Текст книги "Жизнь решает все"

– Давненько же вы тут лазите, – проворчал Ырхыз, глядя на закаменевшие наплывы воска в нишах. – И всё – тишком да нишком. Как обычно.

– Шум вреден везде, кроме котла с еретиками. – Вайхе приподнял фонарь, освещая площадку, с которой расходились три ветки. – Кому следует – тот знает, а кому не надо, тому и не надо.

Тегин лишь хмыкнул.

– Эти места не любят, когда шумят. В них ли, о них ли. А люди здесь и без того легко теряются. Иногда сами. Иногда…

Железные демоны, подземные владыки, которые, как и любые хозяева, не больно жалуют незваных гостей. Жуть эта холодком поползла по хребту, тронула волосы, лизнула шрамы. Вайхе же, сунув фонарь тегину, принялся разматывать веревку. И когда он приказал пропустить ее в кольцо на поясе, желания возражать не возникло.

– Нам сюда, – из нескольких коридоров хан-харус выбрал самый неприметный, прикрытый каменным языком. Чтобы пройти в него, пришлось нагнуться.

– А почему нельзя было… – начал Ырхыз, но споткнулся, выругался и замолчал.

– Тот путь, мой тегин, заканчивается тупиком. Ну и не следует без нужды тревожить покой ушедших, они его заслужили.

Веревка на поясе то натягивалась, то провисала. Шлепали сапоги будто по мягкому, иногда и вовсе по воде. Стены подступали ближе, тянулись друг к другу, но не смыкались. А потом в одночасье вдруг расступились, а потолок поднялся. Коридор вывел в пещеру, которая отличается от прежних отсутствием саркофагов и целым полем бледной травы. Вайхе же снова отдал фонарь Ырхызу и извлек из сумки три шелковых платка, велев:

– Обвяжите, чтоб закрывала нос и рот.

И показал как.

А серое поле вдруг вспыхнуло, заискрилось, поднялось облачками белой пыли. Сполохи фонарного пламени прокатились по горбатым спинкам растений. Те же, удивляясь этакому чуду, разворачивали панцири, ловили прозрачной плотью свет, передавали друг другу, зажигая как от искры свой собственный. Разбирали на желтый-оранжевый-красный-синий.

– Элы, ты это видишь?

Видит, конечно.

– Вайхе, а почему там этого нет? – Ырхыз медлил сделать первый шаг. Стоял и смотрел, вбирая все оттенки многоцветья. – Почему?

– Потому, ясноокий, что не всякая красота безопасна, – зачерпнув горсть белого тумана, который прилип к коже, Вайхе поднес ладонь к лампе. – Это пыльца. Вроде той, что в ближних пещерах, но опаснее. Если ее вдохнуть или проглотить, то разум человека растворяется в тумане будто бы сбывшихся желаний.

И нарушая гармонию места, Вайхе сделал первый шаг. Хрустнули стеклянные ветви, вздрогнули цветки, выбросив клубы пыльцы.

– Разум, значит. И мечты, – Ырхыз обернулся и подмигнул. Впрочем, на этот раз попробовать пыльцу не решился.

До цели они тогда так и не добрались. Сначала задержались в узкой длинной пещере, половину которой занимало подземное озеро. Черная, густая вода и белые сталагмиты, круглая галька и стеклянные раковины мертвых цветов, в которых медленно вызревал жемчуг. Совсем не линг, но и не тот, обыкновенный, что привозят с моря. Элья ухватила один шарик. Он с хрустом отломился, и в чашу-раковину просочилась прозрачная капля, в которой прямо на глазах проросли известковые нити, растянулись, сплелись рыхлыми слоями. А жемчужина в руке потемнела и рассыпалась песком.

– Слезы земли, – объяснил Вайхе.

Дальше был зал с низким потолком и копьем-сталактитом, застрявшим в трещине-ране. И другой зал, с каменными чашами грубых форм, но явно не природного происхождения, хотя Вайхе упрямо твердил об обратном. Впору в демонов поверить. Это они наполнили чаши серебряной водой, которая не отражает ничего, хоть ты поднеси свет к самой ее поверхности. И они расчертили стены кривыми линиями, то хаотичными, то упорядоченными, сложившимися в рисунки. Не то река, не то змея. Шатер-пещера с черным зевом и кособокими фигурками. Зверь, распластавшийся в прыжке, поднимает охряную гриву, рычит на охотников.

