Текст книги "Профессия – первая леди"

Праздничный ужин приготовила племянница великого писателя – дети, рассорившиеся с папаней, избегали навещать его в Перелыгине.

Я поцеловала именинника в морщинистую щеку – Гамаюн был в стареньком костюме и красной безрукавке. От былого щеголя не осталось и следа. Старче зачесал свои жидкие седые волосенки и надел парадный протез.

– Гамаюн Мудрославович, всего самого наилучшего ко дню рождения, – с фальшивой сладостью пропела я, вручая Подтягичу завернутый в цветную бумагу подарок.

Мне не пришлось долго мучиться, выбирая, что же ему презентовать.

– Ах, милая моя, как я рад видеть тебя. Спасибо, Фима, уважила старика, – Подтягич развернул обертку. – Ну, конечно же, книга!

Его восторг несколько поутих, когда он увидел имя автора – Серафима Гиппиус. Издательство вручило мне десять бесплатных авторских экземпляров «Титикаки», так что тратиться на подарок Подтягичу не пришлось.

Гамаюн, ощерившись, небрежно швырнул мой роман на стул под вешалкой.

– Почитаю, Фимочка, обязательно почитаю, – сказал он, увлекая меня в столовую.

Врет ведь и не откроет! Права была матушка – Гамаюн все эти тридцать пять лет не может мне простить успеха и известности.

Как опоздавшей мне было положено выпить штрафную. Терпеть не могу водку, но под одобрительные крики Ирика Тхарцишвили пришлось осушить стопку до дна.

Рая Блаватская была слегка навеселе, наворачивала жареную каракатицу, салат «оливье» и голубцы в виноградных листьях.

– А как же твой панкреатит, холецистит и целлюлит, Рая? – осведомилась я.

Блаватская махнула рукой и ответила:

– Мой психоаналитик сказал, что я не должна зацикливаться на болезнях. Раз в году могу позволить себе попировать!

Если бы раз в году, подумала я. При помощи этой отговорки Рая предается обжорству как минимум три раза в неделю. А потом звонит мне и просит быть ее душеприказчицей.

Я наложила себе немного квашеной капусты и соленых грибков.

– Грибы я сам собирал! – заявил юбиляр. – У меня глаз – алмаз!

Ага, прям «Куллинан», «Санси» или «Сердце Океана»!

Я незаметно выплюнула на тарелку почти разжеванный гриб. Старче уже наполовину в маразме, мог и поганок в лукошко положить – причем намеренно, для «дорогих гостей». Поэтому я переключилась на маринованные огурцы, селедку под шубой и расстегаи с белугой.

Пили за здоровье именинника (причем, я уверена, никто за столом не желал ему этого самого здоровья), за его литературную славу (которой никогда и не было), желали долгих лет жизни (думая про себя, что старик сегодня выглядит плоховато – уж не рачок ли у него?).

Я оказалась между двумя джентльменами – справа восседал тамада Ирик Тхарцишвили, слева – генерал Сувор. Ирик подливал мне спиртного, дядя Браня подкладывал салатов и закусок.

Когда подали горячее – наваристый суп-лапшу, а затем утку в яблоках и осетрину, все гости, за исключением меня одной, начали демонстрировать знание песенного фольклора. Гамаюн Подтягич обладал на редкость пронзительным дискантом, Ирик басовито затянул «Сулико», Рая Блаватская, любительница русского фольклора, грянула «Ой, мороз, мороз».

Сентябрьский вечер перешел в беззвездную ночь. К десерту – пирогу с брусникой и творожным ватрушкам – все были пьяны. Завели граммофон, поставили пластинку Эдит Пиаф. Подтягич пригласил меня на танец.

Старче прижимал меня к своему хлипкому тельцу и что-то бормотал. Я осторожно спросила:

– Гамаюн Мудрославович, а вы ничего не знаете нового о трупе у меня в колодце?

Подтягич закашлялся:

– Фимочка, забудь ты об этом трупе! А то из КГБ мне звонили, говорили, что если я люблю родину и верен заветам партии, то не буду трепаться на каждом углу об этой страшной находке…

Так, так, значит, и «нашего комсорга» тоже обработали.

