Текст книги "«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах"

Н.П. Вишняков – один из самых активных публицистов «Военного голоса», пользовавшийся на страницах газеты одновременно тремя экзотическими псевдонимами: Wiko, Энвиш, Л. Теннис, в жизни являлся подполковником военно-юридической службы в должности столоначальника ГВСУ. Имевший выраженную склонность к занятиям публицистикой, Вишняков задолго до появления «Военного голоса» сотрудничал в изданиях уже упоминавшегося капитана Березовского.

Другой представитель военной юстиции на страницах газеты – князь С.А. Друцкой – в то время являлся экстраординарным профессором Военно-юридической академии, где читал авторский курс истории российского военного права. Однако самый примечательный факт биографии Друцкого заключается в том, что в 1906–1907 гг. он являлся штатным служащим канцелярии Государственной думы, заведовал ее важнейшими – финансовым и законодательным – отделами[75]75
  Военная энциклопедия под ред. В.Ф. Новицкого в 18 т. 1911–1915. Т. 9. М., 1912. С. 229.


[Закрыть]. Служба Друцкого в канцелярии пришлась на период I и II созывов Государственной думы, депутатам которых удалось проработать в общей сложности менее 180 дней. Аппарат Государственной думы в это время еще только формировался, налаживание его работы относилось уже к периоду деятельности III созыва Думы. Таким образом, Друцкому по большому счету не довелось приступить к полномасштабной работе на занимаемой должности. Однако показательно, что он являлся служащим канцелярии именно отличившихся левизной двух первых дум. По всей видимости, для состоявшего из октябристов и правых президиума III Думы кандидатура Друцкого на один из важнейших постов в канцелярии была неприемлема по политическим соображениям. Вполне вероятно, что и сам Друцкой не принимал изменивший принципы формирования (а соответственно, и политический окрас) народного представительства третьеиюньский избирательный закон.

Еще один член военно-юридической корпорации – В.Н. Нечаев – являлся думским корреспондентом «Военного голоса». Помимо репортажей из Таврического дворца, ему принадлежали также аналитические статьи о народном представительстве, выгодах появления парламента и установления конституционного строя для вооруженных сил. Нередко Нечаев (с неодобрением) высказывался и о том, что «высшая бюрократия» в угоду своим интересам стремится придать деятельности военно-судебного ведомства репрессивный характер. С некоторой натяжкой Нечаева можно назвать главным политическим обозревателем газеты. По всей видимости, Нечаев оставил военную службу. Во всяком случае, с 1909 г. он перестает числиться в списках военного ведомства. Дальнейшая судьба Нечаева неизвестна.

Наконец, полковник А.В. Тавастшерна, ведший в «Военном голосе» ожесточенную полемику с «Русским инвалидом» и нападавший в его лице на всю официальную печать, в 1906 г. являлся помощником военного прокурора, а затем следователем Петербургского военного округа. В 1912 г. Тавастшерна получил чин генерал-майора, а на следующий год стал судьей Петербургского военно-окружного суда. Помимо споров с «Инвалидом», на страницах «Военного голоса» Тавастшерна теоретически разрабатывал вопрос о политических правах военнослужащих. Его фундаментальные изыскания сопровождались пространными обзорами правового положения военных в различных государствах Европы на протяжении полутора веков. Серия публикаций в газете послужила основой для напечатанной в типографии «Военного голоса» отдельной брошюры «Политические права военных», о содержании которой будет сказано ниже.

Целям «Военного голоса», не являясь, впрочем, активным сотрудником издания, сочувствовал и В.Д. Кузьмин-Караваев[76]76
  В «Военном голосе» обнаружено всего две заметки за авторством Кузьмина-Караваева. Однако он присутствовал на банкете по случаю открытия редакции газеты, и отойдя в своей политической деятельности от узко-военной проблематики, тем не менее должен был сочувствовать идее приведения военной организации России в соответствие с ее обновленным (конституционным) государственным строем.