– Откуда это, Вайхе? – Ырхыз остановился, разглядывая историю чужой жизни.

– Скверна. Нечестивцы, дерзнувшие добраться до гробниц. Но демон Ла запутал их. Демон Ла съел их разум и навеки заточил в подземельях. Сие – в назидание. Порок пожирает слабых, а сильные духом и чистые сердцем его одолевают.

Объяснение, подходящее для человека. Для того, кто готов не заметить, как поверх некоторых рисунков прорастают известняковые наплывы. Гробницы появились много позже. А кто жил в подземельях до того? Как жил, если здесь ничего нет? И куда делся? На потолке по реке-змее плыли лодки, не то вверх, не то вниз, упираясь в ноги черным гигантам, над головами которых полыхало солнце.

– Хватит, – вдруг сказал Ырхыз, отступая назад. – Вайхе, я хочу уйти, я… Завтра вернусь, и ты отведешь меня в то место на карте.

– Но там ничего нет!

– Вот и посмотрим, – Ырхыз потер пальцем каменного зверя. – Надо же, не размазывается.

Кырым-шад с гостем был строг и сух, и всем видом давал понять, что приглашение, посланное накануне, лишь дань определенным правилам. Самому же хан-каму до правил дела нет, но и невежливым прослыть он не желает.

Агбай-нойон не обманулся маской, даже удовольствие испытал, выискивая в ней трещинки, сквозь которые нет-нет да проглядывала истинная сущность хозяина. Беспокоится. Знает, что был разговор с Лылахом, но не знает о чем. Вот и вынюхивает, приглядывается. Покупать станет или пугать?

– Как здоровье сиятельной каганари Уми? Ясноокого Юыма?

Кырым разлил настой по крохотным чашечкам. Подхватив пинцетом черные зернышки лисьей травки, бросил их в ароматный кипяток, добавил сахара и немного желтого травяного бальзама. За чашечкой пришлось тянуться через полстола.

– Сестра пребывает в добром здравии. Кому об этом знать, как не вам, приставленному за ее здоровьем следить.

Кивок, легкое прикосновение к переносице – а глаза-то красные – и следующий вопрос:

– Надеюсь, мои эликсиры помогают юному князю?

– Ваши эликсиры столь хороши, что Юым полностью поправился.

Дрогнет хотя бы бровью? Нет. Значит, ожидал.

Кырым-шад не спешил с ответом: подняв чашечку на блюдце в форме трехпалого листа, положил на две другие лопасти крохотные пирожные. Не подал, поставил перед собой.

– Вы желаете обмануть меня или себя?

Вот так прямо? Без заигрываний, хождений по кругу с церемониальными поклонами и церемониальными же ударами в щиты. Сразу за мечи? Что ж, рубиться Агбаю нравилось больше, чем танцевать.

– Ваш кам-советник – Рыха, если не ошибаюсь – заблуждается. Прикажите обезглавить его за некомпетентность. – Кырым, проведя ладонью над чашкой, вдохнул ароматный пар. – Прекратив давать Юыму лекарства, вы убиваете мальчика.

– Или это делаете вы. Как знать, не была ли причина его болезни в том, что именно вы, обманув доверие кагана, решили избавить вашего любимца Ырхыза от соперника?

– Серьезное обвинение.

– Если бы я хотел обвинять, я беседовал бы не с вами, ясноокий Кырым-шад.

– Вы слишком самоуверенны, если и вправду пытаетесь угрожать. Или глупы, если говорите то, что говорите, ради сотрясания воздуха, – хан-кам коснулся губами отвара. – Или надеетесь на что-то.

Пауза. Кырым-шад ждет ответа, хоть какого-нибудь – слово ли, жест, взгляд – но не получит. Агбай-нойон наслаждается вкусом напитка. А тот и вправду хорош: первая обжигающая горечь отступает, сменяясь мятной прохладой, каковая сгущается до терпкой сладости. И острые пирожные весьма кстати.

– Князь слишком молод, чтобы быть соперником тегину, – не выдержалт Кырым. – И умрет молодым, если вы на самом деле отменили мое лечение, повинуясь собственной подозрительности или советам недоученного идиота.

