Текст книги "Князья и княгини Русского Средневековья. Исторические последствия малоизвестных событий"

В позднейшей традиции Мстислав Ростиславич известен под прозвищем «Храбрый»; впервые оно фиксируется в статье «А се князи великого Новгорода» Комиссионного списка Новгородской первой летописи младшего извода (середина XV в.): «Мьстиславъ Храбрый Ростиславичь»[62]62
  Новгородская первая летопись… С. 162.


[Закрыть].Такая характеристика вполне соответствует изображению Мстислава в киевской летописи XII в. Но существовало ли прозвище «Храбрый» ранее середины XV в. или изобретено автором статьи «А се князи великого Новгорода», остается неясным[63]63
  Т. Л. Вилкул, обнаружив в характеристике Мстислава в Ипатьевской летописи цитату из «Александрии» – средневекового романа об Александре Македонском, предположила, что ее могли опознать и дать князю прозвище, исходя из того, что храбрость – черта Александра Македонского (Вилкул Т. Л. Мстислав Храбрый – к происхождению эпитета // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2005. № 3 (21). С. 14). Но поскольку в Новгородской первой летописи Ипатьевская не отразилась, когда такое могло произойти – неясно. Характеристика Мстислава как доблестного князя вполне могла дожить в Новгороде до XV в. и вызвать к жизни определение «храбрый».


[Закрыть].

Женат Мстислав был на дочери рязанского князя Глеба Ростиславича (предположение, что это был второй брак, а первой женой Мстислава являлась галицкая княжна, подтверждений не имеет)[64]64
  Домбровский Д. Генеалогия Мстиславичей. С. 465–468.


[Закрыть]. Его сыновьями были Мстислав и Владимир. Большинство исследователей считало старшим прославленного полководца Мстислава Мстиславича (ум. в 1228 г.), но вероятнее старшинство Владимира: только о нем Мстислав перед кончиной просит позаботиться своего воеводу Бориса Захарьича; это может свидетельствовать, что сын Мстислав либо был очень мал, либо появился на свет уже по смерти отца (в пользу второго варианта говорит отсутствие до XIII столетия практики называть сына именем живого отца)[65]65
  См.: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени князей в X–XVI вв.: Династическая история сквозь призму антропонимики. М., 2006. С. 300–301,304.


[Закрыть]. Иногда еще одним сыном Мстислава Ростиславича считают Торопецкого князя Давыда, упоминаемого в новгородском летописании под 1212 и 1225–1226 гг., но это мнение, скорее всего, ошибочно[66]66
  Домбровский Д. Генеалогия Мстиславичей. С. 653–658.


[Закрыть].

Мстислав Ростиславич, таким образом, внес едва ли не решающий вклад в разрушение проекта Андрея Боголюбского, согласно которому киевские князья должны были, по сути, стать вассалами князей суздальских. Это отсрочило на целое столетие смену общерусской столицы – с Киева на Владимир-на-Клязьме[67]67
  Андрей Боголюбский сделал стольным городом Суздальской земли Владимир; но земля по-прежнему называлась Суздальской (по старой – времен Юрия Долгорукого – столице), ее князья – князьями (а начиная со Всеволода Юрьевича – великими князьями) суздальскими (см.: Горский А. А. Политическое развитие Средневековой Руси. М., 2023. С. 80–81, 92–96).


[Закрыть]. О том, кто такую смену все же осуществил, – в четвертой главе.

Глава 3
Ярослав Всеволодич и установление монгольской власти

Оценка последствий монгольских походов 1236–1242 гг. в Восточную и Центральную Европу обычно отталкивается от свершившихся фактов: степная часть Восточной Европы и Волжская Булгария оказались под непосредственным владычеством завоевателей, земли Руси стали управляться через посредство местных правителей, Венгрия и Польша сохранили независимость. Между тем есть основания для постановки вопроса, была ли зависимость с сохранением местных князей у власти запланирована для Руси завоевателями изначально.

Действительно, для действий Чингисидов в завоеванных странах были характерны две основных модели. Первая – это военная оккупация и непосредственное управление, когда местные правители заменяются монгольскими администраторами. Вторая – управление через посредство династов местного происхождения, признавших власть Чингисидов, получающих от них ярлыки на свое правление, обеспечивающих выплату дани и участвующих в монгольских военных предприятиях. Но ранее западных походов Батыя практически везде применялась первая модель. Так было в Северном Китае, в Средней Азии, Иране, Половецкой земле – местная знать лишалась власти, ее заменяли монгольские правители. Вторая модель управления – через посредство местных владетелей – стала осуществляться в ряде регионов (Закавказье и Малая Азия, Дунайская Болгария, на Дальнем Востоке – Корея) одновременно с покорением Руси или несколько позже. При этом нет оснований полагать, что во время завоевательных походов в ту или иную страну будущий вариант управления ею был заранее запланирован. Это во многом зависело от поведения местных правителей. Так, в Закавказье во второй половине 1230-х годов владения тех князей, которые во время завоевательного похода являлись к монгольским предводителям и признавали власть великого хана, не разорялись и сохранялись за ними[68]68
  Галстян А. Завоевание Армении монгольскими войсками // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977. С. 171–173.


[Закрыть].

В связи с этим вопросом следует обратить внимание, что на Руси долгое время существовали представления, что Орда может вынашивать планы непосредственно управлять русскими землями.

В зачине «Сказания о Мамаевом побоище» (начало XVI в.) Мамаю приписывается цель превзойти Батыя – не просто разгромить Русь, но перейти к непосредственному владычеству ею: «Азъ не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлѣютъ нам, и ту сядем и Русью владѣем, тихо и безмятежно пожывемъ»[69]69
  Сказания и Повести о Куликовской битве. Л., 1982. С. 26; ср.: Там же. С. 73; Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. С. 138, 226.


