Текст книги "Лёгохонькое тепло"

Если её оскорбляли, она хваталась за ручку и отвечала своим персонажем. Если она что-либо теряла, её персонаж, вдавленный в те же обстоятельства, мог разнести всё кругом. Он мог докопаться до каждого, пока не найдёт виновного. Потому что у них (у Марго и Клевера) не могло ничего просто так пропасть. Они же всегда следили за собой. Обязательно должен был быть тот, кто это забрал. Пока Марго бродила и думала, где она ошиблась и как впредь избежать таких промахов, Клевер находил вора. Завязывалась перепалка, ругань, он всегда знал, что сказать. Его ответ был последним. Нет, он не был самым сильным. Может его и били неоднократно, но это не значит, что он просто так с этим смирялся. Как бы плохо ему не было, он поднимался и вновь шёл в атаку.

Клевер не стеснялся идти на новую работу, как это делала Маргарита. Он проявлял инициативу, сам предлагал и вставлял своё слово. Прежняя лояльность эволюционировала в убеждение. Он допускал, что может оказаться не прав, но это не было поводом не стараться. Нужно действовать исходя из предложенных обстоятельств. Говорить громко и чётко: Я не прав, хорошо, что делать будем с этим? Или: Я не знаю, я хочу знать, скажите мне, что делать!?

Марго это так сильно понравилось, что она даже постаралась однажды поступить похожим образом. Ей Артём принёс педальную втулку для замены подшипников. Необязательно было менять всё звено, можно было вставить другой сепаратор, их было предостаточно. Работа заняла бы такое же количество времени. Тем не менее девочка промолчала. Всю следующую беседу с блокнотом она рассуждала о том, что, возможно, Артёму выгодней было бы снять с клиента лишние двадцать рублей за новые подшипники. Или качество старого сепаратора не было бы надёжным. Но Клевер не заморачивался. Он подошёл бы к Артёму и обсудил бы с ним. Может, это было бы и не его дело: ему сказали, он просто должен сделать. И если бы ему и указали на непрекословную исполнительность, то он бы так бы и сделал. Впредь же и не подумал бы, улучшать и предлагать свои идеи для такого отчуждённого и самоуверенного бизнеса.

Марго решила, что всё он сделал бы правильно, но оставила этот случай. Так же оставляла и любые другие модулируемые ситуации у себя в голове без применения в реальности. Потому что, то была его жизнь, а это её, и с каждым подобным эпизодом они отдалялись. Он становился предсказуемым, предельно логичным, правильным и неинтересным. Хотя сам безумно был рад порядку и находил именно в рационализме системы красоту. Клевер считал, что, и без легко решаемых проблем, у нас достаточно совершенно нерешаемых, а с ними необходимо что-то делать. Хотя ни одна из проблем не вызывала у него бурных реакций раздумий. Если проблема решаема – нечего волноваться. Если не решаема, также нет причин для волнения: когда точно известно, что её невозможно решить, то и нет смысла пытаться. Другое дело, что мы никогда не можем знать что-то наверняка. Как, например, то, для чего она выговаривалась этому дневнику? То он был ей приятен, то тошен. Марго или писала, чтобы стало лучше, или писала, чтобы уже всё, что хуже, выплеснулось на неё и отстало наконец.

Когда мир Клевера был почти закончен. Когда Марго излила почти всю себя и изложила каждую грызущую проблему, она впервые задалась вопросом: а что будет потом? В конце концов его всё ещё не существует, и она осталась собой. Времени у неё было предостаточно. Ей не нужно было думать о еде, о крыше над головой, ничто её ни к чему не обязывало. Идеальная жизнь, – подумала девочка, – должно быть. Делай что хочешь. А что хочешь и зачем?