– Все мы когда-нибудь умрем, но ведь пока живы. И это главное, – Агбай-нойон не без сожаления допил чай и, перевернув чашечку, поднялся. – А теперь прошу простить, но иные заботы мешают сполна насладиться нашей беседой.

– Готовитесь к празднеству?

– Готовлюсь порадовать сестру и ясноокого кагана зрелищем, каковое, смею надеяться, будет достойно подобных зрителей, – руки Агбая привычно скользнули по бороде, подхватив алую ленту. – А потому и смею потревожить вас просьбой о големах.

– Да, да, я помню, – Кырым поднялся с подушек. – Несомненно, может рассчитывать на разумное количество големов и погонщиков. Но не на эман.

– Об этом не волнуйтесь, – Агбай-нойон не отказал себе в удовольствии заглянуть в глаза будущему врагу. – Эмана у нас предостаточно.

Подземелья хан-бурсы очаровали Ырхыза. Покой, бесконечность и необычность нижнего мира заставили забыть о мире верхнем с его заботами и суетой. Агбай-нойон, побережники, корабли, посмотреть на которые ездила по меньшей мере половина столицы, слухи, сплетни и осторожные надежды – все это оставалось вовне, уже не затрагивая тегина.

Теперь спускались вниз каждый день.

Коридоры, пещеры, реки и озера. Зверь из белого камня, на три четверти вросший в стену. Выброшенная лапа, оскаленная пасть, ледяная корка, к которой тегин долго не решался прикоснуться. Слюда с узорами крыльев, с отпечатками столь явными, что не заметить их невозможно. И Элья, заметив, задержалась.

«…вид – не есть величина неизменная, ибо сие противоречит самой сути природы, каковая есть борьба хаоса и порядка. Свидетельством подвижности вида является и внутренняя неоднородность склан, и те следы, что хранит земля. Стоит приглядеться и увидишь…»

Жилки на камне как на листе, только немного иного рисунка. Плотная медиана, и тонкая, почти стертая – кубитальная. А вот и костальная. Еще одно совпадение? Такое же, как тонкий, но стойкий запах Каваарда, которым тянуло то из одного, то из другого коридора. Но стоило туда направиться, и Вайхе находил причину для запрета. Ырхыз же соглашался, ему пока хватало и того, что он видит.

Окаменевшие черепа с выпуклыми лбами и огромными глазными впадинами. Сами кости мелкие, детские или карликам принадлежавшие, вросшие в камень, как давешний зверь.

«…естественным в природе является факт, что сильнейшие особи выживают в межусобной борьбе и отдают силу свою потомству. И уже оно, подрастая, вновь разделяется на сильных и слабых…»

Слабые погибают, сильные дают потомство. Элья слаба, и значит когда-нибудь от нее останется только вот такой череп. А Скэр даст потомство, подтвердив измышления Каваарда. Того самого Каваарда, который и до войны успел поплясать по чужим мозолям. Истинный хаанги, законно вставший вне системы. Треклятый хаанги. О его теориях говорили – со смехом или с возмущением. Но ведь говорили! И читали. Она тоже читала, или, правильнее сказать, рисунки разглядывала, пропуская числа. Крылья фейхта, крылья гебораан, крылья дьенен… Все крылья, которые только могут быть. Цвета, вариации, таблицы доказательств, данные из родовых книг и переплетения. Почти как на камне, который под ногами.

«…и движение сие ведет к тому, что постепенно признаки, свойственные слабым, исчезают, а иные, каковые придают силу в разных ее понятиях, остаются и подвергаются дальнейшим изменениям. Сей путь, путь вида, имеет исток, начало, но не имеет конца…»

– Эй, Элы, – Ырхыз присел рядом. В свете двух фонарей паутина на камне обрела еще большее сходство с рисунками в книге. Еще бы подписи вспомнить, цифры. – Что с тобой?

– Ничего.

Ему не объяснишь, да и объяснять пока нечего. Рисунки и вопросы. Бесполезные воспоминания. Что изменится, если слова Каваарда обретут смысл? Если окажутся правдой?

– Ырхыз, – позвала она. – Тот зал, золотой, где подземный ход с тупиком – мне очень нужно туда попасть.

Спроси он, зачем, Элья не смогла бы ответить. Но он не стал. Просто двинулся к одному из многочисленных проходов.

