Текст книги "Борьба генерала Корнилова"

Антон Деникин
Борьба генерала Корнилова

Фронтовой дневник (новое оформление)

Печатается в сокращении

© В.Г. Черкасов-Георгиевский, предисловие, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Ледяной поход генерала Л.Г. Корнилова

«Борьба генерала Корнилова» – второй том мемуарной эпопеи генерала А.И. Деникина «Очерки Русской Смуты», в котором он рассказывает о деятельности выдающегося полководца генерала Л.Г. Корнилова во время февральского, октябрьского переворотов, создания Белой армии 1917–18 годов в России. Это наиболее полное аналитическое, публицистическое произведение на данную тему, так как его написал ближайший соратник генерала Корнилова. Деникин и Корнилов по характерам, нравам – словно близнецы. Сходство их было вплоть до того, что Деникин командовал «Железной дивизией», а Корнилов, словно копируя, сделал свою дивизию в боях Первой мировой войны «Стальной».

Различались эти два полководца лишь внешне… Склонный к полноте белолицый Деникин, покуривающий отменные сигары, нередко выглядел барином… Корнилов был приземист, худ, кривоног, но крепок как все жилистые люди. На узкоглазом, калмыцкого кроя, коричневатого оттенка лице были жидкие бородка и усы, но нервные пальцы маленьких рук были аристократично длинны, голос – с резкими, повелительными интонациями, хотя говорил негладко. В его хмурой, подавшейся плечами вперед фигуре была необыкновенная сила. Корниловскую харизму мгновенно чувствовали, перед ним стушевывались и самые неробкие.

Сходство этих генералов было и в их простом происхождении. Деникин – сын офицера, вышедшего из крепостных крестьян, Корнилов был из рядовых казаков. Лавр Георгиевич Корнилов родился 18 (30) августа 1870 года в Усть-Каменогорске, который ныне в Казахстане, в семье потомственного казака, какой служил переводчиком хорунжим 7-го Сибирского казачьего полка, а потом письмоводителем полиции в чине коллежского асессора. Мать будущего генерала Прасковья Ильинична Хлыновская – тоже казачка, один из ее предков, сосланный поляк, женился на алтайской калмычке. Это объясняет монгольские черты во внешности генерала Корнилова.

Тринадцатилетним Лавр был зачислен в Сибирский кадетский корпус в Омске, за успехи в учёбе ему присвоили чин вице-фельдфебеля. Затем поступил в Михайловское артиллерийское училище в Петербурге, где стал унтер-офицером юнкерского подразделения. Подпоручик Корнилов начал службу в Туркестанской артиллерийской бригаде. В 1895 году поступил в Академию Генерального штаба и досрочно ее окончил, получил за успешность чин капитана.

В Туркестане начинается разведывательная деятельность штаб-офицера Л. Корнилова. Восточная внешность и прекрасное знание тюркских языков помогали ему в этом. Переодевшись туркменом, Корнилов обследовал окрестности британской крепости в Афганистане. Побывал с экспедицией в Кашгарии. Отряд разведчиков во главе с капитаном Корниловым предпринял поход по Восточной Персии. В Белуджистане Корнилов разведывал британские позиции.

На Русско-японской войне Корнилов был начальником штаба 1-й стрелковой бригады. Служба Лавра Георгиевича была отмечена многими наградами, в их числе орден Святого Георгия 4-й степени и Георгиевское оружие, он был произведён в «чин полковника за боевые отличия».

Вскоре раскрылись таланты Л.Г. Корнилова и как дипломата. В 1907–1911 годах он служил военным атташе в Китае. В феврале – июне 1911 года Корнилов командовал 8-м пехотным Эстляндским полком, потом – отрядом в Заамурском округе отдельного корпуса пограничной стражи, бригадой в составе 9-й Сибирской стрелковой дивизии. В декабре 1911 года 41-летний Лавр Корнилов получил чин генерал-майора.

На Великой войне 19 августа 1914 года Корнилова назначили командиром 48-й пехотной дивизии, вошедшей в историю как «Стальная дивизия». Она была в составе корпуса 8-й армии генерала А.А. Брусилова, который писал:

«Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперёд очертя голову».

