Текст книги "Путь русского офицера"

По большевистским источникам (подсчет историка Покровского), которых нельзя заподозрить в преуменьшении, раз дело идет о «виновности» царского режима, число жертв за год первой революции во всей России исчисляется в 13 381 человек. По большевистским масштабам и большевистской практике – цифра эта должна казаться им совершенно ничтожной.

* * *

Офицерство, придавленное маньчжурскими неудачами, больно чувствуя свою долю вины в случившемся, тяжело переживало поход против себя и армии, открывшийся после октябрьского манифеста. Печать, в первый год после Манифеста пользовавшаяся абсолютной свободой, будила страсти и рознь. Органы крайне правого направления («Земщина» и др.), отождествляя себя облыжно с армейскими кругами, видели спасение страны и армии не в реформах, а в «разгоне арестантской Думы» и в «возвращении розги»… Просто правая печать высказывалась неопределенно о «возврате к исконным началам»… Революционеры, справедливо полагая, что революция провалилась благодаря армии, продолжали работу по ее разложению. В сотрудничестве с радикальной демократией они высмеивали армию на сходках, в печати, с подмостков театров, в заседаниях земств и городов; выраставшие первое время, как грибы после дождя, юмористические журналы – и текстом и карикатурами – подвергали хуле военных людей и те понятия о долге, которые им внушали на службе. Для поношения армии и подрыва в ней дисциплины была использована не раз трибуна первых двух Государственных Дум и даже речи защитников в военных судах…

В либеральных кругах, в лагере русской интеллигенции, шел разброд и взаимное непонимание. В качестве яркого отражения их я приведу полемику между двумя типичнейшими интеллигентами, возгоревшуюся в 1906 году на страницах газеты «Русские Ведомости». Между молодым подполковником Генерального штаба кн. А. М. Волконским – представителем либеральной военной молодежи и одним из видных кадетских лидеров кн. П. Долгоруким.

ДОЛГОРУКИЙ: «…Пока правительство и народ в лице его представителей представляют из себя как бы два враждебных лагеря, пока правительство упорствует и предпочитает, вопреки ясно выраженной воле народа, следовать советам кучки людей, пока не установилось полное соответствие между властью законодательной и исполнительной, до тех пор нельзя ожидать умиротворения России, до тех пор нельзя ожидать и от войска – сынов того же русского народа – чтобы оно было вполне безучастно в этой убийственной распре и слепым орудием в руках правительства. Неосуществимы и бесплодны поэтому пожелания, чтобы армия стояла вне политики и была беспартийной… Нельзя безнаказанно противоставлять солдата – сына народа – тому же народу.

(Трагична позднейшая судьба двух братьев, князей Петра и Павла Долгоруких – передовых либеральных деятелей, которых невозможно было обвинить в «реакционных помыслах». Оба стали впоследствии эмигрантами. Павел, из-за тоски по родине, пробрался тайно в СССР, где был схвачен и убит. Петра – восьмидесятилетнего больного старца – большевики арестовали в Праге в 1945 году и вывезли в СССР, где он исчез бесследно.)

ВОЛКОНСКИЙ: «Из обоих лагерей зовут армию к себе… К несчастью, и внутренние процессы при разгаре страстей не могут пройти безболезненно. Одни уже кричат о разгоне Думы, другие призывают армию к присяге… И вот из оскорбляемых, оклеветанных рядов ее раздаются спокойные голоса: оставьте нас, нам нет дела до ваших партий; меняйте законы – это ваше дело. Мы же – люди присяги и “сегодняшнего закона”. Оставьте нас! Ибо, если мы раз изменим присяге, то, конечно, никому из вас тоже верны не останемся… И тогда будет хаос, междуусобие и кровь».

Армия устояла благодаря корпусу офицеров, который после 1905 года, относясь с большим вниманием, анализом, не раз осуждением, к некоторым явлениям военной и общегосударственной жизни, сохранил характер государственно-охранительной силы.

