Текст книги "Огненный холод"

* * *

Похороны состоялись в ту субботу, на которую была назначена свадьба. В ночь перед траурной церемонией Марина методично искромсала ножницами подвенечное платье. Она пребывала как будто в трансе, а чувства были словно заморожены. И боль, небывалая, пульсирующая, с каждым мгновением возрастающая боль, терзала ее. Все в квартире напоминало о Мише, каждый предмет: вот его домашние тапочки, его бритва, его одеколон, его носки, лежавшие в баке для белья...

На похоронах было огромное количество людей – весть о страшном несчастье, свалившемся на семейство Чеботаревых, да еще накануне свадьбы Михаила и Марины, облетела весь город в мгновение ока. Родители как могли успокаивали дочку, и Марина заверила их, что справится с горем, хотя знала, что это не так.

Мишу отпевали в церкви – так пожелала Лилия Сергеевна. Виктор Михайлович все те дни был в стельку пьян и еле держался на ногах. В церкви от духоты и спертого воздуха Марине стало плохо, и она вышла прочь. Светило яркое летнее солнышко, припекало, люди радовались жизни, мимо проходили парочки, державшиеся за руки. Ведь она должна была венчаться в той же церкви, в то же время – а вместо этого Мишу отпевают...

Затем в одном из лучших ресторанов города, которым заведовал старинный приятель семейства Чеботаревых, состоялись поминки, превратившиеся в затяжную, беспощадную попойку. Марина, не в состоянии выслушивать излияния незнакомых людей, смех и пустые разговоры за столами, обсуждение казавшихся ей неимоверно глупыми повседневных проблем, просто ушла из ресторана и пешком отправилась домой. Но оставаться в квартире она долго не могла, поэтому отправилась гулять по набережной, оттягивая тот момент, когда все же придется вернуться в пустую квартиру. В квартиру, где ее никто не ждал, в квартиру, где сегодня должна была пройти их с Мишей первая брачная ночь...

К ней пытались «клеиться» молодые (и не очень) мужчины в подпитии, поэтому Марине пришлось-таки вернуться обратно. Позвонили родители, предложили переехать на время к ним, но девушка отказалась. Она хотела побыть одна, хотя в то же время страшилась одиночества больше всего. Но ей никто не мог помочь. Никто и ничто...

Уже несколько ночей подряд Марина не выключала лампу, боясь остаться в темноте. Она знала, что должна бороться со своими страхами, но ничего не могла с собой поделать. В мозгу пульсировал вопрос без ответа – как же так, как же так, как же так... Хуже всего была неизвестность. Водителя, сбившего Мишу, до сих пор не нашли.

В воскресенье раздался телефонный звонок. Звонили из Москвы, с Центрального телевидения, из программы «Взгляд», – хотели узнать, когда же Михаил предоставит обещанные материалы.

– Но ведь Миша был у вас, – произнесла Марина. Конечно, так и произошло, всего за считаные минуты до гибели...

– Нет, вы ошибаетесь, – ответил женский голос. – Михаил должен был посетить нас в среду, но не явился. Что-нибудь случилось?

– Да, он умер, – ответила Марина и повесила трубку.

Телефон сразу же зазвонил снова, но девушка не подходила к аппарату, а затем и вовсе выдернула шнур из розетки. Как же так... Миша отправился в Москву для того, чтобы передать все имевшиеся у него материалы телевизионщикам. На месте происшествия при нем никаких вещей не нашли, а ведь он уезжал в столицу с увесистым «дипломатом» из искусственной кожи, где находились бумаги, кассеты с рассказом Марины и прочие улики. Никакого «дипломата» на том месте, где Мишу сбила машина, не обнаружили.

Марина, собравшись с силами, сбегала к Лилии Сергеевне. Женщина, как ей показалось, не спала всю ночь, беспрестанно курила и потребляла чашку за чашкой крепчайшего кофе. Она подтвердила, что при Мише «дипломата» не было.

– Мариша, я давно хотела спросить... Зачем он ездил в Москву? – поинтересовалась Чеботарева. – У меня сложилось такое впечатление, что он работал над каким-то телевизионным проектом, но не хотел ничего говорить даже мне.

