Текст книги "Бес шума и пыли"

– Что еще за Ахмет?

– Известный воин басурманский! Георгий давно за ним гонялся. Победил даже как-то раз, голову ему разбил шестопером. Думал – конец пришел душегубу. Ан нет. Басурманские колдуны Ахмету взамен разбитой кости вставили медную заплату, и начал Ахмет почище прежнего бедокурить. Города в одиночку брал – во как! Разбежится, медным лбом ухнет в ворота – те в щепки! Никакого тарана не надо! А дальше ужо просто… Но богатырю удалось-таки сего Ахметку стреножить. Хотя и с трудом. Раны Георгий получил кровавые.

– Надо думать, от ран кровавых он довольно скоро оклемался, если за девицами уже бегать начал… И как далеко их отношения зашли? Я имею в виду Оксану с Георгием?

– Отношения-то… Видел я их вместе два раза или три. Георгий в гости ко вдовице повадился. А уж там-то… Известно, что творится.

– Хочешь сказать, что девица Оксана, возможно, уже вовсе не девица? – спросил я и сразу об этом пожалел: Гаврила взревел так, что паутина, колыхнувшись, едва не слетела в реку. Опричники, всё еще копошившиеся на берегу, встревожились – это прекрасно было видно через изрядно поредевшие паутинные нити… Адовы пылающие глубины! Нас ведь сейчас обнаружат!

Одной рукой зажимая Гавриле рот, другой придерживая рвущуюся в бой дубину, я шептал защитные заговоры, которые явно никакого эффекта не имели, – все мои силы и всё мое внимание уходило на то, чтобы хоть как-то нейтрализовать последствия идиотского своего высказывания!..

Гаврила мало-помалу успокоился. Я встряхнул онемевшими руками и, отдуваясь, запоздало попросил извинения.

– Нечисть болотная! – услышал в ответ. – Вот перекрещу тебя – будешь знать!

– Погрози, погрози… Я-то в любой момент могу улетучиться – в экстренных случаях это инструкцией не запрещено. Пока договор не подписан, имею полное право!

– Бесовское отродье!

– Замяли, ладно тебе! Между прочим, ругайся, но меру знай. Я же твоих родителей не трогал!

– Про Оксану и думать плохо не смей!

– Не смею, не смею… Смотри – опричники уже собираются. Молись, что вопля твоего не услышали. То есть не сейчас. Потом как-нибудь помолишься… А хотелось бы знать: куда они намылились? Вроде бы прискакали из деревни, а направляются совсем в другую сторону?

Опричники и правда, вскочив на своих вороных, торопливо потрусили по броду к лесу, темневшему на противоположном берегу.

– К Заманихе, куда еще? – буркнул Гаврила. – На берегу они нас не нашли, под водой… и искать незачем.

– Решили, что мы успели-таки до леса добежать?

– Решили… Кроме как к Заманихе нам податься некуда… Батюшка меня дома теперь ждет. Как портки спустит, да как… Прощение у него год вымаливать буду!.. А вот с опричниками не так всё просто. Они же меня с тобой вместе видели, а ты с Еропкой повздорил. Опричники обид не прощают, друг за друга стоят, потому что иначе им – смерть. Бояре да народ больно много зла на них накопили.

– Другими словами, – подытожил я, – к Заманихе нам путь заказан… Других ведьм, на постой путников пускающих, в округе нету?

– Других извели, – сообщил Гаврила. – Куделиху утопили, Поганиху сожгли, а Паскудиху диким зверям скормили.

– Сволочи! – возмутился я. – Ну и нравы у вас, дорогой товарищ! Если так дальше пойдет, в вашем временно-пространственном периоде ни одного оператора-консультанта не останется! Как же вы, несчастные, будете бесов вызывать? И ведь до Заманихи доберутся!

– Не доберутся, – успокоил меня Гаврила. – Как по тропинке лесной пойдут, так выбредут на лужайку заколдованную и дальше пройти не смогут… Заманиха – бабка хитрая. К ней только знающий человек тайными тропками попасть может.

– Ну, успокоил ты меня. Ладно, пока всё относительно неплохо…

Договорить я не успел. Сколько раз замечал: как только вслух выразишь уверенность в том, что всё относительно неплохо, – моментально случается какая-нибудь неожиданность!

Невесть откуда взявшийся опричник, придерживая саблю на поясе, присел на корточки прямо передо мной, умелыми пассами убрал заговоренную мною паутину и, прищурившись, проговорил:

– Здравия вам, души грешные…

ГЛАВА 2

Признаться, перехватить Гаврилу, сына воеводы Ивана, я не успел. И это с моей-то реакцией, не уступающей реакции самого античного Ахилла, который, как известно, копья и стрелы на лету ловил!

Прежде чем я успел что-либо сообразить, увалень, прямо из положения «сидя» скакнув вперед, гвозданул беспечно улыбавшегося опричника чудовищной своей дубиной по голове. Удар сорвал с опричника черную шапку, а самого его отбросил на середину брода. Издав победный клич (в крике отрока явственно, впрочем, можно было разобрать древнейшее многофункциональное матерное ругательство), Гаврила ринулся к поверженному противнику.

