Текст книги "Псевдоним Венеры"

Своими мыслями Галя предпочитала ни с кем не делиться, потому что докторша точно бы не поняла ее, а у прочих девочек были собственные проблемы.

Но хуже всего было не это. Хуже всего была Матрена. Матреной, или, вернее, Матреной Харитоновной, звали заместительницу директора колонии, высоченную, словно аршин проглотившую особу непонятного возраста, с рыжим перманентом, всегда намазанным красной помадой ртом и золотым зубом впереди.

Матрена обожала командовать и издеваться. И привыкла, чтобы ей все подчинялись. Тот, кто пытался бунтовать, подвергался ряду мер, которые должны были сломить его волю.

Директор колонии полностью передоверил управление Матрене. Говорили, что он ждет не дождется возможности уйти в самом скором времени на пенсию, а Матрена была самой вероятной кандидаткой на его место.

Матрена с самого начала невзлюбила Галю. Она не упускала возможности дать ей подзатыльник, отвесить удар тяжелым сапогом или прилюдно унизить. В самом начале Галя попыталась дать ей отпор, но за это тотчас была препровождена в карцер, где провела целую неделю. За это время девочка хорошо подумала и пришла к выводу, что с Матреной ей не справиться и что если она будет открыто идти с ней на конфликт, то Матрена раздавит ее, как букашку.

Поэтому Галя терпеливо сносила издевательства Матрены, которая, впрочем, скоро переключилась на новеньких. Однако о Гале она не забыла и вызвала ее однажды к себе в кабинет.

Галя перешагнула через порог и увидела Матрену, восседавшую за огромным письменным столом, над которым висел портрет Генсека Черненко. И вдруг Галя вспомнила: именно о нем вели тогда речь мама и папа на кухне, именно его прихода к власти ждали фигуранты «бриллиантового» дела.

Поигрывая ручкой, Матрена взглянула на Галю и, не предлагая ей сесть, заявила:

– Я вижу, ты образумилась, Митрохина! Ну, давно бы так! А то пыталась бузить. Но я такое быстро пресекаю!

Галя молчала, понимая, что Матрена позвала ее зачем-то вполне определенным и уж явно не затем, чтобы читать нотации.

– Но не все такие сообразительные, как ты, – продолжила заместительница директора, – поэтому мне нужно знать, что прочие девицы делают, о чем они говорят, что они затевают!

Галя поняла: Матрена желала сделать ее своей стукачкой! Позорнее и гадливее занятия Галя себе представить не могла.

– Вся эта современная разнузданность угрожает нашему советскому строю! – продолжила Матрена. – И чтобы вовремя реагировать, надо знать, что у кого на уме. И ты мне в этом поможешь!

Она взглянула на Галю и спросила:

– Или ты против?

Галя лихорадочно раздумывала. Если она откажется, то Матрена запихнет ее в карцер, причем на этот раз не на неделю, а на две или сразу на месяц. Или будет держать ее там, пока она не согласится.

А если она согласится, то предаст своих подруг. Галя знала, что большая часть попала в колонию по делу, однако ей были знакомы некоторые случаи, когда девочки не были виноваты, как и она сама. Да и если кто-то и совершил преступление, это вовсе не значит, что с ним можно обращаться как с недочеловеком.

– Конечно, я согласна! – намеренно бодрым и отчасти дурашливым голосом протянула Галя. – Вот, к примеру, Ира Иванова вчера говорила о том, что ей нравятся шоколадные конфеты. И что очень жаль, что их нам не дают. А я вот считаю, что лучше бы давали мармелад.

Матрена скривилась и прервала ее:

– Да не такие глупости мне нужны! Может, кто-то, к примеру, затевает бунт. Или побег. Или обо мне что-то предосудительное говорит…

«Ага, вот откуда ветер дует», – смекнула Галя.

– Нет, что вы, о вас все говорят только самое хорошее! И ваша прическа всем девочкам очень нравится! А вы ведь правда в хну добавляете толченую яичную скорлупу?