Марина, опустив взор, сказала:

– Мне тоже об этом ничего не известно. Миша мне ничего не сообщал...

Вернувшись домой, она долго размышляла над тем, что произошло. Конечно, если Мишу сбил автомобиль, то «дипломат» мог отлететь в сторону. Возможно, его подобрал какой-либо случайный прохожий, решивший взять себе. Но ведь там не было ничего ценного – ни денег, ни вещей, только бумаги и кассета! И Марина отмела этот вариант как маловероятный. Но если при Мише не было «дипломата» и он не успел еще зайти в «Останкино», то куда же делись документы? У журналиста не было необходимости сдавать «дипломат» в камеру хранения, ведь он направлялся на встречу. Следовательно, «дипломат» должен был находиться у него в руках. Последовало столкновение с автомобилем и...

И «дипломат» исчез! Марина представила себе – Миша падает, вокруг него смыкается толпа зевак и прохожих. И кто-то невзрачный, не привлекающий внимания, ничуть не стесняясь, подхватывает «дипломат» и, насвистывая, уходит прочь. Но, ради всего святого, для чего? Какова вероятность того, что около попавшего под колеса автомобиля Миши оказался вор, спонтанно решивший забрать «дипломат»?

Только кто сказал, что этот субъект принял решение именно спонтанно? Марина, холодея, вдруг все поняла – не было несчастного случая, а было преднамеренное убийство! Кто-то совершил наезд на Мишу, а его сообщник, отлично знавший, где произойдет покушение на жертву, затесался в толпу, взял «дипломат» и скрылся в неизвестном направлении. Только зачем кому-то разыгрывать такой кровавый детектив?

Ну конечно, цель была одна – забрать у Миши компрометирующие документы, помешать ему передать их «взглядовцам» и, самое важное, избавиться раз и навсегда от назойливого журналиста. Тогда выходит, что гибель Миши напрямую связана с содержанием «дипломата». И с сочинской историей!

Марине стало плохо. Она вовлекла Мишу во все это, бездумно рассказав ему о том, что случилось два года назад на Черном море, и не помешав ему начать самостоятельное расследование.

Миша – еще одна жертва Дмитрия Евсеевича Гелло и его сынка Кирилла! Наверняка партийный чинуша понимал, что если та история будет обнародована, да еще во «Взгляде», огласка приведет к серьезным для него последствиям – прокуратура начнет расследование, и, не исключено, он потеряет свое теплое место, а его сын отправится на долгие годы в тюрьму.

И Мишу... убили, чтобы скрыть правду? Его убили, потому что она не смогла держать язык за зубами? Его убили, дабы выгородить Кирилла и его дружков, чьи папы и мамы занимают высокие должности и принадлежат к советскому истеблишменту?

Марина включила телефон и набрала номер Лилии Сергеевны. Но еще до того, как произошло соединение, положила трубку. Что она скажет женщине – что напрямую виновата в смерти ее сына? Что если бы не ее история, то Миша остался бы в живых? Что она вовлекла его в расследование, не понимая, насколько оно опасно? К тому же доказательств, что Гелло причастен к гибели Миши, нет. Он позаботился, чтобы смерть журналиста была квалифицирована как несчастный случай. Ни о каком убийстве и речи нет!

* * *

Девушка просто не знала, как ей быть. Весь день она взвешивала «за» и «против», но к определенному выводу так и не пришла. Эта история слишком опасна, чтобы заниматься ею. И сама она, одна, уж точно ничего не сможет сделать. Но если «дипломат» с материалами оказался в руках Гелло, то он знает и о том, что на пленку записано ее признание?

День спустя Марине позвонила ее научный руководитель и попросила зайти в университет – требовалось обсудить последнюю главу диссертации. Марине сейчас было не до лингвистических проблем, однако – вот ведь где ужас! – жизнь продолжалась. Поэтому на следующий день к двенадцати аспирантка появилась в пустынных коридорах университета – сессия закончилась, продолжались летние каникулы, а у преподавательского состава период отпусков.