[Закрыть] (Я не так хочу сделать, как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие прекрасные города подойдут нам, там сядем и Русью будем владеть, тихо и безмятежно поживем). Исследователи русско-ордынских отношений никогда не воспринимали этот пассаж как отражение реальных намерений правителя Орды[70]70
  Такого рода суждения встречались только в публицистике (см., например: Кожинов В. В. История Руси и Русского Слова: современный взгляд. М., 1997. С. 404–435).


[Закрыть]. Фантастичность утверждения «Сказания» о намерении Мамая тем более очевидна в свете утвердившейся ныне в науке поздней датировки этого произведения – началом XVI в.[71]71
  См.: Кучкин В. А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990. С. 113–114; Клосс Б. М. Избранные труды: В 2 т. Т. II: Очерки по истории русской агиографии XIV–XVI веков. М., 2001. С. 331–348; Петров А. Е. Эволюция памяти о Куликовской битве 1380 г. в эпоху становления московского самодержавия (рубеж XV–XVI вв.): к вопросу о моменте трансформации восприятия «места памяти» // Исторические записки. М., 2004. Вып. 7 (125); Он же. «Александрия Сербская и «Сказание о Мамаевом побоище» // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2005. № 2 (20).


[Закрыть] В более раннем памятнике Куликовского цикла, летописной Повести, говорится о намерении правителя Орды повторитъ сделанное Батыем: «Пойдемъ на русского князя и на всю Русскую землю, яко же при Батый цари бывши, и христианьство потеряемъ, и церкви божиа попалимъ огнемъ, а законъ ихъ погубимъ, а кровь християньску прольем»[72]72
  Памятники Куликовского цикла. С. 30; ср.: Там же. С. 65.


[Закрыть] (Пойдем на русского князя и на всю Русскую землю, как при царе Батые было, и христианство порушим, и церкви Божии попалим огнем, и веру их погубим, и кровь христианскую прольем). Ясно, что в «Сказании» перед нами попытка усилить драматизм ситуации, приписав Мамаю мысль уже не просто повторить Батыя, но превзойти его. И можно было бы, казалось, видеть в данном месте позднего произведения о Куликовской победе не более чем художественный вымысел автора, писавшего о давно минувших днях. Однако ограничиться такой констатацией нельзя. Дело в том, что мотив приписывания ордынцам намерения перейти к непосредственному владычеству над Русью встречается и в более ранних текстах.

После того как Василий II в конце 1445 г. вернулся из плена у хана Улуг-Мухаммеда (куда он попал в результате битвы под Суздалем в июле того года), его двоюродный брат Дмитрий Шемяка, по утверждению московского великокняжеского летописца, обвинял великого князя перед Иваном Андреевичем Можайским и Борисом Александровичем Тверским в следующем: «Царь на том отпустилъ великого князя, а онъ къ царю целовал, что царю сидѣти на Москвѣ и на всѣхъ градѣхъ Русскых и на наших отъчинах, а сам хочет сѣсти на Тфери»[73]73
  ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25. С. 264. Царем на Руси именовали ордынского хана. См. сн. 47.


[Закрыть] (Царь отпустил великого князя с тем условием, и тот к нему [крест] целовал, чтобы царю править в Москве и во всех городах русских, в наших отчинах, а сам хочет сесть в Твери). Обвинения, конечно, фантастические. Тем не менее и Иван, и Борис поверили этой клевете и присоединились к заговору против Василия[74]74
  Там же.


[Закрыть]. Можно, конечно, допустить, что великокняжеский летописец возводит напраслину на Дмитрия Шемяку, и в действительности тот не выдвигал подобных утверждений. Но в этом случае все равно такого рода обвинения должны были как минимум выглядеть правдоподобно, чтобы летописца нельзя было уличить в явной лжи. Между тем события предшествующих пленению Василия лет давали определенные основания для подобных опасений. Хан Улуг-Мухаммед, изгнанный в 1438 г. из Орды, обосновался сначала в верховьях Оки в городе Белеве (являвшемся столицей русского княжества)[75]75
  ПСРЛ. Т. 25. С. 260.


[Закрыть], затем, в 1444 г., занимал Нижний Новгород и Муром (прежде, до присоединения к московским владениям, также бывшие стольными городами)[76]76
  Там же. С. 395.


[Закрыть], и только после пленения московского князя ушел вниз по Волге, в Казань. Разумеется, в данном случае речь шла о попытках закрепиться на окраинных русских территориях, причем попытках вынужденных, связанных с утерей власти в Орде. Но русским современникам событий видна была их внешняя сторона – хан реально занимал русские города, причем стольные[77]77
  К такого рода событиям следует отнести также кратковременное пребывание в Рязани в 1443 г. царевича Мустофы (Там же. С. 262, 394).


[Закрыть]. Отсюда возможность тех подозрений в отношении намерений Улуг-Мухаммеда, которые были приписаны Дмитрию Шемяке.

Но есть и более ранние свидетельства о существовании опасений, что в Орде захотят перейти к непосредственному владычеству над Русью. Они содержатся в летописных повестях о восстании в Твери в 1327 г., в ходе которого был убит посол хана Узбека, его двоюродный брат Чолхан (Шевкал, Щелкан). Согласно повести, читающейся в новгородско-софийских и псковских летописях, Шевкал имел следующие планы: «А князя Александра Михаиловича и его брата хотяще убити, а самъ хотя сѣсти въ Тфѣри на княженьи, а иных князей своих хотя посажати по инымъ городомъ по рускым, хотяще привести крестьянскую вѣру въ бесерменьскую вѣру»[78]78
  ПСРЛ. М., 2000. Т. 6, вып. 1. Стб. 400; ср.: ПСРЛ. Пг., 1915. Т. 4, ч. 1, вып. 1. С. 261; ПСРЛ. СПб., 2002. Т. 42. С. 124; Псковские летописи. М.; Л., 1941. Вып. 1. С. 16; М.; Л., 1955. Вып. 2. С. 90.