[Закрыть]. Генерал-майор и профессор уголовного права Военно-юридической академии, Кузьмин-Караваев был известен в качестве принципиального поборника отмены смертной казни, которую он считал безусловно недопустимой даже в военное время. Кузьмин-Караваев являлся основателем «Всероссийской лиги борьбы за отмену смертной казни им. Л.Н. Толстого», а также депутатом I и II Государственных дум, где представлял либеральную, близкую к кадетам Партию демократических реформ. В Государственной думе I созыва комиссией, во главе которой стоял Кузьмин-Караваев, был разработан проект закона об отмене смертной казни[77]77
  Разработанный под руководством Кузьмина-Караваева законопроект был краток (всего из двух статей), но далек от совершенства. Сложность заключалось в том, что вопрос об отмене смертной казни в военное время не мог быть возбужден Думой в силу 96 и 97 статей Основных государственных законов, изымавших из области компетенции законодательных учреждений сферу военного права. А абсолютное большинство смертных приговоров в России того времени выносилось как раз военными судами. Это было следствием применения 18 статьи Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия, дававшей местным властям право передавать на рассмотрение в военные суды дела о преступлениях, совершенных в мирное время гражданскими лицами. Для пересмотра Думой статей Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия в законе не существовало препятствий. Можно предположить, что Государственный совет не поддержал бы пересмотра Положения об охране, но Дума не поставила перед верхней палатой этого вопроса. Окончательная и единогласно принятая редакция законопроекта подразумевала исключение смертной казни также из воинского и военно-морского уставов о наказаниях. Это означало, что возыметь силу законопроект не мог ввиду противоречия Основным государственным законам. «Такой остроумный способ действий Государственной думы не показал заботы о тех, кого вешали, и кого она могла от казни спасти. Спасению их она предпочла эффектную, но бесполезную декларацию, чтобы не сказать “декламацию”», – писал В.А. Маклаков. (Маклаков В.А. Первая Государственная дума. Воспоминания современника. 27 апр. – 8 июля 1906 г. М., 2006. С. 202.)


[Закрыть].

Не имея возможности сколько-нибудь подробно рассказать обо всех остальных сотрудниках «Военного голоса», следует еще, по крайней мере, упомянуть в 1906 г. слушателя Николаевской академии, а впоследствии полковника Генерального штаба, автора воспоминаний о Русско-японской войне А.А. Рябинина; капитана Генерального штаба, будущего генерал-лейтенанта армии Финляндии и начальника финляндского Генштаба О.А. Энкеля; лейтенанта, будущего командующего флотом Финляндии Г.К. фон Шульца; подполковника, главного библиотекаря Николаевской инженерной академии Н.Е. Духанина; полковников Генерального штаба П.И. Залесского, Е.И. Мартынова и А.М. Хвостова; подполковников Генерального штаба П.А. Режепо и Д.И. Надежного; штабс-капитана Генерального штаба Л.З. Соловьева; капитана Генерального штаба И.Н. Шевцова; капитана, делопроизводителя Главного артиллерийского управления (ГАУ) Р.А. Башинского; капитана, помощника заведующего Артиллерийского исторического музея, автора ряда популярных исторических брошюр («Граф Д.А. Милютин», «Генерал Кондратенко», «Славные партизаны 1812 г.» и др.) Н.П. Жерве; полковников артиллерийский службы А.В. Шелова и А.Ф. Гилленшмидта; подполковников артиллерийской службы Д.Я. Миловича, М.Д. Гуржина, Н.Н. Яжинского и А.В. Белина; капитанов инженерной службы А.В. Модраха и Е.А. Филаретова.