Профессорша одарила Марину странным взглядом из-под роговых очков, указала девушке на кресло около своего письменного стола, самолично закрыла дверь и, прокашлявшись, заговорила:

– Марина, мне надо серьезно поговорить с тобой...

Ее тон не предвещал ничего хорошего. Научный руководитель вначале принесла свои соболезнования в связи с гибелью жениха, посетовала на то, что несчастье произошло накануне свадьбы (как будто если бы Миша умер после свадьбы, то это изменило бы все в лучшую сторону), а затем положила руку на пачку листов и приступила к главному:

– Я должна сказать тебе, Марина... Понимаю, сейчас далеко не самый подходящий момент, но все же... Одним словом, твою диссертацию никак нельзя выносить на защиту!

Марина остолбенела. А профессорша, поправив на носу очки, продолжила:

– Поэтому, милочка, мы должны принять необходимые меры... то есть расстаться. Да, Марина, это единственный выход! Я уже имела беседу с ректором. Приказ о твоем отчислении из аспирантуры будет готов на днях.

– Ольга Сигизмундовна, но как же так... – пролепетала девушка, ничего не понимая. – Диссертация практически готова, осталось только написать заключение. Вы сами меня хвалили, говорили, что работа получилась крепкая. Да ведь и защита должна состояться в конце осени или в начале зимы...

Профессорша не терпящим возражения тоном заявила:

– Марина, спорить со мной не имеет смысла. Да, вначале я возлагала на тебя большие надежды, но потом поняла, что ты их не оправдала. Твоя диссертация... Тема банальна и давно исследована, а ты просто не в состоянии раскрыть ее должным образом...

– Тему утверждали на заседании кафедры, – вставила пораженная аспирантка, – и ее предложили именно вы, Ольга Сигизмундовна.

Научный руководитель упрямо тряхнула седыми кудрями.

– Марина, я не собираюсь дискутировать с тобой. Текст твоей диссертации – сплошная компиляция! Да, именно так! Ты списала практически слово в слово с чужих работ! Что очень легко доказать!

Марина попыталась возразить, но профессорша ударила рукой по пачке листов, как бы закрывая тему.

– Этот абсурдный спор ни к чему не приведет, Марина! Решение принято, и точка! И кстати, в связи со сложившимися обстоятельствами тебе придется подать заявление об увольнении по собственному желанию. Так будет лучше. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя отчислили?

– И по какой причине? – спросила Марина. – Прогулы, аморальное поведение, пренебрежение служебными обязанностями?

Внезапно Ольга Сигизмундовна сняла очки, опустилась в кресло и устало произнесла:

– Милочка, пойми меня... Я против тебя ничего не имею, ты – одна из моих лучших аспиранток, а ведь у меня больше тридцати лет педагогического и научного стажа... Но так надо! Понимаешь, Марина, так надо! У меня был разговор с ректором, а тот говорил с кем-то из министерства... Тебе лучше знать, кому ты перешла дорогу, но приказ о твоем отчислении инициирован кем-то из Москвы. И не мне сопротивляться приказаниям из центра! В конце концов, я ведь тоже могу потерять свое место, а ради тебя, Марина, я не готова идти на риск...

Потрясенная девушка поднялась с места.

– Ольга Сигизмундовна, благодарю вас за откровенность. Но я не буду подавать заявление об уходе по собственному желанию. И не собираюсь принимать мое отчисление из аспирантуры как должное.

– Марина, не глупи! – всполошилась профессор. – Все равно ничего не добьешься! Я помогу тебе, найду работу в школе. Но о карьере в вузе забудь!

– Разрешите мне получить мою рукопись обратно, – холодно обронила Марина.

Профессор, услышав ее просьбу, вдруг проворно спрятала листы в ящик стола, заперла его на ключ и заявила:

– Нет у меня никакой рукописи!

– Но это же единственный экземпляр, отпечатанный на машинке!

– Разговор окончен, Марина! А теперь прошу покинуть мой кабинет. Подумай о моем предложении. Язык ты знаешь и, думаю, сможешь сделать карьеру в школе, завучем станешь...