– Действительно тупик, – с некоторой обидой произнес тегин, поднимая фонарь. Отблески огня скользнули по камню и плюхнулись в пыль. Стена. Обыкновенная скучная стена. Ровная и гладкая, точно полированная. Ни тебе трещин, ни выбоин, ни уступов.

– Видишь, мой тегин, я не лгал тебе, – Вайхе шлепнул ладонью по камню. – Здесь действительно нет ничего интересного. Я просто не хотел тебя разочаровывать.

И потому водил кругами, показывал дивные вещи, рассказывал, смирял нрав словом и картинами, явно свидетельствовавшими о существовании железных демонов. Хитер Вайхе.

Упрям Ырхыз. Карту – копию все же сняли – он раскатал прямо по стене, оперся, прижал с левого края предплечьем, велев Элье.

– Придержи-ка.

Долго водил пальцем, сличая, и, наконец, сказал:

– Этой стены здесь не должно быть.

Не должно. А еще от нее не должно пахнуть эманом и тем более Каваардовым, да так резко, словно он был здесь еще вчера. А если и вправду был? Нет, не вчера, конечно, но раньше. Был здесь и… И что? А главное – как?

Элья положила ладони на стену, прислушиваясь, пытаясь понять, что она такое. Крылья бы. С крыльями колебания и отклонения ощутимы, а…

Камень становится мягче, расползаясь под руками, проваливается вглубь. Вязкий. Щекочет. Прорастает сквозь тело тончайшими нитями эмана. Не глаза различают этот узор и даже не кончики пальцев. Он пробегает под кожей ладоней жгучими полосами и покалыванием. Хорошо уловимым следом Каваарда, отпечатком его крыла, частью его силы, души, памяти. Вдохнуть, глотнуть, выпить нежданный подарок. И еще, и… Сплетение слишком плотное, натягивается, выталкивая ее, густеет.

Элья спешно отдернула руки. Не бескрылой ломать то, что строил хаанги. А строил именно он.

– Так она ненастоящая? – Ырхыз саданул по стене кулаком и зашипел от боли, а на костяшках кровь смешалась с пылью.

– Не совсем, – Элья сползла на пол.

Кружилась голова, от вопросов и чужого линг-эмана, который как вино или, скорее, как уксус с винной крепостью. Спина зудела нестерпимо, хоть о стену чеши. Элья и чесала, пока зуд не перерос в боль.

– Она есть. Как стена. Как камень. Плотная иллюзия. Много эмана, очень много.

Вайхе подал флягу.

– Спасибо, – Элья смочила пересохший рот. – Она есть и будет тут. Со временем связи разрушатся. Иссякнут, – Элья прикинула плотность плетения. – Лет через пятьдесят. Может больше. Само плетение – хорошее, замкнутое. Это как нити, что уходят сами в себя, поэтому и эха почти нет. Но… Его что-то ослабляет, словно грызет или пьет. И еще, похоже, стену делали не столько от склан, сколько от людей.

Тегин поскреб шрам. Болеть начинает? Откликается. Теперь связи нарушены, распад пойдет быстрее, но не настолько, чтобы кто-то мог проникнуть в пещеру раньше, чем лет через тридцать.

– Стена появилась три года тому, – нарушил молчание Вайхе. – Точнее, мы тогда заметили, что она возникла. Но труды демонов непредсказуемы: обвалы, отводы, загородки. Эта мало чем отличалась от них. Разумеется, мы не водили сюда камов и уж тем более…

Выразительный взгляд и тихое:

– …склан.

Они не водили. Но Каваард был здесь, теперь Элья была совершенно уверена в этом. Был и что-то спрятал.

– И уж точно ни один склан не выходил из-под… земли… – последним словом Вайхе поперхнулся. Посмотрел на ухмыляющегося тегина и прибавил: – Во всяком случае здесь.

– Нужно убрать стену, – припечатал Ырхыз. – Разбить пушкой или найти другой способ.

Способ… Способ есть всегда.

Лылах-шад созерцал чистый лист, покусывая гусиное перо. Чернила на заостренном конце давно засохли, но Лылах-шад не торопился вновь проткнуть темную пленку. Он думал. И даже апельсиновые деревца не решались шелохнуть листвой, дабы не нарушить течение мыслей ясноокого. Только птица, подаренная накануне, вздыхала и ворочалась за тяжелым пологом.