– Но вообще это очень странно, – продолжал болтливый старик. Его рука с моей талии скользнула чуть ниже, мне пришлось терпеть приставания слюнтяя ради информации.

– Что странно, Гамаюн Мудрославович? – спросила я и взглянула на остальных гостей.

Дядя Браня вальсировал с Раей, та, раскрасневшись, хохотала над его шуточками. Ирик обхаживал племянницу Подтягича, остальные гости поглощали яства.

– Да то странно, зазноба моя, что все так суетятся, – сказал Подтягич. – И чего суетятся? Не найти им убийцу, как пить дать не найти!

– И почему же не найти, Гамаюн Мудрославович? – Потная рука старче ползла все ниже и ниже.

Подтягич закхекал:

– Потому что этот парень очень умный! Уважаю таких! Убил бабу – и сбросил в чужой колодец! Решил, если обнаружат, то все подумают, что это ты ее пришибла, Фимочка! Не найдут его, не найдут!

Я оттолкнула от себя Подтягича. О чем это лепечет старец? Почему он так уверен в том, что убийцу не найдут? Обычно так заявляют сами убийцы – все преступники убеждены в своем исключительном уме и тупости следователей.

Возобновилось застолье, последовали новые тосты, мне пришлось славословить Подтягича, припоминая названия его нетленных шедевров. В бокал я налила лимонада, чтобы не напиться, а так никто и не догадается, что же я пью.

Под конец моей сумбурной речи Гамаюн аж прослезился и сказал:

– Ах, Фима, какие времена раньше были! Талант уважали… Оберегали… Растили!!! А теперь любой идиот, что мнит себя писателем, кропает дребедень с горой трупов, хомячками-кошечками-собачками, «голубыми» на каждой странице – и его печатают! Секс воспевают, олигархов-ворюг и буржуйские привычки! Деньги, деньги, всюду деньжищи! И, куда ни плюнь, эти писатели и писательницы: включи телевизор, так они в каждой программе сидят и что-то комментируют, открой газету, там о них заметки: жарятся на Гавайях, виллы покупают, их постоянно премируют – презентируют им, тьфу, чегой-то! Никакой нравственности и идеалов! Моральное разложение общества! Эх, куда цензура делась! В мое время все было понятно и регламентированно! Правильно делали раньше умные люди, что такую муть окололитературную жгли! Так бы всех и запретил!

Не сомневаюсь, подумалось мне. Всех бы запретил, кроме самого себя, милый мой поросенок Гамаюн. Ты и так, Подтягич, почти двадцать лет руководил писательской мыслью в Союзе, столько людей погубил, столько гениальных авторов угробил. И сам сидел на каждой программе, в каждой газете – твоя статья. И виллы у тебя были, и за границей прохлаждался. А теперь привыкни к тому, что время твое прошло. Дай пожить и другим!

– Плач Ярославны, – буркнула я, правда, не слишком громко. День рождения все-таки.

Снова пошли танцы. На этот раз моим кавалером стал дядя Браня. Вальсировать с подтянутым генералом было одно удовольствие. И рукам он, в отличие от Подтягича, волю не давал.

– Гости у меня побывали, – сказала я дяде Бране. Он понял, что я имею в виду, и заговорщически мне подмигнул: – А что я говорил, Серафима Ильинична? Знаю, знаю, что колодец у вас засыпали. Мне Огнедар поведал…

Он замолчал, выдерживая паузу. Мне стало до крайности любопытно, что же еще сказал ему Огнедар.

– Подтягич прав, времена сейчас другие, – промолвил Сувор. – Я не понимаю, к чему вся эта таинственность. Даже мне, родному отцу, Огнедар запретил говорить о трупе в вашем колодце.

– А почему? – По тону я поняла, что Сувору многое известно. Генералы КГБ, даже в отставке, всегда кладезь секретной информации.