* * *

Марина поняла, кто стоит за всем этим театром – конечно же, могущественный человек из Москвы, Дмитрий Евсеевич Гелло. Но если он думает, что легко сможет изничтожить ее, то жестоко ошибается! Она будет сопротивляться, сделает все возможное, дабы правда о смерти Миши стала известна общественности!

Родителям Марина о своих неприятностях пока ничего не сказала, а принялась сочинять письмо, которое намеревалась отправить лично генсеку. Решила – поедет в Москву и любыми путями передаст его Горбачеву. Только так можно победить Гелло...

Она трудилась над черновиком послания, когда в дверь позвонили. Марина открыла – и в квартиру шагнули два человека. Одного из них она знала, это был тип, забиравший ее с вокзала два года назад, когда она вернулась из Сочи. Другой был во всем подобен ему, тоже в темном костюме и с рыбьим, невыразительным лицом.

– Ну вот мы снова и встретились, Марина, – произнес старый знакомец. – Ты ведь помнишь меня? Меня зовут Николай Степанович. А это...

Его спутник ткнул Марине под нос удостоверением, на котором мелькнули жирные буквы «Комитет государственной безопасности СССР».

– Анатолий Иванович, – представил его Николай Степанович. – Ага, вот ты где, оказывается, живешь. Хорошая хата, хорошая... Подарок к так и не состоявшейся свадьбе, не правда ли?

И работник прокуратуры бесцеремонно схватил фотографию Миши, стоявшую на столике. Марина вырвала ее из рук наглеца со словами:

– Чему обязана вашим визитом?

– Что же, ты нам даже чаю не предложишь? – спросил Николай Степанович развязно. – Хм, радушная хозяйка называется! А мы ведь по твою душу, Марина, пришли. Но ты же уже, наверное, это поняла? Скажу честно, когда я говорил с тобой в первый раз, то подумал – вот ведь умненькая девчушка, все на лету схватила, с ней проблем уж точно не будет. И, оказывается, ошибся. С моим-то опытом!

– Ничего, и на старуху бывает проруха! – вставил его сопровождающий неприятным высоким голосом.

– Да уж, ты, Толя, верно заметил, – засмеялся добродушно Николай Степанович, усаживаясь на стул посреди комнаты. – Да, хатка отличная! Жаль, что я не могу своему сыну такую подарить. Он у меня женился год назад, а приходится парню ютиться вместе с молодой супругой вместе с нами, в двухкомнатной хрущобе!

– Если потрясти хирурга Чеботарева и диктора Чеботареву, то можно много накопать, – заявил без обиняков Анатолий Иванович. – Хирург ведь подношения принимает. И, говорят, заливает за воротник. Его прижать можно запросто! А дикторшу... Отстранят от эфира, и дело с концом!

– Да и твои родители, Марина, могут всего лишиться в одночасье, – заметил, бесцеремонно закуривая, Николай Степанович. – У тебя здесь можно курить? Нельзя? Ну ничего, от пары сигареток еще никому плохо не стало.

И он стряхнул пепел прямо на белую скатерть.

– Подумай сама, Марина, – продолжил, пуская дым в потолок, наглец. – Всех твоих родственников – и настоящих, и несостоявшихся – легко уничтожить. Можно морально, а можно и...

Мужчины засмеялись, и Марина ощутила, что начинает дрожать, несмотря на жаркую погоду.

– Но на такие меры мы идем в исключительных случаях, – вступил в разговор Анатолий Иванович. – Например, когда какой-нибудь провинциальный журналистик, у которого молоко еще на губах не обсохло, вдруг решает поиграть в великого комбинатора. И создает проблемы для людей на самом верху!

– Значит, вы Мишу убили, ведь так?.. – выкрикнула Марина. – Его убили, потому что он хотел поведать правду о Гелло...

– Посмотри, Колян, какая она, оказывается, головастая, – ухмыльнулся гэбист. Голос его стал еще более неприятным. – Спрашивается, где твои мозги раньше были, курица ты мокрая? Ведь если б не болтала, то твой пацанчик до сих пор жив был бы.