В этом его историческая заслуга, в этом же предопределение его позднейшей трагической судьбы.

* * *

В начале 1906 года революционное движение пошло сильно на убыль. К апрелю боевые организации социалистов-революционеров были разгромлены в Москве и Петербурге. Происходили еще террористические акты в Польше, а в деревне спорадически возникали аграрные беспорядки до конца 1907 года.

Нет сомнения, что самодержавно-бюрократический режим России являлся анахронизмом. Нет также сомнения, что эволюция его наступила бы раньше, если бы не помешало преступление, совершенное в 1881 году революционерами-«народовольцами», убившими императора Александра II, после великих реформ, им произведенных[37]37
  Упразднение крепостного права. Введение земских и городских самоуправлений. Судебная реформа. Всеобщая воинская повинность – взамен рекрутских наборов из низших, беднейших классов общества.


[Закрыть], и накануне привлечения представителей народа (земств) к государственному управлению. Это преступление на четверть века задержало эволюцию режима.

Манифест 30 октября, хотя и запоздалый, был событием огромной исторической важности, открывавшим новую эру в государственной жизни страны. Пусть избирательное право, основанное на цензовом начале и многостепенных выборах, было несовершенным… Пусть в русской конституции не было парламентаризма западно-европейского типа – обстоятельство ныне, когда этот парламентаризм повсеместно переживает кризис, в достаточной мере спорное… Пусть права Государственной Думы были ограничены, в особенности бюджетные… Но, со всем тем, этим актом заложено было прочное начало правового порядка, политической и гражданской свободы и открыты пути для легальной борьбы за дальнейшее утверждение подлинного народоправства.

Но радикально-либеральная интеллигенция на коалицию с правящей бюрократией и на сотрудничество с ней не пошла, требуя замены всего правительственного аппарата людьми своего лагеря. Государь не пожелал передавать всю власть в руки оппозиции, тем более что «правотворчество» первых двух Дум внушало ему опасения. Создалось положение, при котором исключалась возможность легального обновления Совета министров лицами, пользовавшимися «общественным доверием». В результате радикально-либеральная демократия, не желавшая революции, своей обостренной оппозицией способствовала созданию в стране революционных настроений, а социалистическая демократия всеми силами стремилась ко 2-й революции.

Военный ренессанс

Ген. Куропаткин в своих «Итогах» несчастной японской кампании писал о командном составе:

«Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед».

Японская война привела нас и к другому «открытию», что командному составу необходимо учиться. До войны начальник, начиная с должности командира полка, мог жить спокойно с тем «научным» багажом, который был вынесен из военного или юнкерского училища; мог не следить вовсе за прогрессом военной науки, и никому в голову не приходило поинтересоваться его познаниями. Какая-либо поверка почиталась бы оскорбительной. Общее состояние части и отчасти только управление ею на маневрах давали критерий для оценки начальника. Последнее, впрочем, весьма относительно: при нашем всеобщем благодушии грубые ошибки сходили безнаказанно.

В 1906 году вышло впервые высочайшее повеление «установить соответствующие занятия высшего командного состава, начиная с командиров частей (полков) до командиров корпусов включительно, направленные к развитию военных познаний». Это новшество вызвало на верхах большое раздражение: ворчали старики, видя в нем «поругание седин» и «подрыв авторитета».

Но дело пошло понемногу, хотя первое время не без трений и даже курьезов. Занятия со старшими начальниками заключались нормально в двухсторонних военных играх на планах или в поле. Многократно участвуя в этих занятиях, я вынес убеждение в большой их пользе. Не говоря уже о поучительности их, они давали возможность участникам присмотреться друг к другу и способствовали добровольному или принудительному отсеиванию невежд.

