Текст книги "Русская церковная смута 1921-1931 гг."

Ясно отсюда, что Временное Правительство шло в Учредительное Собрание с системой не отделения, а сотрудничества Церкви и Государства.

IV.

В половине июля Временное правительство подверглось реконструкции. Оно полевело. Во главе его встал социалист А.Ф. Керенский, и из него должны были выйти члены партии «октябристов», в числе их и В.Н. Львов. На его место в состав правительства приглашен был пишущий эти строки по признаку принадлежности к партии ка-де. До сих пор беспартийный, я только что в июне месяце был, по настойчивой просьбе членов этой партии, записан в нее ради выборов в Учредительное Собрание, как специалист по церковным вопросам. Министерство наше составилось 25-го июля. Я вошел с проектом упразднения обер-прокуратуры Синода и создания общего Министерства Исповеданий. 12 дней я еще носил столь памятное в истории Русской Церкви имя обер-прокурора и, наконец, безболезненно похоронил его, превратившись в министра исповеданий. Положение об учреждении министерства исповеданий было вчерне спроектировано по моему заданию в Синоде опытными чиновниками П.В. Гурьевым и С.Г. Рункевичем, преимущественно последним. Но когда я его лично привез в Мариинский дворец, в нашу законодательную лабораторию, в так называемое «Юридическое совещание» при Временном правительстве, где сидели такие наши блистательные юристы, как В.Д. Набоков и барон Б.Э. Нольде, то проект принял следующий сжатый и дельный вид:

«Для заведывания делами всех вероисповеданий учреждается министерство исповеданий. 2) В это министерство передаются: а) дела, касающиеся ведомства православного исповедания, временно в том объеме, в каком они подлежат, по действующим законам, компетенции обер-прокурора св. Синода, и б) дела инославных и иноверных исповеданий, составляющие, по закону, предмет ведения министерства внутренних дел по департаменту духовных дел иностранных исповеданий. 3) Должности обер-прокурора св. Синода и товарища обер-прокурора упраздняются. В составе министерства учреждаются: министр исповеданий и два товарища министра. 5) Министр исповеданий в отношении дел, предусмотренных статьей 2-й, соединяет в своем лице временно всю полноту власти обер-прокурора и министра внутренних дел по принадлежности, впредь до утверждения, в законодательном порядке, выработанных всероссийским поместным собором реформ церковного управления и коренного пересмотра отношений русской государственной власти к исповеданиям при новом строе».

Помню, как в Малахитовом зале Зимнего Дворца, где происходили тогда заседания Правительства, числа 1 или 2 августа я поднес на подпись министру внутренних дел Н.Д. Авксентьеву бумагу о передаче из его ведомства «департамента духовных дел инославных исповеданий» в новое министерство исповеданий и как он охотно подписал ее, со словами: «Пожалуйста, берите, с полным удовольствием!»

В таком преображенном виде власть Временного правительства предстала пред великим и долгожданным событием в Русской Церкви – пред открывшимся в Москве 15 августа 1917 г. Всероссийским Собором. На торжественном богослужении в Успенском соборе присутствовали, кроме министра исповеданий, еще: министр внутренних дел Н.Д. Авксентьев и премьер-министр А.Ф. Керенский, который затем шел по Кремлю вслед за крестным ходом среди давки толпы, символизировавшей этим беспорядком полицейское безвластие Временного правительства. Все это было манифестацией благожелательности Временного правительства к Православной Церкви.

На первом парадном заседании Собора в обширном Храме Христа Спасителя от лица Правительства, в роли министра исповеданий, я принес нижеследующее приветствие-декларацию, в которой старался выяснить и принципиальную и деловую благожелательность новой власти к делам церкви, приглашаемой к законодательному творчеству и совместному с Временным Правительством преобразованию конституции России:

«Временное правительство поручило мне заявить освященному Собору, что оно гордо сознанием – видеть открытие Его церковного торжества под его сенью и защитой. То, чего не могла дать русской национальной церкви власть старого порядка, с легкостью и радостью предоставляет новое правительство, обязанное насадить и укрепить в России истинную свободу. Временное правительство видит в настоящем Соборе не обычный съезд частного сообщества, каких теперь несчетное число; оно видит в Соборе Русской Православной Церкви полномочный орган церковного законодательства, имеющий право авторитетного представления на уважение Временного правительства законопроектов о новом образе церковно-правительственных учреждений и о видоизменении отношений церкви к государству. Временное правительство сознает себя, впредь до выработки Учредительным Собранием новых основных законов, стоящим в тесной близости к делам и интересам Православной Церкви. В своем составе оно до сих пор имело обер-прокурора св. Синода Русской Православной Церкви (а не иных каких-либо исповеданий). И если недавно упразднена эта должность (но не упразднены до времени ее права и обязанности), то только потому, что, в виду Церковного Собора, правительство не желало, ради символики утверждаемой им свободы церкви, сохранять это имя, ставшее, по мнению церковного общества, синонимом тяжкой зависимости церкви от государства.

Временное правительство ждет той минуты, когда Собор представит ему новый план церковного управления, и тогда оно с готовностью упразднит в круге полномочий своего министра исповеданий его обер-прокурорские права и обязанности по делам внутреннего церковного управления, оставив за ним более внешний надзор за закономерностью. Ожидая от Собора законодательных предположений, касающихся преобразований церковного управления, Временное правительство полагает, что впредь до принятия им этих предположений все прежние правящие установления Русской Церкви, к учреждению коих государственная власть приложила печать своей санкции, остаются в полной силе их действия и не могут быть поколеблены без внесения в область управления церковно-государственных отношений беспорядка и анархии. Не желая этого ни Церкви, ни Государству и утверждая публично-правовые полномочия Собора, Временное Правительство 11-го сего августа приняло следующее постановление в двух пунктах: 1) Предоставить открывающемуся 15-го сего августа в Москве Поместному Собору Всероссийской Церкви выработать и внести на уважение Временного Правительства законопроект о новом порядке свободного самоуправления Русской Церкви. 2) Сохранить впредь до принятия государственной властью нового устройства высшего церковного управления все дела внутреннего церковного управления в ведении Св. Правительствующего Синода и состоящих при нем установлений».

Через эту декларацию Временное Правительство вновь подчеркивало, что оно идет на суд Учредительного Собрания не только с идеей Кавура – libera chiesa in stato libero, но и с дополнением ее идеей культурного сотрудничества государства и церкви.

Тогда же от лица нового, выдвинутого революцией, муниципального управления Москвы выступал с приветствием Собору Городской Голова В.В. Руднев. Высказывая горячие пожелания успеха в предстоящем Собору деле устроения отныне свободной церкви, В.В. Руднев сказал, между прочим: «Источники религиозного одушевления вечны… и пока жив русский народ, жива будет в нем и вера православная». Целый фонтан озлобленных ругательств по адресу этого «социал-предателя» был извергнут на другой день московской большевистской газетой за столь «реакционное» слово на столь «реакционном» собрании.

Подземный вулкан большевистского варварства уже клокотал, готовый взорваться и похоронить под развалинами всеобщего разгрома все идеалистические планы Временного правительства и Церкви. 25 октября 1917 г. Временное правительство уже заключено было в казематы Петропавловской крепости, а Собор продолжал еще работать и закреплять новый строй Церкви до 8 сентября 1919 г. Но собор под властью большевиков потерял уже всякую почву для какого-либо законопроекта о взаимоотношениях церкви и государства. Наступил режим гонений, и нужно было думать только от случая к случаю о мерах защиты церкви.

Интересно было отношение патриарха Тихона к похороненному большевиками законопроекту. По освобождении из большевистской тюрьмы, я жил конспиративно в Москве летом 1918 года. Состоя избранным членом Высшего Церковного совета при патриархе, я одновременно работал в антибольшевистской политической организации так называемого «левого центра». Между прочим, мы разрабатывали программы и законопроекты для декларативного и делового употребления в Южной России, находившейся под управлением генерала Деникина, а также на случай появления национального правительства и в самой Москве. Программа положения православной церкви в русском государстве была по существу повторением уже изложенной выше системы взаимной свободы при взаимном сотрудничестве обеих сторон. Перед тайной отсылкой программы на юг России, мы с другим общественным деятелем, ныне еще живым, отправились к святейшему патриарху за советом и критикой. В начале сентября 1918 г. патриарх Тихон принял нас в своем Троицком подворье как всегда очень ласково, за стаканом чая и даже с самоварчиком. Дослушав до конца внимательно и грустно, он вдруг снисходительно засмеялся над нашими «хорошими словами», как мудрый старец смеется над идеализмом мечтательных юношей. «Хорошо! Уж очень все хорошо! Да только когда все это будет? Конечно, не теперь!» Как сын народа, патриарх Тихон тогда уже инстинктом чувствовал силу и длительность народного увлечения большевизмом, не верил в возможность скорой победы белого движения и не был согласен с нами в политических расчетах.