В апреле 1915 года дивизия Корнилова, прикрывавшая отступление русских войск, отбивалась от превосходящего ее силами противника. Генерал возглавил один из батальонов в контратаке, получил ранения в руку и ногу, а после штыкового боя попал в плен к австро-венграм. В июле 1916 года Корнилов бежал из лагеря под Веной, на 1-й мировой войне он был единственным из генералов бежавшим из плена.

В сентябре 1916 года Л.Г. Корнилова поставили командиром XXV армейского корпуса Особой армии. В начале 1917 года генерал Корнилов стал командующим войсками Петроградского военного округа, а принимал командование уже после свержения монархии, в начале марта.

Л.Г. Корнилов был республиканским генералом. Он смотрел на государя и государыню Российской империи не как на священных особ, а как на верховного правителя государства и его супругу, которым подобает оказывать соответствующие честь и повиновение, но не более того. Поэтому Корнилов по приказу Временного правительства произвел арест царицы и ее детей. Он наградил Георгиевским крестом унтер-офицера Волынского полка Кирпичникова за то, что тот 27 февраля 1917 выстрелом в спину убил начальника учебной команды Волынского полка штабс-капитана Лашкевича. А ведь этот инцидент стал началом солдатского бунта в Волынском полку.

Позже февралист Корнилов бескомпромиссно выскажет свою политическую позицию. Как написал А.И. Деникин, когда в июне 1917 года ввиду катастрофического развала армии к Корнилову обратились с предложением сделать переворот и восстановить монархию, он заявил, что «ни на какую авантюру с Романовыми не пойдет». Л.Г. Корнилов в августе 1917 года скажет вполне откровенно:

«Я заявлял, что всегда буду стоять за то, что судьбу России должно решать Учредительное собрание, которое лишь одно может выразить державную волю русского народа. Я заявлял, что никогда не буду поддерживать ни одной политической комбинации, которая имеет целью восстановление Дома Романовых, считал, что эта династия в лице её последних представителей сыграла роковую роль в жизни страны».

В конце апреля 1917 года генерал Корнилов отказывается от должности командующего войсками Петроградского округа, «не считая возможным для себя быть невольным свидетелем и участником разрушения армии… Советом рабочих и солдатских депутатов».

В связи с подготовкой летнего наступления генерала переводят на Юго-Западный фронт командующим 8-й армией. Корнилов поднимает вопрос об уничтожении солдатских комитетов и запрещении политической агитации в армии. Он создает 1-й Ударный отряд из добровольцев (первая добровольческая часть в русской армии), который затем переформирует в Корниловский ударный полк. Его знаки отличия дополнили буквой «К» на погонах – по фамилии шефа полка и нарукавной эмблемой с надписью «Корниловцы».

После назначения Корнилова командующим Юго-Западным фронтом по его требованию восстановили смертную казнь. Стали расстреливать дезертиров, мародеров. В районе военных действий запретили митинги, разгоняя их оружием.

19 июля 1917 года генерал от инфантерии Лавр Корнилов назначен новым Верховным главнокомандующим русской армией, сменив на этом посту симпатизировавшего революционерам генерала А.А. Брусилова. Чтобы восстановить дисциплину в армии и правопорядок в стране для доведения войны до победы, Корнилов договорился с правительственными представителями в Ставке, получившими одобрение Керенского двинуть надежные войска на Петроград. Там Совет, почти перешедший под влияние большевиков, мог начать вооруженное восстание.

В поддержку идеям корниловского выступления 12 августа прошло в Москве Государственное совещание, где активно высказывались кадетские лидеры. Корнилов заявил требование «ликвидации анархии в стране». Официально 3-й кавалерийский корпус генерала А.М. Крымова был направлен в столицу Временным правительством, чтобы окончательно (после подавления июльского мятежа) покончить с большевиками и взять под контроль ситуацию в столице.

Эту задачу генерал Корнилов собирался выполнять совместно с правительством, всецело рассчитывал на поддержку министра-председателя Керенского. Введение военного положения в Петрограде и окрестностях было согласовано с правительством на переговорах генерала Корнилова с управляющим военным министерством Б.В. Савинковым в Ставке 24 августа.

В самый последний момент Керенский решил, что из-за корниловского энтузиазма утратит свое положение «вождя». Он предпочел обвинить генерала Корнилова в измене с якобы требованием того о передаче ему «всей полноты гражданской и военной власти». Керенский 27 августа 1917 года объявил генерала «мятежником», тайно подготовлявшим свержение «законной власти». Корнилов 28 августа (10 сентября) отказал Керенскому в отзыве крымовского корпуса, идущего на Петроград. Он выступил с воззванием к народу поддержать его повстанчество.