Как туго входила в сознание военных верхов идея необходимости учиться, свидетельствует эпизод, случившийся в 1911 году. По инициативе военного министра Сухомлинова была организована в Зимнем дворце военная игра с участием вызванных для этой цели командующих войсками округов – будущих командующих армиями. Игра должна была вестись в присутствии государя, который лично принимал участие в составлении первоначальных директив, в качестве будущего Верховного главнокомандующего[38]38
  Будущим Верховным главнокомандующим государь считался до самого объявления 1-й мировой войны. Только 14 августа 1914 года он распорядился назначить на этот пост вел. кн. Николая Николаевича.


[Закрыть]. В залах дворца все было приготовлено для ведения игры. Но за час до назначенного срока главнокомандующий войсками Петербургского военного округа, великий князь Николай Николаевич добился у государя ее отмены… Сухомлинов, поставленный в неловкое положение, подал в отставку, которая не была принята.

Только в 1914 году, перед самой войной, в Киеве Главному управлению Генерального штаба удалось провести военную игру, старшими участниками которой были будущий главнокомандующий и командующие армиями на Австрийском фронте. В основание этой весьма поучительной игры, в которой и я принимал участие в скромной роли начальника какого-то авангарда, были приняты во внимание фактические планы как наши, так и австрийский, который незадолго перед тем удалось добыть нашей агентуре из Генерального штаба в Вене. Впрочем, ввиду того, что дело получило огласку, начальник австрийского Генерального штаба Конрад фон Генцендорф в последние недели перед войной успел изменить свой план.

В результате введения нового пенсионного устава, новых аттестационных правил и проверки знаний старших начальников начался и добровольный уход многих и принудительное отсеивание, которое армейский юмор окрестил названием «избиение младенцев». В течение 1906–1907 годов было уволено и заменено от 50 до 80 % начальников, от командира полка до командующего войсками округа. Приостановленный было в 1906 году Закон о предельном возрасте в 1910 году был восстановлен, способствуя омоложению офицерского корпуса. Поднялся также и образовательный ценз: в списке генералов в 1912 году было 55,2 % окончивших одну из военных академий.

Все эти мероприятия если и не могли за 10 лет пересоздать командный состав, то, во всяком случае, значительно подняли его уровень по сравнению с эпохой японской войны.

* * *

Полоса безвременья вызвала в армейской среде государственно-опасное явление. Неудачи минувшей войны и отношение общества и печати к офицерству поколебали во многих офицерах веру в свое призвание. И начался «исход», продолжавшийся примерно до 1910 года и приведший в 1907 году к некомплекту в офицерском составе армии до 20 %.

Но далеко не все поколебались. Наряду с «бегством» одних маньчжурская неудача послужила для большинства моральным толчком к пробуждению, в особенности среди молодежи. Никогда еще, вероятно, военная мысль не работала так интенсивно, как в годы после японской войны. О необходимости реорганизации армии говорили, писали, кричали. Усилилась потребность в самообразовании, значительно возрос интерес к военной печати.

Тем временем и военное ведомство частью приступило, частью наметило ряд реформ: омоложение и улучшение командного состава, повышение образовательного ценза военных училищ, организация кадров второочередных дивизий, усиление артиллерии, новая дислокация и т. д. Но работа эта шла страшно медленно, будя в армии тревогу и нарекания. Новый устав о воинской повинности, например, вышел только в 1912 году, далеко не оправдав ожиданий. Новое положение о полевом управлении войск было утверждено только в начале мировой войны. Ряд комиссий по реорганизаций быта и хозяйства войск так и не закончили к войне выработку новых норм.

В 1909 году военный министр секретным циркуляром сообщил старшим начальникам о возникновении тайных офицерских организаций, поставивших себе якобы целью ускорить насильственными мерами, по их мнению, «медленный и бессистемный ход реорганизации армии». Министр требовал принятия мер против этого явления… Об организациях подобного типа я никогда не слышал и уверен, что они и не существовали. Были явления другого порядка.