И незваные гости снова загоготали. Марина не выдержала и бросилась на Анатолия Ивановича, но тот в момент скрутил ей руку, завел за спину и прошипел:

– Что, сломать? Это я очень хорошо умею. Причем потом неправильно срастется, на всю жизнь калекой останешься...

На глазах у Марины выступили от неимоверной боли слезы.

– Ну-ну, Толик, побаловался, и хватит, – охладил пыл напарника Николай Степанович. – У нас ведь сейчас не тридцать седьмой год!

– А жаль! – бросил тот, отпуская Марину.

Девушка, чувствуя, что по щекам струятся слезы, пробормотала:

– Что вам надо? Я вызову милицию...

– Кого, милицию? – Николай Степанович приложил к уху ладонь. – Да мы сами твою милицию арестуем! Значит, так, Марина... Толик прав, в гибели своего хахаля виновата только ты. Тебя же предупреждали – ни о чем не болтать! Ты документы подписывала! И у нас имеются твои признательные показания. Хотели ведь как с человеком с тобой, а ты плюнула нам в душу.

– Дура, она и есть дура, – заметил Анатолий Иванович, грузно опускаясь на тахту и водружая ноги в ботинках на стол.

– Так что тебе, естественно, придется понести за свою несдержанность наказание, – добавил Николай Степанович. – Аспирантуры тебе не видать как своих ушей. И о карьере в вузе придется навсегда забыть. Можно, конечно, дать ход твоим признательным документам, тогда ты загремишь в колонию...

– Ты ведь любишь папку с мамкой? – перебил его гэбист. – Их судьба тебе не безразлична? А судьба этих, как их, Чеботаревых?

– Между прочим, с ними может всякое произойти, – промурлыкал, закуривая новую сигарету, Николай Степанович. – Скажем, еще какой-нибудь несчастный случай. А может, и настоящее убийство.

– Да, в тридцать седьмом году такого не было, – вздохнул с сожалением его напарник. – А таких, как ты, Зимина, называли врагами народа.

– Ну, это ты, Толик, загнул! – игриво воскликнул Николай Степанович. – Какой же она враг народа? Так, девчонка безмозглая, которую придется кое-чему поучить. А учить надо, как я нашу овчарку Лайму учил, когда она щенком еще была. Если кучу наложит дома, то носом тыкаю прямо в дерьмо. Тапочки или книжку какую раздерет – снова физическая профилактика. Так и с людьми надо, чтобы понимали!

– Ну что, ты все поняла, красавица? – спросил Анатолий Иванович. – Мы можем на тебя положиться или нет?

Марина затравленно молчала. Потом с трудом выдавила из себя:

– Я поняла...

– В тот раз ты тоже так говорила, – напомнил Николай Степанович. – А потом – казус. Даже на пленку признание свое идиотское записала! Тебе, конечно, никто бы не поверил, но шуму было бы много. А мы все в это дело замешаны. И если Гелло полетит, то и нам будь здоров как достанется. Но у меня же семья, дети, скоро вот внуки пойдут...

– Поэтому будешь молчать. Тебе ясно? – жестко заключил Анатолий Иванович. – В противном случае разговоров больше не будет. Твои родственники у нас под неусыпным контролем находятся. Чуть что, мы за отца твоего примемся. И его, для начала, избитым найдут в подворотне. Или на мамашу твою маньяк какой нападет...

– Сексуальный! – со смехом добавил Николай Степанович. – Извращенец и садист! А ведь у тебя еще и бабушка с дедушкой имеются? Старики могут заснуть, забыв плиту выключить, и угореть...

– Да, вариантов много, – самодовольно усмехнулся гэбист. – И даже незачем все их перечислять, ты ведь уж взрослая, да еще почти ученая, сама в состоянии сообразить. Тебя-то мы трогать не будем. Зачем? Хуже всего, если ты будешь еще долго жить, зная, что на твоей совести несколько человек, погибших из-за твоего же длинного языка!