Матрена отослала ее, дав задание собрать сведения. Галя и собрала – самые невинные и самые глупые. Причем стала заваливать подобными записками Матрену буквально каждый день. Она снова вызвала Галю к себе, сделала внушение, объяснила, что ей хочется знать, и Галя заявила, что отлично поняла. А затем все повторилось – идиотские сплетни, причем в огромных количествах.

Закончилось все это тем, что, когда Галя в очередной раз совала Матрене записку, та порвала ее и прошипела девочке в лицо:

– Ну все, больше мне от тебя ничего не надо! Я не предполагала, Митрохина, что ты такая тупая! Больше мне на глаза не попадайся!

Это были именно те слова, которые Галя хотела услышать. Ведь она приложила все усилия для того, чтобы Матрена в ней разочаровалась и довела исполнение ее приказаний до абсурда. Теперь каждый раз, когда Матрена ее видела, она менялась в лице и отворачивалась в сторону. Галя же была уверена, что она больше не попробует сделать из нее стукачку и не будет бить сапогом или давать затрещины.

Но не всем повезло так же, как и ей. Ее Матрена оставила в покое, зато с большим удовольствием отводила душу на других девочках. В одну из них, с редким именем Лика, она впилась, как пиявка.

Лику доставили в колонию недавно, это была нескладная темноволосая девочка, очень близорукая, носившая очки с толстыми линзами. И Матрене доставляло огромное удовольствие срывать с Лики очки и бросать на землю. Девочке приходилось на карачках ползать у ног Матрены, чтобы отыскать их.

А однажды Матрена не только сорвала очки, но, в качестве мести за то, что Лика сделала какое-то невинное замечание, и наступила на них тяжелой ногой. Стекла жалобно хрустнули под ее гигантской ступней, и стоявшая неподалеку Галя заметила, что из глаз Лики потекли слезы.

«Наверняка Матрена прицепилась к Лике неспроста», – поняла она. Так было и с ней самой. Сначала унижает ее, а потом предложит сделку: хорошее отношение и даже поблажки в обмен на информацию о прочих заключенных.

Конечно, все зависело в первую очередь от Лики, она могла бы отказаться от подобного предложения – и оказаться надолго в карцере. И, ненавидя себя и всех на свете, сделаться предательницей.

Отчего-то Гале было жаль Лику. И, главное, она не хотела, чтобы Матрена восторжествовала над ней и превратила в стукачку. Поэтому, когда Матрена удалилась, а вместе с ней и другие девочки, Галя, видя, что Лика судорожно шарит по земле в поисках очков, протянула ей их.

– Спасибо! – произнесла Лика жалобным тоном.

Одна дужка была сломана, а правое стекло треснуло. Лика надела очки, но они постоянно сползали у нее с носа. Галя вздохнула и сбегала в мастерскую, где имелась изолента. С ее помощью удалось кое-как приладить дужку, а вот со стеклом было сложнее.

– Увы, без очков я слепа, как крот! – сказала Лика и протянула Гале белую тонкую руку. – Рада с тобой познакомиться! Мне зовут Лика!

– А почему тебя так назвали? – спросила Галя, и Лика вздохнула:

– Это наша семейная традиция. Первую дочь всегда называют Ликой. А ты ведь Галя? Тоже красивое имя!

– За что ты здесь оказалась? – спросила Галя, и Лика вздохнула:

– Думаю, что я не буду оригинальной, если скажу, что я невиновна. Но ты мне, конечно, не поверишь.

– Поверю, – ответила Галя, – потому что я сама здесь оказалась не по своей вине!

Лика встрепенулась и произнесла:

– Ах, как занятно! Ты непременно должна мне рассказать, как это вышло! Неужели я не одна с такой судьбой?

Через несколько дней она поведала Гале, как оказалась в колонии.

– Понимаешь ли, мой отец женился достаточно поздно. На моей маме. Он, да будет тебе известно, был известным архитектором. А мама – пианисткой. Увы, она погибла в автокатастрофе, когда мне было шесть лет…

Лика помолчала и продолжила:

– Мой отец был безутешен. Однако время делало свое дело, и около года назад у него появилась секретарша. Очень, надо сказать, красивая, но я сразу заподозрила неладное. Потому что ее намерения мне стали ясны с самого начала, с того самого момента, когда она впервые появилась у нас дома, чтобы принести папины бумаги. Она осматривала нашу квартиру как будущая хозяйка! Она хотела выскочить замуж за папу и прибрать к рукам не только его самого, но и все, что ему принадлежало!