Еще осенью 1905 года, после заключения мира с Японией, в отряде ген. Мищенко по инициативе старшего адъютанта штаба капитана Хагандокова, состоялось собрание десятка офицеров для обсуждения предложенного им проекта офицерского союза, основанного на выборном начале и имевшего целью оздоровление армии. Я присутствовал на двух таких собраниях до отъезда своего в Европейскую Россию. Цель была благая, но та форма, в которую должно было вылиться сообщество – что-то вроде офицерского совдепа, – казалась несродною военному строю, и потому я не принял участия в осуществлении проекта. Позднее я узнал из газет, что в мае 1906 года в Петербурге, с разрешения военного министра Ридигера, состоялось заседание вновь возникшего общества, принявшего наименование «Обновление». Открытое собрание это привлекло большую офицерскую аудиторию, главным образом, благодаря слуху, что членом общества состоит популярный ген. Мищенко. Временный председатель «Обновления», капитан Хагандоков изложил программу общества – самую благонамеренную: самообновление и самоусовершенствование; подготовка кадров, соответствующих современным требованиям войны; борьба с рутиной и косностью, «принесшими так много горя Государю и Отечеству». Устав общества представлен был военному министру, который его не утвердил. Тем дело и кончилось.

Эпизод этот имел впоследствии неожиданное для меня продолжение. Тем, кто черпает «исторический материал» из советских источников, известно, как преломляется он в советском кривом зеркале. Некто Мстиславский, вся деятельность которого заставляет предполагать, что был он в то время провокатором, в 1928 году напечатал в советском «историческом» журнале[39]39
  «Каторга и ссылка», № 2.


[Закрыть] свои воспоминания о мифическом офицерском союзе, в котором он якобы играл руководящую роль. В них он, между прочим, писал: «В рядах тайного офицерского революционного союза 1905 года числился, правда очень конспиративно, ничем себя не проявляя, будущий “герой контрреволюции” Деникин. Он был в то время на Дальнем Востоке и его вступление в союз в высоких уже чинах произвело на дальневосточных товарищей наших чрезвычайное впечатление».

Парижская эмигрантская газета «Последние Новости» поместила рецензию на этот журнал и приведенную мною выдержку из статьи Мстиславского. Я послал в газету опровержение: «Всю жизнь работал открыто, ни в какой ни тайной, ни явной политической или иной организации никогда не состоял, ни с одним революционером до 1917 года знаков не был; а если кого-нибудь из них видел, то только присутствуя случайно на заседаниях военных судов»…

Прошло 14 лет. 1942 год. Я жил в захолустном городке на юге Франции под бдительным присмотром гестапо. В газете немецкой пропаганды на русском языке «Парижский Вестник» появилась статья другого провокатора, только уже справа, полковника Феличкина, который, обличая роль «жидомасонов» в истории русской революции, привел без всякой связи с текстом упомянутые фразы Мстиславского, сопроводив их доносом: «Ярый противник сближения России с Германией Деникин, парализуя дальновидную политику ген. П. Н. Краснова[40]40
  Во время гражданской войны 1918–1919 годов, в противоположность моей Добровольческой армии, донской атаман, ген. Краснов, вел германофильскую политику, а во время 2-й мировой войны находился на службе Германии.


[Закрыть], на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь».

Феличкин не успел выслужиться перед немцами, так как вскоре умер.

* * *

С 1908 года интересы армии нашли весьма внимательное отношение со стороны Государственных Дум 3-го и 4-го созыва, вернее их национального сектора. По русским основным законам вся жизнедеятельность армии и флота направлялась верховной властью, а Думе предоставлено было рассмотрение таких законопроектов, которые требовали новых ассигнований. Военное и морское министерства ревниво оберегали от любознательности Думы сущность вносимых законодательных предположений. На этой почве началась борьба, в результате которой Дума, образовав «Комиссию по государственной обороне», добилась права обсуждать по существу, «осведомившись через специалистов», такие, например, важные дела, как многомиллионные ассигнования на постройку флота и реорганизацию армии.