Действительно, история к нашему времени активировала этот план эпохи Временного правительства. Он был продиктован эволюционными взглядами на положение вещей. Мыслилась наличность исторической инерции, непотрясенность основ старого строя государства и церкви. Теперь от них не осталось камня на камне. Революция спалила последние остатки каких-то опор церкви в государстве. В гонениях и мученичестве от государства церковь приобрела полнейшую самоопору и свободу, которыми должна дорожить и обратно их не сдавать ни за какую чечевичную похлебку обманчивых привилегий. Сегодня государство – друг, а завтра – враг. При текучести и неустойчивости режимов для так трагически освободившейся церкви наилучше блюсти свою свободу, независимость и соединенную с ними моральную силу в отделении от государства и не подвергать себя новому риску связи с неверным союзником.

Будущий режим свободной России для нас теперь – уравнение со многими неизвестными. Абстрактно мыслима, однако, и такая комбинация, когда вновь встал бы вопрос о некотором культурном сотрудничестве государства с церковью. Но форма и подход к нему были бы уже обратными эпохе Временного правительства: не от дурного союза – к благодетельному разводу, а от принципиального и ценного разделения – к свободной кооперации двух независимых величин.

А. Карташев

И.А. Стратонов
Русская церковная смута 1921–1931 гг.

Священной памяти в Бозе почившего великого господина и отца, святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России посвящает нижеследующие строки его духовный сын и послушник.

25. III. – 7.IV.1932.

I. Исходный момент церковной смуты (1921 г.)

«А наемник бежит, яко наемник есть, и нерадит о овцах» (Ин. 10, 13).

«Бывшим братиям нашим, ныне же не ведаем как и назвать вас, понеже в ум наш не вмещается сотворенная вами, ни слухи наши никогда же таковых не прияша, ни в летописях видехом, каковая невместимое человеческому уму содеяшаяся вами» (Из грамоты Св. Патриарха Гермогена)

Русская Церковь, несмотря на многосторонний рост в XVIII и XIX столетиях, обладала в это время целым рядом внутренних недостатков. К числу таких недостатков прежде всего должна быть отнесена утрата ею канонического возглавления. Как известно, Петровская реформа уничтожила в Русской Церкви патриаршую власть из боязни, что патриарх может явиться как бы «вторым государем, самодержцу равным и больше его». Таким образом, основным руководящим мотивом церковной реформы Петра Великого был мотив политический, не вытекавший из потребностей самой церковной организации. Петр Великий не был, однако, инициатором внесения политики в эту область. Инициатива в этом отношении принадлежала выдающемуся церковному деятелю XVII века патриарху Никону. Попытка патриарха Никона была еще хорошо памятна во времена Петра, так как имела место всего только при его отце. Патриарх Никон открыто претендовал не только на руководящую роль в государстве, но и на первенство церковной власти перед государевой, называя царскую власть луной, заимствующей свой свет от солнца – архиерейской власти. Известно, что эта точка зрения не получила опоры в церковно-правовом сознании восточных церквей. Однако нет никакого сомнения, что патриарх Никон поставил этот роковой, не столько церковный, сколько политический вопрос. Ни царь Алексей Михайлович, ни его ближайший преемник не имели возможности разрешить этот вопрос в сторону исключительного преобладания государственной власти над церковной. Когда же верховная власть окрепла, а носителем ее стал человек, знакомый с протестантскими взглядами на этот вопрос, он и разрубил этот гордиев узел внутренней политики Московского государства в интересах государственной власти.