Что объединяло упомянутых выше людей? Во-первых, практически все они в том или ином качестве (непосредственных участников боевых действий, служащих тыловых управлений и/или корреспондентов) побывали на театре Русско-японской войны, не понаслышке знали о проблемах русской армии и тяжело (как личную трагедию и профессиональный провал) переживали ее многочисленные поражения. Во-вторых, высокий образовательный уровень. Сотрудники «Военного голоса» в абсолютном большинстве случаев являлись выпускниками высших военно-учебных заведений: Николаевской академии Генерального штаба, Александровской военно-юридической академии, Николаевской инженерной академии и Михайловской артиллерийской академии. Эти люди составляли новое поколение интеллектуальной элиты армии. Штабс-капитаны и подполковники в 1906 – к октябрю 1917 г. почти все они получили штаб-офицерские или генеральские чины. Важнейшей вехой их профессионального становления оказалось поражение России в войне с Японией. Рефлексируя над опытом неудач, они пришли к выводу о негодности неизбежно влияющего на военную организацию государственного строя России. Именно военный профессионализм привел их в сферу публичной политики (якобы традиционно не интересовавшую военных), заставив высказываться в печати по наболевшим вопросам и возлагать надежды на народное представительство.

Завершая разговор о круге авторов «Военного голоса», следует привести характеристику этой газеты и ее коллектива, данную одним очень авторитетным мемуаристом: «С приближением первой революции и ослаблением цензурных стеснений, уста печати отверзлись – первым делом для борьбы с правительством, потом – для вящего поношения армии. Как говорило сухое правительственное сообщение, “печать полна статьями, колеблющими авторитет военной власти и могущими внушать населению враждебное отношение к отдельным войсковым частям”. Такое же направление приняла газета “Военный голос”, издававшаяся в Петербурге в 1906 г. штабс-капитаном запаса Шнеуром (брат крыленковского нач. штаба)[78]78
  Автор ошибается. У В.К. Шнеура действительно были братья, также состоявшие на военной службе – А. К. и Н.К. Шнеуры, но начальником штаба у Крыленко являлся именно В.К. Шнеур.


[Закрыть]. Представляя извращенное отражение армейских настроений, “Военный голос”, отодвинув военные реформы на задний план, первое место отводил демагогии и широкому политиканству. Правительство, придя в себя, закрыло газету Шнеура, в связи с чем пострадало и несколько горячих голов – случайных сотрудников ее»[79]79
  Деникин А.И. Старая армия; Офицеры. М., 2005. С. 215–216.


[Закрыть]. А.И. Деникин, автор этих строк, умалчивает здесь об одном неудобном факте – он сам (пускай и лишь однажды) писал для «Военного голоса». Вероятно, в то время его отношение к этому изданию было несколько иным. Просуществуй газета дольше, их сотрудничество вполне могло продолжиться – генштабист Деникин принадлежал к числу «прогрессивно» настроенных офицеров. Его смелые и провокационные высказывания в печати служили причиной множественных конфликтов с начальством. Едва ли генерал о чем-то забыл. Скорее к моменту написания мемуаров его отношение к «Военному голосу» определялось тем, что наиболее видные сотрудники газеты в большинстве оказались на службе у красных и, с точки зрения бывшего лидера белого движения, являлись предателями. Д.П. Парский, В.Ф. Новицкий, его брат Ф.Ф. Новицкий (последний дожил до возвращения генеральских званий и стал в 1943 г. генерал-лейтенантом Красной армии) оказались в числе первых, перешедших на службу к Советам генералов «старой армии». Служили в составе различных подразделений РККА Н.П. Вишняков, В.А. Апушкин, Е.И. Мартынов, Р.И. Башинский, А.А. Рябинин и Д.Н. Надежный. Последний командовал армией в ходе отражения наступления Юденича и был награжден орденом Красного знамени за оборону Петрограда. Все они в разное время занимались научной и преподавательской деятельностью в составе различных подразделений Наркомвоенмора. Их профессиональная подготовка и опыт оказались востребованы в процессе становления системы военного образования и науки СССР. К вопросу о том, почему офицеры, сотрудничавшие в «Военном голосе», во многих случаях вполне добровольно переходили на службу в Красную армию, уместнее будет вернуться несколько позднее.