Дядя Браня рассмеялся:

– Хитрая вы женщина, Серафима Ильинична. Я же все выпуски вашей «Ярмарки тщеславия» смотрю, даже на видео записываю. Понимаю, вас гложет любопытство. Меня бы тоже раздирало – кого убили, кто убил и почему теперь такой туман напускается.

Подумав, он изрек:

– Огнедар мне кое-что рассказал, а еще больше я узнал по своим каналам – у меня ведь есть своя агентурная сеть: кое-кто из моих младших товарищей еще работает в органах, или их дети, или даже внуки.

– Не тяните, Браниполк Иннокентьевич, – попросила я. Генерал великолепно вальсировал.

Старик усмехнулся:

– Жертву зовут Татиана Сергиевна Шепель…

– Мне это известно, – перебила я его. – Я же ее нашла и в паспорт заглядывала…

– И при ней была ваша книжечка с дарственной надписью, – добавил дядя Браня. – Меня как следователя этот факт чрезвычайно бы заинтересовал. Ну да ладно… Так вот, эта Татиана Сергиевна была студенткой Театрального училища имени Щукина. И имелась у нее младшая сестра…

Он замолчал.

– У меня тоже есть сестра, только старшая, – заявила я. – И что из этого? Это каким-то образом делает эту Татиану Шепель исключительной личностью?

– Раньше не делало, а сейчас сделало, – ответил генерал.

Пластинка закончилась, и нас позвали к столу. Гости разомлели, начались воспоминания о славном прошлом (Подтягич), пошловатые анекдоты (Ирик) и детальные отчеты о хворях (Рая Блаватская). Мы с Браниполком Иннокентьевичем переместились в укромный уголок и продолжили шептаться.

– Смотри у меня, Браня, не уведи Фиму под венец! – проскрипел Гамаюн. Старик был ужасно пьян. – Горько!

Я не обращала внимания на его глупые замечания. Дядя Браня произнес:

– Эту самую младшую сестру несчастной, которую вы нашли в колодце, звали Надеждой Сергиевной Шепель. Появилась она на свет седьмого января 1960 года в городке Кроловец у самой Адриатики, окончила Иоаннградский государственный университет, отделение французской филологии, работала стюардессой, преподавала в вузе…

– И что? – сказала я. – Таких, как она, в стране сто тысяч. А то и двести!

Сувор хмыкнул:

– Но не каждая из этих ста тысяч вышла замуж за некоего Гремислава Бунича, в то время сотрудника иоаннградского КГБ. Того самого Гремислава Бунича, который в данный момент является президентом Герцословакии!

– Шумел камыш, деревья гнулись, и ночка темная быыыыыла, одна возлюбленная пара всю ночь гуляяяяяяяла до утра! – Рая Блаватская все же смешала водку с коньяком!

– Не может этого быть! – воскликнула я во весь голос, и не будь остальные гости так пьяны, они бы непременно заинтересовались, что вывело меня из равновесия.

Браниполк Иннокентьевич качнул седой головой:

– Очень даже может, Серафима Ильинична. Никаких сомнений нет в том, что пропавшая без вести в июле 1982 года старшая сестра жены нынешнего президента Бунича Татиана Шепель и есть та несчастная, которую вы обнаружили в чемодане на дне вашего колодца.

Я приложила руку к груди, дабы унять бешено стучавшее сердце. Вот оно что! Тогда действия КГБ становятся вполне понятными – власть прикладывает все усилия, чтобы никакие враги, и в первую очередь средства массовой информации, не разнюхали эту скандальную историю.

– А может, это ее полная тезка, – рискнула предположить я. – Татиана Сергиевна Шепель не самое редкое сочетание имени, отчества и фамилии.

Дядя Браня рассеял мои сомнения:

– Была тайно проведена сопоставительная генетическая экспертиза. Тело принадлежит сестре жены президента. Тогда-то, в восемьдесят втором, он был, кажется, капитаном, и никто не мог предположить, что Гремислав Бунич женится на Надежде Шепель и через двадцать лет станет главой нашего государства.