29 августа Керенский издал указ об отчислении от должностей и предании суду «за мятеж» генерала Корнилова и его старших сподвижников.

Генерал М.В. Алексеев становится начальником штаба при главнокомандующем Керенском. Чтобы спасти корниловцев, Алексеев арестовывает генерала Корнилова и его соратников в Ставке 1 (14) сентября. Отправляет их в тюрьму города Быхова, где обеспечивает для заключённых безопасность.

19 ноября (2 декабря) 1917 года главковерх российской армии генерал Н.Н. Духонин освободил всех участников корниловского путча. 6 (19) декабря Корнилов прибыл в Новочеркасск. Разными путями и другие «быховские узники» добрались на Дон, где приступили к формированию Добровольческой армии для борьбы с большевиками.

Генерал Корнилов стал соорганизатором Белой Добровольческой армии. После его переговоров с генералом Алексеевым и приехавшими на Дон представителями московского Национального центра было решено, что генерал М.В. Алексеев примет на себя заведование финансовыми делами и вопросами внешней и внутренней политики белых, а генерал Л.Г. Корнилов – организацию и командование Добровольческой армией. Алексеева выдвинули на должность Верховного руководителя армии, Корнилова – командующего Добрармии. Он стал ее вождем, духовным лидером.

В январе Л.Г. Корнилов сказал добровольцам:

– Вы скоро будете посланы в бой. В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом я беру на себя!

Его спросили:

– А если не удастся победить?

Генерал Корнилов ответил:

– Если не удастся, мы покажем, как должна умирать русская армия.

Генерал Алексеев в своем прощальном письме близким написал:

«Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

9 (22) февраля 1918 года Корнилов во главе Добровольческой армии из четырех тысяч бойцов выступил в 1-й Кубанский «Ледяной» поход в тяжелых погодных условиях. Он был Ледяным и по ожесточению сердец. Буквально «ледяным» он стал не только из-за бросков через реки, как началось под Лежанкой, а и за всю стужу дорог с отчаянными сражениями насмерть, от чего леденит человечью кровь. 500 верст за 80 дней так шли добровольцы, тая на снегах и снова возрождаясь, выдержав более сорока боев. 3 698 уцелевших бойцов получат медаль «первопоходников» – на Георгиевской ленте серебряный терновый венец, пронзенный мечом…

Добровольцы вышли в начале апреля под красный Екатеринодар и начали его штурмовать. Они захватили предместья, вокзал, артиллерийские казармы, один отряд прорвался даже к городскому центру, но после трехдневных боев военное счастье им изменило. Против белых дрались в три раза превосходящие силы большевиков, у них были бронепоезда, гаубицы и легкие орудия. В белогвардейских же лазаретах находилось уже более полутора тысяч раненых и многие полегли в атаках.

31 марта (13 апреля) 1918 года генерал Л.Г. Корнилов погиб при штурме Екатеринодара (ныне Краснодар).

Новый командующий генерал А.И. Деникин отменил штурм, войско пошло обратно на Дон. Корнилова похоронили в немецкой колонии Гначбау. На следующий день там появились красногвардейцы и вскрыли могилу. Труп Корнилова они отвезли в Екатеринодар. На его центральной площади выкинули тело на мостовую и долго глумились.

21 апреля 1918 года главный редактор московских «Известий ВЦИК» Ю. Стеклов (Нахамкис) написал в газете: «Со смертью Корнилова отходит в историю целая полоса российской контрреволюции». Это правда. Однако Ледяной поход показал, что засиял, как предрек генерал М.В. Алексеев, «светоч» Белой борьбы. Она доблестно продолжилась и закончилась только в 1922 году на Дальнем Востоке.