Политическая платформа «Военного голоса»

Уже во втором по счету номере «Военного голоса» была помещена статья под заголовком «Армия и революция», в которой формулировалось определенное видение роли вооруженных сил во внутренних конфликтах: «С возможностью участия армии в революции надо считаться; на эту возможность не надо закрывать глаз; ее надо предвидеть и с нею надо бороться. Но здесь нужна борьба не мертвыми для солдата формулами, не бессодержательными афоризмами, не путем насилия над его умом и волею, а борьба разумная – путем сознательного воинского и политического его воспитания.

<…> Армия должна быть приведена к сознательному и правильному пониманию того, чему она призвана служить и против кого и чего она должна бороться; ей должны быть уяснены правомерные границы для ее деятельности и в этих границах должен завершаться цикл политического и воинского ее воспитания. Каждый член армии может исповедовать лично какие угодно убеждения. Нивелировка под одну политическую формулу внутреннего мира сотен тысяч людей – вещь совершенно невозможная; ни угроза наказания, ни какие-либо другие насильственные меры не в силах вытравить в человеке индивидуальной своеобразности его убеждений.

Но как бы ни разнились политические убеждения лиц, входящих в состав армии, эти убеждения могут и должны преклоняться перед служением тому интересу, который в сознании каждого члена государственной организации стоит выше интересов партийных, их нивелирует, их покрывает. Защита целостности и независимости государства, закономерная охрана существующего в нем правового порядка – вот тот высший интерес, которому призвана служить армия и в служении которому, не насилуя своих убеждений, могут слиться все неравнодушные элементы. <…> В своей активной деятельности армия должна стоять вне политической борьбы и партийных интересов» (3 января). На первый взгляд, положения этой статьи как будто во многом созвучны позиции властей. Однако при более внимательном прочтении можно заметить, что в «Военном голосе» акцент делается на правовом воспитании нижних чинов, привитии им основных знаний о роли армии в конституционном государстве при сохранении любых личных убеждений и их полной неприкосновенности, тогда как официальная газета Военного министерства «Русский инвалид» скорее агитировала за более эффективную патриотическую мобилизацию армии для борьбы с революционными тенденциями. В статье «Военного голоса» подчеркивалось, что армия должна стоять выше «политической борьбы», партийных и групповых интересов. Это имеет особенное значение в свете того, что в дальнейшем на страницах газеты развивалась мысль о том, что армию стремится сделать своим орудием «придворная» или «бюрократическая» партия, применяющая вооруженную силу против народа, встающего на борьбу за свои законные права или требующие справедливого удовлетворения имущественные нужды. Мотив «придворной партии» предельно прост – она обороняет свое привилегированное положение, отстаивает свои эгоистические, не имеющие ничего общего с народными и общегосударственными, интересы. Именно чрез эту призму в «Военном голосе» воспринималась передача воинских команд в распоряжение гражданской администрации для охранной службы и участия во всевозможных «карательных экспедициях».

«Военный голос» вполне закономерно выступал за верховенство закона и в самой армии – в отношениях между начальниками и подчиненными, офицерами и нижними чинами. Развитие правовой сознательности военнослужащих должно было, с одной стороны, привести к уменьшению жестокости и насилия при исполнении армией своих обязанностей по охране порядка внутри страны, а с другой – к прекращению злоупотреблений властью в самой армии. Эту мысль развивал в статье «Войско и закон» князь Друцкой: «Наша армия требует радикального лечения. Сущность его должна заключаться: в увеличении правовых познаний как офицеров, так и нижних чинов, в создании привычки ставить закон выше всяких своих желаний и вкусов, в проведении этой границы в армии от первого до последнего человека, и наконец – в установлении полной гарантии охраны закона. Эту последнюю задачу в государстве может выполнить только суд, в данном случае, военный суд, независимый в своей подзаконной деятельности от желаний административных и кассационных инстанций» (1 января).