– В том числе и убийца, – протянула я. – Не завидую я преступнику, если его найдут, в чем сомневаться не приходится, ведь к делу подключили КГБ и весь властный аппарат, то ему не поздоровится…

– В этом-то вся проблема, – ответил Браниполк Сувор. – Президент Бунич запретил проводить расследование. Никто не будет искать убийцу.

– Но почему? – изумилась я.

Дядя Браня пожал плечами и сказал:

– Этот вопрос вы можете задать самому Гремиславу Гремиславовичу. Огнедар тоже ничего не понимает, но президент велел закрыть дело. Как мне кажется… Мне кажется, это дело слишком взрывоопасное, чтобы проводить расследование, даже секретное. Секреты обладают нехорошим свойством становиться известными широкой публике.

Я поежилась. Похоже, в действиях президента Бунича есть резон. Если СМИ, в особенности иностранные, узнают, что у меня на даче нашелся труп сестры его жены, пропавшей двадцать три года назад, начнется подлинная вакханалия, по сравнению с которой охота на бедняжку принцессу Диану покажется игрой в лапту. Это станет мировой сенсацией номер один. А если учесть, что убийца не найден… О, это даст пищу злокозненным умам и работу беспощадным языкам. Президента Бунича заграничные газеты и телеканалы и так не особо жалуют, а эта история только подольет масла в огонь.

– Значит, президентская свояченица, или как там зовется сестра жены, – прошептала я. – Ну-ка, ну-ка, Браниполк Иннокентьевич, колитесь, дорогой. Я уверена, что вам известно гораздо больше, чем вы мне только что поведали!

Дядя Браня скупо усмехнулся, на мгновение напомнив мне полковника КГБ. Вот они, наши рыцари без страха и упрека, Штирлицы, Рихарды Зорге и генералы песчаных карьеров! Браня мне нравился, но с ним нужно быть начеку. Хитроватый мужчина, весь в своего папочку, героя первой революции Иннокентия Сувора.

– Серафима Ильинична, если передумаете заниматься литературой и истязать гостей в телевизионной студии, то обращайтесь в спецслужбы, – произнес он с грубоватой галантностью. – У вас настоящий следовательский талант!

Увы, этот талант не помог мне вовремя сообразить, что все мои мужья ходили налево. И направо. И прямо. Но только не ко мне, а к своим подружкам. Дядя Браня прав – иногда на меня накатывает вдохновение, и я еще в середине очередного детективного романа понимаю, кто является убийцей, но в большинстве случаев я подозреваю не того, кто виновен на самом деле.

Гамаюн Подтягич гнусаво затянул гимн коммунистической Герцословакии. Воспользовавшись ситуацией, мы выскользнули на кухню. Моим глазам предстала унылая картина – нет ничего ужаснее, чем кухня после веселого застолья. Трупы грязных тарелок, заляпанные чашки, покрытые слоем жира кастрюли и сковородки громоздились в мойке и на столе.

– Я расколюсь, – заявил дядя Браня, – но с условием, что и вы, уважаемая Серафима Ильинична, поведаете мне о том, как обнаружили тело Драгостеи Ковтун.

– Это-то какое имеет ко всему отношение? – с некоторым подозрением спросила я. О смерти Драгушки упомянули в нескольких желтых газетах. Странно, что эта новость не вышла на первую полосу.

Я обстоятельно поведала Браниполку Иннокентьевичу о том, как наткнулась на тело «нашей Пэрис Хилтон» в картинной галерее.

– Кем бы убийца ни был, но он обладает злобным чувством юмора, – произнесла я. – Драгуша лежала перед картиной, изображавшей Мессалину…

Я хихикнула. Браниполк Иннокентьевич непонимающе посмотрел на меня.

