Текст книги "Профессия – первая леди"

И на тебе, никто не подходит с вопросом: «Серафима Ильинична, как дело с вашим трупом?» С моим трупом пока все в порядке, уже заготовила я ответную реплику, так как он еще не совсем труп. Но никто, решительно никто не хотел говорить об этом.

Сплетничали о чем угодно – о предстоящей отставке правительства, которую предсказывают уже два года подряд, об очередной подтяжке нашей герцословацкой примадонны Стеллы Бугачихи или грядущем аресте очередного губернатора-казнокрада. А вот о трупе у меня в колодце – никто не знает! И как такое может быть? У Раи, что ли, телефон сломался?

Я произнесла речь, в которой воспела талант Стефана д’Орнэ-старшего. Терпеть не могу его картины, но самая дешевенькая из них стоит не менее ста тысяч долларов. Дочка Стефана, восьмидесятилетняя Весняна, даже всплакнула и промокнула подведенные глазки желтым батистовым платочком – в цвет шелковому лимонному платью, желтым бриллиантам и парику. Старушка держалась великолепно, я даже подумала – отчего я не дочь художника?

Стефан-младший, весь в черном, как джедай, с черной мефистофельской бородкой и усами, ногтями, покрытыми черным лаком, и перстнем с черным опалом, приложился к моей руке и поблагодарил:

– Серафима Ильинична, моя матушка не ошиблась, когда выбрала вас на роль трубадура гениального творчества моего деда.

Хм, это комплимент или завуалированное оскорбление? Если ты мужчина, то трубадур. А если женщина – то трубадура?

Мне вспомнилась древняя сплетня о Стефане-младшем: в начале восьмидесятых он, тогда студент, был последней страстью Грозданы Дрежневец, дочки генсека. А теперь, надо же, известный реставратор и художественный критик!

Сделав вид, что польщена его словами, я в числе наиболее именитых гостей подошла к красной ленте, что преграждала вход в галерею.

Весняна тонкой куриной лапкой, на запястье которой проблескивали желтые бриллианты (не иначе бизнес с картинами Стефана-старшего приносил им в год пяток кровных миллионов), торжественно перерезала ленту.

Мой подход к посещению музея или галереи – надо как можно быстрее пробежаться по всем залам, чтобы потом иметь право заявить, что увидела все шедевры, а затем отправляться в буфет.

Я так и сделала. Двух минут хватило, чтобы заглянуть в каждое из помещений и удостовериться – все стены в них увешаны творениями д’Орнэ: наследнички явно предвкушают увеличение продаж. Остался последний зал, в который я и вошла первой.

В глаза мне бросилось огромное полотно, изображавшее нагую распутницу с рыжими волосами. Стефан был модным художником в начале двадцатого века, малевал по заказу меценатов и миллионеров и не стеснялся откровенной халтуры и заказного творчества. Уверена, что и эта голая красотка из того же числа.

Но что это лежит на полу? Манекен? Да нет же, девица в вечернем платье, а по паркету растекается лужа крови. Меня передернуло – д’Орнэ не постеснялись дешевого пиара, устроили балаган из и без того бездарного вернисажа.

Я подошла к девице. Нет, это не манекен, а живая кровь и плоть. Да еще ж какая! Точеная фигурка – бедняжка трудится над ней по три часа ежедневно и стращает себя малокалорийными диетами. Наверняка на почве погони за красотой и осиной талией заработала себе невроз, язву и перхоть. Вот мне-то хорошо: питаюсь в свое удовольствие экологически чистыми продуктами и не беспокоюсь о весе. Ем я или не ем, он все равно растет.

Физиономия галерейной Барби показалась мне смутно знакомой. Я не большой знаток всех этих виджеев, ведущих MTV, наших и заграничных Бритни Спирс, Кристин Агилер и прочих шакир. Все они для меня на одно лицо, вернее, на одну талию: тощие, вертлявые и безголосые. В настоящей женщине, как учила меня бабушка, все должно быть в идеальной пропорции – ум, страсть и фигура. Как у меня.