Однажды она всё перечитала. Склеенные блокноты оказались биографией со вставками, короткими рассказами о жизни героя и всегда с конкретными решениями, но финальным открытым концом. Записи слишком сильные и на много, в разы, превосходящие всё, что творила Марго. События раскладывали каждый момент её жизни со всех сторон, подобно неведомому надзору или телешоу про её жизнь. Они её как будто бы испугали. Девочка посмотрела на одну историю целиком. И история оказалась каким-то нравоучением, постулатом, катехизисом, прямо сподвигающим тебя меняться.

Марго просто писала, просто плакалась в бумагу, а между тем Клевер поднимался. Он зажил своей жизнью, с каждой страницей всё больше отличающейся от автора. Подробности его, то есть её, жизни вгоняли девушку в краску. Она стыдилась некоторых причин, желаний и мыслей своего персонажа. А в то время он воплощал мечты в реальность. Он ничего не стеснялся. Он всё оправдывал просто: это моя жизнь и я этого хочу. Если это вредит мне или окружающим, я не допущу этого, как бы сильно подсознание этого не требовало. Если нет, я заполучу это, каким бы мерзким меня окружающие не считали. Одной из этих мерзостей оказалось до отвратности эгоистическое, пошло-самоуверенное и пафосное желание спасти мир. Но только как? – задумался Клевер. – С помощью книги или фильма…

Марго остановилась, отняв ручку от блокнота. Порывистое нажатие иногда прорезало бумагу. Увлекаясь, в желании скорее выложить одну развивающуюся мысль, пока не забылась, уже сменяющаяся третьей, другая, девочка всё расхлябывала свой почерк. Она писала мелко и вытянуто на каждой строчке, не оставляя межстрочных отступов. Это был почти конец третьей приклеенной тетради. В первой – двадцать четыре листа; в следующих – по девяносто шесть, не считая вклеенных дополнений. Тут были и зарисовки его тела, его квартиры, улицы, ног и рук Клевера. Весь человек на листках бумаги. Человек, выбирающийся из страниц.

Марго закрыла тетрадь и встала с холодного камня. Обрыв потерял для неё интерес, как и поле ниже, с тех пор как там появились люди. Неподалёку, с зимы заселили коттеджный посёлок, а лес уже обработали от клещей, и иногда там кто-то мелькал. Но девочка об этом не думала. Она свернула тетради в трубочку и швырнула их как можно дальше. Раскрывшись птицей в воздухе, Клевер не упал, а улетел, скрывшись в листьях разросшегося бурьяна.

Девочка оседлала велосипед и тронулась, зная, что Клевер ей бы не помог. Хотя на самом деле он помог, потому что решимость, чтобы отказаться от него, не могла ниоткуда взяться. Марго и сделала первый шаг, но сама ли?

А вот кто никогда бы не отстал, так это тот самый Артём. Все последующие дни, да, как и всегда, он подбадривал ничем не изменившеюся в своей подавленности девочку. Мужчина не боялся выглядеть глупым, даже думал, что кто-то должен выглядеть таковым. Хотя бы для того, чтобы было равновесие сторон: Марго необъяснимо уныла (тем самым тянет мир в одну сторону), а он объяснимо весел (тем самым поддерживает справедливость). Бывало, влетал он в мастерскую со словами:

– Внимание работники! – В мастерской находилась одна Маргарита. – Говорит с вами ваш начальник. – В такие моменты он задирал нос и широко расставлял ноги, держась за ремень. – Я уже обошёл остальные цеха и всех проинформировал. – Во всём магазине они были только вдвоём. – Так, меня все слышат? – Тут поднимал он голос и вытягивался, как будто разглядывая даль длинного завода. Марго уже не обращала внимания и просто ждала, когда это кончится. – Сегодня на нашем филиале произошёл нонсенс! Небывалая небывалость! Сегодня у нас случилось «ничего». – Он разводил широко руки ладонями вниз. – Но не стоит паниковать, служивые, такое случалось и раньше. Разработаны меры действий, которые уже предпринимаются. Мы продолжаем работать в штатном режиме. «Ничего» – это не страшно, мы справимся. – Артём никогда в эти моменты не смотрел ей в глаза, как будто говорил кому-то очень далеко. – Так что не отвлекаемся, и вы, и вы, и вы тоже. Молодцы ребята, так держать!