[Закрыть] (А князя Александра Михайловича и его брата хотел убить, а сам хотел сесть в Твери на княжении, и других князей своих хотел посадить по другим городам русским, желая христианскую веру заменить мусульманской). Повесть, содержащаяся в Рогожском летописце и Тверском сборнике, утверждает, что «безбожные татары» говорили хану Узбеку: «Аще не погубити князя Александра и всѣхъ князии роусскыхъ, то не имаши власти надъ ними» (Если не погубишь князя Александра и всех князей русских, то не будет у тебя власти над ними); затем «всему злу началникъ Шевкалъ» предложил: «Господине царю, аще ми велиши, азъ иду въ Роусъ и разорю христианство, а князя ихъ избию, а княгини и дѣти къ тебѣ приведу» (Господин царь, если повелишь, я пойду на Русь и разорю христианство, и князя их убью, а княгиню и детей к тебе приведу). Явившись в Тверь, Шевкал поселился на княжеском дворе, изгнав оттуда Александра Михайловича[79]79
  ПСРЛ. М., 1965. Т. 15, вып. 1. Стб. 42–43; М., 1965. Т. 15. Стб. 415.


[Закрыть]. По сути оба варианта сходны: в Рогожском летописце и Тверском сборнике прямо не говорится о намерении заменить русских князей татарскими, но коль скоро первых планировалось «погубить», это подразумевается само собой. Повесть новгородско-софийских и псковских летописей появилась во всяком случае не позднее начала XV в., когда был создан протограф Новгородской Карамзинской, Новгородской Четвертой и Софийской Первой летописей. Вероятно, что в ее основе лежал рассказ, созданный во Пскове во время пребывания там Александра Михайловича (1331–1337). Повесть Рогожского летописца и Тверского сборника входила в тверской летописный свод последней четверти XIV в., а создана была, по-видимому, в Твери вскоре после описываемых в ней событий[80]80
  См.: Конявская Е.Л. Повести о Шевкале // Литература Древней Руси: Источниковедение. Л., 1988; Она же. Очерки по истории тверской литературы XIV–XV вв. М., 2007. С. 83–96; Лурье Я. С. Повести о Шевкале // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1989. Вып. 2 (вторая половина XIV–XVI в.), ч. 2. С. 268–269.


[Закрыть]. В любом случае появление этих текстов не могло быть связано с событиями 1430-1440-х годов, когда отдельные ордынские предводители делали попытки закрепиться в пограничных русских городах. Но в XIV столетии мы не встретим событий, которые могли бы породить страх перед возможностью непосредственной оккупации ордынцами русских земель. Не исключено, правда, что в обстановке 1327 г. к такому опасению могло привести упомянутое в тверской версии «Повести о Шевкале» занятие Чолханом княжеского двора (в домонгольский период именно овладение княжеским двором символизировало вокняжение в городе[81]81
  См.: ГвозденкоК.С. Церемония княжеской интронизации на Руси в домонгольский период // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2009. № 1 (35).


[Закрыть]). Но чтобы на основе этого факта сложилось представление о столь масштабных общерусских планах Орды, нужна была благодатная почва, сложившаяся в более раннее время. И здесь следует обратиться к событиям эпохи нашествия Батыя.

Поскольку во время походов Батыя на Северо-Восточную и Южную Русь никто из сильнейших русских князей не признал власть завоевателей, и их земли были повоеваны, на Руси закономерно должны были ожидать осуществления «первой модели» властвования – непосредственного управления. И есть данные, говорящие о том, что некоторые действия монголов в первые годы после Батыева нашествия такому сценарию соответствовали.

В 1240-е годы под непосредственной властью монгольской администрации находилась южная часть Киевской земли: посол папы римского к монгольскому великому хану Иоанн де Плано Карпини в повествовании о своем путешествии (1245–1247) отмечает, что расположенный на Днепре ниже Киева Канев «непосредственно» находился «под властью татар»[82]82
  Иоанн де Плано Карпини. История монголов. М., 2022. С. 98, 173 (Pervenimus autem ad quondam villam, que erat immediate sub Tartaris, que Canove appellatur).


[Закрыть]. Канев не был стольным городом, и можно было бы полагать, что речь идет не более чем о попытке монголов контролировать узкую приграничную со степью полосу. Но сходную ситуацию фиксирует Галицко-Волынская летопись для Переяславля-Русского, в домонгольский период бывшего столицей одной из русских земель. Волынский и галицкий князь Даниил Романович во время своей поездки в 1245 г. к Батыю через Киев и Переяславль встретил в последнем татар: «и прииде Переяславлю, и стрѣтоша татаровѣ; оттуда же ѣха къ Коуремѣсѣ»[83]83
  ПСРЛ. М., 2001. Т. 2 (Ипатьевская летопись). Стб. 806.


[Закрыть] (и пришел в Переяславль, и встретил там татар; оттуда же поехал к Куремсе). В 1245 г. полководец Батыя Моуци, ведавший западной окраиной улуса Джучи, обратился к Даниилу Романовичу с требованием: «Дай Галичъ»[84]84
  Там же. Стб. 805. В издании Ипатьевской летописи в ПСРЛ слово «дай» разделено на два – «да и». Верное деление на слова см. в изд.: Галицько-Волинський літопис. Дослідження. Текст. Коментар. Киів, 2002. С. 109.