Это же дочурка Людославочки Ковтун, моей шапочной знакомой. Она – лидер оппозиционной партии, которая критикует всех и вся, в том числе и нынешнего президента, и основная задача которой – приложить все усилия, чтобы не прийти к власти. Ибо тогда нужно будет нести ответственность перед народом и принимать конкретные, пусть и непопулярные, решения, а так можно заседать в парламенте и на постоянных ток-шоу, параллельно заниматься серьезным бизнесом, работать языком и по большому счету ничего не делать и ни за что не отвечать.

Драгуша Ковтун – моя, мда-с… скажем так, коллега, ведущая одной из «мейнстримных молодежных передач». Показывает всей стране, как куча великовозрастных балбесов куражится под постоянным прицелом кинокамер, ковыряет в носу, совокупляется и ведет идиотские беседы «за жизнь».

И как это Стефан-младший и его мамочка уговорили Драгу, девочку капризную и привыкшую к «сладкой жизни» в объятиях «крутых мэнов», разлечься на полу галереи, да еще в луже искусственной крови?

Я заметила, что лицо Драгушеньки Ковтун является копией лика голопопой ведьмочки на картине. Изящная бронзовая табличка изящно и бронзово гласила: «Картина из цикла «Семь великих добродетелей». «Мессалина» написана Стефаном д’Орнэ в 1912 году».

Но какое сходство! Что-то звякнуло под моими каблуками. Нож, которым якобы прирезали Драгостею. Ах, какая натуральная игра: «наша Пэрис Хилтон», как именуют злые языки Драгушку Ковтун, не дышит и глазки распахнула так правдоподобно, и губки не шевелятся… Гример, который делал из Драги «хладный труп», явно профессионал. А этот ужасный шрам на шее. Бррр!

Нож, который я задела ногой, отлетел к стене. Внезапно мне стало дурно. Это же мой нож! Еще бы мне не знать его! Из того самого набора, который украли у меня прошлой ночью. Серебряный, с витой ручкой в виде рыбины с раскрытым ртом и глазами-жемчужинками. Такого второго не сыщешь во всем Экаресте!

Но у меня он был столовый, тупой, а сейчас его лезвие так и блестит под неслышно гудящими неоновыми лампами. Некто заточил его и превратил в орудие убийства.

Я подняла нож. На моих пальцах остались следы густеющей крови. Драга Ковтун не дышала. Это вовсе не живая плоть, как мне показалось вначале. Игра перестала быть таковой – это никакой не розыгрыш, а место жуткого преступления!

В зал вошли спикер Госдумы и экс-министр культуры в сопровождении сановных супруг. Одна из дамочек воздела руки к вздыбленной прическе а-ля маркиза Помпадур и дурашливо завопила, указывая орубиненным пальцем на тело Драгуши.

Вторая супруга присоединилась к ней, а затем хлопнулась в обморок, причем муж не успел подхватить ее, и она осела на пол. Спикер склонился над ней, что-то бормоча. Жена экс-министра продолжала вопить как противопожарная сирена. В зал влетели охранники, а также несколько гостей, которые присоединились к всеобщим завываниям.

– Серафима Ильинична, вы что, не могли найти более подходящего времени и места для совершения убийства? – недовольно спросил меня экс-министр культуры. – Вы нам весь вечер испортили!

Мы с экс-министром давно недолюбливали друг друга. Как-то на программе, которую он ведет по ТВ, я прервала его цветистый монолог о культуре и цивилизации, в котором хороводом кружились цитаты из Данте, Ницше, Хантингтона, Ханны Арендт и прочих философов-писателей, и заявила, что цивилизация – это когда у тебя дома стоит ванна, а культура – если ты ею регулярно пользуешься.

Нож вылетел у меня из рук и со звоном упал на пол. Похоже, я снова влипла в неприятности!

Мои опасения подтвердились. Это был мой второй труп за последние двадцать четыре часа. Мне не пришлось оправдываться в том, что не я прирезала Драгу Ковтун. Полиция обнаружила в мужском туалете следы крови, нашелся свидетель, который видел странного молодого человека в заляпанном кровью смокинге, некоторое время назад спешно покинувшего галерею. Наконец, врач установил, что Драгуша мертва никак не менее получаса.