Лика поправила постоянно сползающие с носа очки и горестно вздохнула:

– А мы, надо сказать, более чем обеспеченные люди. Так, как мы, в Советском Союзе живут далеко не все. У папы имелась престижная коллекция античных монет и средневековых печатей. И она очень и очень дорогая! Однажды нас пытались обокрасть, но у них ничего не вышло, так как воров спугнули соседские доги.

Смутное воспоминание шевельнулось в голове Гали, а Лика тем временем продолжала:

– Но папа и слушать не желал мои предупреждения. Тем более что он вообще считал меня несмышленым ребенком. А секретарша всегда обращалась со мной, как будто я фарфоровая статуэтка. Хотя в глазах у нее светилось что-то недоброе. Как я ни была против, но папа сказал, что женится на этой особе. И переубедить его было невозможно. Так она вошла в нашу семью и стала моей мачехой. И это при том, что она старше меня всего на семь лет!

Голос Лики дрожал от негодования. Успокоившись, девочка сказала:

– Я с самого начала знала, что она хочет заполучить деньги, квартиру, дачу, автомобиль и, конечно же, папину коллекцию. Потому что она уж слишком ею интересовалась и восторгалась. Но восторгалась не как историк или эстет, а как обыкновенная барыга или скупщица краденого. Ее всегда интересовала исключительно материальная сторона. Сколько стоит эта монета или сколько могут дать на западном аукционе за вот эту печать.

Подобную меркантильность Галя, естественно, осуждала.

– Но папа был без ума от этой вертихвостки. О, она умела нравиться людям, в особенности мужчинам, к тому же пожилым! Но я-то ей не доверяла. Выскочив за папу замуж, она перестала работать, еще бы, у нее и так все было! Разъезжала по косметичкам, портнихам, ювелирным магазинам. В общем, вела необременительную жизнь типичного паразита.

То, что Лика мачеху терпеть не могла, было понятно.

– Но как-то – папа как раз был на симпозиуме за границей – я услышала, как она говорила с кем-то по телефону. Это был мужчина. И он назначал ей встречу. Она думала, что я сплю и ничего не слышу. А я все слышала!

Лика явно гордилась своей проницательностью.

– Я-то не понимала, почему она не поехала с папой на симпозиум. Он ведь предлагал, а она отказалась. А ведь до этого все время только и делала, что жужжала о загранице. Просто она хотела встретиться с кем-то в Москве, пока папы не было. Со своим любовником!

Лика подняла вверх палец и победоносно посмотрела на Галю.

– Я проследила за ней. Они встретились на Ленинских горах, около МГУ. Я прихватила с собой фотоаппарат и сделала ряд снимков. Как она ходила с этим самым мужчиной. Как он ее целовал. Как они держались за руки. А потом они проехали на квартиру и…

Лика целомудренно замолчала и добавила:

– Уж не знаю, чем они там занимались, но в квартиру она зашла с ним вечером, а вышла оттуда утром. И сразу бросилась к нам с домой. Потому что папа всегда звонил ей по утрам, чтобы пожелать ей хорошего дня, ей, это гадюке и предательнице!

Помолчав, Лика вздохнула:

– А дальше я допустила ужасную ошибку. Я очень боялась, что весть о том, что она предала его и встречается с любовником, разобьет папе сердце. Поэтому я решила, что при помощи имевшихся у меня на руках фотографий заставлю ее покинуть нашу семью раз и навсегда. И что она, испугавшись громкого развода, сама ретируется. И оставит папу и меня в покое!

Замолкнув, Лика подумала и сказала:

– Это было глупо. Потому что я явно недооценила тех, с кем имела дело. Теперь я не сомневаюсь: это были не просто брачные аферисты, а самые что ни на есть матерые рецидивисты. И она – одна из них!

