Текст книги "Адажио"

1

Это было похоже на картину из битого стекла: художественные границы были настолько невразумительными, что поневоле резали своим вычурным блеском впечатлительный и глупенький мозжечок. Современное искусство пресекало все романтические настрои в зародыше, потому что новый век, как думали депутаты и алкоголики, слишком жесток.

Человек охватил взглядом выставочный зал, в котором утончённые работы привлекали неубедительными фигурами и линиями, что свидетельствовали о явных психологических расстройствах авторов. Он заметил в углу весьма значительную по форме картину, но из-за высокой степени близорукости не мог разглядеть изображение. Сделав пару шагов вперёд, человек увидел в претенциозной раме саму современность: там были мужские гениталии.

Насытившись вдоволь прогулками по злачным местам вольных творцов, человек отправился на своё собственное место самореализации. Он работает то ли в клубе, то ли в ресторане или баре, в общем, в одном из публичных заведений, что лишён проституток. Подобные харчевни служат временным приютом для энергичных бунтарей и богатых лицемеров. Эти люди, переступив порог, воображают себя королями: не потому что имеют на это право, а потому что хотят. Честно говоря, такие похабные животные не имеют права ни на что, но проститутки в этом ресторане все же появлялись.

Человек занимал невостребованную должность, которая ещё жила сегодня, но обещала умереть послезавтра. Он играл на фортепиано замечательные произведения классиков, чтобы позолоченные уши радовались бесконечному пьяному вечеру, вдохновляющему на бред и насилие. Иногда он следовал прихотям и желаниям гостей, в силу требований вакансии, выполняя заказы вроде «принеси нам выпивки», «сыграй пожёстче», «метнись в клуб и приведи девочек». Но, чаще всего, просьбы иссякали ещё в пустых головах олигархов, потому что, сделав усилие открыть рот, они не могли заставить свой язык шевельнуться.

Развязные властелины денег приходили на музыкальные вечера классики, чтобы прикоснуться к прекрасному. Ещё они делали это, чтобы оправдать свою заблудшую душу поглощением могущественного искусства. Возможно, большинству из них был противен молодёжный конвульсивный фон, закладывающий ухо. Под менуэт, арию или симфонию намного приятнее опрокидывать бокал за бокалом и, кажется, благосклонней превращаться в свинью. Этот выбор придаёт веры в собственные умственные способности, но никак не подтверждает их наличие.

Человек, подавляя глубокую печаль и огорчение, принялся играть бодрое аллегретто, чтобы понизить градус депрессивности, предаться забвению одиночества. На предпоследних аккордах своего выступления он внезапно получил золотой монетой в глаз – один из поклонников яростно отблагодарил его, после чего был удалён не менее яростной администрацией ресторана.

Человек давно перестал обращать внимания на подобные вещи. Люди как субъекты эволюции его не интересовали. Более того, как рычаги прогресса, процессоры общения или средоточия пользы они представлялись ему ещё более омерзительно и жалко. Иногда он размышлял о том, что встречал неподходящих ему особ или родился в неприемлемом для поэтичности месте. Но оскорбления продолжали витать в воздухе вкупе со спиртным перегаром; деловые боссы продолжали являть собой элиту общества; кухонные рабы, танцоры, уборщики, администрация и проститутки продолжали играть свои бездарные роли. В этот момент человек понимал, что встречал именно тех людей и родился в наиболее подходящем для ненависти (или любви) месте.

Перед закрытием ресторана человек встречал в комнате для ожиданий толстого повара, который часто вёл себя общительно и открыто. Он щебетал не умолкая, то жалуясь на скупую жизнь, то обсуждая бессмысленность существования и без того трагической планеты. Чаще толстый повар осуждал поведение посетителей, твердил о ничтожной справедливости и всячески настаивал на том, что смертная небесная кара всех настигнет.