Подводя все отрасли государственного управления под один «коллегиальный» фасад, Петр создал для управления церковными делами Духовный Коллегиум, или Синод. Это сразу устраняло вопрос о самостоятельном значении церковной власти. Синод с самого начала своего существования делается учреждением государственным «по делам духовным» и мечтает иметь в духовных делах такую власть, какую Сенат имел в мирских. Последующее время было свидетелем того, как Синод был сведен на положение второстепенного учреждения даже среди государственных установлений Империи: Синод получал указы из того же Сената, Верховного Тайного Совета и Кабинета Министров. Так, постановка патриархом Никоном политического вопроса, чуждого сознанию большинства русского общества, привела в конце концов к умалению самой духовной власти даже в делах церковных. Пройдя через ряд изменений, Синод, в конце концов, стал на степень учреждения духовного ведомства, которое находилось в заведывании обер-прокурора Синода, занявшего в государственном строе положение «главноуправляющего» этим ведомством. Все церковные учреждения, как-то: Духовно-учебное Управление, Хозяйственное Управление, Управление духовных дел греко-российского исповедания, равно Управление греко-униатских дел были присоединены к канцелярии обер-прокурора, ставшей, таким образом, как бы главным управлением. Сам обер-прокурор из органа государственного надзора за Синодом превратился в ответственного перед верховной властью руководителя этого ведомства. Этот факт находил себе до известной степени оправдание в том положении, какое государь занимал в Русской Церкви. Являясь, по закону, защитником и хранителем догматов, блюстителем правоверия и всякого порядка в церкви, он был как бы главою церкви. Поэтому законодательная, административная и судебная власть в церкви принадлежали, по закону, государю. С его утверждения издавались законы, учреждения и положения, касавшиеся церкви, им назначались епископы, ему же принадлежал и окончательный суд над иерархами. Синод, т. е. его присутствие, не имел никакого самостоятельного значения еще и потому, что верховная власть назначала как постоянных членов Синода, так и вызывала их из епархий для временного присутствия. В это время, опираясь на положение обер-прокурора в составе высших должностных лиц империи, Синод приобрел огромную принудительную власть не только над подчиненными ему учреждениями и лицами, но и над светскими учреждениями, так как все решения Синода приводились в исполнение обер-прокурором. До превращения обер-прокурора в главноуправляющего, распоряжения Синода далеко не всегда принимались к исполнению учреждениями и лицами, стоящими гораздо ниже Синода на государственной лестнице. Благодаря этому сама собой воспитывалась мысль о подчинении не церковной власти и ее духовному авторитету, а органу, приводившему в исполнение решения высшего церковного учреждения.

В силу продолжительности действия такого порядка эта мысль укоренилась в сознании русского общества. Это обстоятельство не могло не иметь печальных последствий в то время, когда за церковной властью не стало уже более влиятельного представителя государственной власти. Опасности были двоякого рода. Опека государственной власти делала собственно церковную организацию мало приспособленной к житейской борьбе, атрофировала самодеятельность церковного общества; с другой стороны, недейственность морального авторитета церковной власти, при известных условиях, могла питать внутри церкви анархические настроения. Преодолеть этот коренной дефект было делом нелегким для церковного общества, особенно в то время, когда после революции церковно-правовые основания власти обер-прокурора в значительной степени ослабли. Правда, первый обер-прокурор временного правительства пробовал поддержать исторически сложившееся значение этого института, но беспочвенность этих усилий была сама собой очевидна. Ввиду всего этого необходимо было найти новый источник церковной власти. Таким источником и стал Московский Поместный Собор 1917–1918 гг., восстановивший каноническое возглавление и создавший новые органы церковного управления[2]2
  Постановления Московского Поместного Собора 1917–1918 гг., касающиеся организации высшего церковного управления, были напечатаны в Москве в 1918 г. Затем перепечатаны в органе Карловацкого Церковного Управления – «Церковных Ведомостях» (в дальнейшем – Ц.В.) за 1922 г. № 1, 2. Кроме того, переизданы отдельно в Варшаве «Веком Культуры» тоже в 1922 г. под заглавием «Положение о высшем и епархиальном управлении Православной Церкви».


[Закрыть].

Восстановив патриаршую власть и создав Священный Синод и Высший Церковный Совет, Поместный Собор вдохнул и новые творческие силы в церковное общество и создал не только более соответствующую каноническим началам церковную власть, но и более приспособленную для данного исторического момента. В этом, безусловно, огромное значение деятельности Собора 1917–1918 гг.