Но вот Лылах отбросил перо, взял новое, снял прозрачную стружку, окунул в чернильницу и вывел:

«Урлак-шаду, посажному князю Ольфии с пожеланиями долгих дней и ясного Ока шлет приветствие Лылах-шад».

Перечитал, поморщился – впрочем, вряд ли бы кто сумел определить тень эмоций в чуть дрогнувших уголках губ и крыльях носа – и продолжил:

«И выражая недоумение отсутствием посажного князя при дворе, спешит сообщить новости, каковые могут оказаться любопытными».

Снова пауза. Короткая заминка, и толстая ровная линия ложиться поверх слов о недоумении.

«Агбай-нойон с тремя вахтагами, в каждой из которых до полутора сотен легкой кавалерии, а также вахтагой тяжников, оставленной в ближнем селении, прочно обосновался в Ханме».

– Мудр-р-рейший, – с легким упреком произнесла птица из-под полога.

«И верным слугам кагана остается лишь гадать, сколь долгим будет это гостевание и чем завершится».

Скользит перо, легко слова ложатся, полнится лист крупными аккуратными буквами.

«Равно же желаю внимание обратить, что многие люди Агбай-нойона с соизволения ясноокого кагана пополнили число личной охраны каганари и светлейшего Юыма.»

Ждет своего часа спящий Вестник, поблескивают в шкатулке скланьи жемчужины. Не торопится Лылах, но спешит.

«Ходят слухи, что после празднества, каковое состоится уже скоро, Агбай-нойон отбудет из Ханмы вместе с сестрой и племянником, якобы для того, чтобы…»

Снова раздумье, снова черта, слова перекрывшая. Хватит с Урлака и фактов.

Закончив, Лылах пробежался по написанному взглядом, сделал еще несколько исправлений, меняя не суть, но тон послания. Затем взял в руки Вестника.

Ворон ворону глаз не выклюет? Это говорят те, кто не видел, как воронье за падаль дерется.

Вестника Лылах выпускал с чувством глубокого внутреннего удовлетворения. Пусть грызет Урлак Агбая, пусть отбивается Агбай да сам на посажного наступает кораблями и пушками. Глядишь, друг друга и истреплют на пользу Наирату.

Во благо будущего кагана Ырхыза.

– Я разрушу столько нитей, сколько смогу.

Будет больно, а еще, возможно, Элья умрет, захлебнувшись эманом, перегорев изнутри, как тонкое железо под ярым пламенем. Но отступить она не отступит. Почему? Из любопытства ли? Или сквозняк разгулялся по дому, расшалился, перевернул все внутри, изменив настолько, что тянет к безумствам? Заразилась от тегина? Нет. Не так. Просто впереди наконец появилась цель – подсказка, а может быть даже ответ.

Ырхыз аккуратно развязал серебристый кошель и высыпал Элье на ладонь несколько жемчужин-лингов. Сжатые в перламутре пружины. Нет мочи, как хочется их распустить… Напряженное ожидание наполняет тело и сковывает его мнимым покоем, цена которому – капли пота и тряские волны от бедер к коленям и самым ступням.

– Пришлось действовать в обход Кырыма, – произнес тегин. – Он за такое всю душу вытрясет.

– Без линга я не смогу, – неловко пожала плечами Элья, с трудом сбрасывая оцепенение. – Стену делал хаанги. Он силен, он легко впитывает эман и легко его отдает своим творениям. А я фейхт, сила моего эмана – только для меня, только внутри тела. Но тут что-то совсем неправильное с внешними токами. Точнее, еще более неправильное, чем положено у вас внизу. Хаанги наверняка тянул, как мог, но в основном отдавал свое, жег мембрану. И оставил отпечатки. Обрывки мыслей, куски памяти, особенно яркие для него.

– Мысли склан так легко прочитать?

– Нет, вовсе нет. Но… – Элья даже растерялась. – Каваард был хаанги, один на тысячу. Стоящий в стороне. Он был необычен во всем. Не прятал этого, не закрывался… Даже тогда, когда было надо.

Ырхыз кивнул, мол, понятно, хотя вряд ли что-то и в самом деле понял:

– А этих жемчужин хватит? – спросил он.

– Не знаю. Я никогда не разрушала то, что делал хаанги. Я просто волью чужое, много, очень много. Как воду в бычий пузырь. Пока не лопнет. Надо будет, чтобы кто-то вкладывал мне в руку линг вот в таком порядке.