Успокоившись, Лика продолжила свой рассказ։

– Я быстро проявила пленку и напечатала фотографии, которые презентовала этой особе. И поставила ей ультиматум: если она не хочет, чтобы папа покарал ее за предательство, она должна исчезнуть до того, как он вернется с симпозиума. И она согласилась. Но слишком уж легко и быстро!

Лика явно злилась на саму себя.

– Слова она своего не сдержала и нашу квартиру не покинула. Поэтому, когда вернулся папа, я захотела показать ему снимки, но они исчезли из стенного сейфа, код доступа к которому был известен только папе и мне. Но теперь стало ясно, что еще и ей. И презентовать папе мне было нечего. Хуже всего, что исчезли не только снимки, но и негативы. Она полностью переиграла меня!

Лика заерзала, и Галя поняла, что приближается развязка.

– Но я решила не сдаваться так легко. Потому что была уверена, что она по-прежнему встречается со своим любовником. Я решила, что прослежу за ними, снова сделаю фото и тотчас покажу их папе. И будь что будет! И вот в один прекрасный день… Хотя день в действительности был ужасный… Но выяснилось это, увы, только позже. Так вот, я стала свидетельницей того, как она снова говорила по телефону и назначила свидание своему любовнику. Она назвала адрес. Я его, конечно, запомнила. Только я не сообразила, что это была инсценировка для меня. Вооруженная фотоаппаратом, я отправилась по указанному адресу где-то в Марьиной Роще. Зашла в многоэтажку, поднялась на самый верх, увидела, что дверь приоткрыта, не вытерпела и зашла туда…

Она смолкла и через некоторое время произнесла:

– Видимо, там, в коридоре, на меня кто-то напал и стукнул по голове. Потому что я не помню, что со мной было дальше. Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь у нас дома. И что у меня в руке нож. Окровавленный. А вокруг меня – милиция и охающие соседи.

Голос Лики вдруг сорвался, она еле смогла сдержать рыдания. Наконец Лика замолчала окончательно, и Галя не торопила ее с рассказом. И вот девушка произнесла:

– Мой папочка… Он был мертв… Убит… Кто-то зарезал его и попытался украсть его коллекцию… И этим кем-то, по мнению суда, была я! Потому что нож, которым его убили, был у меня в руке. И на нем имелись, как же иначе, исключительно мои отпечатки. И эта мерзавка Анжела наплела обо мне всякую чушь, заявив, что я ссорилась с отцом, постоянно требовала у него деньги и вела распутный образ жизни…

Лика впервые за все повествование назвала имя своей мачехи, причем выплюнула его с такой ненавистью, что не оставалось никакого сомнения: если бы сейчас у нее в руке был нож, а перед ней стояла ее мачеха, она бы, не задумываясь, пырнула ее в сердце!

– Анжела? – спросила, чувствуя, как у нее пересыхает во рту, Галя. – Ее звали Анжела?

– Именно так ее и звали! – подтвердила Лика. – Я уверена, что это она все инсценировала. Она и ее любовник! Они убили моего папочку, а все подстроили так, чтобы в его смерти обвинили меня. И суд, конечно же, поверил этим жуликам!

Галя же, трясясь от волнения, произнесла:

– Анжела эта, она как выглядела? Высокая, с рыжими волосами и в солнцезащитных очках?

– Да, это она! – вскричала Лика. – Только очки были не темные, а интеллигентного вида. Но неужели ты ее знаешь?

– Знаю! – ответила Галя. – Эта Анжела убила мою маму!

Общее горе и его общие виновники сплотили девочек. От Лики Галя узнала, что любовник Анжелы был красивым темноволосым типом со смуглым лицом.

– Алишер Казбекович! – заявила она с уверенностью. – Тот тип, что похитил меня! А ведь коллекция твоего папы исчезла?

– То, что еще осталось, по наследству перешло к Анжеле! – фыркнула Лика. – Как и все прочее, что принадлежало нам – огромная квартира, дача, автомобиль, мамины украшения, редкие книги, антикварная мебель, денежные вклады в сберкассе…

– Наверняка это именно они пытались ограбить вас, но тогда их спугнули, – предположила Галя, – и тогда они разработали новую махинацию. Тем более что «бриллиантовое» дело было закрыто и они не могли прибегать к прежним приемчикам.