«Осведомление» шло двумя путями: при посредстве официальных докладчиков военного и морского ведомства, которые давали комиссии лишь формальные сведения, опасаясь, что излишняя откровенность, став известной левому сектору Государственной Думы, может повредить делу обороны, и путем частным. По инициативе А. И. Гучкова[41]41
  Одно время председатель Думы.


[Закрыть] и ген. Василия Гурко[42]42
  Тогда председатель комиссии по описанию русско-японской войны. Впоследствии главнокомандующий Западным фронтом.


[Закрыть], под председательством последнего, образовался военный кружок из ряда лиц, занимавших ответственные должности по военному ведомству, который вошел в контакт с умеренными представителями Комиссии по государственной обороне. Многие участники кружка, как ген. Гурко, полковники Лукомский, Данилов и другие, играли впоследствии большую роль в Первой мировой войне. Все эти лица не имели никаких политических целей, хотя за ними и утвердилась шутливая кличка «младотурок». На совместных с членами Думы частных собраниях обсуждались широко и откровенно вопросы военного строительства, подлежавшие внесению на рассмотрение Думы. Военные министры Ридигер и потом Сухомлинов знали об этих собраниях и им не препятствовали. Так шла совместная работа года два, пока в самом военном кружке не образовался раскол на почве резкой и обоснованной критики частным собранием некоторых, внесенных уже в Думу, без предварительного обсуждения в нем, законопроектов. Об этом узнал Сухомлинов и встревожился. Лукомский и трое других участников вышли из состава кружка. «Мы не могли, – писал мне впоследствии Лукомский, – добиваться, чтобы Дума отвергала законопроекты, скрепленные нашими подписями». В отношении других, более «строптивых младотурок», в том числе и самого Гурко, Сухомлинов, после доклада государю, принял меры к «распылению этого соправительства», как он выражался, предоставив им соответственные должности вне Петербурга.

(Невольно напрашивается сопоставление: как расправляется самодержец Сталин с уклоняющимися или только с подозреваемыми в уклоне от «генеральной линии» партии?!)

В таких, более чем умеренных, формах выражалась в военном мире оппозиция. Только военная печать, как увидим ниже, пользовавшаяся такой свободой, как ни в одной из великих западных держав, не переставала тревожить власть имущих.

В Варшавском и в Казанском военных округах

Приехав с Дальнего Востока в Петербург, я узнал неутешительные для себя лично новости. Главное управление Генерального штаба, не дожидаясь прибытия эвакуируемых, вследствие расформирования маньчжурских армий, офицеров, поторопилось заместить все вакантные должности офицерами младшими по службе и не бывшими на войне или же прибывшими давно с театра войны и не вернувшимися туда – «воскресшими покойниками», как их называли армейские острословы. На мое заявление, что Ставка главнокомандующего уже два месяца тому назад телеграфировала о предоставлении мне должности начальника штаба дивизии, полковник, ведавший назначениями, возразил, что телеграмма не была получена. По справке оказалось, однако, что телеграмма имеется, и смущенный полковник предложил мне временно принять низшую должность штаб-офицера при корпусе, по моему выбору. Я выбрал штаб 2-го кавалерийского корпуса, в котором служил до войны и который квартировал в Варшаве.

«Временное назначение» длилось, однако, целый год.