А опричник неожиданно легко вскочил на ноги, выхватил саблю, коей и успел блокировать второй удар дубины. Гаврила замахнулся в третий раз, но опричник, извернувшись, нанес ему в цистерноподобное брюхо сокрушительный удар ногой. Удар получился ничего себе – нечто среднее между «маваши» из арсенала контактного карате и приемом, которым строптивые кобылы с помощью мощных копыт отгоняют чересчур назойливых жеребцов. Гаврила вылетел из воды на берег и чугунной чушкой тяжко обрушился на песок. За ним молниеносным зигзагом свистнула сабля.

– Хорек вонючий! – выдохнул воеводин сын, прикрываясь дубиной.

Сабля, взвизгнув, расщепила дубину почти пополам и обломилась у самого навершия. Оба оружия превратились в ненужный хлам.

Я сразу раздумал ввязываться в драку, смотрел, что будет дальше. Безоружная рукопашная схватка, знаете ли, самый увлекательный и зрелищный номер в любом военном представлении.

А дальше было вот что. Опричник, деловито засучивая рукава, надвигался на поднимавшегося с песка Гаврилу. Наверное, супостат решил, что исход боя сомнений ни у кого не вызывает, поэтому шел вразвалочку, никуда не торопясь.

Зря он так, конечно… Недооценить противника – всё равно что проиграть!.. С другой стороны, откуда ему было знать о том, что здоровенный увалень хоть ни уха ни рыла не понимает в карате, зато владеет древним боевым мастерством убойной плевбы?

Гаврила перекатился на спину, локтями уперся в песок, набрал в грудь побольше воздуха и плюнул. Опричника, будто на водных лыжах, отнесло по поверхности реки к противоположному берегу.

– Попался! – тут же приняв вертикальное положение, крикнул Гаврила.

Конечно, я обо всем уже догадался, хотел предупредить отрока, но… Да, виноват, слишком зрелищем увлекся – очень уж здорово месились добры молодцы! Куда там боям без правил в «восьмиугольнике»…

Потрясая кулачищами, Гаврила скакал через брод. Примерно на середине реки он вдруг остановился, опустил руки и – словно потеряв вес – медленно и неуклюже поднялся метра на три над водой. Я видел, как опричник по ту сторону реки развел в стороны поднятые руки и принялся совершать в воздухе круговые движения растопыренными пятернями, будто делая кому-то невидимому массаж.

Тяжелое Гаврилино тело, повторяя траекторию движения рук опричника, несколько раз повернулось вокруг собственной оси.

– Батюшки! – взвизгнул Гаврила.

Опричник несколько увеличил амплитуду движений, а потом и вовсе замахал руками, как ветряная мельница крыльями.

Гаврила, превратившийся в подобие пропеллера, невнятно, но пронзительно просил пощады. Опричник последний раз взмахнул руками – будто встряхивал мокрое белье. Гаврила, вращаясь, как бумеранг, поднялся еще метра на два в воздух, откуда по идеальной дуге спланировал к моим ногам. Я даже отпрыгнул, чтобы не очень засыпало песком.

– Батюшки… – жалобно пискнул Гаврила, глянув мне прямо в лицо, и закрыл глаза.

– А будет знать, как без предупреждения нападать! – проговорил, выходя на берег, Филимон, мокрый с кончиков рогов до самых копыт, надежно упрятанных в черные сапоги. – Шапку мою измял, саблю сломал… Где ты такого откопал-то, Адик?

– Не я его, а он меня, – ответил я, отвечая на рукопожатие. – А насчет сабли, здесь недалеко, на опушке, сразу две валяются – совершенно бесхозные.

Филимон ощупал голову. Прямо между рогов в ворохе серых жестких волос угадывалась большущая шишка.

– Башка теперь дня три трещать будет, – сообщил Филимон. – Надо же, какая дубинища… Как свая железобетонная!.. Нет, как с такими работать, скажи, Адик, а? Ведь убьют прямо на задании! Не успеешь и командировку закрыть!.. Покурим?

Мы присели рядом на бережку, причем Филимон – явно злорадствуя – использовал бесчувственное тело моего клиента в качестве скамейки.

– Мальборо… – завистливо проговорил он. – А я вот второй месяц махорку самодельную шмаляю… Возьму у тебя еще парочку, ладно?

Он вытащил три сигареты, одну сунул в рот, две – за пазуху. Усмехнувшись, подмигнул…

Нравится мне этот бес! Не только потому, что коллега, и не только потому, что мы с ним сколько уже лет одним делом занимаемся. Просто веселый он парень, веселый всегда – несмотря ни на какие заподлянки, в которые по роду службы постоянно втюхивается!..

