штабс-капитану оставалось только согласиться.

– Но как определили, что убийца привез ее на пролетке? Зачем?

– Зачем? – повторил Ванзаров, раздумывая. – Чтобы увезти как можно дальше от места преступления… Остальное понятно.

– Простите, но не мне.

– Надо найти простые ответы на вопросы: почему ее лицо было замотано платком? Почему на затылке остались следы, будто ее уже мертвой били головой обо что-то твердое? Почему подраны локти на полушубке?

– У меня нет ответов, – признался Спринчан.

– Логичный вывод: извозчик обнаружил, что пассажирка мертва, дернул ее за ноги, она ударилась затылком и локтями о край пролетки и подножку. Извозчик из суеверия замотал ей лицо платком, как саваном, и сбросил в снег… Если бы она приехала на санях, следов на затылке и полушубке бы не осталось. Тут нужна высота пролетки. Чтобы найти убийцу, ищите извозчика, который вез парочку вчера поздно вечером… Когда сворачивал на Обводный, кто-то из постовых мог заметить…

Задача из разряда невыполнимых: сколько пролеток пробегает мимо городовых? Кто ее мог заметить? Разве только извозчика поискать…

– Хотя постойте… Не совсем точно, – сказал Ванзаров, глядя в глаза пристава так, что тому захотелось зажмуриться. – Ну конечно… Не было никакой парочки. Она ехала одна уже мертвая. Убийца запихнул ее в пролетку, якобы дама устала, приказал отвезти. Извозчик повез… Дальнейшее известно.

Пристав убедился: слухи о Ванзарове – совсем не полицейские побасенки.

– Как вы это делаете? – не скрывая уважения, спросил он.

– Всего лишь логика поступков людей, – ответил Ванзаров, чтобы не выдать психологику. – Извозчика с одинокой дамой городовому запомнить проще.

– Опрошу лично.

– Благодарю. Вызовите фотографа из полицейского резерва, пусть сделает снимок лица. Фотографию пришлите мне.

– Так точно, не сомневайтесь.

– Ближайшие дни следите за сообщениями о пропавших. Если будет женщина, похожая по описанию и возрасту, сразу вызывайте родственников. Крайне необходимо установить ее личность. Тогда убийцу установите.

Спринчан колебался, но все-таки решился:

– Господин Ванзаров, могу рассчитывать на ваши советы в этом деле?

Чиновник сыска протянул руку. Медвежье рукопожатие пристав с честью вытерпел. Чем мог гордиться.

– Все необходимые сведения у вас имеются, Павел Иванович. Моя помощь не требуется. Дальше дело сами расследуете. Как поймаете убийцу, дайте знать. Приеду задать один вопрос.

– Зачем зарезал?

– Почему увез с места преступления.

21

Расставаться с Корпием Обух не желал. Но понимал, какой силе противостоять придется. Тут в лоб не справиться, безо лба останешься. Надо ловкостью и хитростью. Чего у воровского старшины имелось вдоволь. Управлял племенем нищих и воров он не столько силой, сколько умом. Умея поставить себя так, чтобы слова его боялись как закона. Не того, что в Уложении о наказаниях во многих томах прописан, – кто его боится, – а закона настоящего, неписанного, нерушимого. Закона воровского.

Обух не стал мудрствовать: узнает, куда отвезут Корпия, где его держать будут. Выждет недельку, а то и две, между тем присматривая за домом неусыпно. А после, когда на него и подумать будет нельзя, выкрадет Корпия и спрячет так, что никто не найдет. Дальше видно будет. Может, на тут силу у него ответ найдется. Ножичков хватает. Обмозговав, Обух остался доволен задумкой. Призвав самых толковых из своих людей, Мишку Угла и Петьку Карася, дал им наказ: взять сани, одному сесть за кучера, другому одеться пассажиром, прилично, но незаметно, чтобы в глаза не бросался. Дальше проследить, куда Корпия увезут.

Предусмотрительность Обуха зашла так далеко, что его соглядатаи сидели на морозе часа за два до того, как должна была объявиться бойкая девица. Ничего, они мужики привычные. Расчет оправдался: когда пробило семь, в лавку старьевщика вошла барышня. Нынче выглядела роскошной дамой: шубка куничья, на голове шапка-боярка камчатского бобра с перышком, закрепленным золотой брошкой. Волосы черные, как крыло ворона, колечками уложены. Знатная аристократка, не иначе. Обух заметил, что руки из муфты она не вынимает, знать, держит браунинг наготове. Тоже не доверяет. И правильно делает.

– А, Сарочка, – сказал он любезно. – Уж мы заждались. Все исполнено. Корпий помыт, одет, обут. Вас заждались.

На куче тряпья сидел мужчина, одетый в дорогое пальто с меховым воротником, новенькие брюки, лаковые ботинки. На голове у него была нахлобучена шапка с завязанными ушами. Голову он склонил, будто спал. Рядом с ним держался мужик, рука которого болталась на перевязи. Корпий успел вынуть пулю, наложил повязку. Мужик с такой ненавистью смотрел на красотку, что та ему подмигнула.