Владимир Черкасов-Георгиевский

Очерки русской смуты. Борьба Генерала Корнилова
Август 1917 г. – апрель 1918 г

Глава II
Начало борьбы: генерал Корнилов, Керенский и Савинков

Корниловская «записка» о реорганизации армии

В борьбе между Керенским и Корниловым, которая привела к таким роковым для России результатам, замечательно отсутствие прямых политических и социальных лозунгов, которые разъединяли бы борющиеся стороны. Никогда, ни до выступления, ни во время его – ни официально, ни в порядке частной информации Корнилов не ставил определенной «политической программы». Он ее не имел. Тот документ, который известен под этим названием, как увидим ниже, является плодом позднейшего коллективного творчества быховских узников. Точно также в сфере практической деятельности Верховного главнокомандующего, облеченного не отмененными правами в области гражданского управления на территории войны, он избегал всякого вмешательства в правительственную политику. Единственный приказ его в этой сфере имел ввиду земельную анархию и, не касаясь правовых взаимоотношений землевладельцев, устанавливал лишь судебные репрессии за насильственные действия, угрожавшие планомерному продовольствованию армии, вследствие «самоуправного расхищения на театре военных действий государственного достояния». Достоин внимания ответ Корнилова явившимся к нему подольским землевладельцам[1]1
  В начале июля на Юго-западном фронте. – Здесь и далее – прим. авт.


[Закрыть]:

– Вооруженную силу для охраны урожая, необходимого для армии, я дам. Я не постесняюсь применять эту вооруженную силу по отношению к тем безумцам, которые, ради удовлетворения низменных инстинктов, губят армию. Но я не задумаюсь так же расстрелять любого из вас, в случае обнаружения нерадения или злоумышления при сборе нынешнего урожая.

Несколько неожиданно отсутствие яркой политической физиономии у вождя, который должен был взять временно в свои руки руль русского государственного корабля. Но при создавшемся к осени 1917 года распаде русской общественности и разброде политических течений казалось, что только такого рода нейтральная сила при наличии некоторых благоприятных условий могла иметь шансы на успех в огромном численно, но рыхлом интеллектуально сочетании народных слоев, стоявших вне рамок «революционной демократии». Корнилов был солдат и полководец. Этим званием своим он гордился и ставил его всегда на первый план. Мы не можем читать в душах. Но делом и словом, подчас откровенным, не предназначавшимся для чужого слуха, он в достаточной степени определил свой взгляд на предстоящую ему роль, не претендуя на политическую непогрешимость, он смотрел на себя, как на могучий таран, который должен был пробить брешь в заколдованном круге сил, облепивших власть, обезличивших и обескровивших ее. Он должен был очистить эту власть от элементов негосударственных и не национальных и во всеоружии силы, опирающейся на восстановленную армию, поддержать и провести эту власть до изъявления подлинной народной воли.

Но слишком, быть может, терпимый, доверчивый и плохо разбиравшийся в людях, он не заметил, как уже с самого зарождения его идеи ее также облепили со всех сторон элементы мало-государственные иногда просто беспринципные. В этом был глубокий трагизм в деятельности Корнилова.

Политический облик Корнилова остался для многих неясным и теперь, три с лишним года спустя после его смерти. Вокруг этого вопроса плетутся легенды, черпающие свое обоснование в характере того окружения, которое не раз творило его именем свою волю.

На этом шатком и слишком растяжимом основании, представленном в широком диапазоне от мирного террориста через раскаявшегося трудовика до друга Иллиодора, можно выводить какие угодно узоры, с одинаковым вероятием на полное искажение истины. Монархист – республиканец. Реакционер – социалист. Бонапарт – Пожарский. «Мятежник» – народный герой. Такими противоположениями полны отзывы о покойном вожде. И, если «селянский министр» Чернов некогда в своем возмутительном воззвании объяснял планы Корнилова желанием «задушить свободу и лишить крестьян земли и воли», то митрополит Антоний в слове, посвященном памяти Корнилова, незадолго до оставления русской армией Крыма упрекнул погибшего… в «увлечении революционными идеями».

Верно одно: Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. Но напрасно было бы в пределах этих широких рамок искать какого-либо партийного штампа. Подобно преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам, убеждениям примыкал к широким слоям либеральной демократии; быть может не углублял в своем сознании мотивов ее политических и социальных расхождений и не придавал большого значения тем из них, которые выходили за пределы профессиональных интересов армии.