Марго такие / подобные шутки сильно выдёргивали. Ладно, если бы они были редкими, тогда бы он её просто раздражал, как личность, но этот человек не мог иначе. Он всегда общался через какую-то призму или с определённым способом существования. Девочка несколько играемых им персонажей узнавала из фильмов или рекламных роликов. Поначалу поведение его выбешивало, потом она смирилась, вскоре опять раздражилась, затем успокоилась и, бывало, посмеивалась. Кончилось тем, что она просто приняла их и не обращала внимания. Как будто этого нет. Ей же нравилась эта работа.

Артёму невозможно было просто работать без всяких выходок. Он видел, что ежедневно приходит к нему на работу девочка, чем-то обременённая. Впервые дни она входила робко, здоровалась и целыми днями мялась, узнавая расположения необходимых инструментов. Через неделю чётко выговариваемое «Здравствуйте» сменилось на «Здрасте» на ходу бросаемое. Через месяц она вбегала и кивала, иногда добавляя «Сссте». Больше она и такого не делает. Марго просто проходит к себе в мастерскую, молчит, не смотря на него. «Но уже и не прячет глаза в пол» – подметил Артём, как некое своё достижение. – «А если я первый здороваюсь, то и отвечает» Ответом её в таком случае становится испуганный взгляд. Она не понимает, чего хочет от неё в подобные моменты человек и ждёт указаний или продолжения предложения. Но того не происходит, и девочка аккуратно удаляется.

– Не сегодня. – Широко улыбаясь, Артём отбивает не получающийся ритм и продолжает работать.

Мужчина не знает, удастся у него пробиться или просто помочь, но он будет пытаться до последнего. Он будет вкрапываться, мозолить, как назойливая муха, канюча ответ, так что жертвы его в итоге или сдавались, или срывались.

С детства Артём был очень интересующимся. Интерес тогда заключался в банальных вещах. От рождения это было отношение к еде. То есть он младенцем осматривал ложку и не понимал, почему её нельзя есть. Позже, к нынешним тридцати годам, он также осматривал ложку и всё также задавался точно тем же вопросом. Только теперь он добавлял: А почему нельзя-то? – и кусал ложку. Съесть её не получалось, но ответ формировался. Животу будет плохо, а нельзя, чтобы было плохо. Ни ему, никому либо, ни вообще.

С детства заложенный диссонанс не унимался с годами. Он понимал, что не может быть кому-то хорошо без плохо другому. Понимал, что никогда невозможно добиться большего хорошо, не испытав малое плохо. Что плохо и хорошо ужасно относительны и всегда разные. Что придуманы они для оценочного восприятия одного луча энергии со своей эгоистичной точкой обнуления, преобразующей луч в абсциссу. Понимал, но продолжал придумывать одно, всеобщее невозможное хорошо.

Родители его в своё время, будучи влюбленными, убежали из дому и начали работать. Сначала продавали и покупали фарцовщиками, потом риелторами, затем служили межфирмовыми агентами. Основали компанию, купили дом и сели на пассивный доход, раз в месяц заменяя одного директора другим.

Артёмка смотрел сначала на обшарпанные обои коммуналки, потом на отвоёванную хрущевку, затем на тротуар с самого высокого этажа новой многоэтажки. Душный город сменился низким домиком у шоссе, а тот – двухэтажным на озере. Деньги шли и никуда не тратились. Каждый день они откладывались и накапливались. Их прессовали в пачки и вставляли в стены, но папа сказал, что это секрет. Почему этот секрет должен лежать и пылиться, мальчику никто не объяснил. Так же и всё обрастающее остальное, что набиралось и не тратилось. Или тратилось на французскую лужайку, что завезли из Швейцарии, взамен привезённой из Голландии испанской.