Человек мало что слышал из всего сказанного этим безобразным кадром. Третий подбородок толстяка танцевал в такт кислым гортанным звукам, а запах из помойного ведра, набитого гнилой живностью, казался приятным ароматом в сравнении с его ротовым душком. Кривые зубы казались издержкой профессии, впрочем, как и всё остальное тело. Заляпанный халат был его достоинством, потому что тщетность человеческой жизни, как твердил толстяк, не имеет никакой цены и не оставляет после себя никаких следов.

Получив свой ежедневный финансовый бонус от шефа, человек поспешил исчезнуть. Трудно сказать, нравилось ли ему действительно музицировать, или он делал это от безысходности. В любом случае, человек каждый вечер вдохновлял себя мыслями о том, что могло быть и хуже. Фортепиано, существуя в его жизни само по себе, подавало заявку на счастье, но все обстоятельства, стоящие за этим – не имели права на внимание и вряд ли порождали утверждённую в душе грусть.

На столичном бульваре, забитом до отказа шатающимися овощами, было слишком шумно и до ужаса ярко. Музыка разносила хмельные умы в пыль, сверкающие огни превращали звёздную ночь в обитель обрядчиков и пору сектантов. Бетонный город, выдающий себя днём за принцессу, ночью превращается в тухлую тыкву. И нет ничего очаровательнее, чем бесконечные рекламные вывески и витрины, завистливые и любопытные взгляды, невразумительные действия и содрогания. В таком оголтелом окружении личное душевное искупление становится ненадобностью, а действительность – инородной текстурой.

Что касается жизнерадостной рекламы, подталкивающей скорее на суицид, чем на покупку товара, то она и подавно стала зеркальным отражением экономических ситуаций и тараканов в голове. Ещё вчера казалось престижным называть себя предпринимателем, изготавливать линию собственного продукта и всячески производить в этот мир благо и пользу. Но, покрутив школьный глобус для девятиклассников, можно понять, что активные действия и правильные глаголы всего лишь залог набитого кармана собственных штанов, а не сытости чужого желудка. Любое громогласное побуждение имеет свою цену, потому что никому нет дела до безжизненного чёрного континента или развалин соседнего города. Никому нет дела до перепуганного маленького мальчика с бездонными глазами и оружием в руках. Никому нет дела до воздушных мечтаний, пока они не завоняют чей-нибудь воздух. И если экранные идолы, проворачивающие крупнейшие финансовые сделки благодаря нищете и насилию, развивающие промышленность с помощью детского труда, накапливающие на счетах внушительные суммы (и спонсируя ими разнообразные благотворительные проекты, ибо вы бы не поверили), провозглашающие науку за цель, а деньги за средство, скандирующие цитаты великих учёных в топке с проблемой эволюции, похожей на пропаганду, при чём делают они это обязательно с пьедестала, – если эти идолы становятся для вас внушающим и восхитительным примером, то вы живёте в правильном мире и, скорее всего, успешно претендуете на беззаботную жизнь.

Человек проходил мимо очередной разукрашенной вывески нового фильма. Он остановился на мгновение, чтобы рассмотреть сей безобразный арт. Мужчины были одеты в латексные красочные костюмы, при этом их гримасы наводили на мысль, что костюмы на размер меньше. Большинство из них выдавали себя за немытых героев, что, несомненно, должны поражать сердца школьников и тех, кто в этом возрасте остался. Ещё на постере была сексуальная молодая девушка с цветными волосами в хвостик и в одних трусиках. Наверное, взгляды почитателей и разжиженная слюна теребились между её прекрасным личиком и упругими бёдрами – даже человек невольно отдался интиму где-то в глубине души, хоть и ничего не почувствовал, как того ожидали костюмеры этой соблазнительной леди.