Варшавский округ жил по-прежнему «гуркинскими» традициями. Фельдмаршал Гурко оставил округ в 1894 году, после него во главе войск стоял ряд генералов – гр. Шувалов, кн. Имеретинский, Чертков, Скалон, – назначавшихся только по соображениям внутреннего порядка: командование войсками в Польше соединено было с управлением краем (генерал-губернаторство). Мера правильная теоретически, ибо предотвращала многие конфликты. Практически же страдало и управление, и командование. Варшавские генерал-губернаторы – люди высшего света – не имели никакого общения с широкими кругами польской общественности, за исключением аристократии, т. е. по преимуществу «угодовцев» (соглашателей), и свою осведомленность о жизни края черпали исключительно из докладов ближайших сотрудников и охранной полиции. Что же касается управления войсками, они, сознавая свою неподготовленность, и не пытались даже принимать в нем фактическое участие. Прослужив в штабе округа почти год (1900), я хорошо ознакомился с характером взаимоотношений на верхах. Варшавским округом правил состоявший в должности бессменно в течение 10 лет «гуркинский» начальник штаба, ген. Пузыревский. Блестящий профессор Военной Академии, автор премированного Академией Наук труда, преподаватель истории военного искусства наследнику – будущему императору Николаю II, участник русско-турецкой войны, он был человеком острого слова, тонкой иронии и беспощадных характеристик. Принадлежал к категории «беспокойных» и имел много врагов. Поэтому не был привлечен на японскую войну и до конца жизни не получил военного округа. Нашел «умиротворение» впоследствии в спокойном кресле члена Государственного Совета (верхняя палата), после чего вскоре умер.

«Его светлость полагает» или «Командующий войсками приказал» – это был лишь официальный штамп на бумагах нашего штаба, иногда весьма важных, но не восходивших к докладу выше кабинета Пузыревского. Впрочем, светлейший князь Имеретинский в начале своего командования сделал попытку освободиться от опеки Пузыревского. Поводом послужил инцидент на прощальном обеде, данном в Петербурге уезжавшему Имеретинскому. Когда кто-то предложил тост за успехи нового командующего, жена военного министра, г-жа Куропаткина, дама весьма экстравагантная, довольно громко обратилась к князю:

– Э, что там говорить! Приедете в Варшаву и попадете в руки Пузыревского, как другие…

Князь покраснел и ничего не ответил.

Так объясняли в штабе первые непривычные для нас шаги нового командующего. На докладе своего начальника штаба он был сух и не удовлетворился подсказанным ему готовым решением.

– Я хочу знать историю вопроса.

– Слушаю!

На другой день во дворец понесли целые груды дел, из которых Пузыревский стал читать пространные выдержки в течение несколькочасового доклада командующему, знакомя его с «историей вопросов» и повергая в безысходную тоску. Кн. Имеретинский терпел такое истязание неделю и наконец сдался. По-прежнему из кабинета ген. Пузыревского стали выходить приказания и заключения со штампом: «Его светлость полагает»… «Командующий войсками приказал»…

Ген. Пузыревский в 1902 году назначен был на безличную должность «помощника командующего войсками» Варшавского округа. Его заместители по должности начальника штаба были люди гораздо меньшего калибра, но и при них продолжался этот странный порядок управления в округе, наиболее важном стратегически («Передовой театр») и содержавшем наибольшую численно армию. И тем не менее войска Варшавского округа продолжали стоять на должной высоте. Настолько живуч военный быт и военные традиции.

* * *

Во 2-м кавалерийском корпусе прямого дела у меня было мало. Я печатал в военных журналах статьи военно-исторического и военно-бытового характера и читал доклады об японской войне в собрании Варшавского Генерального штаба и в провинциальных гарнизонах. Не обошлось и без сенсации, когда появилась в «Разведчике» моя статья в щедринском духе о быте и нравах в Варшавском главном интендантстве. А в общем, отсутствие живого дела меня изрядно тяготило, в особенности когда получено было распоряжение о расформировании корпуса, и вся наша деятельность свелась к скучной и длительной канцелярской ликвидации. Поэтому я воспользовался заграничным отпуском, побывал в Австрии, Германии, Франции, Италии и Швейцарии – как турист.