Лика беспомощно уставилась на Галю и спросила:

– Они виновны в гибели твоих родителей и моего папы! Так что же нам сейчас делать?

– Надо сделать так, чтобы тайное стало явным и преступники понесли заслуженное наказание! – заявила Галя, сжимая кулаки.

Лика повела плечами и заметила:

– Но не забывай, мы же в колонии! И обе очень не скоро выйдем отсюда. Так что же нам делать?

И тогда Галя сказала ей то, над чем упорно раздумывала некоторое время еще с момента своего заточения в карцер:

– Мы должны бежать! Это наш единственный выход!

Лика долго не соглашалась с тем, что им надо предпринять попытку побега. Она указывала на то, что это невозможно, что колонию отлично охраняют, что она обнесена высоченным металлическим забором с колючей проволокой, что за ними наблюдают внимательные глаза охранников и соглядатаев Матрены.

Но в итоге она все же сдалась и признала, что Галя права и что они должны бежать. Потому что они обе не были виновны в том, из-за чего оказались в колонии.

– Только как? – шептала Лика, оглядываясь по сторонам и боясь, что их подслушают. – Прорыть подземный ход? Очень долго и муторно. И кто-нибудь обязательно заметит. Перелезть через забор? Нет, он такой высокий, нам это не под силу. Поднять восстание? Но оказаться за пределами колонии нам это не поможет…

Галя же изложила ей несколько идей, потому что она прикидывала в уме, как досрочно покинуть места не столь отдаленные.

Все бы ничего, но через несколько дней после этого разговора Матрена, рассвирепев, шандарахнула Лику головой о стенку, и девочка оказалась с сотрясением мозга в госпитале, который имелся при колонии.

Сразу после этого Матрене пришлось уйти в отпуск – кто-то из ее недругов доложил о данном вопиющем случае наверх, и в колонию приехала комиссия. Побыла она недолго, да так толком ничего и не выясняла, потому что Лика смекнула, что одного этого случая не хватит, чтобы свалить всесильную заместительницу директора, а если она наябедничает, то Матрена, вернувшись из отпуска, отомстит самым ужасным образом.

Поэтому, сославшись на то, что ничегошеньки не помнит, Лика избежала необходимости давать показания против Матрены. Комиссия вскоре уехала, Матрена все еще была в вынужденном отпуске, Лика выписалась из госпиталя – вроде бы идеальные условия для подготовки побега. Но не тут-то было.

Галя, имевшая доступ к госпиталю, где с недавнего времени мыла полы, решила запастись эластичными бинтами – они могли понадобиться при побеге. Стянув связку ключей и проникнув в комнату, где хранились перевязочные материалы, Галя стала торопливо набивать ведро пачками бинтов.

Внезапно за ее спиной скрипнула дверь, и Галя бросилась на колени, делая вид, что усердно драит пол. Подняв глаза, она заметила толстую докторшу Инну Григорьевну, которая внимательно смотрела на Галю своими выпуклыми темными глазами. Докторша никогда Гале не нравилась, какая-то она была уж слишком приторная и фальшивая.

– Что это ты здесь делаешь? – спросила она с большим подозрением и уставилась на девочку. – Здесь мыть полы не требуется!

Бормоча извинения, Галя бочком протиснулась мимо нее, зажав в руке ведро, прикрытое грязной тряпкой. В ведре находились эластичные бинты.

– Откуда у тебя вообще ключи? – спросила Инна Григорьевна и схватила Галю за плечо.

Галя пробормотала что-то о том, что ключи торчали в замке и она решила, что в комнате необходимо вымыть полы – уж слишком они были грязные.

– Торчали в замке? – выщипанные брови докторши полезли наверх. – Быть этого не может! Они висят в стеклянном шкафчике в моем кабинете!

Галя покраснела: именно оттуда она и стянула ключи пятью минутами ранее.

Девочка попыталась сбросить полную руку докторши, но та вдруг смахнула с ведра грязную тряпку и увидела пачки бинтов, которыми оно было набито под завязку.