Кончилось тем, что мальчик ушёл из дома. До восемнадцати лет он не осмеливался по закону, потом два года терпел, чтобы не сделать плохо даже таким людям как его родители. Наконец научился улыбаться и развил прощение в себе. Он прощал злость и желчь, направленные в сторону его взглядов и выбора. В сторону криков и угроз, летящих вслед его ухода. «Нельзя так» – Сказал он себе. – «Ну, может и можно, но я не могу».

Артём никогда не узнает, что отец у него умрёт через двадцать лет. Из-за упавшего в прорубь автомобиля, а точнее от жадности. Он будет пытаться вытащить сумку с деньгами, в то время как машина заполнится водой. Мать, убитая горем, почти удвоит своё состояние за счёт страховки. Наймёт ещё несколько слуг и ужесточит правила. Не выходя из дома, будет почти всё время проводить в кровати. Посчитает, что все люди, с которыми она могла идти на контакты, ушли от неё, что она одинока и её никто не понимает. На высоте своего положения сочтёт низким общение даже с прислугой, а приказы сможет передавать через одного дворецкого, которого старушка будет вызывать колокольчиком. Остальные же «рабы» не смогут и шелохнуться без прямого приказа дворецкого.

Старушка однажды подавится и собьёт подносом колокольчик, который беззвучно упадёт на мягкий ворс ковра. Она будет трястись и кряхтеть. Двое слуг, один, подавший еду, а другой, следивший за освещением комнаты, будут стоять и переглядываться. Старушка падёт с кровати в сторону колокольчика и совсем загнётся, до живого человека, способного спасти её, будет всего пару сантиметров, но она растянется в сторону колокольчика. Там её единственное спасение, дворецкий – единственный знакомый ей из прошлой жизни. Хоть он ею также не почитаем за равного, но она привыкла к нему. Двое вновь переглянутся в сбывшейся спустя мгновение надежде. Старуха сдохнет. Слуги расслабятся и выдохнут. Им нельзя сходить с места, категорически запрещено.

Через два часа войдёт дворецкий и заметит картину. Не напрягшись ни на секунду, он спокойным тоном объявит об окончании рабочего дня слуг и отправит тех отдыхать. Непринуждённо проследует к телефону и, не торопясь, набрав скорую, объяснит ситуацию.

Нажитое состояние, согласно завещанию, не переведут сыну, а вложат в компанию. Компания обанкротится или разживётся с новым именем. В любом случае имена основателей забудутся и сотрутся из истории.

Маргарита никогда не узнает никаких таких подробностей о жизни своего коллеги, который со временем всё больше превращается в её неофициального единственного друга. Девочка хотела бы, и ей даже очень это интересно всегда было, но узнавать – значит интересоваться. Выражая интерес, открывается и информация о тебе самой. Помимо полной уверенности в не замечательности и скучности своей личности, у Маргариты так же был страх возможности пользования данными знаниями о ней. В конечном счёте девочка не понимала, зачем кому-то что-то о ней знать. Какая разница какое бы она отдала предпочтение или что случалось с ней в определённый отрезок времени? Прошлое могло быть выдумано любым образом, а будущее неизвестно. Любое предположение условно, и фантазии только тормозят нас от реальных действий.

Такую твёрдую и неоспоримую позицию, при любых историях мужчины, держала в себе девочка. Она молчала, но в тайне сама тоже мечтала. Его рассказы всё же будоражили её воображение. Она с ними зачастую не соглашалась и в голове своей выстраивала всё более приземлённей, так, как бы ей было по нраву, всё ещё считая, что никогда не фантазирует. Артём же в свою очередь с рукой на сердце и всеми клятвами мира уверял девочку, что всё это правда. С её стороны шло молчание, но уже другое. Артём научился всё это читать и без слов:

Если он что-то сказал, а Марго мягко перевела на него глаза, (не резко, тогда бы действие воспринялось как интерес или удивление) то это читалось как какой-то скептицизм. Также важную роль играли брови и губы девочки. Расслабленный рот означал лёгкость, необязательно противоречащую, но слегка сомневающуюся в определённых аспектах. Брови домиком могли как жалеть, так и высмеивать ситуацию. Резкие движения глаз чаще всего противоречили. Так же она никогда не смотрела в глаза, когда была не согласна. Когда же её переполняла почти выскакиваемая радость, то глаза гуляли по полу, но поднимались куда-то для проверки интереса. На самом деле описательно действия были почти идентичны любой другой эмоции, но всё зависело от контекста её выражения. Что было сказано до этого, с какой эмоции она перешла на эту, как вообще, активно или нет, сегодня поддерживала разговор своим молчанием.