Собор, между прочим, вручил высшим церковным учреждениям, то есть соединенному собранию Священного Синода и Высшего Церковного Совета, не только судебно-административную власть, но и предоставил им некоторые законодательные функции, хотя бы в форме разрешения вопросов, порожденных неполнотой церковного законодательства. Таким образом, в случае перерыва деятельности Собора или невозможности созыва нового, неотложные нужды церкви могли быть разрешены совместно высшими церковными установлениями.

Последующие обстоятельства выдвинули вопрос о еще большем сужении церковно-правительственного круга. И тогда особым постановлением высших церковных учреждений в ноябре 1920 г. было предписано местным церковным властям: «В случае, если Священный Синод и Высший Церковный Совет по каким-либо причинам прекратят свою церковно-административную деятельность, епархиальные архиереи за руководящими по службе указаниями и за разрешением дел, по правилам, восходящим к высшему церковному управлению, обращаются непосредственно к Святейшему Патриарху или тому лицу или учреждению, которое будет Святейшим Патриархом для этого указано». Концентрация власти в руках Святейшего Патриарха в переживаемый момент церковной жизни оказалась необыкновенно целесообразной, придав всей организации известное единство.

1.

Поместный Московский Собор дал Русской Церкви каноническое возглавление, создал скелет церковно-правительственного аппарата. Наполнить содержанием этот остов, приспособить его к потребностям церковной жизни, а саму церковную жизнь ввести в эти формы было делом нелегким, которое требовало продолжительной повседневной работы. На этом пути перед церковной властью стоял целый ряд препятствий: 1) Русская Церковь в лице своих руководителей не была подготовлена к самостоятельному существованию или, вернее, за два предшествующих столетия отвыкла от всякой самодеятельности; 2) падение власти обер-прокурора и умаление за два столетия авторитета церковной власти способны были питать внутри самой церковной организации анархические стремления; 3) перерождение церковной организации и сознание церковного общества совпали с великими потрясениями в сфере социально-политических отношений, что не могло не отразиться и на самой церкви. Я бы сказал, что вновь избранному Патриарху и созданным органам церковного управления предстояла более сложная и трудная работа, чем самому Поместному Собору, создавшему новый строй Русской Церкви. Исключительная личность первого, по восстановлении, Патриарха поставила церковную власть на необыкновенную высоту в сознании церковного общества. Благодаря этому очень скоро произошла замена внешне принудительной обер-прокурорской власти высшим авторитетом носителя самой церковной власти. Не имея возможности вдаваться в сколько-нибудь подробное изложение этого процесса, я не могу не упомянуть о его результатах, свидетельствовавших о колоссальном росте церковного сознания русского общества в ближайшие годы после прекращения деятельности Поместного Собора.

Русское общество в 1918, 1919 и 1920 гг. представляло собой взбаламученное море. Волны этого моря с разных сторон плескали на корабль Русской Церкви, но он оказался достаточно сильным, чтобы преодолеть натиск разбушевавшейся стихии, в значительной степени благодаря реорганизации церковного управления и мудрому руководству со стороны носителя церковной власти. Новые условия церковной и государственно-общественной жизни поставили новые задачи перед церковной властью и церковным обществом. Даже иерархи не сразу смогли понять эти новые условия. Высшая церковная власть в этом отношении достигла поразительно быстрых результатов, стараясь внушить и иерархам свои достижения. Клирики восстали на своих архипастырей. Общая расхлябанность достигла в первое время того, что псаломщики в некоторых епархиях потребовали себе прав, прежде всего суда равных, т. е. представителей «их сословия». Это вызвало необходимость вмешательства со стороны высших церковных органов для поддержания авторитета иерархов на местах. Бесчисленные конфликты между священнослужителями и прихожанами ставили невероятно трудные задачи для местной церковной власти. В этих взаимных столкновениях клира и мирян все были виноваты: священнослужители не хотели лишиться своего прежнего исключительного положения в приходе, прихожане были слишком склонны расширять свои права в управлении приходами. Разумная и благожелательная церковная власть и в этом отношении преодолела все трудности и к 1920 году в центре и на местах в церковных организациях водворился порядок и даже получилась какая-то внутренняя спайка.