Мне все равно пришлось давать показания. Я умолчала о том, что нож, которым была убита Драгушка, принадлежит мне и был похищен всего лишь несколько часов назад. Людославочка Ковтун была в краткосрочном отпуске на Мальдивах, до нее пытались дозвониться и сообщить трагическую весть.

В Перелыгино я попала к половине второго ночи. Я тщательнейшим образом проверила все двери, на всякий случай захватила с собой в постель, помимо нового романа Татианы Поляк, топор, который – за неимением мужчины – занял пустующее место в двуспальной кровати.

Васисуалий Лоханкин был в загуле. Мне все казалось, что по лестнице кто-то поднимается, желая отобрать мою драгоценную жизнь, и каждый раз, прокрадываясь на цыпочках с топором в руках к двери, я убеждалась в том, что мне это почудилось.

За ночь я просыпалась не меньше пятнадцати раз. Утром мне все казалось горьким: кофе, сигареты и моя жизнь. Работа на стройке олигарха-соседа возобновилась, а в тот момент, когда я, затолкав в уши кусочки ваты, мучительно выскребывала из себя полстраницы текста и наконец расставила все эпитеты по местам в предложении длиной в семнадцать строчек, кто-то забарабанил в дверь.

Приехал грузовик с песком – засыпать колодец. Четверо рабочих сноровисто и ладно опорожнили содержимое многотонника в колодезное жерло, утрамбовали его – и место преступления исчезло.

– Можете разбить здесь клумбу, – сказал один из рабочих. – Вполне вероятно, что через год придется немного досыпать, песок осядет. Тогда мы снова к вашим услугам!

Все-то дело в том, что не к моим. Не я приняла решение засыпать злосчастный колодец, не я оплатила песок и рабочих. А кто? Добрые дяди из КГБ? Или в госбюджете есть отдельная статья расходов – «ликвидация «колодца смерти» на дачном участке великой писательницы С.И. Гиппиус»? Повторю вслед за Станиславским – «Не верю!». Кто-то очень хочет, чтобы о трупе в чемодане побыстрее забыли, кто-то прикладывает все усилия, чтобы даже место захоронения исчезло с лица земли. Кто?

И кто эта Татиана Шепель, имя которой мне приказано забыть? Одни вопросы и ни единого ответа.

Следующие дни прошли в сумбурной суете, я даже забыла, что совсем недавно дрожала в обнимку с топором в спальне и нашла два трупа. Второго сентября я представляла свой новый роман «Озеро Титикака» на Экарестской книжной ярмарке.

Мне было не до трупов, хотя, если честно, иногда хотелось, чтобы некоторые из моих друзей, редакторов и организаторов выставки превратились в таковые. Все шло наперекосяк: Рая Блаватская надумала кончаться от почечных колик и звонила мне по семь раз в час, чтобы довести до моего сведения свою последнюю волю («хоронить только в белом»), консультировалась о том, какой обряд погребения выбрать («хочу, чтобы меня отпевали буддистские монахи»), и спрашивала, что ждет ее на том свете («ты ведь знаток классической литературы, в какой круг ада меня определят?»).

Помимо Раи, меня сводило с ума возведение «Букингемского дворца» на участке соседа-олигарха; гадкие красные высыпания, вылезшие невесть откуда на моей груди (я грешила на Васисуалия Лоханкина, который, нагулявшись по всем остро пахнущим перелыгинским помойкам, лезет ко мне в кровать); настырная врачиха, заявившая, что эти высыпания – не лишаи и не аллергия, а обусловлены стрессами и нервотрепками; так некстати сломавшаяся стиральная машинка, зажевавшая мое платье, в котором я хотела блистать на книжной ярмарке; звонок от режиссера, снимавшего фильм по моему роману, получившему Тукера, с вестью о том, что денег нет и работу пришлось заморозить; мой братец Илья, желавший занять «пару копеек» (и, как водится, не отдать) «до гонорара», и т.д. и т.п.