Нисколько не удивительно, что на страницах «Военного голоса» подвергался резкой критике «драконовский» закон 21 декабря 1905 г., запрещавший военнослужащим присутствовать в собраниях, на которых обсуждались или даже только затрагивались политические вопросы. «Закон 21-го декабря появился через два с небольшим месяца после Манифеста, возвестившего новый государственный строй и незыблемые начала гражданских свобод. Последствием этого манифеста могло быть – или сохранение прежнего объема свободы военных, или ее расширение. Получилось обратное. Если в армии мы будем идти и далее тем же путем, то в “свободной России” народится новый класс “несвободных служилых людей”», – констатировал обозреватель «Военного голоса» (4 января).

Злополучный закон вызвал отклик и у читателей газеты. В напечатанном письме одного из них, подписавшегося псевдонимом «Сабля», говорилось, что офицерам необходимо разрешить присутствовать «на заседаниях, сообщениях, лекциях, происходящих на законном основании в собраниях, разрешенных законом партий, без права, конечно, принимать участие в прениях, произносить речи и т. п. В последнее время на офицеров прямо налагается обязанность, требуется <…> разъяснять нижним чинам политические вопросы, знакомить их с политическими партиями и их требованиями. Чтобы разъяснять, надо самому знать, а чтобы знать, надо прежде узнать. <…> Посещение заседаний и сообщений, организуемых партиями, могло бы <…> дать офицерам знакомство с политическими вопросами и партиями, с их задачами и стремлениями» (8 января).

Критическому разбору закона 21 декабря был посвящен еще один материал газеты. На этот раз акцент делался на непродуманности формулировок закона, размытость и неточность которых была непозволительной для юридического акта. При строгом прочтении закона оставалось сделать вывод, что обсуждение каких бы то ни было касающихся политики вопросов (в том числе и международных) являлось недопустимым даже при частных контактах военнослужащих. Комментируя избыточную строгость закона, автор статьи счел нужным подчеркнуть, «что главные и коренные причины брожения в армии, как это ясно показали последние события, заключаются не в увлечении военными чинами новейшими политическими течениями, а во внутреннем неустройстве самой же армии» (12 января).

«Военный голос» пытался создать картину недовольства военнослужащих на местах стеснением их гражданских прав. Корреспондент газеты передавал, что оренбургские казаки станицы Магнитной после опубликования Манифеста 17-го октября возлагали «большие надежды на свое ближайшее начальство, думая, что оно придет казачеству на помощь, что казаки со всеми гражданами Империи наравне будут иметь свободу слова, свободу съездов, союзов и неприкосновенность личности», однако их ждало разочарование, так как представитель войсковой администрации «объяснил во всеуслышание, что манифест 17 октября 1905 года до казачества совершенно не касается, а все блага, дарованные государем императором этим манифестом, на казаков не распространяются» (3 января). «Все родные сыны государства, а казаки – пасынки!» – сетовали по словам корреспондента «Голоса» обиженные жители станицы (3 января).

В контексте свободного распространения в войсках «черносотенных» прокламаций и множественных случаев открытого участия офицеров в деятельности правых организаций «Военный голос» воспринимал закон 21-го декабря в качестве односторонней репрессивной меры, позволявшей под малейшим предлогом подвергать преследованию или изгонять со службы заподозренных в неблагонадежности военнослужащих (как нижних чинов, так и офицеров). Вдвойне неприемлемым для газеты было то, что все это совершалось под лозунгами ограждения армии от участия в политике. Полковник П.И. Залесский в одной из своих статей разоблачал лицемерие властей, принимавших самые жесткие меры против левой агитации в войсках и при этом способствовавших агитации правой: «Всякий знает, что войска ограждаются от проникновения к ним “прокламаций” всевозможными мерами, включительно до избиения господ разносителей прокламаций и до запрещения выписывать в офицерские собрания некоторые газеты. Так думал я до последнего времени. Теперь, однако, приходится убеждаться, что запрещение относится только к прокламациям крайнего “левого” или даже просто “левого” направления и к либеральным газетам; прокламациям же крайних “правых” тенденций, т. е. не признающих основ нового (выделено в тексте. – А. Ф.) государственного устройства, возвещенного стране манифестом 17-го октября, не только не закрыт доступ к войскам, но таковые литературные произведения даже поощряются, ибо выпускаются в виде приложений к военным журналам, или самими предприимчивыми авторами, рассылающими свои произведения, впрочем, не даром, а за 2–6 копеек за прокламацию» (17 мая). Далее, насмешливо комментируя отрывки из текстов прокламации, Залесский раскрывал предполагаемые цели их распространителей: «“Мы сумеем постоять царя, за себя и за честь земли русской, и не сломить врагу нашей стойкости, не сломить ему нашей совести” (из черносотенной прокламации. – А. Ф.). Бога побойтесь, г. автор: кто собирается покупать вашу совесть? Да и есть ли она у вас? Население гибнет под гнетом бесправия, произвола и от собственного невежества, культивированного чиновниками в целях лучшей его эксплуатации; вырождается от хронических голодовок и болезней, а вы пичкаете его фразами: “Мы сумеем постоять царя, за себя и за честь земли русской”. Да ведь это вы хлопочете за себя – чиновника, рыцаря 20 числа, а не за них – темных, забитых, голодных, бесправных; вернее, даже и не за себя, а за тех, от коих чаете получить “ласку”