Корнилова – правителя история не знает. Но Корнилова – Верховного главнокомандующего мы знаем. Этот Корнилов имел более чем другие военачальники смелости и мужества возвышать свой голос за растлеваемую армию и поруганное офицерство. Он мог поддерживать правительства и Львова, и Керенского, независимо от сочувствия или не сочувствия направлению их политики, если бы она вольно и невольно не клонилась, по его убеждению, к явному разрушению страны. Он отнесся бы совершенно отрицательно в принципе, но вероятно не поднял бы оружия даже и против однородного социалистического правительства, если бы такое появилось у власти и, паче чаяния, проявило сознательное отношение к национальным интересам страны. Корнилов не желал идти «ни на какие авантюры с Романовыми», считая, что «они слишком дискредитировали себя в глазах русского народа»; но на заданный ему мною вопрос – что, если Учредительное Собрание выскажется за монархию и восстановит павшую династию? – он ответил без колебания:

– Подчинюсь и уйду.

Но Корнилов не может мириться с тем, что «будущее народа – в слабых безвольных руках», что армия разлагается, страна стремительно идет в пропасть и, «как истинный сын русского народа», в неравной борьбе без колебания и без сомнения «несет в жертву Родине самое большое, что он имеет – свою жизнь»[2]2
  Из «Обращения к народу» 28 августа1917 года.


[Закрыть]. Этой, по крайней мере, непреложной истины не могут отрицать ни друзья, ни враги его.

Официально борьба Корнилова с Керенским (точнее с триумвиратом) происходила на почве разногласия их по отношению к мероприятиям, предложенным в известной записке Корнилова.

Еще 30 июля на совещании с участием министров путей сообщения и продовольствия Корнилов высказал взгляд: «для окончания войны миром, достойным великой, свободной России, нам необходимо иметь три армии: армию в окопах, непосредственно ведущую бой, армию в тылу – в мастерских и заводах, изготовляющую для армии фронта все ей необходимое, и армию железнодорожную, подвозящую это к фронту»… «Не касаясь вопроса – какие меры необходимы для оздоровления рабочей и железнодорожной армий, предоставляя разобраться в этом вопросе специалистам», Корнилов считал, однако, что «для правильной работы этих армий они должны быть подчинены той же железной дисциплине, которая устанавливается для армий фронта»[3]3
  Показание следственной комиссии.


[Закрыть].

В записке, приготовленной для доклада Временному правительству, указывалось на необходимость следующих главнейших мероприятий: введения на всей территории России в отношении тыловых войск и населения юрисдикции военно-революционных судов, с применением смертной казни за ряд тягчайших преступлений, преимущественно военных; восстановления дисциплинарной власти военных начальников; введения в узкие рамки деятельности комитетов и установления их ответственности перед замком.

История прохождения этой записки весьма характерна для выяснения взаимоотношений главных действующих лиц разыгравшейся в конце августа драмы и свидетельствует о том двоедушии, которое проявил Керенский и которое сделало неизбежным окончательный разрыв между ним и верховным командованием.

3 августа Корнилов прибыл в Петроград для доклада Временному правительству своей записки и вручил ее Керенскому. Ознакомившись с запиской, Керенский выразил принципиальное согласие с указанными в ней мерами, но, совместно с Савинковым, уговорил Корнилова не представлять записки правительству, а выждать окончания аналогичной работы военного министерства для согласования с ней. Было условлено, что после этого Корнилов вновь приедет сделать доклад правительству. В своей книге[4]4
  «Прелюдия большевизма» (англ.). Савинков был, по его словам, против оглашения записки по мотивам необходимости расширить программу военных мероприятий – до размеров общегосударственных и внести в осуществление ее элемент осторожной последовательности».


[Закрыть] Керенский мотивирует этот шаг… заботами об успешном прохождении мероприятий и о самом Верховном главнокомандующем: «доклад был написан в таком тоне, что я считал невозможным предъявить его Временному правительству. Он заключал в себе ряд мер, большая часть которых была вполне приемлема; но они были так формулированы и поддержаны такими аргументами, что оглашение доклада привело бы к обратным результатам. И если доклад стал бы достоянием гласности, невозможно было бы сохранить Корнилова на посту Верховного главнокомандующего».

А 4 августа, то есть на другой день копия доклада находилась уже в редакционном портфеле советского официоза «Известия», и с 5-го началось печатание выдержек из него и одновременно широкая травля верховного командования.

На заседании 3 августа произошел инцидент, произведший глубокое впечатление на Корнилова. Детали и мотивы его все три участника (Корнилов, Керенский и Савинков) трактуют различно, но сущность его заключалась в следующем: Керенский остановил доклад Корнилова, когда последний коснулся вопроса о преднамеченной наступательной операции на Юго-западном фронте, а Савинков прислал записку, выражавшую неуверенность в том, что «сообщаемые Верховным главнокомандующим государственные и союзные тайны не станут известны противнику в товарищеском порядке»[5]5
  Из бесед с Савинковым Корнилов вынес впечатление, что предупреждение имело в виду министра земледелия Чернова.