В итоге все вышло не так уж плохо – натянув другое платье, я отправилась на книжную ярмарку. Как обычно, народу было – не протолкнуться, я замучилась подписывать свой новый роман. Ко всему прочему, выяснилось, отчего царит такая толчея – ожидался кратковременный визит супруги президента Бунича и ее заокеанской подруги Лоретты Гуш. Жена главы США прилетела в столицу для участия в открытии всемирного конгресса по борьбе с детской преступностью, патронессами которого и являлись Надежда Бунич и американка Лоретта.

– Серафима Ильинична, – сообщил мне представитель издательства с сияющей улыбкой, – нам только что позвонили из администрации президента, Надежда Сергиевна Бунич и госпожа Гуш желают непременно встретиться с вами!

Обе президентши изъявили желание во время посещения книжной ярмарки почтить меня своим визитом. Лестно, нечего сказать, но это значит, что удрать домой пораньше не получится.

Встреча с поклонниками моего творчества, по официальной версии, проходила с семнадцати до восемнадцати часов. Жены двух самых могущественных властителей в мире обещались показаться где-то около шести. Их не было ни полседьмого, ни в семь.

Заметив, что я нервничаю, редактор сказал:

– Серафима Ильинична, умоляю вас! Они вот-вот подъедут! Госпожа Гуш пожелала осмотреть мавзолей Готвальда Хомучека…

Ага, американская дамочка осматривает достопримечательности Экареста, а я могу и подождать! Мне вспомнилось, что ни сам президент Бунич, ни его супруга не уделяют большого внимания пунктуальности.

Зато посетители ярмарки были в восторге, что встреча со всенародно почитаемой Серафимой Гиппиус по неизвестной причине затягивается и затягивается. Я подписывала одну «Титикаку» за другой, а в душе разгорался бледный огонь. Вот оно, подлинное лицо власти! Президентши ведь в курсе, что я жду их, но опаздывают на полтора часа, и хоть бы хны! Не будь я такой конформисткой, поднялась бы сейчас и поехала в Перелыгино!

А что, может, так и сделать? Я заявила издателю:

– Кажется, мы напрасно ждем. Гости не пожалуют. И вообще, мне хочется пи-пи и ка-ка.

– Серафима Ильинична, – буквально взмолился тот. – Они уже на ярмарке, в павильоне с детской литературой. Потом осмотрят школьные учебники и затем…

– Затем меня вынесут отсюда ногами вперед, – заметила я, – и прямиком до мавзолея Хомучека! Мне до ужаса хочется курить. И кофея хлебнуть! Так что если президентши появятся в мое отсутствие, велите им немного подождать!

На самом деле, конечно, никуда я не ушла. Потому что едва я решила выскользнуть из зала, чтобы насладиться сигаретой, как народ, толпившийся вокруг меня, вдруг расступился. Показались молодые люди в черных костюмах, солнцезащитных очках и с проводками за ушами.

– Они здесь! – благоговейно произнес издатель. – Где фотограф? Сегодня же разместим на сайте ваше фото с двумя президентшами. Операторы с телевидения, пропустите их поближе! Быстрее, быстрее!

Я нацепила самую сладкую из своих улыбок. Я не имею ничего против президента Бунича и его жены, но заигрывать с властью – не в моих правилах. Доверяю эту тонкую материю престарелым лирикам и оскароносным режиссерам. Хотя, признаюсь, наше семейство тоже не без грешка…

Моя мамочка, знаменитая летчица и полярный исследователь, Нинель Рубеновна Гиппиус, урожденная Гуаданини, была на короткой ноге с товарищем Сталиным. Наша семья жила тогда в Союзе. Вроде бы именно это и спасло ее от очернительных доносов и сексуального интереса шефа НКВД Берия к собственной персоне. Моя матушка не уставала повторять, что на самом деле она – незаконнорожденная дочь одного из грузинских князей. Иосиф Виссарионович и сам страдал от подобных наветов – глухо шептались, что его отцом был не сапожник Виссарион Джугашвили, а некий представитель кавказской аристократии, в доме которого его мать работала прачкой.

Мой папочка, Илья Древославович, переводчик с санскрита и литературный критик, был вынужден терпеть платоническую любовь между тираном и своей женой. Маму частенько забирал черный «ЗИЛ», который доставлял ее на дачу Сталина или в его кремлевские апартаменты. Она пила с тираном чай и сплетничала, а о ней самой сплетничали, что она является любовницей тирана и вождя, и именно поэтому наша семья пережила страшные годы без забот.