Артём знал, что нужно делать, чтобы её не спугнуть. Знал, как развеселить девочку, но, главное, не слишком бурно, – она стеснялась и пугалась, когда её эмоции были заметны. Мужчина научился со временем манипулировать и играться её реакциями, переводя шутки на противоречащие парадоксы и пытаясь вывести девочку на осознанное выражение себя настоящей.

Скажите, любите ли вы мясо? Разъяренные вегетарианцы сейчас могут вскочить и растоптать книгу, объявив на всю улицу, что она глупа, тупа и пропагандирует убийство животных. Но это не так, если далее и может быть пропаганда какого-либо убийства, то только человеческого. Может быть, и тех самых вегетарианцев, я не знаю…

Некоторые не любят мясо, другие равнодушны к нему, но большинство, из известных мне людей, не представляют свою жизнь без мяса. По их словам, неважно какого лишь бы был кусок мяса, иначе ты и не ел вовсе. Причём это и верующие люди (в чьей вере это категорически недопустимо) и, казалось бы, осуждающие любого рода насилие, считающие, что всё в мире гармония и нельзя поддерживать массовое убийство животных. Для них главное, что они не видят, как убивают бедных коровок и обжигают клювы задавленным индюшкам. Отстранение нас от этих подробностей входит в стоимость товара. Люди, так сказать, платят за то, чтобы другой человек взял на себя грех истребления… что-то я не туда ушёл, так вот:

Все, отстраняющиеся от мяса, постарайтесь просто представить, что оно вам по нраву для следующего эксперимента. Человек приходит в магазин и просит принести ему фирменное блюдо, официант вскоре приносит блюдо, называющееся «Секрет», посетитель сам должен угадать, из чего сделано блюдо. Человек пробует и удивляется новому вкусу. Как необычно, – думает он. Он делает тщетные попытки разгадать ингредиент, а после официант говорит, что это человечина.

Какая реакция у человека, как вы думаете? Одни говорят, их стошнит, они заведут скандал, другие не верят, но им представляют доказательство неопровержимое, и они, также, как и первые, изрыгают только что съеденное на стол и соседей.

Тут прибегает администратор и всех успокаивает. Он говорит, что этот официант постоянно над всеми шутит и мясо не человека. Убедительные доказательства, в виде фото или бутафорской руки, от которой было отрезано мясо, легко опровергаются. Потом вносят филиппинского вислоухого говбана, показывая чьё это мясо. Сомневаюсь, что такое животное существует, только что само в голове родилось, но человек в ресторане верит. Он понимает, что его обманули.

Какая реакция теперь у человека, как вы думаете? Может он уйдёт гордо и никогда больше в рестораны ходить не будет. Другой потребует компенсации, третий признает, что его обвели вокруг пальца и посмеётся вместе со всеми. В конце-то концов мясо всем одинаково понравилось. Даже можно ему ещё кусочек принести, раз такое недоразумение вышло. Человек вновь ест то же мясо, и оно принимает тот же вкус, что и раньше.

Тут вновь сюжетный поворот: из-за кулис выбегают камеры и ведущий одного из безумных телеканалов. Они говорят, что вас вдвойне обманули и мясо на самом деле человеческое. Вы до последнего не верите и думаете, что вы умнее и тут не двойной обман, а тройной. Тогда выходит человек без руки по плечо, он показывает вам видеозапись, как полгода назад потерял руку. Пришить её не удавалось из-за разорванных нервных окончаний. Руку тогда сразу заморозили, и она у него хранилась. Недавно канал заплатил ему за использования этой руки, так она попала на кухню. Известные законы это не нарушает. В меню было написано «Секрет», и посетитель сам шёл на сделку, осознавая возможные последствия.