[Закрыть]. Речь явно шла о передаче стольного города под непосредственное управление монголов. Наконец, есть основания полагать, что в начале 1240-х годов под непосредственным управлением завоевателей находился Киев – номинальная столица всей Руси.

Прямо об этом говорится в монгольском источнике (составленном в 1240-е годы) – «Сокровенном сказании»: «Посланные в помощь Субеетаю царевичи Бату, Бури, Гуюк, Мунке и все другие царевичи, покорив народы Канлин, Кипчаут и Бачжигит, разрушили города Эчжил, Чжаях и Мегет, а также совершенно разгромили и полонили Орусутов (русских. – А.Г.). Они полностью покорили Асутов и Сесутов, а также население городов Белерман (Биляр в Волжской Булгарии. – А.Г), Керманкива (Киев. – А.Г) и прочих городов, поставили даругачинов (наместников. – А.Г) и танмачинов и возвратились на родину»[85]85
  Козин С. А. Сокровенное сказание. М.; Л., 1941. С. 194.


[Закрыть]. Из Галицко-Волынской летописи известно, что в конце 1245 г., когда через Киев по пути к Батыю проезжал Даниил Романович, «обдержащоу Кыевъ Ярославоу бояриномъ своимъ Еиковичемь Дмитромъ»[86]86
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 806.


[Закрыть] (управлял Киевом Ярослав через своего боярина Дмитра Ейковича). Но Ярослав получил Киев вместе с общерусским «старейшинством» от Батыя только в 1243 г.[87]87
  ПСРЛ. М., 1997. Т. 1. Стб. 470.


[Закрыть] Между тем в 1241 г. Михаил Всеволодич Черниговский, вернувшись в Киев после ухода завоевателей из Руси, жил не в городе, а «подъ Киевомъ во островѣ»[88]88
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 789.


[Закрыть]; это может объясняться как раз пребыванием в самом Киеве монгольского наместника, о котором говорит «Сокровенное сказание». Таким образом, в период сразу после нашествия Батыя и обоснования правителя улуса Джучи в Поволжье имели место реальные случаи как непосредственного владения монголами русскими городами, в том числе стольными, так и претензий на такое владение.

О том, что опасения относительно возможного установления режима непосредственного управления были реальными, свидетельствует рассказ Плано Карпини об отравлении Ярослава Всеволодича в ставке великого хана Гуюка близ Каракорума в 1246 г. Явно передавая информацию, полученную от людей Ярослава (с которыми папский посол тесно общался), он пишет: «…все полагали, что он был там отравлен, чтобы они смогли беспрепятственно и полностью владеть его страной»[89]89
  Иоанн де Плано Карпини. История монголов. С. 116 (credebatur ab omnibus quod impocionatus fuisset ibidem, ut libere suam terram ac plenarie possiderent), 185, 324–327 (коммент. 48).


[Закрыть], т. е. даже в 1246 г., когда сохранение за русскими князьями, признавшими власть завоевателей, их владений уже, казалось бы, становилось очевидным, переход к «первой модели» властвования представлялся вполне возможным.

Вероятность такого хода событий показывали и случаи с правителями некоторых других завоеванных монголами стран, свидетелями которых были русские люди, посещавшие Монгольскую империю. Плано Карпини рассказывает о случившемся с одним из корейских правителей: «И если отец или сын умирают без наследника, то сына или брата они никогда не отпускают; мало того, забирают себе все его княжество, что, как мы видели, произошло с каким-то вождем солангов»[90]90
  Там же. С. 84, 161 (Et si moritur pater vel frater sine herede, filium vel fratrem nunquam dimittunt, ymmo illius principatum totaliter accipiunt sibi, sicut de quodam duce Solangorum vidimus esse factum).


[Закрыть].

С точки зрения современных научных знаний страх перед возможным переходом монголов к непосредственной власти над Русью кажется необоснованным. Но не так было в середине XIII столетия. Традиционно считается, что монголы непосредственно оккупировали те регионы, где можно было вести кочевое скотоводство. Но, скажем, о Южном Китае и значительной части Ирана такое сказать нельзя, однако, там монголы властвовали непосредственно. Более нюансированный подход попытался обосновать Т. Олсен. По его мнению, непосредственное управление устанавливалось в странах, расположенных к югу от степной зоны, где можно было использовать традиции местной бюрократии (Китай, Иран, Средняя Азия); к северу от степи (т. е. в первую очередь на Руси), где таких традиций не было, у власти оставались местные князья. Исключениями в таком случае оказываются уйгуры и Грузинское царство, расположенные южнее степей, но сохранившие своих правителей[91]91
  Allsen Т. Technologies of governance in the Mongolian empire: a geographical overview // Imperial statecraft: political forms and techniques of governance in Inner Asia, sixth to twentieth centuries. Bellingham, 2006.


[Закрыть]. Однако исключений при таком подходе насчитывается намного больше. Южнее степной зоны находились сохранившие местных династов под монгольским верховным владычеством Корея, Киликийская Армения, Румский (Конийский) султанат, Трапезундская империя, Дунайская Болгария. Это уже не исключения, а тенденция. Напротив, севернее степей располагалась Волжская Булгария, непосредственно вошедшая в состав владений потомков Чингис-хана. Более вероятным представляется, что «опосредованное» управление устанавливалось, как правило, на крайних рубежах монгольской экспансии, где завоевателям недоставало ресурсов для осуществления прямого властвования: Корея стала восточным пределом завоеваний монголов, русские земли – северо-западным, Грузинское царство, Киликия, Трапезундская империя и Румский султанат – юго-западным. Плано Карпини писал в 1247 г.: «С тех народов, которые живут вдали от них, которых они до известной степени опасаются и которые им неподвластны, они берут дань… Другим же народам они пока позволяют жить в мире, но судя по тому, что мы от них узнали, они замышляют новую войну»[92]92
  Иоанн де Плано Карпини. История монголов. С. 86, 162–163 (Ab illis etiam nationibus, que longe ab eis sunt et sunt coniuncte aliis nationibus, quas aliquot modo timent, que non sunt eis subiecte, tributum accipiunt… Alias adhuc eos in pace esse dimittunt, secundum quod intelleximus ab eis, rebellare proponent).