– Не скрипи зубками, красавчик, протрешь до дыр.

Мужик недобро заурчал, Обух его угомонил.

– Забирай, милая, товар. Не ровен час, передумаем. Самим такое добро нужно.

Из шубки она вытянула светло-серую тряпицу, что оказалась башлыком, нацепила капюшон на шапку Корпия и туго замотала концы. Так, что остались видны глаза и лоб. Подхватив под локоть, девица заставила Корпия встать и потянула за собой. Муфта скрывала другую руку. Воровской старшина невольно подумал: такая стрельнет и не спросит, как зовут. Лихая, ему бы такая сгодилась.

Он вышел проводить. Рядом с Никольскими рядами стояло чудо, в здешних краях невиданное: тройка в яблоках с лихачом на козлах. Девица толчком повалила Корпия в сани и накрыла медвежьей шкурой, под которой он вконец затерялся. Сама уселась рядом, показав красные сапожки. И одарила Обуха улыбкой.

– Ну, прощайте, люди добрые. Не поминайте лихом… Пошел, милый!

Лихач свистнул звонко, щелкнул кнутом. Тройка взяла с места так резво, что Обуха окатило облаком льда и снега. Миг – и она уже вдалеке улицы. Сани с Мишкой Углом и Петькой Карасем еле успели развернуться в погоню.

Лихач мчал с ветерком и гиканьем. Тройка проскочила Садовую улицу, вылетела на Невский проспект, помчалась к Дворцовой площади, по ледяному мосту выскочила на Петербургскую сторону и понеслась по Каменноостровскому проспекту. Пока не въехала на Крестовский остров. Здесь пошла шагом на узких улочках, засыпанных снегом, и встала у деревянной дачи, в которой светилось одинокое окно.

Мишка с Петькой загнали лошадку, но успели. Держались за кустами в отдалении.

– Назад вертаем? – спросил Мишка. От езды и ветра лицо его превратилось в ледышку.

– Погодь, – ответил Петька, более сообразительный. Ему было тепло и весело мчаться в санях как чистому господину. Вот какая бывает жизнь хорошая. – Обух как велел: убедиться, чтоб ошибки не вышло. Краля ушлая, может провести.

– Да что, она его перепрячет? – не соглашался Мишка, которому хотелось в тепло.

– Замолкни. Ждем, – Петька поудобнее уселся в санях.

Прошло с полчаса. Мишка вконец окоченел, собрался стегануть лошадку. Но тут в дверях дачи показался Корпий. Придержав дверь, пропустил девицу. Затем как галантный кавалер взял под руку и повел. Причем вел беседу такую приятную, что барышня хохотала, только слов не разобрать. Мишка с Петькой глазам не поверили: Корпий, всегда молчаливый, сжавшийся воробушком, преобразился сказочно. Будто другой человек: и держится, и говорит как бойкий ухажер. От него и слов-то почти не слыхали. А тут…

– Он ли? – оборотившись, спросил Мишка.

Сомнения одолевали Петьку.

– Он, башлык снял… Дай маленько в сторонку, вишь, щас тронутся.

И правда, Корпий подвел даму к саням, помог сесть, накинул покрывало, обежал сани, сел с другого бока и крикнул: «Трогай!»

Тройка пролетела мимо затаившихся в темноте. Мишка с Петькой кинулись в погоню.

Сани остановились на Невском у Малой Садовой улицы, где самые роскошные магазины столицы. Корпий помог даме вылезти из саней. И отправились они прогуливаться, вставали около витрин, рассматривали, обсуждали, смеялись. Петька следовал за ними тенью. И не мог поверить, что это их Корпий. Будто подменили человека. А может, вправду провела стерва: догадалась о слежке, заготовила на даче двойника, отвлекла фальшивкой, а сообщник увез настоящего Корпия туда, где не сыщешь. И поминай как звали… От такой мысли Петьке стало нехорошо. Представил, что с ним сделает Обух, если их провели, как щенков. Отгоняя страшные картины, вор старательно исполнял роль филера.

Дойдя до Полицейского моста, парочка развернулась. Петька сделал вид, что изучает витрину, пропустил их, двинулся следом. Корпий вел себя бодро. Что-то обсуждая с дамой, махал руками и смеялся во все горло так, что на него оборачивались. Они подошли к тройке. Петька увидел, как девица привстала на цыпочки и что-то стала нашептывать кавалеру на ушко. Корпий слушал. Вдруг плечи его опустились, он поник, сгорбился и чуть не повалился мешком. Девица удержала его, опустила в сани. Прикрыла с головой меховой накидкой, уселась и приказала трогать.

Успев добежать, Петька запрыгнул в сани.

– Не упусти, – запыхавшись, приказал он Мишке.

Однако тройка не спешила. Лихач вел шагом по Садовой. Пока не добрался до Никольских рядов, развернулся и встал там, откуда отправился. Девица привстала на санях и помахала стоявшим невдалеке саням.