Реакция человека дальше мною не совсем представляется. Он может осознать тот факт, что рвоту, возмущения и крики вызывало не блюдо, а информация о нём. Сочный, замечательно прожаренный стейк, в свою очередь, оставался прежним при любом сценарии. Но также человек может и отстаивать свои принципы о том, что совершенно неважно то, что есть на самом деле, главное, что снаружи и что об этом говорят или пишут окружающие.

Артём следил за реакцией Маргариты, когда приводил этот пример. Слегка прикрытые / приоткрытые глаза её выражали очевидность ответа, когда он просил подтверждения. Потом выражение лица приобретало напряжённость в виде сдвинутых к друг другу бровей и расширенных век. Доведя девочку до ступора и вызвав дёргающиеся глаза, он впервые понял, что она никогда не бросает ничего на самотёк. Возможно, физически и оставляет дела, но в голове продолжает бороться с противоречием. Обычно человек избавляется от не понятных ему событий простым самовнушением: «Наверное, там что-то ещё есть, я просто не заметил. Иначе это невозможно».

Марго не могла так просто забыть конфликт, но и не могла попросить помощи, а Артём это видел. Девочка молчала, а он всё спрашивал:

– Чего ты хочешь? – На следующий день: – Может быть, ты всё-таки чего-нибудь хочешь? – И ещё через день, как бы невзначай: – Слушай, было бы очень славно, если бы кто-нибудь сейчас сказал, чего он хочет. Как думаешь, есть такие люди здесь? – Тут он с полной серьёзностью осматривался, но претендентов не находил и разочаровывался.

Девочка понимала, для чего он это делает, но не хотела поддаваться, не могла. Каждый шаг, каждое приветствие и момент общения с его стороны приближал их. Он как будто видел графу уровня близости между ними. Марго медленно, ужасно долго двигалась к следующему уровню. Девочка же уже вот-вот открылась ему, ничего не сказав. Уже они понимали, что будет другому интересно и на какие темы можно помолчать. Всё, казалось бы, уже привыкли. Почему же ему всё это ещё не надоело?

– Слушай, а может быть мы… Ну, ты не рассматривала нас как бы вместе, там, гулять, целоваться, тереться. – Однажды очень хороший и располагающий к общению день решил испортить Артём. Марго сначала не обратила внимания на очередную шутку, но так как он продолжал серьёзно на неё смотреть, оцепенела, не зная, что смолчать. – Как-то резко я, да, согласен. – Замялся, потеряв голос Артём. – Причём ещё так напрямую сказал, нет, чтобы подвести к этому как-нибудь аккуратненько. Выпалил всё… – Маргарита предельно медленно отвернулась и встала уходить к себе в мастерскую. – И продолжаю говорить, даже сейчас, когда прекрасно понимаю, что надо бы замолчать, так как тебе это всё до крайности неприятно, наверное. Но если бы ты хоть раз что-нибудь сказала, то, может быть, было бы пояснее. Наверное, пояснее. Я не знаю точно, могу только надеяться, что же мне остаётся делать, коли ты всегда молчишь!

Маргарита выбежала из магазина и дрожащими руками отцепила велосипед. Она вырвалась с переулка и вывернула в сторону рощи, в сторону леса и того самого обрыва, у подножья которого разбился Клевер.