[Закрыть]. Страны, где после завоевания были сохранены местные правители, действительно рассматривались Чингисидами как плацдарм для дальнейших завоеваний: за Кореей должна была последовать Япония, за Закавказьем и Малой Азией – Сирия и Египет, за Русью – Польша и Венгрия. Планам этим, несмотря на неоднократные вторжения монгольских войск в названные государства, не суждено было осуществиться, но система «опосредованного» управления для стран, дальше которых экспансия монголов не продвинулась, стала традицией.

Решение сохранить на Руси местных правителей вряд ли было заложено в планы завоевателей изначально. Скорее всего, оно было принято в конкретной ситуации 1240-х годов. Войско Монгольской империи под командованием Батыя завоевало огромную территорию Восточной и Центральной Европы. Удержать ее всю под непосредственной властью сил было недостаточно. И были применены три разных подхода. Наиболее западные из разоренных в ходе военных действий 1236–1242 гг. стран – Венгрия и Польша – были на время оставлены в покое (хотя в ходе нашествия они были разгромлены так же, как и русские земли, и в этом смысле, скажем, Бела IV и Даниил Романович были в равной степени побежденными и бежавшими правителями). Половецкая земля и Волжская Булгария (в которой, как и на Руси, жило оседлое население) перешли под непосредственную власть монголов. В русских же землях был применен промежуточный вариант: обращение местных правителей в зависимых. Со временем такое положение дел стало традицией. Но на Руси веками сохранялось опасение, что в Орде решат от нее отойти.

Таким образом, наиболее вероятным представляется, что именно события конца 1230-1240-х годов породили в русском обществе страх перед возможной непосредственной монгольской оккупацией. Эта фобия сохранялась в XIV столетии, вспыхнув в связи с событиями 1327 г. в Тверском княжестве. В середине XV в., когда Орда распалась, и отдельные ордынские группировки проявили стремление обосноваться на окраинных русских территориях, опасения такого рода вновь усилились. В «Сказании о Мамаевом побоище» перед нами поздний отголосок этих представлений, перенесенный на события 1380 г.

Длительное сохранение зависимости русских земель от Орды во многом связано было с перенесением на ее правителя титула цесарь/царь. который был выше титулов правителей Руси, в силу чего подчинение «царю» стало традицией, которую очень сложно было сломать, его власть рассматривалась в определенной мере как легитимная[93]93
  См.: Горский А. А. «Всего еси исполнена земля Русская…»: Личности и ментальность русского Средневековья. М., 2001. С. 134–159.


[Закрыть]. Приведенные выше наблюдения могут дать дополнительное объяснение продолжительности «ига». Принципиально иной в сравнении с большинством завоеванных монголами стран, опосредованный характер власти над Русью, по-видимому, расценивался как меньшее из возможных зол, которое лучше терпеть, дабы оно не переросло в зло несравненно худшее – непосредственное владычество ордынских ханов и их администрации в русских городах.

* * *

В свете приведенных данных следует внимательнее рассмотреть сведения о первых после возвращения Батыя из похода в Центральную Европу контактах с монгольскими правителями сильнейших на тот момент русских князей – Ярослава Всеволодича, великого князя владимирского, Даниила Романовича, князя владимиро-волынского и галицкого, и Михаила Всеволодича, князя черниговского.

Ярослав Всеволодич, занявший главный стол Суздальской земли – во Владимире-на-Клязьме – после гибели в 1238 г. брата Юрия, в 1243 г. отправился к Батыю, будучи «позван», и получил от правителя улуса Джучи «старейшинство» среди всех русских князей.

Новгородская первая летопись старшего извода под 6750 г.: «Того же лѣта князь Ярославъ Всеволодичь позванъ цесаремъ татарьскымь Батыемъ, иде к нему въ Орду»[94]94
  Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 79.


[Закрыть] (В том же году князь Ярослав Всеволодич, позванный царем татарским Батыем, пошел к нему в Орду).

Новгородская первая летопись младшего извода под 6750 г.: «Того же лѣта князь Ярославъ Всеволодиць позванъ цесаремъ Татарьскымъ, и иде в Татары къ Батыеви, воеводѣ татарьску»[95]95
  Новгородская первая летопись… С. 297.


[Закрыть](В том же году князь Ярослав Всеволодич, позванный царем татарским, пошел в Татарскую землю к Батыю, воеводе татарскому).

Лаврентьевская летопись под 6751 г.: «Великыи князь Ярославъ поѣха в Татары к Батыеви, а сына своего Константина посла къ Канови. Батый же почти Ярослава великого честью и мужи его, и отпусти, и рече ему: “Ярославе, буди ты старѣй всѣм князем в Русском языцѣ”. Ярославъ же възвратися в свою землю с великою честью»[96]96
  ПСРЛ. Т. 1 (Лаврентьевская летопись). Стб. 470.


[Закрыть] (Великий князь Ярослав поехал в Татарскую землю к Батыю, а сына своего Константина послал к [великому] хану. Батый же почтил Ярослава и мужей его великой честью, и отпустил, сказав ему: «Ярослав, будь ты старейшим среди всех князей в русском народе»).

Новгородская первая летопись помещает известие о требовании приехать, полученном Ярославом, в конце статьи 6750 мартовского года, заканчивавшегося 28 февраля 1243 г. Лаврентьевская поездку князя относит к 6751 мартовскому году, начавшемуся 1 марта 1243 г. Отсюда следует, что вызов поступил к Ярославу, скорее всего, зимой 1242/43 г.