за усердие по искоренению тех начал гражданской свободы, которые объявлены манифестом 17 октября! Ведь полное и честное проведение в жизнь начал этих не на руку тем, кто давно примазался к государственному пирогу и привык распоряжаться им бесконтрольно. В угоду этим-то господам автор говорит: “враг знает, что государство нами сильно”. Какой враг? Если японцы, то, думаю, автор сильно ошибается в них: они знают, что государство сильно своими порядками, законами, имеющими единственную цель – благосостояние всего народа, а не только чиновников и некоторых других групп населения; если речь идет об указанных мною выше врагах внутренних, то они знают, что армией злоупотребляет прежде всего старый порядок» (17 мая).

Оставив разбор черносотенных прокламаций, Залесский продолжил с жаром обвинять бюрократию и старый режим: «“Трескучие слова”, “лживые обещания” – это все характерные атрибуты нашей бюрократии и тех, кто, вопреки правде, выступает в роли ее адвокатов <…> война – результат бюрократической авантюры и полного пренебрежения к истинным интересам народа; она раскрыла всю несостоятельность полицейско-бюрократического режима, который и привел родину “на край гибели”. Если возможно признать революционную пропаганду виновной в бедствиях страны, то лишь косвенно: пропаганда эта и ее активная деятельность давала опору для еще горших беззаконий бюрократии. Если бы не было у нас бюрократической вакханалии около казенного пирога и теперешнего злобного отстаивания своего места у этого пирога, то не было бы и японской войны, и ее последствий. Господам сочинителям прокламаций грингмутовского направления не мешало бы помнить это. <…> Военным воспрещено участвовать в политике. Это обязывает их стоять “вне” партий, но вовсе не на стороне “крайней правой”, а гг. распространители прокламаций именно тянут войска на строну этой партии; причем не брезгуют и извращением истины, и совершенно неуместным злоупотреблением словами: бог, вера, царь… Войскам, как и всей России, нужна только правда» (17 мая).

На страницах «Русского инвалида» Залесскому решил ответить автор, скрывавшийся под инициалами А.Н.Р. Он сделал это в ироничной, даже издевательской форме. Свою заметку он озаглавил «Речь г. Залесского к уходящим в запас» и как бы обращался к нижним чинам от лица Залесского: «К сожалению, не могу благодарить вас, братцы, за вашу протекшую службу в рядах армии, ибо вы всегда и везде являлись главным препятствием к широкому распространению “Освободительного движения”. Теперь, за порогом казарм, вы не должны повторять сделанной вами ошибки и, возвратившись к близким, но бесправным, ограбленным и забитым правительством семьям, откроете им глаза, расскажете всю правду, укажете на истинных виновников всех наших бед и зол. <…> Вы сами должны твердо знать и разъяснить деревенским родным, что манифест 17-го октября даровал родине свободы, введению которых препятствуют чиновники штатские и военные, и по милости которых пролито напрасно много крови. Что эти люди и есть внутренние враги, а не те, на которых указывало ваше бездарное, продажное начальство»[80]80
  Разведчик. 1906. № 811. 9 мая. С. 378.