Пришлось объяснить:

– Валерия Мессалина жила в первом веке нашей эры и была третьей женой императора Клавдия. Ее имя стало нарицательным для обозначения женского распутства. С ведома коронованного муженька ее и убили, после того как она тайно обвенчалась со своим молодым любовником и готовила план по свержению опостылевшего мужа и возведению на престол своего нового супруга. Ей не было и тридцати, когда она умерла: по рассказам современников, Мессалина не знала удержу в сексуальных забавах, напропалую наставляла рога несчастному Клавдию, позже отравленному грибами своей новой женой, матерью приснопамятного Нерона. Стоило Мессалине увидеть на улице, во дворце или на ипподроме смазливого римлянина, не важно кого – патриция, гладиатора или водоноса, как она отдавала страже приказание тащить бедолагу к себе на ложе. А если несчастный потом снова попадался ей на глаза, то преторианцы попросту убивали его по приказу похотливой Мессалины. Ей, видите ли, претило быть объектом пересудов. По поводу посещения ею борделя Ювенал в «Сатирах» заметил: «Lassata viris necdum satiate recessit»: «Ушла, утомленная мужчинами, но все еще не удовлетворенная».

Браниполк Иннокентьевич целомудренно закашлялся и произнес:

– В отличие от вас, дражайшая Серафима Ильинична, я не обладаю столь глубокими знаниями в области античной литературы и нравственности. Но то, что мне известно, напрямую связано со смертью Драги Ковтун. Следствие курирует КГБ – ничего удивительного, если учесть, что убита единственная дочь известного герцословацкого политика. Но и здесь Огнедарику и его подчиненным приказано не проявлять особую прыть. Официальная версия – преступление на почве страсти.

– Вполне может быть, – заметила я. – Драгушка была красивой девицей, вращалась в самых хм… достойных кругах столичного общества…

Сувор оглянулся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто-либо нашу беседу, и сказал:

– Убийца, похоже, уже найден. Но в этом-то вся проблема!

– Какая проблема? – заявила я. – Если убийца найден, то нужно его арестовать.

– На месте преступления был обнаружен нож… Кстати, как сказал мне Огнедар, украденный у вас. А на этом ноже были отпечатки пальцев. Они и помогли идентифицировать человека, причастного к смерти Драги.

– И кто это? – спросила я. Дядя Браня самодовольно улыбнулся: – То, о чем сообщил мне Огнедар, является государственной тайной. Следствие идет дальше, и не удивлюсь, если через некоторое время, когда шумиха стихнет, публике презентуют «убийцу» – наркомана или несчастного студентика. Презентуют для того, чтобы отвлечь внимание от истинного виновника!

– Да кто же он такой? – спросила я. – Президент Бунич?

Сувор дыхнул мне в лицо и прошептал:

– Вы попали пальцем в небо. Отпечатки пальцев на ноже, которым убили Драгушку Ковтун, принадлежат Сергию Буничу, сыну президента!

Не ослышалась ли я? Сын президента причастен к… убийству? В голове закрутились обрывочные сведения об отпрысках четы Бунич. Сын и дочь, двойняшки. Родились в Восточной Германии в начале восьмидесятых, когда Гремислав Гремиславович служил в герцословацкой резидентуре на территории вассальной ГДР. Девочку зовут Ольга, молодого человека – Сергий. Дочь на публике не появляется, ее фото в газетах – пяти-семилетней давности, когда она была еще подростком. По слухам, учится за границей, в одном из частных швейцарских вузов: Буничи прививали детям немецкий едва ли не с самого рождения. А вот Сережа… В отличие от сестры он остановил свой выбор на знаменитом столичном вузе, где изучает экономику. Не чурается журналистов, наоборот, охотно позволяет себя фотографировать в компании «брильянтовой молодежи», числится заводилой и сорвиголовой. Наверняка является для отца с матерью постоянной головной болью.

Ну точно! Не так давно в одной из газетенок появилась фотография Сергия Бунича в обнимку с Драгой Ковтун. Еще судачили, уж не к свадьбе ли идет дело: вот была бы сенсация, президентский сынок женится на дочурке самой яростной критикессы режима президента Бунича.

– Вот это да! – произнесла я. – И об этом, конечно же, никто не знает?

– Только кое-кто, – заверил меня Сувор. – Сами Буничи, мой Огнедар, я. Теперь и вы.