Он продвинулся дальше вниз по узкой улице с односторонним движением и каменными домами. В одном из них он жил, вернее, растрачивал время на сон и разнообразные удовольствия, как-то: смотреть в салатового цвета стену, листать страницы затёртых книг, выслушивать стоны соседей, изредка включать ноутбук и щуриться перед экраном. Над столом человек повесил картину девушки с жемчужной серёжкой – она его успокаивала и моментами веселила. У него была двухкомнатная квартира, паутина в каждом углу, разбросанные вещи, ноты, зарядные устройства. В общем, с первого взгляда казалось, что это место лишено человека, но на самом деле оно было им заполнено.

Человек замер на входе, оглядывая и без того наскучивший вид жилья. Он снова видел голые стены, бледные радиаторы и пробивавшийся сквозь тюль лунный свет. Он осознавал, что это всего лишь обычная квартира, как и сотни других квартир, но что-то беспокоило его внутри, волновало. Будто он боялся, что это родное, но безжизненное место может отвергнуть его. Также он осознавал, что глубокая ночь – время пренеприятных и странных мыслей, поэтому укладывался спать немедля.

2

Рыжий пёс, нагадивший на лестничной площадке, царапал двери. Человек увидел в этих глупых глазах не только животную и гадкую жизнь, но и отпечаток грубой судьбы, поносившей облезлую морду по разнообразным прериям нещадности. Пока он задумчиво разглядывал печальное творение, пёс проявил смекалку и вбежал в комнату. Теперь человеку было жаль выгонять гостя, и он позволил ему задержаться, выдав порцию чего-то непонятного и съестного и закрыв его в ванной комнате.

Проплыв сквозь средоточие обособленных невольников, человек оказался в слегка припудренном грязью и людьми вагоне метро. Одна из наиболее нелепых ситуаций – поражаться быстротечности времени, при этом стоя в поезде и собирая беглые колкие взгляды. Додуматься своей изощрённой фантазией до подобной время растрачиваемой ахинеи мог только почётный мыслитель, презирающий общество. Людям некуда деть свой бесценный анализатор жизни, что они смотрят на потолок, поручни, ботинки, жёлтые зубы и приклеенную на окнах рекламу. И самое ироничное в том, что ты также глазеешь, словно первопроходец на аборигенов.

Человеку были противны общественные места, тем более, места скопления всех мастей, каст и классов. Он не отличался излишней ненавистью или презрением к людям – по крайне мере, он ненавидел людей не больше, чем обычный сельхоз работник, изо дня в день взирающий на пшеничные закаты. Человек был поражён разнообразностью характеров, судеб и умственного развития. Выборка гуманной единицы чересчур бесчувственна и несправедлива. Он никогда не мог понять, почему существование каждого объекта происходит именно так, а не иначе. Почему, вырвав собственную душу из небытия человеку не остаётся ничего, кроме как повиноваться жребию. Это похоже на участие в лохотроне – ты заранее знаешь, что выигрыш невозможен, но все равно бросаешь кости.

Человек рассматривал книжные витрины, как вдруг небо затянуло угрюмыми тучами, и хлынул холодный отрезвляющий дождь. Он взял несколько многообещающих книг и отправился к следующему пункту его безудержно весёлой прогулки.

В продуктовом магазине было слишком шумно для того, чтобы терять время на раздумья. Толпа невольников окружила беднягу в сером пальто, что оказалась пожилой женщиной, и требовала оплатить штраф. Как знать, провинилась ли на самом деле женщина, либо это очередная прихоть со стороны отчуждённых удачей пленников, именуемых кассирами. Рано или поздно каждый человек занимает свою нишу, и твердить о справедливости или её отсутствии остаётся лишь сидя у телевизора или в уборной, спуская в унитаз утреннюю газету. Жизнь идёт своим чередом, как любят говорить поэты и бухгалтеры, и осуждать раба за его рабское положение – значить плюнуть в лицо капризной фортуне, которая, переменив слагаемое с неизвестным, в ответе получит знаменатель с вашим возмутительным лицом.