[Закрыть]. А.Н.Р. посчитал нужным высказаться и в защиту черносотенных прокламаций: «Если в них (прокламациях. – А. Ф.) не сказана вся правда, которой, кстати сказать, не знают ни авторы этих брошюр, ни г. Залесский, то в сказанном нет ничего неверного, и стоило правительству проснуться, чтобы пожары потухли, забастовки железных дорог прекратились, газеты перестали преподносить читателям такую “правду”, которую без труда опровергали на следующий день»[81]81
  Там же.


[Закрыть].

Выражая свое отношение к позиции Залесского, анонимный автор прибег к довольно оригинальному сравнению: «Г. Залесский, очевидно, не хочет, чтобы военные начальники уподобились тем педагогам, которые, тоже в видах правды, намереваются еще в институтах и гимназиях просвещать наших дочерей в половом вопросе. Это тоже правда, а в надлежащем освещении даже и очень выгодная для тех развратников, которые надеются этим путем заранее подготовить для себя жертв свободной любви. Политические развратники имеют, конечно, иные цели, почти достигнутые уже в наших средних учебных заведениях, и нечего удивляться, что этих господ не особенно ласково принимают в войсках, хотя об “избиении” их я впервые слышу военный голос»[82]82
  Там же.


[Закрыть]. Последними словами А.Н.Р. намекал на то, что не ожидал услышать от члена офицерской корпорации «сплетни» о линчевании агитаторов в войсках, ходившие в левой среде. Таким образом, в заметке этого автора Залесский маркировался в качестве своеобразного маргинала, офицера – сторонника «освободительного движения», представители которого стремились «политически развратить» армию, с тем чтобы она изменила своему долгу и присяге.

«Военный голос» не добивался того, чтобы армия перешла на сторону «освободительного движения» и поучаствовала в борьбе со «старым режимом». Но как же на страницах газеты решался вопрос об участии армии в политике? «Говорят, что политика и войско – несовместимы, поскольку политика является участием в активной политической борьбе партий. В этом смысле войско должно быть непартийным. Но в то же время “политика” неотделима от военнослужащего, как от всякого другого взрослого человека, и право на нее нельзя отнять у него, как нельзя лишить человека мысли и чувства. Равное со всеми гражданами право политических убеждений и устранение от активной политической борьбы – вот два равносильных принципа, которые мы признаем равно необходимыми для нормального существования войска в современном государстве», – говорилось в одной из редакционных статей «Военного голоса» (8 января). Выведя эти принципы, автор статьи перешел к другой проблеме: «Для нас сейчас важен вопрос, безразличен ли для войска и для его интересов тот или иной политический строй? На этот вопрос мы отвечаем категорическим отрицанием: нет, не безразличен. <…> Истекший год был годом полного общественного просветления. Во всех отраслях жизни, для каждой профессии отдельно, с необычайной подробностью было уяснено, что все их отдельные нужды тесно связаны с общим неустройством страны, что нельзя уповать на мелкие починки в доме, в котором самый фундамент устарел и дал трещину. Войско слишком крупная социальная величина, чтобы не испытывать воздействия всех социальных факторов страны. Война показала это достаточно. К чему ни сводить причины неудач – мы неизбежно упираемся в “общие условия”. <…> Наша пресловутая “неподготовленность” в связи с “отдаленностью театра войны”, – но разве это не продукт той безгласности и бесконтрольности всей внешней и внутренней политики, которая может быть устранена только установлением действительного контроля за нашими внешними и внутренними делами со стороны общественного мнения и его главных выразителей, народных представителей? Пусть в среде самого войска и целыми группами, и думами в одиночку могут быть разработаны отличнейшие планы реформ, – но кто же поручится за их осуществление?» (8 января). Далее в статье говорилось о том, в чем конкретно должно будет выражаться позитивное для армии влияние парламента:

«Народное представительство не будет, конечно, вдаваться в технические подробности перевооружения войск, но оно постарается о том, чтобы сделать его своевременно, а не так, чтобы идти на войну с новыми пушками, не умея из них стрелять. Не дело народного представительства вырабатывать, какую на суда ставить броню, но оно создаст такие условия, при которых сведутся к минимуму злоупотребления, и флот не будет обречен на необходимость непременно оказаться слабее неприятельского» (8 января).