Элья быстро перебрала кругляши, выкладывая их змейкой прямо на щербатом полу. Потом выбрала самый мощный – красноватый с голубыми прожилками, и принялась катать его между пальцами.

– Оно съест само себя, – первое легкое касание стены, проба струн на прочность. – Это будет как… как…

Сравнения не приходило, тогда помог Ырхыз.

– Огонь?

Да, огонь, пламя, вспыхнувшее в амбаре, и она, Элья Урт-Хаас, будет тем пучком соломы, с которого начнется пожар. Сказать Ырхызу? Вайхе?

Элья решительно уперлась правой ладонью в камень. Нет, уже не камень – мелкую прочную сеть, что пружинила и отталкивала.

Пальцы проскальзывают в ячейки, разрывая самые тонкие нити, и стена дрожит мелкой рябью. Глубже. Ближе. Телом прильнуть, губами. Вдохнуть, глубоко-глубоко, до самого дна легких. И выдохнуть, уже воздух, просто воздух. Скользит эман, обволакивает, щекочет, мягко уговаривая отступить.

«…точка выхода. Её не может быть здесь. И тем не менее… Стихийная… Это – колыбель… Один мощный удар по незащищенному и всё. Мягкое подбрюшье. Совет не удержится от такого, а люди просто растопчут рано или поздно. Значит, надо закрывать от всех…»

Вот она, главная мысль. Остальное – круги от мелких камней.

Держаться. Рука по локоть в стене. В огне, который по крови да на спину. Вяжет-режет, расколет, растопчет.

«…поймите, уважаемый, речь идет о сделке, которая принесет немалую пользу обоим народам…»

А это кто сказал? Совсем чужое, не каваардово, со стороны, но тоже почему-то важно.

«…общее снижение… вырождение вследствие постоянного близкородственного скрещивания… возрастание процента увечных особей в разы… смертельный груз для всей расы через пять поколений…»

Снова Каваард. А с ним и цифры. Цифры перед глазами, цифры внутри, цифры в голове. Обрывки слов, осколки знаний, некогда посторонние, а теперь принадлежащие ей. Сполна. Пей вместе с эманом. И Элья пила. Полной чашей, которой было отмеряно, не ей, но иному, убитому, кто уже не вернется. Во здравие и за упокой.

«…временное достижение стабильности возможно путем прекращения выбраковки и через возобновление искусственного скрещивания высоких кастовых линий с низкими и даже ущербными, чтобы впоследствии…»

Это же бред! Каваард не настолько безумен, чтобы желать такого. Или настолько? А она? Почти сгоревшая, хлебанувшая чужого, но все еще живая? Насильно очеловеченная своими и чужими, растворенная в людях?

«…не столько расширение площади действия эмана, сколько создание локусов, уважаемый Кувард.

– Ваша теория о связи Понорков и эмана смешна.

– Так же как и ваша о самостоятельном происхождении склан».

Нить за нитью, разрушая. Скармливая один эман другому. Сколько уже ушло? А сколько еще осталось? Хватит, чтобы сгореть. Вал на вал, и Элья между ними.

«…у вас есть чувствительность, способность найти семя. Зародыш, если хотите. У нас есть знания и возможность повторить старый эксперимент. Неплохая основа для сотрудничества, как вы полагаете? Вы нам находите зародыш, а с ним и эман, мы вам даем возможность спастись.

– А мир? Если вы правы, то мир раскачивается!

– Кувард, мир раскачивается постоянно. И, быть может, именно толчок в нужном направлении хоть как-то стабилизирует его.

– Вы себя слышите?

– Подумайте лучше о склан, Кувард. Война выметет еще часть чистых особей. Смогут ли склан вынести этот удар? Сомневаюсь. Думайте, Кувард. Мы-то за пять сотен лет научились ждать, и в случае надобности будем ждать еще. А вот вы… Нам всем нужен новый шанс».

Он думал, треклятый хаанги. И не привел подмогу под Вед-Хаальд, сберег «часть чистых особей». Вопреки желанию Совета, Скэра и Фраахи. А также не сделал еще что-то, чего требовал от него неизвестный. И в довершение был убит.