Очередной вечер в тоне унылого бесстыдства и задумчивого душевного расстройства медленно перетекал в гиблую сонную ночь. Посетители сидели за круглыми столами с белоснежными скатертями, понурив головы и витая в депрессивном боли подвергающем отдыхе. Бокалы были пусты, тарелки заполнены объедками. Дабы подвести черту над этим до смерти скучным положением, оставалось включить на фоне похоронную музыку. Именно поэтому человек сыграл «смерть Озе» и мысленно разделил душевную скорбь своих слушателей.

Монотонно люди удалялись к своему настоящему, то есть отправлялись домой. Человеку наскучила лишённая происшествий жизнь, и он распустил на секунду слюни, забыв о том, что нужно зарабатывать деньги на собственное пропитание. Взбодрить самого себя он решил, сходив в уборную. Пока он запер свою потребность в кабине, у дверей доносились скандальные крики и несогласия. Человек надеялся, что, закончив дело, не поделившие какой-нибудь пустяк глупцы испарятся в воздухе, избавив его от встречи. Так и случилось: дверь хлопнула, потом хлопнула ещё раз, и, покинув неприятную кабину, человек обнаружил около умывальника окровавленного мужчину. Его противное и слабое лицо просило помощи, и человек растерялся в тот самый момент. Ему хотелось помочь бедняге, но также было не по себе от покидающего жизнь содрогающегося тела. Человек поспешил отойти от обречённого, утешив себя мыслью о том, что сокращение на одну единицу никак не опечалит внешний вид общины. В конце концов, это даже полезно, потому что рост популяции ещё никому не приносил счастья, как о том думают вдохновлённые красотой и молодостью нагие девушки и юноши.

В голове человека всё ещё звучала «Смерть Озе», когда он не спеша закрывал двери ресторана. Он не сказал шефу о том, что видел. Слишком большая ответственность за неизвестную и предрешённую судьбу. В довесок, слишком много времени отнимает разъяснительная поножовщина. Никто не горит желанием отвечать на бездарные вопросы бездарных людей, при этом чувствуя безосновательную вину и нервируя при каждом движении стража правопорядка. Поэтому человек ушёл в мокрую сырость ночной улицы, хлюпая туфлями по лужам и противясь каждой мысли вернуться обратно.

Пожилая хозяйка дома, теребившая в дверь человека, поспешила доложить о том, что подселила на блок очередного квартиранта и, что было неизбежно, напомнила о квартплате за месяц. Новым жильцом оказался некто неизвестный с пробитыми, как бумага дыроколом, венами и хмурым побледневшим лицом. Проще говоря, это был самый обычный наркоман, которых вы сможете отыскать сотни сотен, блуждающих от железнодорожного вокзала до асфальтных мостов, озаглавленных именем какого-нибудь учёного или генерала. Таких людей проще избегать, чем понимать, потому что знание не всегда является первопричиной выживания. Скорей наоборот: ваше знание прямо пропорционально неминуемой беде. Чем больше вы будете знать, тем больше вам нужно избегать ваших знаний и, что самое главное, изредка отвлекаться на что-нибудь безвкусное.

Человек наткнулся взглядом на застывшего на лестничной площадке беднягу, который всем своим видом выказывал желание познакомиться. Было ясно, что этот наркоман ещё более одинок, чем какой-нибудь космический объект за тысячу световых лет отсюда. В какой-то степени он и был космическим объектом: вечно затерянный и скитающийся по ветру, как сухой лист каштана. Пустота прямо-таки вырывалась из его глаз, что было похоже на раздувшийся детский шарик, который обещает вот-вот лопнуть и заляпать всех вокруг.