[Закрыть]. Корнилов «был страшно поражен и возмущен тем, что в Совете министров Российского государства Верховный главнокомандующий не может без опаски касаться таких вопросов, о которых он в интересах обороны страны считает необходимым поставить правительство в известность»[6]6
  Показание следственной комиссии.


[Закрыть].

Корнилов уехал, унося с собою мало надежды на удовлетворение своих требований, тем более, что в ближайшие дни в советской и вообще в крайней левой печати раздалось настойчивое требование об удалении его с поста, – требование, нашедшее живой отклик и в мыслях министра-председателя, который «почти ежедневно возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным главнокомандующим будет сам Керенский»[7]7
  Савинков. – «К делу Корнилова».


[Закрыть].

Все эти разногласия в вопросах реорганизации армии были скрыты Керенским от Временного правительства, члены которого узнавали о них из газет, а некоторые министры либеральной группы очевидно и в военном министерстве, с которым поддерживали более тесные отношения.

Между тем, военное министерство изготовило свой доклад, который, сохранив некоторые общие положения корниловской записки, вносил существенные изменения в ее основную мысль. Они касались не только формы изложения и мотивировки – более льстивых и, следовательно, более приемлемых для революционной демократии, но и расширяли значительно права военно-революционных учреждений и вводили весьма важные законопроекты о милитаризации железных дорог и торгово-промышленных предприятий, работающих на оборону. Общая схема взаимоотношений в армии в представлении составителя 2-ой записки, Верховного комиссара Филоненко рисовалась в таком виде: «комитеты должны выражать собою мнение армии, комиссары осуществлять в армии революционную государственную власть, а командный состав должен по-прежнему ведать часть оперативную и подготовку войск»[8]8
  «Армия и флот» 1 августа 1917 года.


[Закрыть]. Впоследствии в положении о комитетах проект министерства, вопреки решительному протесту Корнилова, предусматривал даже участие комитетов в аттестовании начальников. Таким образом 2-ая записка, если и вводила суровые репрессии, то по главному вопросу – организации армии – не шла далее закрепления существующего порядка.

Не может быть, однако, сомнения, что вся плохо прикрытая игра между Керенским и военным министерством велась вовсе не по поводу редакции доклада или даже существенных его положений, а исключительно вокруг одного основного вопроса – о введении смертной казни в тылу. Тем более, что в бурных заседаниях солдатской и рабочей секций Совета, обыкновенно очень хорошо осведомленного о том, что делается в кругах правительства, еще 7 и 8 августа было предъявлено требование отмены смертной казни, как меры, «преследующей явно контрреволюционные цели».

Корнилов отказался ехать к 10-му августа в Петроград, ссылаясь на серьезное положение фронта. Действительными причинами были опасение подвоха со стороны Керенского и сложившееся убеждение о безнадежности проведения корниловских мероприятий. Этим только и можно объяснить предложение Корнилова Савинкову «взять на себя представление доклада Временному правительству с теми изменениями, которые желательно в нем сделать по мнению управляющего военным министерством». Однако Савинков и Филоненко переубедили Корнилова, и он выехал 9-го, не зная, что вслед ему послана телеграмма министра-председателя, указывающая, что его «прибытие не представляется необходимым и что Временное правительство снимает с себя ответственность за последствия его отсутствия с фронта».

9-го августа во время серьезного объяснения Савинкова с Керенским последний говорил, что «никогда и ни при каких обстоятельствах не подпишет законопроекта о смертной казни в тылу». Савинков счел себя вынужденным просить об отставке и заявил, что «если военный министр не желает подписать докладной записки (Временному правительству), то ее подпишет Верховный главнокомандующий»[9]9
  Савинков. – «К делу Корнилова».


[Закрыть].

10 августа Корнилов приехал в Петроград и в военном министерстве ознакомился с возникшим конфликтом. Сопровождавший Верховного генерал Плющевский-Плющик (редактировавший первый доклад) доложил Корнилову краткое содержание 2-ой записки (Филоненко), указав, что фактическая сторона ее почти целиком взята из первой, но выводы поражают прямой противоположностью.