Из всех этих рассуждений делался следующий вывод: «Армия заинтересована в том, будет или не будет народное представительство; для нее не безразлично, каковы будут его права, в каком положении к нему станет военный министр; она заинтересована, как и все живое, в свободе печати, дающей место всякому мыслящему и честному голосу о нуждах армии, заинтересована в свободе общественного контроля за всеми совершающимися злоупотреблениями, в свободе развития всех творческих сил страны. Все это вопросы правовые, вопросы политики. Детали их могут быть для войска безразличны, но основные начала государственного устройства затрагивают его интересы так же, как и интересы всей страны. И с этой, даже чисто войсковой, не только общегражданской точки зрения, армия имеет полное основание желать, она не может не желать коренного переустройства нашего старого режима на новых началах» (8 января).

Что же следовало из того, что армия была обязана воздерживаться от участия в политической борьбе, но в то же время для своего собственного блага должна была желать созыва народного представительства, облеченного самыми широкими законодательными и контрольными полномочиями? Не скрывалось ли здесь противоречие? Во всяком случае, первое следствие довольно очевидно – армия не должна была поддаваться на черносотенные прокламации, понимая, что в замене «старого», «бюрократического» режима конституционным и «представительным» строем залог ее будущего – обеспечение от позора на полях будущей войны. Соответственно, армия должна была понимать и то, что посредством распространения «черносотенных прокламаций» цепляющаяся за власть бюрократия стремится сделать ее своим политическим орудием. Но что же должна была делать армия? Имела ли она, по мнению авторов «Военного голоса», право не подчиниться приказу разогнать демонстрантов, протестующих против незаконного роспуска Думы. По всей видимости, ответ – да, имела. Роспуск Думы делало незаконным отсутствие в указе даты созыва следующей Думы. Это означало попытку ликвидации института народного представительства – государственный переворот, а армия, по мысли «Военного голоса», должна была стоять на страже закона и конституции. Но что, если Дума (как это впоследствии и произошло в действительности) будет распущена с соблюдением всех законных процедур. В этом случае войска теоретически обязаны были выполнить любой законный приказ командиров. Но получается, что действовали бы они при этом вопреки собственному интересу, играя на руку своему, по версии «Военного голоса», злейшему врагу – старой бюрократии, которая хочет хоть на какое-то время получить передышку от назойливого парламента. При таких условиях трудно было бы ожидать от войск необходимого рвения и полной самоотдачи. В этой ситуации был слишком велик риск того, что теория о беспрекословном подчинении войск любым законным требованиям начальства не выдержит испытания жизнью.

Здесь «Военный голос» вставал на скользкую и опасную почву. Именно в этом его противникам справа виделась «политическая агитация» в войсках крайне нежелательного свойства. Фактически, «Военный голос» стремился заменить традиционную монархическую лояльность армии новой – конституционной. В этом случае воля императора подлежала исполнению лишь постольку, поскольку она не противоречила бы закону, который он был уже не в силах единолично изменить. По тщательно оберегаемому «священному единению» войска и его «верховного вождя» наносился серьезный удар. На практике к тому же получалось, что армия могла нарушить данную монарху присягу ради защиты «нового строя» и воплощавшего его учреждения – Государственной думы. Ведь армии следовало ждать столь нужных ей реформ и улучшения своего (в том числе и материального) положения лишь от народного представительства – авторы газеты не уставали раз за разом повторять эту мысль. Нетрудно себе представить, до какой степени эта программа была неприемлема для консерваторов и властей.