Парень в полосатой кофте представился, и человек ощутил лёгкую радость, распознав хорошие манеры в неприятном сюрпризе. Новый сосед не скрывал определённую неуверенность и скрытно развивающийся аутизм, отчего было спокойнее. Перекинувшись парой фраз, парень спросил о занятии человека, заранее рассказав о своей новой работе на заводе. Человек не растерялся и сразу же ответил, что он пианист. Подобное слово прозвучало как откровенная похабщина, спровоцировавшая гробовую тишину, и пианист не преминул замять общение и удалиться как можно скорее.

Рыжий пёс нагадил в ванной и, выбежав с довольным видом, заулыбался при виде нового хозяина. Его самочувствие заметно улучшилось, потому что он обрёл крышу над мордой и алюминиевую миску с жёлтой кашей. Чего не скажешь о человеке, вернее, пианисте (что было двумя крайностями природной амбивалентности). Он не ощущал уверенности в сегодняшнем дне, который прошёлся по нему беспощадным катком. Будущее было пропагандой, что витала где-то в туземном пространстве. Он лёг спать и видел во сне ласковый голубой дождь, стекающий по крышам. Видел вдохновлённые лица и спящих львов. Ещё он видел окровавленного мужчину из того самого клозета, который до сих пор тянул руку и просил помощи.

3

Что касается врождённой амбивалентности, то она присуща любому, кто шагал по твёрдой земле. Всякому хоть раз в жизни хотелось быть палачом, и всякий чувствовал себя обречённой жертвой.

По дороге в университет, пианист размышлял о вариативности судьбы и часто вспоминал шутки непредсказуемого рока. Многообразие жизни запирает саму жизнь в вакуум, потому что человек не металлическая машина и ему приходится выбирать. Не важно, чего вы желаете больше – купить яхту, написать роман, набить свой замок наложницами или помочиться на Тадж-Махал, – вам нужно сосредоточиться на единой цели, махнув рукой на остальные. Купив яхту, в изнеможении, лени и деградации вы не станете писать роман. В свою очередь, написав непревзойдённый роман, надобность в замке с наложницами иссякнет, ибо вы натура тонкая и поэтическая. Помочившись на Тадж-Махал или заимев замок с наложницами – песочные часы, которые вы доселе крутили в ладони, разобьются, потому что идиоты и развратники долго не живут. Если в этом кара их не настигла, то сам факт безобразных желаний убивает какой-либо смысл жить.

С самого детства пианист, ещё до встречи с нотным станом, мечтал стать пловцом. Он чувствовал, что вода – его стихия, и кроме плесканий ничего не желал. Рассекая сквозь прозрачные воды и сбивая волнам темп, пианист воображал, что таким образом может быть подобным Богу. Чем быстрее он плыл, тем больше ощущал отрешение от всего земного. Скорость, грация, сила и выносливость – вот качества, которые привлекали его больше всего. И вода была единственным прибежищем для его пытливой души и, одновременно, способом приближения к загадочному создателю.

Его школьную команду разогнали, и это был первый случай разрушения иллюзий. Обедневший город, хозяева которого выделяли деньги только на деревья и асфальт, отобрал надежды на олимпийское золото. Никто не хотел финансировать сборище голых босяков, и разочарованные мальчики вернулись домой к своим мамам. Теперь невозможно представить, выросли бы пловцы в чемпионов или нет. Мечты отобраны, и пианисту остаётся только о них вспоминать.

В очереди к методисту человек чувствовал себя как рыба в высыхающей луже. Большинство студентов были разбиты, несчастны, подавлены или, как они сами любят говорить, уставшие от жизни. Угнетающая бетонная коробка, которую приходится видеть изо дня в день, на подсознательном уровне становится шедевром искусства, за неимением других пейзажей. Напечатанные лица, разницу в которых невозможно заметить, слоняются от одной стене к другой. Противные преподаватели с мерзкими характерами мечтают больше о конце света, чем об кардинальных переменах. Их жажда к обучению провоцирует разве что на человеконенавистничество, но никак не вдохновляет на филантропию. И в этом узком на впечатления кругу таится главный признак совершенства тирании: нужда.