Я поскребла в затылке и спросила напрямик:

– Браниполк Иннокентьевич, какой у вас резон рассказывать мне сверхсекретную информацию?

– Ух! – Сувор сверкнул глазами. – В корень зрите, уважаемая Серафима Ильинична. Рассказываю, так как не понимаю, к чему такая таинственность. Точнее, отлично понимаю, но не одобряю. Мой Огнедарик, скажем честно, обязан креслом директора КГБ в первую очередь своей преданности и лояльности к президенту. Но мне, отцу, неприятно наблюдать, как его преданность и лояльность беззастенчиво используются. Если президентский сынок нашкодил и имеет отношение к смерти Драги Ковтун, то он, как и обычный гражданин, должен понести наказание. А от Огнедара требуют, чтобы все было с точностью до наоборот: никто и ни под каким соусом не должен знать правду!

Вот оно что! Дядя Браня, старый, тертый калач, прошедший огонь, воду и медные трубы, заботится о своем сыночке – директоре КГБ. Как трогательно! А этот сыночек прикладывает все усилия, чтобы замять страшенный скандал вокруг президентской семьи. Причем уже второй за последние дни – сначала труп Татианы Шепель в моем колодце, по совместительству старшей сестренки Надежды Бунич, затем прирезанная экарестская Мессалина.

– Причем заметьте, – продолжил генерал, – сейчас свершилось и второе убийство – адвокат Симонян, один из самых известных законников в стране. Его отправили на тот свет вашим же ножом, и тело нашли перед картиной Стефана д’Орнэ. Драгостея Ковтун была копией портрета Мессалины, а Лев Симонян – копия портрета Талейрана! К чему бы это?

– К чему? – озадачилась я. – Вы утверждаете, что эти убийства связаны? Снова замечу, что убийца опять проявил кровавый сарказм – этот самый Шарль-Морис Талейран отличался неискоренимым мздоимством, брал взятки при всех режимах, всегда служил тому, кто находится у власти в данный момент, а затем с такой же резвостью предавал бывшего властелина, перебегая на сторону победителя. В конце жизни он накопил колоссальное состояние и хвастался тем, что в течение своей многолетней карьеры принес почти четыре десятка взаимоисключающих и противоречащих клятв. Покойный Лев, пусть земля будет ему пухом, был Талейрану под стать. За деньги был готов продать душу дьяволу. Но как юрист не знал себе равных!

– Серафима Ильинична, – сказал Сувор, – я подозреваю, что мой сын стал частью хорошо организованной интриги, поэтому прошу вашей помощи…

Монолог дяди Брани был прерван душераздирающим воплем, который шел из столовой. Мы в спешке бросились туда и лицезрели ужасную картину: именинник, Гамаюн Подтягич, лежал лицом в миске с крабовым салатом. Рая Блаватская пыталась реанимировать старче своим тарзаньим криком.

– Рая, замолкни, – распорядилась я. – Не нужно изображать из себя карету «Скорой помощи». Живее вызывайте подмогу!

– Он умер! – причитала Блаватская. – Боже, Фима, только что разговаривал со мной, а потом – шманц, бамс, трямс – отключился и упал лицом в салат.

Ирик Тхарцишвили извлек голову бедняги Подтягича из миски, лицо старца посинело.

– Необходимо сделать ему искусственное дыхание, – сказал Ирик и повернулся ко мне: – Фима!

– Что – Фима? – я с определенной долей отвращения посмотрела на физиономию Подтягича. – Я на медсестру не училась, в бассейн уже сорок лет не ходила, так что ничем помочь не могу!

Одна мысль о том, что мне придется прижаться к фиолетовым губам Гамаюна, вызвала у меня приступ тошноты. Злобный голосок попискивал:

– Отписал свое, старик. И отпил! Ничего не поделаешь, suum cuique![4]4
  Каждому свое (лат.).


[Закрыть]

Браниполк Иннокентьевич взял инициативу на себя, принялся делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. «Скорая» приехала на удивление быстро, врачи констатировали инфаркт.