Церковь за эти годы понесла персонально в силу общих политических условий тягчайшие жертвы, но церковная организация, как таковая, без сомнения, окрепла. Св. Патриарх Тихон в 1919 году обратился к церковному обществу с призывом о невнесении политики в церковь. Церковная власть поняла, что вне этого условия бесплодными будут все организационные усилия, да и само течение церковной жизни будет находиться под постоянным ударом. Имевшие место до этого политические выступления церковных деятелей с этого момента совершенно прекращаются. Это требование Патриарха с замечательной последовательностью было выполнено всем церковным обществом. Иерархия и клир вообще отошли от политики, отдав все силы церковному служению, которое в это время требовало крайнего напряжения. Миряне как-то добровольно размежевались без всякого сговора: политики отошли от церковно-общественной работы, церковники перестали быть активными в политике. Разойдясь в общественном делании, те и другие продолжали быть более преданными церкви, чем раньше, и сохранять между собой самые искренние и добрые отношения.

Многие из заключенных епископов в 1920 году вернулись в свои епархии. Местная церковная жизнь стала устраиваться. Рос и креп авторитет церковной власти; установленные Поместным Собором органы, как центральные, так и местные, начали действовать вполне нормально, и между ними установились известные взаимоотношения, предусмотренные последним церковным законодательством.

Нельзя не отметить и общерелигиозного подъема в массах. Храмы наполнились молящимися, при этом среди молящихся не было того преобладания женского пола, которое замечалось до революции. Исповедь получила особое значение, стала развиваться и эпитимийная практика. Сами верующие требовали этого и с замечательным послушанием выполняли все, чему их подвергали их духовные руководители. Церковные праздники привлекали колоссальное количество народа. Церковная жизнь к 1920 году восстановилась полностью, а может быть даже превзошла старую, дореволюционную. Вне всякого сомнения, что внутренний рост церковного самосознания верующего русского общества достиг такой высоты, равной которой не было за последние два столетия в русской церковной жизни. Церковная власть в церковном обществе, которое в значительной степени она воспитала, встала на недосягаемую высоту. Если Собор 1917–1918 гг. дал форму и внешность новой церковной организации, то внутреннее содержание было создано дружными усилиями Патриарха, высших церковных органов, иерархов и всего русского церковного общества.

Небо и в это время, однако, не было безоблачным, но раскаты грома слышались где-то вдали и сзади, и казалось, что наступило время в церковной жизни, когда при едином пастыре создалось и единство стада. В конце 1921 года удар по Русской Церкви неожиданно был нанесен с другой стороны, чем с какой его привыкли ожидать. Поэтому он на первых порах вызвал известную растерянность, но сомнений в последствиях этого удара не было ни у кого из лиц, стоявших в то время хоть сколько-нибудь в курсе церковных событий.

2.

В 1918–1919 гг. в России кипела жестокая междоусобная война. Страна была разделена фронтами на несколько частей. В двух из них, на юге России и в Сибири, были попытки организовать высшие, чем епархиальные, церковные органы для согласования управления несколькими епархиями, оказавшимися недосягаемыми непосредственному управлению Святейшего Патриарха. Сибирское Управление более или менее безболезненно прекратило свое существование. Временное Церковное Управление, возникшее на юге России, оказалось трагическим в судьбах самой Русской Православной Церкви. Возникло это управление в городе Ставрополе-Кавказском, в мае 1919 года. Вначале в ведении этого управления оказалось значительное количество епархий. Но к концу первой четверти 1920 года в руках белых остался только Крымский полуостров, который в иерархическом отношении был подчинен местному епархиальному епископу, возглавившему, в силу своего канонического положения, и Крымское Церковное Управление. В этом случае организация Крымского Управления совпала с теми указаниями, которые были даны высшей церковной властью в ноябрьском указе 1920 года. С уходом белых из Крыма члены управления, за исключением местного епархиального архиерея, эвакуировались в Константинополь. Еще в период деятельности Ставропольского Управления «жизнь понемногу, как говорит автор Записки Подготовительной Комиссии, вовлекла Управление в сотрудничество с русскими людьми, боровшимися с советской властью». Ввиду этого с сокращением территории, занятой белыми армиями, многие из епархий оказались вне сферы влияния Южного Управления и своих епархиальных архиереев, покинувших пределы своих церковных областей. В это самое время эти епархии вошли в сферу управления Св. Патриарха, и тогда уже совершенно стало очевидным, какой громадный вред был нанесен этим епархиям отходом их архипастырей, не решившихся разделить общей участи со своими паствами.