Когда диктатор скончался, моя матушка, лучше других осведомленная о его кровавых преступлениях, искренне рыдала, по ее капризу мы немедленно переехали из Москвы на родину папочки в Экарест (в Герцословакии правил Готвальд Хомучек, вурдалак, ни в чем не уступавший в своей кровожадности Сталину, – и это грело душу моей родительницы), а портрет Иосифа Виссарионовича украшал ее спальню до середины восьмидесятых. Я иногда думала, что сплетни о ее любовной связи со Сталиным не такие уж и сплетни, а я-то появилась на свет, когда «вождь всех времен и народов» был еще жив, поэтому кто знает, чья я на самом деле дочка… Но у дорогой мамочки я так и не рискнула спросить об этом – мой дорогой папочка, впрочем, тоже!

Я следовала наставлениям отца – никогда не сливалась в восторженном порыве с властью, но и никогда не шла на нее войной. Ни то ни другое не имеет смысла и принесет тебе проблемы, говорил он не раз.

Две изящные дамочки неспешно следовали к моему стенду. Лоретта Гуш была в строгом костюме нежно-персикового цвета. Надежда Бунич выделялась строгим ярко-желтым костюмом с синими вставками и перекинутым через плечо шотландским клетчатым платком. Наша президентша отличалась экстравагантным вкусом.

– Добрый день, – произнесла на неплохом герцословацком Лоретта Гуш.

Надежда Бунич добавила:

– Здравствуйте, Серафима Ильинична!

Американка была невысокой, чуть полноватой особой с темно-каштановыми волосами и умным, запоминающимся лицом. Я еще никогда не видела так близко ни ее, ни Надежду Бунич. Наша президентша была дамой высокой, с представительной фигурой, выпуклости которой удачно подчеркивало яркое одеяние, ее светлые волосы были подстрижены в форме каре.

Лоретта Гуш протянула мне руку, Надежда Бунич последовала ее примеру. Я на секунду посмотрела в ее лучистые зеленовато-голубые глаза. Небольшой вздернутый носик, капризные губки, ухоженная кожа.

К нам подоспел переводчик, но я отпустила его небрежным жестом – мне ли, преподавательнице американского университета, общаться по-английски через толмача. Надежда Бунич, как выяснилось, говорила по-английски еще не очень хорошо, поэтому они щебетали с Лореттой Гуш по-французски.

Не сдержавшись, я демонстративно посмотрела на наручные часики, и этот жест не ускользнул от Надежды Бунич. Она едва заметно нахмурила лобик и закусила губу, в глазах мелькнуло раздражение. Ей не понравилось, что я так открыто намекаю на их полуторачасовое опоздание.

– Госпожа Гиппиус, я очень люблю ваши книги, – вещала супруга американского президента. – Герцословацкая литература – уникальное явление! Мой любимый автор – Тостоевич. Его «Сестры Кандрамаз» – это вершина философского творчества!

Американка когда-то работала библиотекаршей.

– Жаль только, что мой Джордж не может осилить больше двух страниц из Тостоевича, сразу начинает клевать носом, – с улыбкой добавила она. – Любимые книги Джорджа – это серия о Гарри Поттере. Чтение его быстро утомляет, поэтому он слушает компакт-диски с текстом.

Эта реплика рассмешила Надежду, и она стала рассказывать о литературных пристрастиях своего супруга, который как-то заснул в самолете, так и не дочитав первую страницу «Алхимика» Коэльо.

– Полностью с ним согласна, – поддержала я Надежду Сергиевну. – Как и ваш муж, я не понимаю шумихи вокруг Коэльо и его произведений!

Разговор плавно перемещался с темы на тему. Я надписала две «Титикаки» – по-английски для Лоретты Гуш и по-герцословацки для Надежды Бунич.

– Кстати, госпожа Гуш, вы видели на ярмарке мемуары вашей предшественницы Хилари Блинтон, – поинтересовалась я, протягивая свою книгу с автографом американке. – Трогательная история, не так ли? И как это она снесла измену мужа Клина?