– Одного вот уже машина переехала, – вздохнул Николай Степанович. – Ну, пусть земля ему будет пухом! Когда, кстати, девять-то дней? Пригласишь нас-то? Хотя нет, я в отпуске буду. А на сорок дней обязательно загляну!

Марина знала, что не имеет права сейчас разрыдаться. Но колкие, жестокие, мерзкие слова привели к тому, что девушка не выдержала – и заплакала.

– Фу, нюни пустила! – с отвращением поджал губы Анатолий Иванович. – Я это больше всего ненавижу! И почему бабы думают, что слезами разжалобить могут?

– Ну, ей-то можно, все ж таки женщина, – благодушно возразил Николай Степанович. – А вот когда мужики плачут, это в самом деле гадко. Ну, Мариша, ты все поняла? Никаких глупостей, сиди тихо и вообще забудь обо всем. А то всем будет плохо! И заявление-то по собственному желанию ты напиши. Завтра же, чего кота за хвост тянуть. А то, не дай бог, чего приключится... Эй, уборная у тебя где? А то приспичило что-то!

Пару минут спустя мужчины наконец ушли, оставив в квартире тяжелый запах табачного дыма.

Марина зашла в туалет и увидела лужу на кафельном полу – подлец Николай Степанович пустил струю не в унитаз, а рядом, даже в такой мелочи продемонстрировав свое превосходство. Марина плакала, моя пол. Плакала, проветривая зал. Плакала, разрывая в клочья черновик письма, адресованный Горбачеву. Какая же она наивная! Никто ей не поможет, а письмо не достигнет адресата, попадет в руки к Гелло. И тогда...

Неужели эти типы правы и она виновата в смерти Миши? Ведь все могло быть иначе, и они были бы счастливы друг с другом, и жизнь шла бы совсем по-другому. Гелло и его подручные забрали у нее Мишу. И готовы причинить вред родителям, бабушке с дедушкой и Лилии Семеновне вкупе с Виктором Михайловичем. Шакалы не ведают пощады! И ей с ними ни за что не справиться...

* * *

Утром следующего дня Марина побывала в университете, где отдала заявление об увольнении по собственному желанию. А в конце недели в почтовом ящике она обнаружила конверт, в котором содержалась выписка из приказа о ее отчислении из аспирантуры с издевательской и лживой формулировкой – «за потерю связи с научным руководителем». Вот и все, поняла Марина. Ее счастливая жизнь закончилась. Наступали тяжелые времена.

Теперь надо было как-то объяснить произошедшее родителям. Марина решила, что правда только все усугубит. Да и зачем нагнетать обстановку? Поэтому она сообщила маме и отцу, что приняла решение приостановить работу над диссертацией и уволиться из университета. Те пытались переубедить дочку, доказывая, что смерть жениха, конечно, ужасная трагедия, но из-за нее не стоит перечеркивать собственную научную карьеру. Марина не могла сказать им, чем в действительности обусловлено ее решение, и это было хуже всего.

В Горьком ей было нечего делать – Миша мертв, о кандидатской пришлось забыть. И она подумала, что лучше ей уехать из родного города. Лилия Сергеевна, узнав о ее планах, долго уговаривала Марину передумать, а когда поняла, что не сумеет изменить решение девушки, сказала:

– Ну что же, я тебя отчасти понимаю. Если бы не моя работа на телевидении, я бы тоже покинула город. Буквально все здесь – каждая деталь, каждая мелочь! – напоминает мне о Мише. Да и Виктор совершенно отбился от рук. Он снова начал пить, и к добру это не приведет...

Марине так хотелось сказать правду хотя бы Лилии Сергеевне, но – нельзя.

– Ты уже знаешь, куда поедешь? – спросила несостоявшаяся свекровь. – В любом случае я помогу тебе с трудоустройством. Ведь у меня имеются друзья и знакомые во многих областях.

– Я отправлюсь в Москву, – ответила Марина.

Лилия Сергеевна пообещала, что постарается найти ей место на телевидении, но девушка возразила:

– Нет, у меня же имеется диплом переводчика и преподавателя... Я хочу устроиться в школу.