Органы высшей церковной власти еще гораздо раньше отхода белых армий предвидели весь вред вовлечения церковных учреждений в политическую борьбу. Мудрая предусмотрительность Св. Патриарха Тихона еще в 1918 году заставила его проводить в жизнь ту точку зрения, что участие церкви в политической борьбе вредно для нее. Когда целый ряд епархий оказался под управлением Патриарха, но без епископов, с епархиальными органами, находившимися в совершенно хаотическом состоянии, тогда Св. Патриарх в сентябре 1919 года обратился с известным посланием, призывая пастырей и паству воздержаться от внесения политики в Церковь. Нужно, однако, сказать, что удар, нанесенный целому ряду епархий, был, в конце концов, изжит, за исключением разве только Киевской епархии, где возник вскоре раскол «самосвятов». Пока политические выступления представителей церкви наносили ей ущерб только на местах, дело оказывалось хотя и небезболезненным, но все же поправимым.

После эвакуации Крыма в Константинополе оказались четверо епископов из числа членов Ставропольского и Крымского Церковных Управлений. Двое членов Крымского Управления, мирянин и клирик, не задерживаясь в Константинополе, проследовали дальше. Четверо епископов кооптировали еще одного епископа и, таким образом, создали в Константинополе епископский Синод. Вскоре, однако, двое епископов также покинули Константинополь. Здесь было выработано «Положение о Высшем Русском Церковном Управлении за границей». Выработанное положение было представлено во Вселенскую Патриархию и было ею утверждено с некоторым изменением. Высшее Церковное Управление в Константинополе возникло вне зависимости от предшествовавших ему церковных управлений Юга России; по крайней мере, никаким актом эта преемственность не была засвидетельствована. Обстоятельства возникновения Управления в Константинополе заставляют считать его вновь возникшим и на иных основаниях. Поэтому утверждения автора предисловия к «Деяниям Карловацкого Собора 1921 года»[3]3
  Имеется официальное издание как протоколов самого собрания, так и ряда приложений, имеющих отношение к деятельности собрания. Издание носит название: Деяния Русского Всезаграничного Собора. Ср. Карловцы, 1922.


[Закрыть] едва ли правильны, что заграничное Церковное Управление является правопреемником Церковного Управления, возникшего на Юго-Востоке России. Не вполне точным, на наш взгляд, является и другое его утверждение, что это управление признано Московским Патриархом. Ссылка на патриарший указ от 8 апреля 1921 г. № 424[4]4
  Указы Св. Патриарха Тихона и высших органов Русской Церкви, касающиеся заграничных церковных дел, напечатаны в Ц.В. за 1922 г. и вошли в специальный сборник под названием: Указы Св. Патриарха Тихона. Лондон, 1927 г.


[Закрыть] мало доказательна: означенный указ Св. Патриарха Тихона касался частного вопроса об утверждении арх. Евлогия управляющим приходами в Западной Европе. Само постановление Церковного Управления об этом состоялось еще тогда, когда Управление находилось в России. Патриарший же указ был вызван запросом Финляндского арх. Серафима, сделанным им по поводу сомнений протоиерея Якова Смирнова относительно назначения арх. Евлогия. Дело в том, что Высшее Церковное Управление Юга России не имело никакого отношения к русским западноевропейским церквям, так как эти церкви состояли в каноническом подчинении Петроградскому Митрополиту, который сам не имел никакого отношения к Высшему Церковному Управлению Юга России и не передавал власти над этими церквями. Поэтому совершенно естественны были сомнения о. протоиерея Смирнова. По-видимому, эти сомнения разделял тогда и арх. Серафим, который и решился обратиться по этому поводу к Св. Патриарху. Во избежание возможной церковной смуты или замешательства, а также ввиду затруднительности для Петроградского Митрополита управлять этими церквями при создавшихся условиях, Всероссийские церковные органы согласились на такую меру, как временную. Таким образом, митр. Евлогий, тогда еще архиепископ, получил в управление эти церкви от Всероссийской церковной власти, хотя сам вопрос о подчинении ему этих церквей был поставлен Церковным Управлением Юга России. Все это показывает, что как преемственность Заграничного Церковного Управления от церковных управлений юга, так и признание его со стороны св. Патриарха Тихона являются далеко не безусловными. По крайней мере, св. Патриарх в своем послании 1923 года открыто заявил, что Заграничное Церковное Управление возникло помимо него, лишь с благословения Константинопольского Патриарха.