Меня так и подмывало спросить, изменяет ли самой Лоретте ее пресный и фанатичный супруг, но наша президентша не дала мне смутить американку интимным вопросом.

Надежда Бунич немедленно сменила тему, засыпав меня комплиментами по поводу моего великолепного стиля и сочного герцословацкого языка.

– Вы работаете в американском колледже? – вежливо осведомилась американка.

Я пояснила ей, что преподаю герцословацкую литературу и литературное творчество в Корнелле.

– О, герцословаков в американских вузах сейчас предостаточно, – заявила я. – И в Корнелле в конце сороковых – начале пятидесятых преподавал один литератор из герцословацкой эмиграции, запамятовала его имя, некто малоизвестный и незначительный, глупую книжку о девочке написал, о нем и говорить нечего…

Лоретта Гуш вежливо улыбнулась. Надежда Бунич посмотрела на часы, и я поняла, что это – ее ответ на мой беспардонный жест. Президентши собирались покинуть ярмарку.

– Госпожа Гиппиус, вы должны приехать с литературными чтениями в США, – пригласила меня Лоретта Гуш. – Мой секретарь свяжется с вами, я считаю, что американцам нужно как можно больше знать о современной герцословацкой литературе. А вы ее самый яркий представитель!

– О, спасибо, спасибо, – произнесла я, – кстати, госпожа Гуш, я в восхищении от вашего супруга-президента! Я плохо разбираюсь в политике, но, по моему скромному мнению, Джордж Гуш – самый выдающийся американский президент… со времен своего предшественника Клина Блинтона!

– Лора, нам пора в Великий театр, «Дон Кихот» начнется через десять минут, – заметила нервно Надежда Бунич. Я внутренне усмехнулась – с балетом тоже придется подождать: его не начнут, пока в ложе не окажутся две почетные гостьи.

Последовала процедура прощания. Энергичные рукопожатия и улыбки. Я снова встретилась взглядом с Надеждой Бунич. Затем мое внимание привлекла деталь ее туалета, на которую из-за пестроты ее наряда я до сих пор не обратила должного внимания.

Шейку президентши обвивала тонкая золотая цепочка, спускавшаяся на грудь. А на цепочке покачивался кулон – полумесяц из белых бриллиантов, между рожек которого покоилось круглое рубиновое солнце.

Меня прошиб холодный пот. Я никогда не жаловалась на галлюцинации или видения. Точно такую драгоценность я видела совсем недавно – в ухе бедняжки, которую нашла на дне колодца! Только там это была сережка, а у Надежды Бунич – кулон!

– Надежда Сергиевна, – внезапно осипшим голосом произнесла я, и президентша, уже устремившаяся прочь, обернулась. – Разрешите спросить: откуда у вас столь прелестная безделушка?

Бунич лукаво улыбнулась, превращаясь из надменной дамы в милую женщину.

– Ах, это? – ее тонкие пальцы дотронулись до кулона. – Не правда ли, оригинальный? Мне, как типичному Козерогу, нравится все, что не подпадает под общие стандарты. Английская работа, вторая треть девятнадцатого века. Это подарок Гремислава к нашей свадьбе.

Подарок Гремислава! Вот так запросто она именует мужа – Гремислава Гремиславовича Бунича, нашего энергичного и деятельного президента.

– Это парное украшение? – рискнула спросить я.

Бунич на секунду нахмурилась, затем с некоторым удивлением заметила:

– Да нет же, это на самом деле сережка, но ювелир переделал ее в кулон – вторая бесследно исчезла. Я люблю драгоценности.

– Я тоже, – пробормотала я. Надежда Бунич, одарив меня улыбкой, двинулась прочь. Ее и Лоретту Гуш ждал «Дон Кихот» в Великом, а затем наверняка торжественный ужин.