Не успев заявить о своей проблеме, пианист был обсыпан с ног до головы оскорблениями методиста. Чем громче она кричала, тем непонятнее становились искажённые яростью слова. У пианиста на мысленном фоне играла какая-то до боли знакомая классика, но он никак не мог вспомнить автора. Он задумался и чуть ли не зачесал лоб, как вдруг методист остыл и в недоумении спросил о цели его визита. Пианист вежливо откланялся, решив, что придёт позже, потому что и сам забыл, чего хотел. Музыка продолжала играть, а он улыбался, рассекая по коридору и чувствуя, что вот-вот вспомнит её название.

Находясь в хорошем расположении духа, человек отправился в ближайший кинотеатр, на премьеру расклеенного по всем афишам байопика. У кассы совсем не было людей и, заранее обрадовавшись, он заказал билет на предстоящий сеанс. Неожиданно билетов не оказалось, и печальный музыкант ушёл ни с чем в соседнее кафе через дорогу.

Отпив горячего зелёного чая, человека терзали сомнения: возвратиться на работу или концентрироваться на учёбе. Он любил музыку, возможно больше, чем тех, кто её создавал. Университет, наоборот, он не любил, но должен был окончить. Хотя, и в бессмысленном обучении были свои преимущества. Человеку нравилось наблюдать за людьми, хоть и бездарными, удивляться и снова огорчаться. Множество из того, что он видел, больше приносило радости, чем грусти, и оттого претендовало на правильность и вкраплённость в сознании.

Он допивал свой зелёный чай, что был уже холодным и терпким на вкус. Кинотеатр, ранее не принявший его на сеанс, медленно задымился, будто оператор занялся шашлыками. Спустя минуту, толпы людей вылетали, словно пули – из входа, окон, чёрного выхода. И вот уже кинотеатр полноценно горел, люди окружили его с телефонами в руках, а человек всё сидел и допивал чай, будто осиливал пятый литр. Он медленно приподнялся из-за стола, с горечью наблюдая за горевшим кинотеатром и людьми, которые словно обезьяны разглядывали цветное пламя, попутно снимая на фотокамеры. Человек расплатился, и вышел из кафе, несколько раз оглянувшись на обречённый центр культуры, теперь уже угольный и безобразный.

На лестничной площадке задумчиво курил недавно прибывший сосед. Увидев пианиста, он моментально взбодрился и на радостях излил ему душу. Оказалось, что бесцельная наркомания была повержена и новые горизонты жизни вот-вот воскреснут ослепляющим светом. Наркоман, теперь уж бывший, говорил в сердцах, будто это очень занимательно и радость его передавалась каким-нибудь витком воздушной нейронной связи. Но это было вовсе не так, и пианист пропускал сквозь пыль каждое второе слово, сказанное счастливцем. Он понимал, что соседу нужно засвидетельствовать собственное достижение, иначе спустя пару дней рутина вернётся восвояси.

Как только отворилась дверь, рыжий пёс выскочил на площадку, спрятавшись во мраке. Пианист проводил его взглядом, не надеясь на будущую встречу. В квартире его ожидал животный жест питомца, вроде загаженного ковра. Человек, и без того огорчённый, выбросил ковёр в окно и уложился спать. Он думал о том, что его жизнь слишком проста, чтобы попытаться что-либо усложнить.

4

Пианист прекрасно понимал, что знание является единственным способом обрести смысл. Знание – первое, о чём должен беспокоиться человек и последнее, чему следует животное. И хотя от набитой размышлениями головы не всегда больше пользы, чем вреда, всё-таки знание – последнее пристанище вашего счастья или одиночества.