– На твоем месте я бы все же не стала забрасывать работу над диссертацией, – вздохнула Чеботарева.

Марина не стала говорить, что, по сути, у нее нет будущего. Будущее у нее украли, насильно забрали, вырвали с мясом. Быть может, она когда-нибудь смирится с тем, что Миши нет, но никогда не сможет смириться с тем, что его убили. И хуже всего, что девушка чувствовала себя виновной – виновной в его гибели. Если бы она ничего ему не рассказала, если бы она промолчала... если бы...

* * *

В конце августа Марина покинула родной город. Поезд доставил ее в столицу, и там она обратилась к однокласснице Чеботаревой (Лилия Сергеевна сдержала свое слово), которая занимала пост директора одной из специализированных столичных школ. Строгая дама внимательно изучила диплом Марины, узнала, что та училась в аспирантуре, и сказала:

– Если бы у вас было звание кандидата наук, то я, не задумываясь, приняла бы вас на работу. Впрочем... я понимаю вас, Марина Александровна. Эта ужасная трагедия просто в голове не укладывается! Я ведь знала Мишу с пеленок... Бедная, бедная Лиля...

Марине было невыносимо слушать замечания женщины, однако ничего другого не оставалось.

– Ну что же, я не могу отказать в просьбе своей старинной подруге. Вы ведь для Лили как дочка... – перешла к делу директриса. – Так что с сентября можете приступать к работе.

Молодой учительнице пришлось многому учиться и многое схватывать на лету. Педагогический коллектив оказался дружным, и к Марине относились весьма благожелательно. Она преподавала английский и французский, а также вела факультатив – итальянский язык. Очень быстро девушка втянулась в работу, и только по вечерам и ночам, когда возвращалась в крошечную комнатку в общежитии, куда ее устроила тоже Лилия Сергеевна, снова оставалась наедине со своими горестными мыслями. Время, как много раз слышала Марина, лечит раны, но «лекарство» упорно не действовало – ни через несколько месяцев, ни через год она не смогла свыкнуться с мыслью, что Миши нет в живых. Часто она просыпалась от кошмарных видений – во сне снова «приходили» Надя и Вика, а теперь еще и Михаил.

* * *

Прошло полтора года. Марина полностью освоилась с работой, и ей даже доверили классное руководство – ребята были в восторге от своей Марины Александровны. Хуже всего обстояли дела с личной жизнью – Марина была совершенно одна. Симпатичный молодой физик и пожилой физрук подкатывали к ней с разными предложениями и приглашениями, но Марина всегда, ссылаясь на занятость, отвечала отказом. Она чувствовала, что еще не готова к новым отношениям. И будет ли она вообще когда-нибудь готова отправиться на свидание с другим мужчиной?

В конце третьей четверти директриса на педсовете объявила:

– В мае у нас в школе будет важный гость, Председатель Совета Министров СССР товарищ Рыжков! Наш коллектив выбрали как образцово-показательный, и мы не имеем права ударить в грязь лицом!

Марине, собственно, не было никакого дела до визита партийного деятеля, который решил продемонстрировать свою близость к народу. Телевизора у нее не было, а в газетах она намеренно обходила политические колонки, потому что боялась наткнуться на ненавистное ей имя – Гелло.

Большой неожиданностью стало для Марины то, что директриса приняла решение – гость побывает на открытом уроке именно в ее классе.

– Марина Александровна, я на вас полагаюсь! – заявила она. – И я знаю, что вы оправдаете мое доверие. Волноваться вам не стоит, товарищ Рыжков вряд ли долго пробудет и уж точно не задержится на весь урок. Однако вы должны показать ему, на что способны наши ученики. Итак, необходимо разработать особую концепцию...

Марина с усердием принялась за подготовку открытого урока. Директриса ставила ее в пример и не могла нахвалиться, а девушка многое отдала бы за то, чтобы кто-то другой встретил члена Политбюро и показал ему, как школьники владеют иностранными языками.