Выражением общерусского «старейшинства» Ярослава стало обладание Киевом[97]97
  Его засвидетельствовал летописец Даниила Романовича, повествуя о проезде своего князя через Киев к Батыю в 1245 г.: «Обдержащоу Кыевъ Ярославу бояриномъ своимъ Еиковичемь Дмитромъ» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 806).


[Закрыть].

Даниил Романович отправился в ставку Батыя осенью 1245 г., после получения требования от монгольского полководца Моуци отдать Галич, который он только что отстоял от посягательств сына Михаила Черниговского Ростислава, поддержанного войсками своего тестя венгерского короля Белы IV. В результате за Даниилом были утверждены его владения, включая Галицкую землю[98]98
  Там же. Стб. 805–808.


[Закрыть].

Ярослав в начале 1246 г. вновь приехал к Батыю, а от него отправился в ставку великого хана под Каракорумом, где присутствовал на коронации Гуюка в качестве монгольского императора. Перед отъездом в обратный путь он был отравлен матерью Гуюка Туракиной и умер 30 сентября 1246 г.[99]99
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 471; Т. 2. Стб. 808; Иоанн де Плано Карпини. История монголов. С. 140, 161, 179, 182, 185, 186, 191.


[Закрыть]

Михаил Всеволодич отправился в ставку правителя улуса Джучи летом 1246 г. просить «волости своей» (т. е. Чернигова), но после отказа поклониться идолу Чингисхана был по приказу Батыя 20 сентября убит[100]100
  ПСРЛ. Т. 1. Стб. 471; Т. 2. Стб. 795; Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития. Пг., 1915. Тексты. С. 49–86 (Житие Михаила Черниговского); Иоанн де Плано Карпини. История монголов. С. 135, 161.


[Закрыть]. Причем невыполнение требуемого обряда, по свидетельству Плано Карпини, являлось только поводом, который монголы использовали для расправы[101]101
  «Для иных они подыскивают предлоги для убийства, как было [выше] сказано о Михаиле и других с ним» (Aliquibus etiam querunt occasiones ut eos occidant, sicut de Michaele et aliis dictum est): Иоанн де Плано Карпини. История монголов. С. 84, 161. Подробно об обстоятельствах убийства Михаила см.: Горский А. А. Гибель Михаила Черниговского в контексте первых контактов русских князей с Ордой // Средневековая Русь. М., 2006. Вып. 6.


[Закрыть].

Таким образом, три сильнейших князя Руси посещали монгольских правителей разновременно: Ярослав впервые в 1243 г., Даниил и Михаил спустя два и три года соответственно. Однако есть основания полагать, что сразу по возвращении Батыя из Западного похода требование приехать получил от него не только Ярослав, но и Даниил с Михаилом[102]102
  Такое предположение высказал Д. Г. Хрусталев: Хрусталев Д. Г Русь и монгольское нашествие (20-50-е гг. XIII в.). СПб., 2013. С. 262–263.


[Закрыть]. Об их действиях в это время сообщает только Галицко-Волынская летопись (т. е. летописец Даниила Романовича):

«Ростислава розгнаша Татарове во Боркоу и бѣжа Оугры, и вдасть за нь пакы король Оугорьскыи дочѣрь свою. Данил оу же боудоущоу во Холмѣ, прибѣже к немоу Половчинъ его именемь Актаи, рекыи, яко Батый воротилъся есть изо Оугоръ, и отрядил есть на тя два богатыря возискати тебе, Манъмана и Балаа. Данилъ же, затворивъ Холмъ, еха ко братоу си Василкови, пойма с собою Коурила митрополита; а Татарове воеваша до Володавы и по озерамъ, много зла створше <…> Слышавъ же короля Михаилъ вдавъ дочѣрь за сына его, и бѣже Оугры, король же Оугорьскыи и сынъ его Ростиславъ чести емоу не створиста. Он же розгнѣвася на сына возвратися Черниговоу»[103]103
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 794–795. В Ипатьевском списке (начало XV в.), где были проставлены отсутствовавшие в первоначальном тексте Галицко-Волынской летописи даты, известиям о Ростиславе и Данииле предпослана дата «Въ лѣто 6751», затем вставлено – «Въ лѣто 6752. Не бысть ничто же. Въ лѣто 6753», и далее идет рассказ о действиях Михаила. Цельный текст без этих вставок (начинающийся со слов «В то же время») читается (с пропуском упоминания Батыя) в Хлебниковском списке (XVI в.): Там же. Стб. 793–794, примеч 66–89; Галицько-Волинський літопис. С. 105.


[Закрыть] (За Ростиславом гнались татары в Борку, и он бежал в Венгрию, отдал за него замуж король венгерский свою дочь. Даниил же был в Холме, и прибежал к нему его половец по имени Актай, говоря, что Батый вернулся из Венгрии, и отправил искать тебя двух богатырей, Манмана и Балая. Даниил же, укрепив Холм, поехал к своему брату Васильку, взяв с собой митрополита Кирилла; а татары повоевали до Володавы и по озерам, много зла совершив <…> Услышал Михаил, что король отдал дочь за его сына, и бежал в Венгрию, но король венгерский и сын его Ростислав не оказали ему чести. Он же разгневался на сына и вернулся в Чернигов).

Основанием для датировки перечисленных в этом повествовании событий является увязка с возвращением Батыя «изо Оугоръ». Монголы начали отход с разоренной ими территории Венгерского королевства в конце марта – апреле 1242 г.[104]104
  О действиях войск Батыя в Центральной Европе см.: Пашуто В. Т. Монгольский поход в глубь Европы // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1977; История татар с древнейших времен: В 7 т. Казань, 2009. Т. 3. С. 161–165.