Университет был краеугольным камнем эволюции, как и другие прихоти самозванки-судьбы. Здесь вы вправе предаваться эросу, попутно съедая собаку на разоблачении системы – космоса, церкви, рынка, потребления. Здесь вы можете облокотиться на поспешно сцарапанный устав и болтать о том, что вы приспешник религии, расы, государства. Времяпровождение, нацеленное на результат есть недурной затратой иллюзий, основанных на словах. В долгосрочной перспективе мы все мертвы, поэтому учебный вакуум, принятый за данность, можно считать таковым – от этого ещё никто заранее не умирал, максимум, разочаровывался в жизни (но это приписывают каждому дураку).

Знаний в университете не требуют, как и бессмертия у смерти. Всё равно, что залезть на скалы в поиске Богов – они поднимутся выше. Кажется, что большинство даёт себе отчёт в этом, но тут гораздо проще: люди, в силу своей природы, почитатели глаголов, но склонны к бездумным действиям. Люди просто делают, а вопросы пускай задаёт кто-нибудь действительно бессмертный.

Человек расположился слева от кафедры. Он приготовился слушать лекцию, и, как часто бывает, поражаться пределам глупости и безумия. Лекция начиналась с обрывков фраз усатого мужчины в пиджаке о капитализме – он был горд, словно механическое колесо тысячелетней истории есть его заслуга. Либо он был рад, что смог осознать предсказуемость и поведение ранее живущих индивидов, собрать в охапку и выдать за гениальность, в чём себе не отказывал.

Студенты потихоньку начинали шептаться – ведь у каждого личное мнение и сборка цитат на подкорке. Каждый из них видел жизнь с изнанки, и пережил такое, что греческим олимпийцам не являлось. Практически все разговоры сводились к чему-нибудь схожему – худая на счастье жизнь, плохое правительство, несчастные морды лица. Это и впрямь, словно надрыв на затылке, но слышать укоризненный тон жвачного лицемера – не лучшее, на что способно человечество. Требующая серьёзного отношения тема – только теряет свою ценность и впечатлительность, бороздя во рту костюмных голодранцев.

Чаще болтали о том, что мы на дне. Глупо утверждать, что страна, двух десятков лет отроду, находится на самом дне, в умах современников заслуживая как минимум на любовь иностранца. За короткий огрызок времени государство распускало яркие бутоны и пахло мёдом разве что в мирах Толкина или Льюиса. Государство, само по себе не имеющее ни права на трезвое существование, ни способности дотягиваться до звёзд, ни какого бы то ни было поэтического настроя и желания разворотить истину (хотя этим они как раз и занимаются, только в более грубой форме и с жестикуляцией на трибунах) , – это государство, несомненно, строится на костях, и невроз какого-нибудь пролетария, студента или пьяницы является признаком управленческого мастерства или, если угодно, решённой задачи с лишней переменной. Жизнь хаотично распускает руки, и борьба со злом есть результат ещё большей борьбы с добром. Просто вам посчастливилось залить своей кровью, так называемое дно (которое объявилось формированием бездарной мерки или величины). Бесконечные возгласы о тотальных переменах и вульгарные побуждения к действию – только нарастающая скука, а не борьба за лучший мир (коего, как выяснится вами позже, не существует). И произвольность собственной судьбы, да ещё в государстве, посланном пионерами мечты на самое дно, выглядит куда лучше, чем беззаботная жизнь на телах митингующей толпы.

Капитализм есть манна небесная всех экономических насильников. Великое событие, выдающее сборник терминов и формул за науку, было сотворено романтично и со вкусом.

Пианисту казалось, что начало отметилось на кровавом клинке, где-то в бою капиталистов с индейцами. Эпоха великих географических открытий, как любят называть историки и просто доценты, не что иное, как экспроприация земель, ресурсов и порабощение коренного населения. Пришёл, увидел, отобрал – вот лозунг смышлёной экономики. Истребление чужой культуры происходило также беспощадно, как и голодовка в тридцать втором, геноцид евреев в тридцать девятом, расстрелы в ГУЛАГе и в собственной кровати в сорок первом. Просто о второй мировой мы больше знаем и, следовательно, о ней больше говорят, поэтому слишком хорошо чувствует сердце, как обливаться кровью. Рождение капитализма, наоборот, находится вне зоны нашего воображения, поэтому тяжело представить, что сие имело место. Легче махнуть рукой и ссылаться на выдумку – но прежде представить, что через пару сотен лет и мировая война будет казаться выдумкой (за отсутствием настоящих войн). Поэтому учёные с умным видом рассказывают сказки о вселенском благе, забыв о том, что благо рождалось на трупах – скверно, но честно.