– Генерал Корнилов не возразил ничего, – рассказывал Плющевский-Плющик – молчал и Савинков. Но за то Филоненко вертелся мелким бесом и старался убедить меня, что это только первый шаг и что мы его делаем в ногу. Я резко ответил, что если первый шаг мы и делаем в ногу, т. е. признаем недопустимым развал фронта, то уже со второго идем в перебой.

Корнилов был поставлен в трудное положение: подписать записку и тем признать своими некоторые еретические взгляды той части ее, которая касалась реорганизации армии, или отклонить – следовательно порвать с Савинковым, дать моральную поддержку Керенскому в их конфликте и допустить отставку Савинкова.

Решение нужно было принять немедленно, и Корнилов принял первое решение.

Керенский, под предлогом, что он не ожидал приезда Верховного, не знаком с запиской (2-ой) и не может допустить доклад Временному правительству о военных мероприятиях, не изучив его основательно, ограничил обсуждение доклада рамками триумвирата.

Странный характер имело это заседание: составитель 2-ой записки не был на него допущен;

представлял Корнилов, не имевший нравственного основания защищать положения большой ее части;

читал ее Плющевский-Плющик, с глубоким возмущением относившийся к ее содержанию; слушал триумвират, относившийся отрицательно к записке, предубежденно к ее авторам и сводивший весь вопрос к личной политической борьбе.

На заседании было установлено, что первый, корниловский проект более приемлем, что «правительство соглашается на предложенные меры, вопрос же о их осуществлении является вопросом темпа правительственных мероприятий; что же касается… милитаризации железных дорог, и заводов, и фабрик, работающих на оборону, то до обсуждения этого вопроса, в виду его сложности и слишком резкой постановки в докладе, он подвергнется предварительному обсуждению в подлежащих специальных ведомствах»[10]10
  Показания Корнилова следственной комиссии.


[Закрыть]. С последним условием Корнилов согласился. Оставил первую записку и уехал на вокзал, увезя с собою вторую. Но там на перроне его ждали уже Савинков и Филоненко и после разговора с ними, Корнилов отправил Временному правительству с вокзала вторую записку… Характерная мелочь: у Филоненки предусмотрительно нашелся для этой цели и соответствующий конверт…

Политическая арена оказалась много сложнее и много грязнее, чем поле битвы. Славного боевого генерала запутывали в ней.

Члены Временного правительства узнали о приезде Верховного только 10-го из газет, и на вопрос Ф. Кокошкина, министр-председатель обещал, что доклад состоится вечером. Но день прошел и 11-го также из газет они узнали о предстоящем оставлении своего поста Савинковым, ввиду разногласий с военным министром и невозможности провести известные военные реформы, а также с большим изумлением прочли, что Корнилов ночью отбыл в Ставку.

В этот же день Кокошкин предъявил министру-председателю ультимативное требование, чтобы правительство немедленно было ознакомленно с запиской Корнилова, угрожая в противном случае выходом в отставку всей кадетской группы (Кокошкин, Юренев, Карташев, Ольденбург). Вечером состоялось заседание, в котором Керенский прочел первую записку Корнилова и дал по ней весьма уклончивые объяснения. Распространение на тыл военно-революционных судов и смертной казни «подчеркивалось, как существенное разногласие, хотя тут же Керенский указывал, что он не возражает по существу, но что правительство введет эти судьи и смертную казнь тогда, когда само сочтет это нужным». В общем весь вопрос был отложен до окончания Московского государственного совещания, причем Керенский дал обещание сказать в своей речи о необходимости предложенных Корниловым мер для оздоровления армии и тыла. В части, касающейся реорганизации армии, он не исполнил обещания вовсе. По вопросу же об оздоровлении тыла Керенский произнес фразы, которые скорее звучали вызовом каким-то неведомым врагам, чем свидетельствовали о принятом твердом решении: «…но пусть знает каждый, что эта мера (смертная казнь) – великое искушение, что эта мера – великое испытание. И пусть никто не осмеливается на этом пункте ставить нам какие-либо безусловные требования. Мы этого не допустим. Мы говорим только: если стихийное разрушение, развал, малодушие и трусость, предательское убийство, нападение на мирных жителей, сожжение строений, грабежи – если это будет продолжаться, несмотря на наши предупреждения, то хватит сил у Временного правительства бороться так, как то окажется нужным».