Уже год подходил к концу, а назначение мое все задерживалось. Я напомнил о себе по команде Главному управлению Генерального штаба, но в форме недостаточно корректной. Через некоторое время пришел ответ: «Предложить полковнику Деникину штаб 8-й Сибирской дивизии. В случае отказа он будет вычеркнут из кандидатского списка»… Никогда у нас по Генеральному штабу не было принудительных назначений, тем более в Сибирь. Поэтому я, «в запальчивости и раздражении», ответил еще менее корректным рапортом, заключавшим только три слова: «Я не желаю». Ожидал новых неприятностей, но вместо них получил нормальный запрос с предложением принять штаб 57-й резервной бригады[43]43
  Резервная бригада состояла из 4-х полков двухбатальонного состава, и служебное положение в ней было такое же, как в дивизии.


[Закрыть] с прекрасной стоянкой в городе Саратове, на Волге.

* * *

В конце января 1907 года я приехал в Саратов, находившийся на территории Казанского военного округа, равного площадью всей средней Европе. Округ – отдаленный, находившийся вне внимания высоких сфер и всегда несколько отстававший от столичного и пограничных округов. В то время жизнь округа была на переломе: уходило старое – покойное и патриархальное, и врывалось уже новое, ищущее иных форм и содержания. Три бригады округа вернулись с войны, где дрались доблестно. Вернулось немало офицеров с боевым опытом, появились новые командиры, новые веяния, и закипела работа. Округ проснулся.

В это самое время прибыл в Казань человек, топнул в запальчивости ногой и громко на весь округ крикнул:

– Согну в бараний рог!

…

Все, что я буду сейчас говорить о Казанском округе, где прошла 4-летняя полоса моей жизни, не может быть отнюдь отнесено ко всей русской армии. Ничего подобного ни раньше, ни позже в других округах не бывало. Случайное совпадение обстоятельств, выбитая революцией из колеи армейская жизнь, наконец, большее, чем где-либо, значение в армии отдельной личности – и положительное, и отрицательное – привели к тому, что командование войсками Казанского округа ген. Сандецким наложило на них печать моральной подавленности на несколько лет.

Никогда не воевавший, в 1905 году он командовал 34-й пехотной дивизией, стоявшей в Екатеринославе, выдвинулся усмирением там восстания и в следующем году занимал уже пост командира гренадерского корпуса в Москве.

В это время все Поволжье пылало. Край находился на военном положении, и не только все войска округа, но и мобилизованные второочередные казачьи части и регулярная конница, привлеченная с западной границы, несли военно-полицейскую службу для усмирения повсеместно вспыхивавших аграрных беспорядков. Командовавший округом в 1906 году ген. Карас – человек мягкий и добрый – избегал крутых мер и явно не справлялся с делом усмирения». Не раз он посылал в Петербург телеграммы о смягчении приговоров военных судов, определявших смертную казнь и подлежавших его утверждению. Так как к тому же эти телеграммы не зашифровывались, то председатель Совета министров Столыпин усмотрел в действиях Караса малодушие и желание перенести одиум казней на него или государя. Караса уволили и на его место назначили, неожиданно для всех, Сандецкого.

Сандецкий наложил свои тяжелые руки – одну на революционеров Поволжья, другую на законопослушное воинство.

В первом же всеподданнейшем годовом отчете нового командующего проведена была параллель: в то время, как ген. Карас за весь год утвердил столько-то смертных приговоров (единицы), он, Сандецкий, за несколько месяцев утвердил столько-то (больше сотни). Штрих характерный: принятие мер суровых бывает не только правом, но и долгом; похваляться же этим не всякий станет.

* * *

Еще задолго до приезда к нам в Саратов нового командующего распространились слухи об его необыкновенной суровости и резкости. Из Казани, Пензы, Уфы писали о грубых разносах, смещениях, взысканиях, накладываемых командующим во время смотров.

Вскоре выяснилось, что ген. Сандецкий читает приказы, отдаваемые не только по бригадам, но и по полкам. И требует в них подробных отчетов, разборов, наставлений по самым мелочным вопросам.