Спустя сотню лет после чудесного рождения равнины Индии белели костями ткачей, двенадцать миллионов африканцев были захвачены в рабство и вывезены в Европу, а люди колониальных земель жили меньше мух. Ещё немного времени – и промышленная революция плескалась в овациях, пока дети вкалывали на заводах, взрослые падали в изнеможении у станков, и та же продолжительность жизни в среднем составляла не более двадцати лет. Экономисты радовали свой глаз прекрасными цифрами и учётами, которые и до сих пор восхваляются в книгах. И этот огрызок истории можно пережить – потому что пианисту, как он размышлял, трудно в действительности представить тот ужас, что происходил с людьми, то насилие, которым занимались персоналии с пожелтевших страниц.

Человек знал, чем на самом деле занимаются экономисты. Знал, чем занимаются учёные. Они, как и другие субъекты, воображают свою жизнь как ценность, что должна происходить в красивом русле. Но, выйдя из лектория, понимал, что цена человеку – дерьмо, либо не прикасайтесь к истории.

5

В тёмном просторе коридора пианист заметил очаровательные черты лица: изумительные жгучие губы в синхронном танце с бойкой улыбкой. Взгляд прелестной дамы изысканно претендовал на божественность, будто она и сама осознавала сближение с чем-то воистину возвышенным, нечаянно требуя восхищения. Несметное количество мужчин были в плену её красоты, и ещё большее количество женщин проклинало её исключительность. Девушка притягивала беспардонные взгляды и все-таки заставила поперхнуться: человек не успел насладиться мгновением, как она тут же исчезла в безмерно волшебном пространстве.

Всю дорогу домой пианист был обворожён броскими очертаниями, что фантазией дополняли такую печальную обыденность. Он был подвержен разнообразным чудесным мыслям в нелепое время суток. Человек не видел ничего, что могло отобрать у него моментальную влюблённость: он порхал, словно бабочка, но бескрылая, и не заметно для себя столкнулся с медбратом в подъезде.

Тот презрительным взглядом окинул пианиста и молча вышел во двор. Спустя секунду, из квартиры наркомана вынесли того самого жильца, что хвастался новой жизнью. Он был жив, бился в конвульсиях, словно малахольный, а его гнусное лицо без сомнений требовало кирпича. Пианист размышлял о том, что мало кому удаётся прижиться в этом доме: хоть собаке, хоть морфинисту.

Человек видел во сне те самые прекрасные черты, что вот-вот станут вечностью в его подсознании. Он дышал цветущей девушкой, и был готов задохнуться её любовью. Это оправдывало правдивость сна, но обещало стать пустышкой, как только он проснётся.

Человек раскрыл глаза и увидел её в своей комнате. Он был приятно напуган, но не понимал, что делать дальше. Отбросив одеяло, пианист решился подойти к небесному ангелу, что молча и неподвижно водил девственным взглядом по комнате. Эта невозможность соразмерного бытия отпугивала его снова и снова, и вообразить, что беглые чувства нашли отклик в её сердце, было безумием. Он медленно подходил к своей нимфе, боясь не испугать её хрупкое величество. Протянув руку, человек приготовился отправиться со своей любовью на край света, где никто не посмеет их потревожить, но в дверь постучали: опьянённый сном, как дурманом, человек не смог отыскать избранницу в ночном мраке и мысленно проклинал стоящего за дверью.