Первой реакцией было закрыться и задавиться в тот угол кровати под горой одеял. Невозможно что бы кто-то её воспринял с такой стороны. Девочка сразу навыдумывала, что всё, сказанное им, было направлено только на эти гнусные мысли. Она крутила педали, а в голове крутились неудачно подобранные отвратные слова: тереться, целоваться, быть вместе. Чем больше она набирала скорость, тем развращённей сознание представляло всё, что он, должно быть, подразумевал. Она прямо видела, как его крепкие пальцы обхватывают её талию, как прижимают к себе. Чувствовала его прижатые бёдра к её ногам. Как он скользит по шее и ныряет кистью в волосы, как гладит, не останавливаясь, икры, как их пальцы сплетаются. Что их шеи прижимаются, животы обтираются, и он рушит все разросшиеся вокруг барьеры. Тела вливаются в друг друга и срастаются, не переставая двигаться.

Марго замедлилась, пока голова улетала в сокровенные желания. Могло ли быть так, что она действительно хотела этого? Нет! Не должно, не знаю. – Прокричала она себе и внеслась в парк.

Бросив велосипед у того же дерева, девочка побежала по хрустящим веткам вверх. Камень таинственным образом со своего места не исчез. Маргарита выглянула с обрыва, разыскивая место падения Клевера. Предположительно обнаружив направление, девочка стала искать спуск. Спрыгнуть можно было бы прямо отсюда, но вся перепачканная она бы не залезла обратно. Так что девочка посмотрела на крыши домов сбоку и продумала дорогу до них. Схватив велосипед, она впервые отправилась в ту сторону. Объехав лес, поднырнула под шлагбаум, и держалась правой стороны, высматривая среди строящихся домов обрыв. Дорога кончилась, с ней и здания. Осталась тропинка, сворачивающая в другую сторону. Марго прицепила велосипед и пошла вдоль обрыва, высматривая на краю его свой камень.

Что она сделает? Можно как обычно высказаться Клеверу, и он решит её проблему. Но проблема не решится в этом мире. Клевер всегда помогал успокаиваться девочке, но Артёма это не успокоит. Тогда нужно, чтобы Клевер научил не обращать внимания. Но он начнёт вместо одного случая, как всегда, разбирать все общие. Да зачем это? – Затем, что я хочу помочь. – Ответил Клевер. – Вместо того, чтобы помочь решить проблему, я научу решать их, тогда тебе не придётся вновь обращаться ко мне. Ты станешь самостоятельной. Разве мне это нужно, я просила об этом? Нет, но ты всё делаешь для этого.

Девочка прикрыла лицо от веток и вышла к тем самым кустам, тянувшимся наверх к камню. Вернувшись обратно к деревьям, она стала искать на земле листы. Потом подняла глаза кверху, пытаясь обнаружить Клевера там. Где-то же он должен быть. Она вновь отмерила примерную траекторию падения, но всё равно ничего не нашла. Пошла в стороны, ныряла под кусты, шарила под листьями – всё безуспешно. Прошло всего несколько дней после его падения. Он же не мог встать и уйти.

Да зачем нужно записывать именно в ту тетрадь? – Решила девочка и скинула рюкзак. Всё о нём она знает и перечитывать не собирается, просто смодулирует ситуацию, как и делала раньше на любой другой письменной поверхности. Упав на влажную листву, девочка положила рюкзак на колени и какой-то мятый листок сверху. Она стряхнула землю с ладоней и направила карандаш вниз. Так, всё по порядку: что случилось и чего я хочу? – Сказал в ней голос Артёма. И она замерла, впервые воспринимая произносимые им ежедневно слова.

Марго хочет избавиться от неудобства и неприязни внутри себя. Ей надоело, что это всё происходит постоянно. Что постоянно приходится выговариваться и искать спасения где-то на стороне. Надоело закрываться от мира, ныряя в книги, в телевизор, в велосипед, в Клевера. Всё это отвлекало от настоящего мира. Да, там поднимались жизненные проблемы и интересующие её вопросы. Но когда открывался какой-то новый мир, девочка видела себя со стороны. Видела себя как червя, всунувшего голову в мармелад. Дождь бьёт его по телу, гнилые листья придавливают его, а он абстрагируется, всё больше засасываясь сладким.