– Так, так, так! – поцокала языком толстая докторша и покачала прилизанной головой. – Вот это да! Ты не только врешь, но еще и крадешь!

Галя попыталась изобразить изумление, уверяя докторшу, что ведро стояло в комнатке, когда она вошла туда, но Инна Григорьевна ей, конечно, не поверила. Схватив, причем весьма бесцеремонно, девочку за локоть, она отволокла ее в свой кабинет, заперла дверь и положила ключ в карман халата.

– Не разыгрывай из себя святую простоту! Я таких, как ты, отлично знаю. Все вы – малолетние преступницы, из которых вырастают настоящие матерые уголовницы! Вот твоя подружка Лика – с виду такая бедняжечка, якобы и мухи не обидит, а ведь в душе – последняя дрянь! И постоянно врет, причем виртуозно! Я ее сразу раскусила!

Говоря это, докторша как-то странно посматривала на Галю, так что ей даже стало не по себе. Если Инна Григорьевна ее заложит, то ее отправят в карцер. А потом лишат привилегированного положения и доступа к больнице. И все, никакого побега!

– Что будет, если я расскажу обо всем Матрене Харитоновне, когда она вернется на работу? – вкрадчиво произнесла докторша. – Думаю, ты представляешь, что она с тобой сделает. Зачем ты взяла бинты?

Галя не намеревалась открывать правду, поэтому выпалила первое, что пришло в голову:

– Понимаете, у меня… Бинты мне требуются, потому что… У меня месячные!

Докторша блеснула стеклами очков и помотала головой.

– Складно врешь, но я тебе не верю. Поэтому тебе надо аж двадцать пять упаковок? Сдается мне, что эластичные бинты очень даже могут заменить веревки, если речь идет, скажем, о побеге…

Говоря это, она приблизилась к Гале. Девочка по-настоящему испугалась.

– Узнав это, Матрена Харитоновна явно не обрадуется. А скорее даже очень рассердится. Может, будет расследование. А может быть, и не будет. Ты сгниешь заживо в карцере. Или попросит меня сделать тебе курс инъекций, от которых ты очень быстро превратишься в овощ. Ты знаешь, что такое «превратиться в овощ»?

Галя знала – докторша была заодно с Матреной. Ходили слухи, что от слишком ретивых они избавлялись при помощи инъекции какой-то гадости, в результате чего бунтарки и зачинщицы беспорядков превращались в блеющих овечек, причем на овец они походили не только кротким поведением, но и уровнем своего интеллекта. Несчастных затем переводили из колонии в другое место, вроде бы в закрытую психиатрическую больницу, где они оставались до конца жизни.

Галя кивнула, и Инна Григорьевна вдруг расцвела в улыбке:

– Но такой судьбы я тебе, конечно, не желаю. Зачем такой красивой и умной девушке, как ты, превращаться в овощ?

Галя поежилась: с одной стороны, приятно было, что докторша называет ее красивой и умной, но с другой… Как-то все странно и страшно было. Даже не просто страшно, а жутко. И хуже всего, что дверь в кабинет была заперта, а ключ находился в кармане докторши, склонившейся над ней то ли с доброй улыбкой, то ли с садистской ухмылкой.

Галя сидела на кушетке и вдруг почувствовала, что лапа докторши легла ей на коленку. Она не понимала, чего та добивается, но вдруг почувствовала, как Инна Григорьевна принялась откровенно ее лапать.

Вот это да! Значит, смутные слухи, ходившие по колонии, имели под собой полное основание! Шептались, что докторша предпочитает женщин и пристает к симпатичным девушкам, которые находятся в заключении. Галя как-то не обращала внимания на подобные россказни – зачем, ведь они ее никак не касались. А теперь…

А теперь коснулись. Вернее, ее касалась жаркая ладонь Инны Григорьевны, которая проворно скользила по ее бедру. Галя поежилась и попыталась скинуть руку, но тогда докторша гневно сверкнула стеклами очков:

– Ты что себе позволяешь? А ну живо перестала сопротивляться! Или ты хочешь, чтобы обо всем, что произошло, стало известно руководству колонии и в первую очередь Матрене Харитоновне?