– Сколько он выпил? – поинтересовался один из медиков, окидывая взглядом застольное многобутылие. Рая принялась методично перечислять.

Подтягича уложили на носилки и запихнули в «Скорую». Ему надлежало пролежать в больнице до полного выздоровления. Ну, или до кончины…

– Прогнозов делать не могу, – заявил врач. Браниполк Иннокентьевич изъявил желание проводить Подтягича до больницы, «Скорая» отбыла.

Гости стали моментально расходиться. Рая, завернув остатки пирога, заспешила к себе, Ирик ретировался, заявив, что ему завтра лететь в Нью-Йорк, даже племянница Гамаюна охала и причитала, жалуясь на то, что не сможет навещать дядю в больнице.

В итоге произошло то, чего я так опасалась. Мне доверили ключ от особняка Подтягича и велели поливать цветы.

– Посуду мыть не буду, – сразу поставила я условие.

Я осталась одна в логове Подтягича. У меня проснулась запоздалая к нему жалость. В былые времена его бы отвезли в цековскую больницу, где великого писателя обслуживал бы лично министр здравоохранения. Теперь же доставят туда, где найдется место. И за лекарства придется платить из собственного кармана. Никто не навестит Гамаюна, не будет толпы почитателей его таланта, телеграмм от членов правительства и роскошных букетов.

Вздохнув, я решила, что загляну к Подтягичу. Не бросать же его на произвол судьбы! Но посуду мыть действительно не буду!

Я осталась в особняке в полном одиночестве. Внезапно на меня накатило страстное желание узнать, как живет Гамаюн. Я прошла в его кабинет – обстановка была такой же, что и много лет назад, когда я плакала у него на диване, выслушивая его разгромную речь по поводу своего рассказа.

В шкафах собрания сочинений самого Подтягича (пятьдесят два пухлых тома, надо же столько накатать!), Маркс, Энгельс, Ленин. Я порылась в письменном столе. Гамаюн говорит, что работает уже пять лет над новым гениальным романом, причем с небывалым вдохновением, и вот-вот его закончит, но в папке с надписью «Домны революции – 6» находилось с десяток листов, испещренных закорючками Подтягича. Если это все, что он написал за пять лет, то я ему сочувствую! Кризис жанра-с…

Скорее всего, вдохновение навсегда покинуло старче. Вот он и рассказывает басни о своем практически завершенном шедевре. Просмотрела его сберкнижки, пенсия Подтягича будь здоров. Да и на счетах в нескольких коммерческих банках лежит солидная сумма в долларах и евро. А еще говорил, что не доверяет буржуям!

Я прошерстила весь особняк. Под конец заглянула на мансарду, где громоздилась поломанная мебель, накрытая пыльными чехлами, черно-белый телевизор и банки с закрутками, выстроившиеся вдоль стены.

Закрыв за собой дверь, я подошла к лестнице. Но непонятное чувство заставило меня снова вернуться в мансарду. Что же привлекло мое внимание? Латунная вешалка (такие стояли когда-то в прихожей кабинета Подтягича в здании Союза писателей), похожая на подгнившую с одного боку тыкву старинная хрустальная люстра, драная надувная лодка, полосатые матрасы…

Я медленно осматривала предмет за предметом. Что-то заставило меня вернуться сюда, но предательская мысль ускользала.

Банки с домашними заготовками. Подтягич гордится тем, что маринует лучше всех в Перелыгине помидоры и варит самое вкусное малиновое варенье. Рая Блаватская постоянно спорит с ним, заявляя, что никто не может соревноваться с ней в заготовках на зиму.

Бесчисленные банки напомнили экспозицию кунсткамеры, только вместо гидроцефальных зародышей и двухголовых поросят они были заполнены темными овощами и пурпурным варевом.

Склонившись над банками, я присмотрелась. Хозяйственный Подтягич выставил закрутки не на деревянный пол, а постелил предварительно клеенку. Я составила с нее несколько банок. Кленка забавная, явно старая: на желто-сером фоне, некогда, скорее всего, белом, раскиданы герои детских мультфильмов – Незнайка, Винни-Пух, Буратино, Конек-Горбунек. Наверняка из стратегических запасов покойной супруги Подтягича.