«Кувард, я говорю от имени наследников тех, кто когда-то уже спас если не мир, то его часть точно. И будь нынче Наират открытой страной, а Острова не столь изолированными… Но если вы не согласны, то мы, несмотря на сложность, будем искать союзника более прозорливого. И менее брезгливого в вопросах…»

Только бы договориться-договориться-договориться. О чем? Каваард знал. И умер. Сукин сын, куда он торил тропу? Из-за него тогда все вышло именно так. И из-за него не получается теперь.

Сеть вдруг подалась навстречу, облепила, закрыла глаза и рот, утянула в камень. Стало темно.

Оскалился всадник на коне костяном, а ветер, запутавшись в белых ребрах, задудел, загудел, распластал гриву да и выдрал со шматами гнилой кожи. Не отсюда это, из другого сна, но как они похожи!

Похожи, до того похожи, что у самых завзятых скептиков язык не повернется отрицать родство. У молодого тегина разве что черты помягче, да кожа светлее. Уж не приболел ли часом? Ох не дело, только не сейчас.

– Жарко, – пожаловался Лылах-шад, опускаясь на подушки, принял кубок, поднесенный карлицей, кинул в рот виноградину, разжевал – кислотень, и косточки горькие.

– Жарко, – согласился Ырхыз, разглядывая гостя. Поднял было руку, опахальщиков подзывая, но Лылах остановил.

– Не надо. Пусть бы совсем ушли, чтоб можно было поговорить людям разумным и достойным.

В скором времени комната опустела.

А и скромно живет наследник престола, мог бы и большего потребовать. Хотя вряд ли б дали. Нищ он и бессилен, и потому Урлака держится, к Кырыму прислушивается. Плохо это, но иначе вряд ли выйдет. А если и выйдет, то не сразу.

– Слушаю тебя, любезный Лылах. Как-то прежде ты в гости не захаживал.

– Заботы мешали, – Лылах втихую разглядывал тегина, приметив, кроме бледности, синеватые, нездоровые круги под глазами. Но в остальном-то вроде и нормален: и взгляд ясный, и говорит спокойно, и слушать готов, чего прежде за ним не водилось. Вот уж верно, учится: не по годам, но по дням. Давно пора бы.

– Заботы же к вам и привели, мой тегин, – сказал Лылах.

– Говори.

– В своем ханмате и на Ольфийском посаде Урлак-шад людей собирает.

Медленный кивок, но по лицу не понять, знал ли об этом. Должен бы и знать и даже рассчитывать на этакую поддержку. И думать, чем за нее платить придется. С его норовом возможно, что и головой. Лучше бы чужою.

– В Гаррахе посажный встречался со стариком Ум-Пан.

Еще один кивок, на сей раз быстрый, раздраженный, дескать, эта тема неприятна. Что ж, нынче приятного и вовсе осталось мало.

– А светлейший Кырым-шад эман закупает так, будто тот снова вот-вот иссякнет.

Лылах позволил себе засмеяться, но тегин шутку не поддержал.

– Зачем ты мне это говоришь? – Ырхыз смотрел в глаза с вызовом. – В друзья набиваешься? Или заботу проявляешь? Отчего вдруг? Прежде ты был ко мне равнодушен.

– Много лет назад ясноокий Тай-Ы был молод и полон сил. Он собирался править долго, очень и очень долго, так долго, что некий мальчишка был вовсе и не нужен. Кстати, змеиным выродком его впервые назвал именно каган, разумея, естественно, мать ребенка и весь ее род.

Потемнели глаза. Вспыхнет? Сдержится? Сдержался, ничего не сказал, только кольцо свое закусил, сам себе рот затыкая.

– Ему бы умереть, дети вообще мрут часто, но вот ведь странность – выжил.

– Твоя заслуга? – вопрос, а звучит, как обвинение.

– И моя тоже. Наират не может рисковать. Пустой трон – это война. Даже занятый – все равно война, если сидит на нем не потомок Ылаша, залогом права которого его кровь и его предки.

Пока говорил, в горле пересохло, а вода закончилась, только виноград остался, мелкий, кислый, которым только дураков да карликов потчевать. Ну, Лылах-шад, коли нужно, и дураком побудет. Кем угодно, лишь бы сдобрить чужую круто заварившуюся кашу собственными специями.

– Урлак это знает. Он посадит тебя на трон, а потом станет править, сначала при тебе, после, глядишь, и при сыне твоем.