И пошел писать округ! «Бумага» заменила живое дело.

Поток бумаги сверху хлынул на головы оглушенных чинов округа, поучая, распекая, наставляя, не оставляя ни одной области службы – даже жизни – не «разъясненной» начальством, допускающей самодеятельность и инициативу. Другой поток – снизу – отчетов, сводок, статистических таблиц, вплоть до кривой нарастания припека в хлебопекарнях, до среднего числа верст, пройденных полковым разведчиком в поле, – направлялся в штаб округа.

Нашелся в округе начальник бригады (54-й) ген. Гилейко, участник японской войны, пользовавшийся отличной боевой репутацией, который, будучи выведен из себя напоминанием о каком-то никому не нужном, нелепом отчете, написал в штаб округа: составление подобных отчетов для полков невыполнимо; до настоящего времени, чтобы не подводить подчиненных, штаб бригады сам сочинял их по выдуманным данным; ему известно, что такая же система практикуется и в прочих бригадах. Как поступать впредь?

Штаб округа не ответил.

Оказалось также, что командующий недоволен «слабостью» начальников. Много приказов о дисциплинарных взысканиях возвращалось с его собственноручными, всегда одинаковыми пометками: «В наложении взыскания проявлена слабость. Усилить. Учту при аттестации»[44]44
  На всех военнослужащих составлялись аттестации прямыми начальниками и «аттестационными совещаниями». Мнение старшего начальника было решающим. От аттестации зависело все служебное положение и продвижение офицера.


[Закрыть].

И началось утеснение.

Большинство начальников сохранили свое достоинство и справедливость. Но немало оказалось и таких, что на спинах своих подчиненных строили свою карьеру. Посыпались взыскания, как из рога изобилия, походя, за дело и без дела, вне зависимости от степени вины, с одной лишь оглядкой – что скажут в Казани.

Назначен был наконец день смотра Саратовскому гарнизону. Приехал командующий, посмотрел, разнес и уехал, наведя панику. Особенно досталось двум штаб-офицерам, бывшим членами военного суда в только что закончившейся выездной сессии[45]45
  Казанский округ был на военном положении. За политические преступления военных и гражданских лиц судил военный суд, в составе председателя – военного судьи и двух членов от войск местного гарнизона.


[Закрыть]. Сандецкий собрал всех офицеров гарнизона и в их присутствии разносил штаб-офицеров: кричал, топал ногами и наконец заявил, что никогда не удостоит их назначения полковыми командирами «за проявленную слабость».

А дело заключалось в следующем. В одном из полков при обыске в сундуке какого-то ефрейтора найдена была прокламация. Суд, приняв во внимание, что листок только хранился, а не распространялся, и другие смягчающие обстоятельства, зачел ефрейтору 10 месяцев предварительного заключения в тюрьме и, лишив его ефрейторского звания, выпустил на свободу… Это и вызвало гнев Сандецкого.

К чести нашего рядового офицерства надо сказать, что такое давление на судейскую совесть не имело результатов. И в дальнейшем приговоры по многим политическим делам в Саратове обличали твердость и справедливость членов военных судов. Наряду с приговорами суровыми я помню, например, нашумевшее и явно раздутое дело о «Камышинской республике», по которому все обвиняемые, после блестящей защиты известного адвоката Зарудного, были оправданы… в явный ущерб карьере членов суда. Или еще другое громкое дело видного социал-революционера Минора. Только совести судей (двух наших подполковников) последний обязан был сравнительно легким наказанием, которое ему было вынесено. Смутило судей то обстоятельство, что на лицо были одни лишь косвенные улики. Конечно, в обоих случаях не могло быть никакого послабления, одно лишь чувство судейского долга. В первом процессе судьи верно отгадали сущность дела, во втором – ошиблись: Минор, как оказалось впоследствии, стоял во главе крупной боевой революционной организации юго-востока России…