[Закрыть] Бежать в Венгрию Ростислав Михайлович мог только после того, как до него дошла информация, что король Бела IV возвратился из бегства на острова Адриатики и вернул контроль над своим государством. Это вряд ли случилось ранее лета. Та деталь, что отряды Манмана и Балая, «искавшие» Даниила Романовича, воевали близ Холма и Володавы (на западном берегу Буга севернее Холма) «по озерам», возможно, является указанием на время, когда водоемы были покрыты льдом. Следовательно, наиболее вероятная датировка описываемых событий: бегство Ростислава в Венгрию и его женитьба на королевне – лето-осень 1242 г.; уход Даниила от Манмана и Балая – зима 1242/43 г.; бегство Михаила в Венгрию после получения известия о женитьбе сына – начало 1243 г.[105]105
  Приход Манмана и Балая некоторые исследователи датируют зимой 1243/44 г. (Волощук М. Проблема кількості візитів Данила Романовича in Tartaria: джерелознавчий аналіз угорського диплому від 22 квітня 1244 р. // Дрогичинъ 1253: Матеріали Міжнародноі науковоі конференціі з нагоди 755-і річниці коронаціі Данила Романовича. Ивано-Франківськ, 2008. С. 33, примеч.; Nagirnyj W. Polityka zagraniczna ksiqstw ziem halickiej i wolynskiej w latach 1198 (1199)—1264. Krakow, 2011. S. 230–232; Александрович В., Войтович Л. Король Данило Романович. Біла Церква, 2013. С. 126–127). Однако поскольку галицкий летописец сообщением о Данииле разорвал тесно связанные между собой известия об отъездах Ростислава и Михаила в Венгрию (вопреки своей склонности излагать цельные сюжеты, не считаясь с неточностями в последовательности событий), значит, приход монголов к Холму явно имел место между ними. И крайне маловероятно, чтобы Михаил, получив весть о женитьбе сына, выжидал с поездкой к королевскому двору до 1244 г. (ср.: Димник М. Борьба за Галич между Даниилом Романовичем и Михаилом Всеволодичем // Rossica antiqua. 2013. № 1 (7). С. 92–93, примеч. 91). Кроме того, помещенный после сюжета о Михаиле (продолженного упоминанием о его поездке к Батыю и гибели, происшедших позже, в 1246 г.) рассказ о войнах Даниила и Василька Романовичей против польского князя Болеслава Стыдливого (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 795–797) начинается, несомненно, с событий лета 1243 г.; см.: Грушевський М. Хронольогія подій Галицько-Волинськоі літописи // Записки Паукового товариства імени Шевченка. Львів, 1901. Т. 41, кн. 3. С. 31, 66; Nagirnyj W. Op. cit. S. 219; Dqbrowski D. Daniel Romanowicz krol Rusi (ok. 1201–1264): Biografia polityczna. Krakow, 2012. S. 246; Майоров А. В. Даниил Галицкий и «принц тартар» накануне нашествия Батыя на Южную Русь // Русин. 2013. № 1 (31). С. 65–66 (А.В. Майоров акцию Манмана и Балая датирует весной 1242 г., что неоправданно рано, так как в это время Батый еще не «воротился» из венгерского похода; датировка Д. Домбровского-осень 1242 г.; см.: Dqbrowski D. Op. cit. S. 471).


[Закрыть], т. е. имеет место хронологическое совпадение с первым контактом с монголами Ярослава Всеволодича: его вызов к Батыю, отъезд Даниила Романовича из Холма и бегство Михаила Всеволодича оказываются близкими по времени – все эти события приходятся на конец 1242 – начало 1243 г.

Когда в конце 1245 г. Даниил появится при дворе Батыя, тот начнет беседу с упрека: «Данило, чему еси давно не пришелъ?»[106]106
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 807.


[Закрыть]. Отсюда следует, что «приглашение» было отправлено много ранее. Очевидно, Манман и Балай «возыскивали» Даниила именно с целью понудить его к визиту в ставку Батыя[107]107
  В сочетании «дипломатической» и военной функций миссии нет ничего необычного: в последующей истории русско-ордынских отношений нередки случаи, когда ханских послов сопровождали внушительные военные силы, чинившие разорения (см.: ПСРЛ. Пг., 1922. Т. 15, вып. 1 (Рогожский летописец). Стб. 37, 42, 67; Т. 18 (Симеоновская летопись). СПб., 1913. С. 83, 88–89, 92–94).


[Закрыть]. Но князь уклонился от встречи с монголами, уехав из своей новой столицы Холма за р. Буг – к брату во Владимир-Волынский.

Михаил «бежал», узнав о браке сына с венгерской королевной. Ранее галицкий летописец в таких же выражениях говорит об отъездах Михаила в Венгрию и Польшу – в 1239 г. после приближения монголов к Киеву, где он тогда княжил («Михаилъ бѣжа по сыноу своемъ перед Татары Оугры»[108]108
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 782.


[Закрыть] – Михаил бежал вслед за сыном своим от татар в Венгрию), и в 1240 г. после получения вести о взятии Киева («Михаилъ же оувѣдѣвъ приятье Киевьское и бѣжа со сыномъ своимъ во Ляхы Кондратови»[109]109
  Там же. Стб. 783–784.


[Закрыть] – Михаил же, узнав, что Киев взят, бежал с сыном своим в Польшу к Конраду). От кого мог бежать Михаил Всеволодич в 1243 г.? Только от тех же «татар». Поскольку после предыдущих случаев он возвращался на Русь ис 1241 до 1243 г. находился там[110]110
  Пребывал он вплоть до 1243 г. в Киеве, на острове под которым поселился в 1241 г. (см. примеч. 8), или переехал в Чернигов, остается неясным (если буквально воспринимать слова галицкого летописца, что из Венгрии князь «возвратися Чернигову», предпочтительнее второе предположение).