– Господа воры! – звонко крикнула она на всю пустую Садовую. – Забирайте вашего красавца. Я передумала. Пусть у вас пока поживет.

С этими словами она приподняла мужскую фигуру и вытолкнула. Тело упало ничком на утоптанный снег. Девица засмеялась, прыгнула в меха и подушки и крикнула лихачу, чтобы не жалел коней.

Тройка унеслась.

Мишка с Петькой сидели как оглушенные. Наверняка обманула мерзавка, увела от них Корпия. Обух – не присяжные, за такое не помилует. Хоть в бега подавайся.

22

Заезжать в гости на чай с пряниками Ванзаров не собирался. Не потому, что мучили «тяжкие воспоминания». Воспоминания были засунуты в архив памяти в раздел «Полезный опыт» и там хранились на всякий случай. Возвращаться в больницу, где над ним чуть не поставили научный опыт, не имело практического смысла. Сразу после октябрьских событий Ванзаров допросил всех, кто имелся в наличии. Были оставлены самые строгие инструкции. Если бы появилась крохотная весточка от пропавшего доктора Охчинского, ему бы сообщили.

Однако нынешним вечером Ванзаров оказался не так далеко, чтобы не посетить милейшее заведение. Да и новый повод имелся. Он нашел извозчика и назвал адрес.

В западной окраине Петербурга слияние рек Пряжки и Мойки образовывали почти натуральный квадрат. Удобное место было использовано с толком: на нем возвели больницу для умалишенных во имя Святителя Николая Чудотворца. Громадное четырехэтажное здание по форме напоминало букву Н, у которой сильно вытянули перекладину. Так сильно, что буква напоминала больничную койку. Это если рассматривать чертеж здания. А с другого берега Мойки больница выглядела настоящей Бастилией психиатрии, крепостью, огражденной мощным забором в два человеческих роста. Чтобы несчастный, попавший сюда, обратно не сбежал от заботы врачей.

Подъехав к главному входу, Ванзаров не испытал ни злости, ни мстительности, ни страха. Расплатился с извозчиком, прошел мимо сторожа, дремавшего в обширном тулупе. Он помнил, где находилось дежурное отделение.

Вежливо постучав и услышав разрешение войти, Ванзаров распахнул белую дверь. Он не рассчитывал произвести эффект или вогнать в икоту доктора. Однако нечто похожее случилось само собой. Доктор Успенский выпучил глаза, будто увидел призрака, резко привстал, поправил галстук, провел ладонью по затылку и, наконец, овладел собой.

– Господин Ванзаров, раз вас видеть, – проговорил он, хотя улыбка мученика выдавала его.

– Добрый вечер, Сергей Николаевич, – Ванзаров снял шапку, показывая суровые украшения. Чем привлек интерес доктора.

Забыв робость, Успенский заметил последствия научного эксперимента.

– Чудесно, чудесно, – приговаривал он, разглядывая шрамы. – Все зажило, и волосы отросли… Прошу простить… Прошу садиться… Приказать чаю или кофе?

От больничных угощений Ванзаров отказался. Повесив пальто на вешалку, он присел на вращающийся табурет, на котором пациенты вертятся в лапах психиатрии.

– Прошу простить за беспорядок, – учтиво сказал Успенский, указывая на кипу папок на столе. – Наш главный врач, Оттон Антонович Чечотт, заболел, так я и его замещаю, и дежурю. Праздники у нас трудное время… Чем могу быть вам полезен?

Ванзаров спросил: не появлялось ли новых сведений о докторе Охчинском? Быть может, случайных и малозначимых.

Сергей Николаевич горел желанием помочь, даже румянец выступил. Но ничего кроме сокрушенного покачивания головой, предложить не смог.

– К величайшему сожалению… Никаких новостей… Помню ваши наставления… Врачи и санитары получили самые строгие инструкции на этот счет… Сам лично наведывался к супруге нашего дорогого пропавшего Константина Владимировича… Она сильная женщина, не теряет надежду, но уже надела траурное платье… Все-таки столько времени прошло… Ее положению не позавидуешь: жалованье мужа не выплачивается из-за его отсутствия на службе, но нет и пенсии по причине потери кормильца, так как официально он не числится умершим. А у нее двое детей, средства остались самые незначительные… Доктора собрали, сколько могли, с наших премиальных… Выразили посильную помощь и передали слова горячей поддержки…

– Сергей Николаевич, прошу вас еще раз вспомнить вечер накануне исчезновения доктора Охчинского, – сказал Ванзаров так, будто чужое горе его не касалось.

У супруги Охчинского он побывал дважды, застал женщину в глубочайшем горе и страхе, чем кормить детей, расспросил и незаметно оставил несколько красных ассигнаций: все, что у него оставалось от жалованья. Ванзаров считал, что помогать надо втайне.

Успенский только плечами пожал.

– Ничего особенного… Как обычно, мы собрались своим врачебным кругом обсудить текущее состояние больных, как это у нас заведено… Константин Владимирович рассказал о своих пациентах… Слушал доклады других… Потом ушел первым.

– Прошу пояснить: что значит ушел первым?