– Все прошло как нельзя лучше! – докладывал кому-то по мобильному мой издатель. – Да, пробыли почти двадцать минут, завязалась чрезвычайно оживленная беседа, Серафима Ильинична держалась, как всегда, на десятку. Говорили по-английски и по-французски. Фотографии сделали… Да, да, были с Главного канала, ГерцТВ и с ЖТВ, сюжет о ярмарке и визите пойдет в новостях. Наш стенд с логотипом издательства покажут крупным планом, по пять секунд на каждом из каналов…

Наконец-то я была свободна. Первым делом я отправилась в павильон, где можно было выпить растворимого кофе и неспешно покурить. Меня никто не тревожил, и, пуская в потолок кольца дыма, я размышляла.

Я нашла в своем колодце мумифицированный труп. Это факт. В ухе трупа была сережка с редкими камнями и, скорее всего, уникального дизайна. Это тоже факт. Сегодня я видела кулон, как две капли воды похожий на сережку, на шее Надежды Сергиевны Бунич, супруги герцословацкого президента. Это не факт, а фактище. Она сама заявила, что это «подарок Гремислава к свадьбе».

Что это означает? Если бы я только знала! И каким образом вписываются во всю эту историю вторжение ко мне ночного гостя, похищенные ножи, убитая перед столь похожим на нее портретом, созданным в 1912 году, Драгостея Ковтун, которой сейчас не было и двадцати пяти, причем убитая моим ножом?

Пачка с сигаретами быстро закончилась, а к разгадке я так и не приблизилась. Издатель вежливо намекнул, что таксомотор меня ждет. Я отправилась в Перелыгино.

Два последующих дня я посвятила съемкам новых выпусков «Ярмарки тщеславия». В наш «поселок кентавров» вернулись благодать и спокойствие. Как будто не было никакого трупа в колодце, как будто никто не вторгался в мой дом!

Гроза грянула вместе со звонком Раи Блаватской. Захлебываясь и причитая, она сообщила:

– Фима, ты ведь в курсе по поводу убийства Драгуши Ковтун?

– Я ее и нашла, – сказала я осторожно. – А в чем дело?

Раиса торжествующе провозгласила:

– В чем дело? Похоже, ее укокошил маньяк! Сегодня утром была обнаружена еще одна жертва! И тоже около портрета, написанного Стефаном д’Орнэ!

Блаватская поведала мне во всех подробностях следующее: известный столичный адвокат Лев Симонян, которому, кстати, я и поручила представлять мои интересы в тяжбе с олигархом, уничтожившим мой забор, был найден приходящей прислугой в своем кабинете.

– Мертвым! Ты только подумай, Фима, мертвым!

– Я лишилась адвоката, – философски заметила я. – Придется искать нового.

Лев сидел в кресле, опустив голову на грудь, и прислуга подумала, что он заснул. На самом же деле Симонян был мертв – некто отправил его на тот свет при помощи моего ножа!

– Мне все доподлинно известно, Фима, у меня же племянник работает в министерстве, – вещала Блаватская. – Он сказал, что орудие убийства очень необычное – старинный нож с рукояткой в виде рыбины. Меня все мучает вопрос – где я такой видела?

– Уж и не знаю, – быстро вставила я.

Мне не хотелось, чтобы Рая вспомнила мой пятидесятилетний юбилей четыре года назад и то, что стол украшали именно такие ножи и вилки.

– Ничего, я вспомню, у меня такое бывает: требуется немного подождать, и я вспомню, – уверила меня Блаватская.

На стене кабинета Симоняна красовалась картина, исполненная Стефаном д’Орнэ в начале века. Она изображала французского министра иностранных дел Талейрана. Самое удивительное, что его лик очень напоминал постную физиономию Льва.

– Только у Симоняна усы, а этот дядька на картине – бритый, – доложила Рая. – Фима, следствие уверено, что действует особо опасный маньяк!

– Хе, а есть маньяки не особо опасные? – поинтересовалась я. Мне надоело внимать свежайшим столичным сплетням, и я спросила: – Рая, а почему ты никому не рассказала о трупе на моем участке?

Бахчисарайский фонтан красноречия Раи Блаватской внезапно иссяк, она промемекала:

– Как же, Фима, я рассказала… Всем рассказала, клянусь тебе. И Свелточке звонила, и Елице, и Сдубеду Селимировичу…

– Как бы не так! – отрезала я. – Рая, не надо водить меня за нос! Если бы ты позвонила сплетницам Свелточке или Елице и тем более старой водяной крысе Сдубеду Селимировичу, то они бы непременно приперлись ко мне с визитом вежливости, чтобы собственными глазами лицезреть колодец, где обнаружился труп, и вытянуть из меня все, что возможно, а что невозможно – присочинить!