– У меня нет сына.

– Будет, – пообещал Лылах-шад. – Урлак и Кырым о том позаботятся.

– А ты, – после некоторой паузы сказал тегин. – Чего хочешь ты?

– Того же, что и всегда, мой тегин. Мира и спокойствия Наирату. А это возможно лишь когда трон под правителем крепок. И потому умоляю прислушаться к советам.

Синие и желтые бабочки сплелись крыльями в крупный шар, внутри которого трепетало пламя. Изломанный стеклом и металлом огонь выбирался из-под колпака лампы, рассыпаясь по ковру и стене разноцветными пятнами. Пятна плыли и покачивались, голова кружилась. Лежала на скользком, горячем меху, но все равно кружилась.

«…круг – есть символ мироздания, бесконечности и непрерывности любой из цепей, будь то цепь жизни, материи или же энергии, включая эман…»

Элья моргнула, разом вспоминая, что произошло. Подземелье, стена, попытка разрушить преграду, и нити, рвущиеся под ее прикосновением. Голоса чужой жизни. И эман потоком.

Руки горели. Спина горела. Кожа слезала, а голоса говорили-говорили и, так и не наговорившись, прочно обосновались в Эльиной голове, продолжая зудеть. Только теперь расслышать их не удавалось. Так, мошкара звенит, а чего ей надо – не понять.

– Заткнитесь, – сказала Элья, окончательно приходя в сознание.

– Очнулась? – поинтересовался Ырхыз и, не дожидаясь ответа, сунул в рот флягу с кислым молоком. – Пей. Вайхе сказал, что это – самое лучшее средство. Тебя вывернет и станет легче.

Вывернуло. Легче если и стало, то ненамного.

– Я думал, что ты умрешь, – Ырхыз подал мокрые полотенца. – Впредь ты не должна делать того, от чего можешь умереть. Я запрещаю.

Помог сесть, накинул на зудящие плечи одеяло – несмотря на жару, Элью знобило – и сказал.

– Приходил Лылах. Знаешь, если все на самом деле так, как он мне говорит, то получается, что Кырым врал. Я хотел позвать хан-кама к тебе, но теперь думаю, правильно, что не позвал. Ты встать сможешь?

– Нет, – честно ответила Элья и снова легла. Когда лежишь, то комната не так перед глазами скачет, а лампа в желто-синих бабочках даже приятна.

– А завтра? Я хочу знать, что там, за стеной. Если Лылах не врет о том, что Кырым врет, то скоро я стану каганом. Очень скоро. И тогда как раз очень не скоро получится под землю.

– Завтра попробую.

Кивнул, намотав светлую прядь на палец, и поделился мыслями:

– Если эту стену поставил склан, который туда попал не через бурсу, то… Он туда попал как бы изнутри. Изнутри же и стену строил.

– Не знаю, – Элья и сама мучилась этим вопросом.

– А то, что первые скланы лет двести назад из-под земли повылазили, знаешь? И там, где повылазили, потом фактории и строили.

– Знаю. Пещеры и порталы в них. То есть они были, а потом вокруг них фактории сделали. Некоторые до сих пор в подземельях и остались.

Собственный голос слегка заглушил гудение в голове, но не совсем. Плохо. А если оно теперь никогда не исчезнет?

– Вайхе то же самое сказал. А еще сказал, что Всевидящий запретил порталам нарождаться вблизи Понорков. Тем и защитил нас, людей, от неожиданностей. Нет ни одного портала ближе, чем в двадцати фарсангах от кого-нибудь Понорка. Точнее, раньше не было. И вот отсюда главный вопрос.

Ырхыз потянул себя за волосы.

– Твой Квард оказался каким-то образом совсем рядом с Понорком Понорков, под самой Ханмой, в сердце Наирата… Несколько сотен ваших воинов, и Гарраха бы могло не случиться вовсе.

– Я не понимаю! – хотелось сжать голову руками, словно это могло уберечь от раздирающих мыслей.

– Я думаю, что врата есть, но этот твой никому о них не сказал, – Ырхыз лег рядом, подперев подбородок кулаком. – И значит, он вас предал. А ты правильно сделала, что убила его. Предателей нужно убивать. Но не всегда это получается. Завтра доломаем стену и посмотрим, что внутри.