[Закрыть], очевидно, что к новому бегству его должна была побудить какая-то конкретная угроза. Скорее всего, это было требование явиться к вернувшемуся из похода Батыю. Но Михаил, рассчитывая на поддержку венгерского короля, ставшего только что его сватом, предпочел отправиться не на восток, а на запад[111]111
  Отрицательное отношение летописца к Михаилу Всеволодичу, долгие годы бывшему противником его героя – Даниила Романовича, проявилось в формулировках: если Даниил, спасаясь от татар, к брату «едет», то Михаил к королю – «бежит».


[Закрыть].

Итак, вероятнее всего, что требование явиться к Батыю с личным визитом было направлено одновременно трем главным русским князьям. Каждый из них незадолго до нашествия владел Киевом – номинальной столицей всей Руси. Ярослав был киевским князем в 1236–1238 гг., Михаил в 1238–1239 гг., Даниил – в 1240-м[112]112
  См.: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 777, 782; Горский А. А. Русские земли в XIII–XIV веках: пути политического развития. СПб., 2016. С. 20.


[Закрыть]. Вопрос стоял о признании зависимости, и в случае, если бы оно состоялось, – кого из них утвердить киевским князем и, соответственно, главным среди русских князей[113]113
  Впоследствии, во второй половине XIII–XIV в., при смене хана или по смерти великого князя владимирского в Орду ездили все сильнейшие князья, и ханы выбирали, кому отдать ярлык на великое княжение. Естественно, что в момент формирования улуса Джучи в новых, включающих территорию Восточной Европы, границах к его правителю также были приглашены все ключевые фигуры.


[Закрыть].

Согласно тексту старшего извода Новгородской первой летописи, Ярослав был «позванъ цесаремъ татарьскымь Батыемъ», согласно младшему изводу – «позванъ цесаремъ Татарьскымь, и иде в татары къ Батыеви, воеводѣ татарьску». Вполне возможно, что младший извод в данном случае ближе к первоначальному тексту, поскольку в середине XV в. (время его составления) тонкости титулатуры монгольских правителей середины XIII столетия[114]114
  «Цесарем» на Руси до отделения улуса Джучи от Монгольской империи именовали великого хана (см.: Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 30).


[Закрыть] были неактуальны, и сомнительно, чтобы летописец мог исправить простое и понятное «позван цесаремь татарьскымь Батыемь» на более сложную конструкцию с упоминанием безымянного «цесаря» и Батыя в качестве воеводы. Но основанное на этом чтении допущение, что Ярослав был вызван еще великим ханом Угедеем[115]115
  Хрусталев Д. Г. Указ. соч. С. 285.


[Закрыть] (умершим в декабре 1241 г.), представляется избыточным. Скорее всего, Батый имел полномочия приглашать к себе князей от имени великого хана[116]116
  В Житии Михаила Черниговского говорится, что русских князей начали «звати татарове ноужею, глаголюще: “Не подобаетъ жити на земли канови и Батыевѣ, не поклонившеся има”» (Серебрянский Н. И. Древнерусский княжеские жития. Тексты. С. 55); вероятно, подразумеваются как раз посольства от Батыя, ссылающиеся на великого хана.


[Закрыть]: подразумевалось, что тот, кто будет им выбран в качестве «старейшего», отправится в Каракорум.

В результате на вызов откликнулся только Ярослав Всеволодич. Батый пожаловал ему «старейшинство», а в Каракорум, поскольку в 1243 г. Гуюк еще не был утвержден в качестве преемника Угедея, поехал его сын Константин. Самого Ярослава Батый направит к великоханскому двору тогда, когда вопрос о коронации Гуюка станет делом решенным, – в 1246 г.[117]117
  Так же и впоследствии, после смерти Ярослава, Батый отправил к великоханскому двору его сыновей, Александра и Андрея, для решения вопроса об общерусском старейшинстве (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 472).


[Закрыть]

* * *

Таким образом, в первые годы после нашествия Батыя завоевателями на Руси вводились элементы прямого управления. Наместники были оставлены в Киеве и Переяславле – стольных городах, оказавшихся в тылу двигавшегося на запад войска. Русь воспринималась монголами как единое политическое целое во главе с Киевом. Далее встал вопрос – продолжать устанавливать непосредственное управление или сохранить местных правителей на условиях завоевателей. Для этого сразу по возвращении из Западного похода – в конце 1242 г. – трем сильнейшим князьям были направлены требования явиться к Батыю, со ссылкой на волю великого хана.

Даниил и Михаил тогда уклонились от визита к Батыю. У них имелись серьезные резоны опасаться за свою жизнь. Михаил не сдал Киев при подходе к нему отряда во главе с Менгу в 1239 г.[118]118
  ПСРЛ. Т. 2. Стб. 782.


[Закрыть] Даниил владел Киевом на момент его осады осенью 1240 г. (хотя сам там и не находился), столицу Руси оборонял его тысяцкий Дмитр[119]119
  Там же. Стб. 782, 784–786.


[Закрыть]. Ярослав же во время нашествия на Северо-Восточную Русь пребывал в Киеве, а во время похода на Южную Русь – во Владимире; в вину ему можно было поставить только «несдачу» Переяславля-Русского, захваченного монголами в марте 1239 г.[120]120
  Переяславль накануне нашествия входил во владения великих князей владимирских, следовательно, на момент его взятия войсками Батыя – Ярослава Всеволодича (см. ниже). Но контролировал ли Ярослав его в начале 1239 г. реально – неясно.


[Закрыть]