Рая, – пригрозила я, – будешь после застолья у Гамаюна Подтягича кончаться, объевшись жирным и острым, помогать тебе не стану!

Жестоко, но действенно. Блаватская прошептала в трубку:

– Фима, мне велели… Мне велели никому не говорить. Сказали, что не следует никому звонить и распускать слухи.

О, посмотрела бы я на того, кто сумел укоротить язык Раи Блаватской! Этот человек явно наделен сверхъестественными способностями и заслуживает памятника из червонного золота на Лобном месте!

– И кто ж тебе такое велел, Рая? Кто на перепутье тебе явился? Архангел Гавриил?

– Полковник КГБ, такой молодой и с безжалостными глазами, – призналась Блаватская.

Я моментально поняла, кого имеет в виду поэтесса постинтеллектуального офигизма. Этот самый полковник навещал меня с командой экспертов, он же велел мне забыть имя и фамилию, которые стояли в паспорте несчастной из чемодана, – Татиана Шепель.

– Он пил со мной чай, – шептала Блаватская, – был такой вежливый и предупредительный, а меня после его ухода два часа трясло, пришлось даже ванну горячую принять! Сказал, что это не в моих интересах рассказывать о том, что я знаю. И…

Рая Блаватская захлюпала носом. Она любит это дело, в особенности когда вспоминает свои неудачные замужества и запрет, некогда наложенный Гамаюном Подтягичем на поездку в Париж, – Раю звали туда восторженные французы, обещали ей шикарный прием и большой гонорар, но наш председатель, наверняка из зависти, сказал, что нечего герцословацкой поэтессе делать в капиталистическом логове. Так Рая в Париж и не попала.

– Полковник сказал, что если я буду болтать, то они могут вспомнить о том, что дача мне досталась… по дешевке. И потребовать уплаты ее реальной рыночной стоимости в карман государству! А ты представляешь, Фима, сколько сейчас коттедж в Перелыгине стоит?

Я представляла, потому что мне уже несколько раз предлагали продать свой дом с участком. Сумму называли очень даже солидную, но мне, слава богу, не приходится дрожать над каждой копейкой.

– Откуда я возьму такие деньжищи, чтобы заплатить реальную стоимость, – ныла Рая. – Меня печатали огромными тиражами в прежней Герцословакии, теперь все в прошлом. Никому я не нужна со своим интеллектуальным постмодернизмом! А скажи мне, кто дачу-то по реальной стоимости приватизировал? И ты небось за гроши получила! А почему я должна платить эти несусветные тысячи долларов? Откуда они у меня, бедной вдовы!

– Говорила я тебе, пиши под псевдонимом криминально-авантюрные детективчики или любовные романчики, – промолвила я. – Ума для этого особого не требуется!

Рая залилась слезами. Вообще-то она в обстановке полной анонимности подрабатывала в последнее время тем, что сочиняла тексты песенок для поп-звездочек. Не ей жаловаться на безденежье!

Значит, Блаватской велели молчать, полковник из КГБ припер ее к стенке. Потому-то Рая никому ничего не рассказала. Наверняка подобный трюк применили и к старому козлу Гамаюну Подтягичу, а с Браниполком Иннокентьевичем Сувором воспитательную беседу провел его сынок, директор КГБ и личный друг президента.

Что же происходит? Какая ведется игра? И кто ее ведет? Все началось с обнаружения трупа неизвестной Татианы. Отчего такая таинственность? Почему колодец в великой спешке засыпали песком.

На юбилей к Подтягичу я пришла с опозданием. При виде уже вовсю пировавших гостей – Раи Блаватской, генерала Сувора, Ирика Тхарцишвили и еще пары перелыгинских мамонтов, вспомнился мой любимый Гораций: nunc est bibendum![3]3
  Теперь – пируем! (лат.)


[Закрыть]