Может он не просто потребляет, а выносит что-то. Допустим, понял благодаря книге (мармеладке), как можно скрутить чёрный лист, чтобы он прикрывал от дождя. Но и это в конечном итоге ведёт к щекотанию собственного желания. Кормление своей жирной прихоти. Даже этот способ является лишь борьбой с действительностью.

Что делать, чтобы не бороться? Может, тогда нужно менять её? Чтобы она стала подобающей. Чтобы другие паразиты, неспособные сами это осознавать, учились и совершенствовались по твоему примеру. Но откуда тебе знать, что твой результат верный, что ты метёшь не дряблым веником, правильным способом и нужную дорогу? Конечно этого наверняка не узнать без результата, значит, в любом случае нужно пробовать. Нужно что-то создавать, что-то творить, что будет выделяться, что будет нужным. Не тебе на помощь, но окружающим. Тогда гниль станет перерабатываться, вода начнёт очищаться, злоба сменится доброй улыбкой. Навязанной такая идеология окажется или незаметно всосана, разница не важна. Всё равно и это также будет направлено на борьбу с явью. С тем, что однажды как-то не понравилось какому-то мелкому опарышу (тебе самой). Всё будет вновь упираться в старый, добрый эгоизм. Он-то и оказывается основой. Твёрдым, нерушимым стержнем существования. Нравится или не нравится, в любом случае будет хотеться так, как будет хотеться.

Ну не может она поверить, что какой-то человек искренне хочет узнать, что именно ей хочется, только для того, чтобы помочь. Девочка не способна допустить такого. Она твёрдо убеждена, что у него есть своя корыстная цель. Последний разговор тому подтверждение. Однако, возможно, и у неё схожие желания. Возможно, только возможно.

Девочка отложила карандаш, не написав ни слова. В Клевера она ныряла из-за одиночества. Хоть оно, при общении с ним и пропадало, но вновь возвращалось, когда листы закрывались. Не закрывать их не было возможности, из-за банальной еды или сна. Значит, одиночество в любом случае при Клевере её будет касаться. С Артёмом же она в этом неуверенна. Тем более Клевер поможет только тогда, когда его об этом попросишь. Он не обратит на девочку внимания, пока она бы того не захотела и не сделал бы первый шаг. А Артём делал этот шаг за неё каждый день.

Долго мялась Маргарита у входа в магазин. Она стояла и думала, что скажет, воображая его реакцию. Далее, должно будет поцеловаться, думала девочка, и, как он говорил, большее. Ладони вспотели, и лицо раскраснелось. Марго допускала, что её резкий побег был подобен пощечине, вместо спокойного разговора (как учил Клевер) и разбирательств, она нагло умчалась. Да и что, собственно, произошло? На неё никто не нападал, он к ней не приставал, даже пальцем не тронул, с чего тогда такая реакция? Он сказал такие же слова, как и любые другие. Тридцать три буквы с разными перестановками, раньше же они не вызывали в ней таких реакций, почему теперь вызвали? Артём ни в чём не виноват, решила девочка, это всё она сама, и то как она услышала эти слова. Так почему посторонний обязан страдать из-за того, что ничего не сделал?

Маргарита вошла аккуратно, спрятав голову, как при первой встрече. Мужчина мигом выскочил из-за прилавка и направился к ней. Девочка хотела начать говорить, но не могла решить с чего. Может, дать ему опять возможность подвести нас к этому? Хотя он уже пытался, а я отстранила, тогда мне нужно теперь действовать. Но что толку говорить, надо действовать: подтянуться на носочки и поцеловать, прижав его к себе.

– Я заметил такую тенденцию. – Начал он быстро и громко, опередив намерения девочки. – Или можно назвать это законом: чем больше стараешься, тем меньше получаешь. – Мужчина говорил отрывисто, теребя себе нос и смотря куда-то в угол. – Чем меньше стараешься, тем больше получаешь. Есть примерно равносильный закон. Чем больше ожиданий, тем сильнее разочарование в случае провала. И – чем меньше ожиданий, тем больше радость в случае победы. Но это только относится к результату.