Все бы хорошо, но именно в такую же клеенку было завернуто тело в чемодане, которое я нашла на дне колодца. Память меня не подводила – там тоже мельтешили забавные персонажи.

Я подвергла мансарду обыску. Сверток с остатками клеенки нашелся за старинным сервантом. Когда-то Подтягич или его жена купили рулон про запас…

Закурив, я уселась в пыльное кресло. Значит, так, господа присяжные заседатели: я обнаружила недвусмысленные улики, которые указывают на причастность Гамаюна Подтягича к убийству Татианы Шепель. Вряд ли речь идет о совпадении и убийца «совершенно случайно» завернул тело в такую же клеенку.

Чемоданы! Они лежали на серванте, набитые старыми газетами. «Речь Генерального секретаря Коммунистической партии Герцословакии товарища Лагодума Ильича Дрежневца на XXV съезде…», передовицы с давно забытыми лозунгами вроде «Колхозники Приэкарестья собрали небывалый урожай брюквы» и фотографии долужинской столицы. Газеты конца семидесятых – начала восьмидесятых.

Гамаюн мог знать эту самую Татиану Шепель – сестра будущей президентши училась в столичном театральном институте. Девушка увлекалась литературой, об этом свидетельствует моя книга в ее сумочке. Подтягич, всегда рыскавший в поисках симпатичных дурочек, тающих, как сало на сковородке, перед его сединами, шумной славой и непререкаемым авторитетом, мог запросто познакомиться с ней на одном из приемов или у кого-то в гостях, или Татиана сама могла добиваться его внимания – еще бы, знаменитый писатель, живой классик, первый секретарь правления Союза писателей.

Гамаюн так и делал – его жена часто уезжала на курорты, оставляя мужа работать над очередным романом о судьбе сталеваров, ткачих или геологов. Подтягич же использовал представившуюся возможность, чтобы приглашать к себе в гости симпатичных студенточек, аспиранточек и просто почитательниц своего таланта. Об этом в Перелыгине знали все, кроме супруги Гамаюна.

В большинстве случаев дело завершалось постелью, точнее, тем самым кожаным диваном, на котором я плакала, а старый сатир усердно пальпировал мою коленку. В большинстве случаев, но не во всех. А что, если «наш комсорг» зазвал к себе Татиану Шепель, попытался соблазнить ее, она дала ему отпор и пообещала поднять скандал?

В те времена это могло стоить Гамаюну ответственного и прибыльного поста в Союзе писателей, тем более многие полагали, что старик слишком засиделся в своем кресле. Гамаюн, чуя опасность, убил ее – или это могло выйти случайно. Хотя нет, я же помню ухо с разодранной мочкой, убийца не знал пощады к своей жертве.

Убил Татиану, завернул тело в клеенку, положил в один из чемоданов и сбросил в колодец. Нет, не в свой, а на нашем участке – если останки и найдут, то проблемы возникнут не у него, а у нашей семьи.

Логично получается. Я стряхнула пепел на пыльный пол. Это очень похоже на Подтягича, трусливого и подлого человечишку. Он вполне способен убить девушку, спрятать ее тело, а затем следующие двадцать три года разыгрывать из себя честного коммуниста.

Или убить могла жена Подтягича – застав, к примеру, его с молодой любовницей. А затем супруги вместе скрыли следы преступления. Но жена Гамаюна умерла, из нее уже ничего не вытянешь, разве что во время сеанса столоверчения.

Вот какой ты, оказывается, Гамаюн Мудрославович Подтягич. И пока ты лежишь в больнице с инфарктом, полученным от чрезмерных возлияний, я постараюсь вывести тебя на чистую воду и раскрыть тайну смерти свояченицы Гремислава Бунича. Если верить дяде Бране, то власть не жаждет докопаться до истины.

Тогда этим займусь я, Серафима Гиппиус!