Конечно, Гале этого не хотелось. Матрена ее убьет, это было понятно. И она потеряет все шансы сбежать отсюда. Но это отнюдь не значило, что она позволит похотливой толстой врачихе использовать себя в качестве объекта сексуального вожделения.

И все же Гале пришлось терпеть ласки Инны Григорьевны – еще бы, ведь она могла запросто выдать ее. Но значило ли это, что теперь она сама превратится… Превратится в игрушку для докторши?

Все эти мысли промелькнули в голове Гали, пока докторша гладила ее. Причем Инна Григорьевна явно не церемонилась и, тяжело дыша, вдруг приказала:

– Раздевайся!

Галя уставилась на нее, а Инна Григорьевна злобно повторила:

– Ты что, глухая? Давай живо раздевайся! Представь, что ты на медосмотре! Собственно, у нас и будет медосмотр, только не совсем обычный!

Делать было нечего. С тоской в сердце Галя стащила с себя казенную форму, стараясь, однако, делать это как можно медленнее. Но докторша явно не желала ждать и поторапливала ее, а под конец сама сдернула форму с девочки.

Оставшись в трусиках и лифчике, Галя поежилась. Но не от холода, а от похотливого взора, которым окидывала ее Инна Григорьевна.

– Ложись на кушетку! Ну, живее! И что ты такая медлительная, прямо тормоз какой-то! Давай же, давай!

Ей явно хотелось приступить к весьма специфическому «медосмотру». Галя осторожно прилегла на кушетку, но ноги опускать не стала. Инна Григорьевна приказала ей сделать это, но девочка не послушалась. Тогда докторша силой прижала ноги девочки к противной скользкой клеенке, а затем быстрым и уверенным жестом сорвала с Гали лифчик.

Девочка охнула, но жирные руки докторши уже прикасались к ее груди. Галя закрыла глаза, пытаясь думать о чем-то постороннем, но у нее ничего не выходило. Ей было обидно, мерзко и противно. И, самое главное, она была абсолютно беспомощна. Никто не защитит ее, потому что она даже пожаловаться на докторшу не может. Ибо та немедленно поведает о том, что застукала Галю при попытке украсть двадцать пять упаковок эластичных бинтов.

– Чего дрожишь, неужели тебе не нравится? – спросила хриплым голосом докторша. – Знаю я вас, девчонок! Потом сама будешь ко мне по доброй воле прибегать!

Галя заметила, что действительно дрожит – ее трясло от отвращения, стыда и злобы. Более всего ей хотелось вмазать по наглой физиономии толстой докторши, но если она это сделает, то тогда точно никогда не выйдет из карцера. Или, что еще хуже, докторша по приказу руководства колонии быстренько нашпигует ее медикаментами и превратит в овощ. Бунтарки и фрондерши здесь явно не приветствовались, и расправлялись с ними живо и жестоко.

– Ну а теперь трусы снимай! – раздался полный похоти голос Инны Григорьевны. Но вместо того, чтобы подчиниться ее требованию, Галя намертво впилась руками в трусы, не давая докторше стащить их. Толстуха чертыхалась, запугивала Галю, даже начала материться. А потом отошла от кушетки и подошла к большому стеклянному шкафу, стоявшему в углу кабинета.

Чуть повернув голову, Галя увидела, что докторша вынула оттуда длинные медицинские ножницы с закругленными концами. Она вернулась к девочке и, щелкая ими, зловеще произнесла:

– Не хочешь по-хорошему, сделаем по-плохому! Или думаешь, что тебе кто-нибудь поможет? Да кому ты нужна, малолетняя зэчка! Никому – кроме меня!

Она осклабилась, очень в этот момент походя на крокодила. А она и была крокодилом, вернее, крокодилицей в белом халате, пожиравшей беспомощных девочек. И все же Галя не желала отпускать руки, понимая при этом, что ее сопротивление ни к чему не приведет – Инна Григорьевна просто разрежет ее трусики, а потом…

Что ее ожидало потом, она даже думать не хотела. А врачиха не теряла между тем времени. Натренированным жестом она чикнула ножницами, и трусики Гали превратились в ненужную тряпку. Отложив ножницы на край кушетки, докторша запричитала:

– Какая же ты красивая, правда, наверняка и сама этого не понимаешь! Не зря же я пошла работать в колонию! Ну что же, теперь я сделаю тебе очень хорошо, моя милая!