Визит был намечен на середину мая – и действительно, сразу после праздников в школе начали готовиться к столь выдающемуся событию: коридоры заново покрасили, сменили линолеум, побелили потолки, вымыли окна. В класс, где товарищ Рыжков должен был внимать уроку английского, поставили новые импортные парты, стены украсили плакатами и лозунгами, а также портретами партийного руководства. Хуже всего, что в числе вывешенных бонз было и изображение Дмитрия Евсеевича Гелло. Марина старалась не смотреть на виновника своих несчастий, но глаза мужчины с фотографии, казалось, преследовали ее в любом уголке класса. В итоге Марина просто сняла портрет и запихнула его за шкаф – так-то лучше!

Директриса лично присутствовала на генеральной репетиции и осталась довольна – помимо важного гостя, школу посетят журналисты – как из газет, так и с телевидения. И директриса ужасно гордилась тем, что в программе «Время» появится репортаж о ее школе, в котором она сможет сказать, как ее заверили, несколько предложений в камеру. По такому случаю женщина заказала себе у модной портнихи новое платье, побывала в элитном косметическом салоне и у парикмахера.

За день до визита школьная начальница заявилась с инспекцией в класс, чтобы проверить, все ли в порядке. Она приказала убрать два цветка в горшках (по ее мнению, несколько увядших) и заменить их на другие, зеленые и пышные, из соседнего класса. Затем ее взгляд скользнул по стене – и Марина увидела, как на лице руководства возникла чрезвычайно недовольная гримаса.

– А где фотография товарища Гелло? – спросила она. – Я же помню, она висела здесь!

Марина пролепетала, что гвоздь не выдержал и портрет свалился.

– Что же вы меня не проинформировали, Марина Александровна? – всполошилась директриса. – Так, живо сюда нашего трудовика, он все в два счета устранит!

Когда трудовик появился, начальница велела повесить изображение Дмитрия Евсеевича в центре, рядом с портретом Горбачева.

– А не много ли чести? – спросила Марина. – Может, лучше поместить рядом с генсеком изображение нашего гостя? Ему это должно польстить...

– Ах, вы же еще не знаете! – взмахнула руками директриса. – В программе визита произошли некоторые изменения. К нам в гости приедет не товарищ Рыжков, а товарищ Гелло. Я сама узнала об этом только вчера. Впрочем, посещение Дмитрия Евсеевича для нас не меньшая честь! Заместитель Председателя Совета Министров СССР, член Политбюро, ближайший соратник Михаила Сергеевича...

Марина стояла словно оглушенная и молча следила за тем, как трудовик перемещает фотографии с места на место по приказу директрисы.

– Гелло... Он будет здесь... – произнесла она хрипло.

Начальница подтвердила:

– Да, а вместе с ним и сам министр образования! Вы только подумайте, Марина Александровна, подобное бывает только раз в жизни! Так что не подведите меня! А теперь чуть вправо... Шеварднадзе можете пока убрать... да, его туда, к Лукьянову...

* * *

Марина не могла заснуть всю ночь, но вовсе не из-за того, что была взволнована визитом важных лиц. Она встретится с ним лицом к лицу! С ним, с Дмитрием Евсеевичем Гелло, отцом Кирилла!

Утром, взглянув на себя в зеркало, Марина поняла, что плохо выглядит. Директриса, облаченная в шикарное платье и благоухавшая французским парфюмом, истолковала ее вид неверно:

– Ну, Марина Александровна, не стоит так переживать, все пройдет как по маслу!

Делегация прибыла около полудня – сначала двор школы заполонили неприметные мужчины в темных костюмах, а затем на территорию въехали правительственные «Чайки». Из первой появился министр образования, а из второй – вальяжный Гелло. Марина наблюдала за происходящим из окна класса, – вот он, человек, лишивший ее лучших подруг и жениха... И пускай он не убивал никого лично, все равно на его руках кровь многих людей! И такой тип занимает одну из самых высоких должностей в стране! Просто немыслимо! Хотя почему же, ведь, собственно, и раньше государством управляли палачи – взять того же Ивана Грозного или Сталина с его сатрапами...