Она склонилась над Галей, и девочка почувствовала жаркое дыхание докторши. Взгляд ее упал на ножницы, оставленные Инной Григорьевной на кушетке. Выпрямив руку, Галя осторожно схватила их и зажала, словно нож.

Она видела склонившуюся над ней голову Инны Григорьевны и чувствовала, как она начала манипуляции с ее телом. Галя замахнулась ножницами – будь что будет! Она не намеревалась отправить докторшу на тот свет, но хотела вывести ее из строя. Хотя прекрасно понимала, что за нанесение увечий Инне Григорьевне ей светит новый срок, гораздо более длинный.

В тот самый момент, когда Галя была уже готова ткнуть докторшу лезвиями ножниц в толстую шею, вдруг раздался резкий телефонный звонок. Инна Григорьевна вздрогнула, а Галя быстро опустила руку с ножницами.

Смешно переваливаясь, врачиха поднялась с кушетки и устремилась к телефону. Она схватила трубку и, поднеся ее к уху, злобно произнесла:

– Слушаю!

По ее тону, раскрасневшимся до свекольного цвета щекам, затуманенному взору было понятно, что она крайне недовольна тем, что ей помешали. А вот Галя была благодарна судьбе или случаю за то, что кто-то позвонил докторше.

Это уберегло ее саму от опрометчивых поступков. Галя осторожно положила ножницы на кушетку и подумала, что не готова рисковать собственной свободой из-за этой толстой извращенки. Ну, ударит она ее ножницами, получит новый срок, возможно, окажется в психиатрической больнице, станет овощем. И все, ее жизнь очень быстро закончится.

Но готова ли она терпеть приставания жирной врачихи? Нет, не готова, и Галя это знала. Но что она могла предпринять в данном случае?

Инна Григорьевна же, выслушав, что ей сообщил звонивший, заявила, что тотчас придет. Положив трубку, она взглянула на Галю и промурлыкала:

– Какая-то из твоих дур-подружек сломала ногу, причем перелом, кажется, открытый. Как некстати, как некстати! Одевайся!

Повторять дважды не пришлось – Галя подскочила с кушетки и стала натягивать казенную форму. Конечно, ей было жаль девочку, которая сломала ногу, но звонок спас ее от притязаний Инны Григорьевны.

Спас-то, конечно, спас, но только в этом конкретном случае – не могут же заключенные ломать ноги каждые полчаса! Об этом думала Галя, быстро одеваясь и приводя себя в порядок. Раз докторша положила на нее глаз, значит, так просто от нее уже не отделаешься.

Так и произошло. Пока Инна Григорьевна, открыв стеклянный шкаф, вытаскивала из него какие-то склянки и укладывала их в черный саквояж, она давала Гале наставления:

– Значит, так! Я пришла к выводу, что тебе требуется настоящий медицинский осмотр. Причем как можно быстрее. Сегодня уже не получится… Завтра, черт побери, тоже, потому что на носу эти прививки… А вот послезавтра…

Она с ухмылкой посмотрела на Галю и заявила:

– Послезавтра в самый раз! Потому что я все равно часто по ночам работаю. Поэтому приходи ко мне в девять часов вечера послезавтра – сюда, в госпиталь. Ты меня поняла?

Галя нехотя кивнула, а Инна Григорьевна добавила:

– И учти, если ты не придешь, то у тебя будут большие неприятности. Очень большие! Ты же знаешь, что я не шучу. И вообще, медицинский осмотр пойдет тебе только на пользу! Я же такая нежная и страстная!

Подхватив саквояж, докторша направилась к двери, открыла ее и указала Гале на коридор. Девочка прошмыгнула мимо Инны Григорьевны, которая, не удержавшись, ухватила ее за ляжку.