Вот видели ли вы когда-нибудь человека (извините, беса), который стоял бы по уши в самом натуральном дерьме и при этом рассказывал анекдоты?.. А я видел! Стажером тогда еще был, на подстраховке работал, а Филимон уже трудился в полную силу… Думаете, Геракл лично Авгиевы конюшни чистил? Геракл, хоть и древний грек, вовсе не дурак был. Гидре шею намылить или там немейскому льву морду набить – с этим всякий справится, если постарается, конечно, а вот лопатой фекалии ковырять… Сказку про реку, пущенную в конюшню, много позже придумали – на что, кстати, Филимон, которому без всяких остроумных инженерских штучек пришлось отработать вручную, нисколько не обиделся. Он, может быть, и рад бы был отмазаться от той грязной работы, поручив ее бесу уровнем пониже, но Артур Эдуардович Флинт – злобный начальник оперативного отдела, бес, что называется, старой закалки – как раз находился на дежурстве, и подобных вольностей никто себе позволить не мог… Между прочим, Флинта после того дела повысили в звании, дали капитана, а Филимону только похвальная грамота и досталась…

– Ты как здесь? – спросил я Филимона.

– Да крендель один, – с удовольствием затягиваясь, проговорил Филимон, – в опричники идти не хотел. Вот я за него и барабаню почти полгода. Долго еще… Опричнина – это тебе не Российские Вооруженные силы. На всю жизнь берут! Ну человеческую, естественно… Мне, кстати, нравится здесь. Вольно! Что хочу, то и делаю. Пью, гуляю, девок щупаю. Антураж к тому же, сам понимаешь, подходящий – черепа, то-сё… Как в СС в сорок третьем, где я три месяца торчал… Правда, в баню с мужиками не сходишь, вот загвоздка!.. Меня здесь ценят. Я им систему наказаний усовершенствовал. Раньше как заживо в кипятке варили? Кинут в котел, где вода уже бурлит, человек бульк – и всё, и готов. Не успевали ребята потешиться!.. А я предложил в холодную воду ослушника погружать и подогревать котел понемногу. И он лишние полчаса поживет, и ребята подольше посмеются.

Я поморщился. Филимон посмотрел на меня с сожалением, вздохнул и сменил тему:

– Ну а ты как?

Я кивнул на неподвижного Гаврилу.

– Любовь? – определил опытный Филимон.

– Она самая.

– А-а… Местный парнишка. Я его пару раз видел в округе. Что вы с ребятами-то не поделили? Они на вас целую армию собрали.

Я коротко рассказал, добавив в конце:

– Недоразумение, короче говоря, вышло.

– Недоразумение, – кивнул Филимон. – Только расхлебывать очень хлопотно. Ладно, я тебе по старой дружбе попробую помочь. Ну чтобы ребята от тебя отстали. Мозги им немного попудрю. Сам ведь понимаю: какая работа, когда за тобой пятьдесят верзил с саблями гоняются? Так что не дрейфь! Добывай зазнобу для этого красавчика. Как освободишься, нашим привет передавай… Сложное хоть дело-то?

Я пожал плечами:

– Обычное. Он, она и соперник.

– Ну бывай… А паутинку твою я сразу не заметил. Когда увидел тебя, с этим бегемотом в обнимку под обрывом сидящего, так ребят сразу подальше и отправил, а сам остался потолковать. Ромео твой – борзый, хотя и молодой. Где он так плеваться-то научился?

– Это у него семейное.

Филимон коротко хохотнул, затоптал окурок, поднялся, натянул на голову шапку.

– Пойду я. А то ребята уже подкрепление собирают, наверное. Будь поосторожнее, Адик. Если что, обращайся ко мне, помогу… У Заманихи остановился?

– Ну да.

– Хорошая бабка. Надежная. Наш человек. Только немного того… С тараканами в голове.

– В смысле? – удивился я.

Филимон не стал объяснять. Оглушительно, по-бесовски, свистнул, удовлетворенно кивнул, когда сверху донеслось конское ржание, взлетел на обрыв и скрылся.* * *Надо было спешить. Чего доброго, опричники вернутся из лесу несолоно хлебавши – та еще встреча выйти может!.. Дожидаться, пока Гаврила очнется сам, я не стал. Набрал полную бейсболку речной воды, плеснул ему на лицо. Сын воеводы Ивана открыл глаза и первым делом спросил:

– А где… этот?

– Ушел, – ответил я. – Убежал то есть. Здорово ты его отделал!

– Отделал… – повторил Гаврила дрожащим голосом, в котором в равной степени были смешаны недоверие, тоскливый испуг и радость по поводу того, что кошмар наконец закончился.

– Отделал-то отделал, но дружки его могут с минуты на минуту вернуться, – поторопил я. – Так что вставай и веди к Заманихе.

Гаврила поднялся, тряхнул круглой головой, пнул ногой изувеченную дубину с застрявшим в ней обломком сабли, вздохнул и, покачиваясь, направился к броду.

– Минутку! – остановил я его. – Давай сначала договор подпишем, а потом уже всё остальное…

Да уж, предварительная работа с клиентом у меня слишком долгая получилась: две драки, покушение на убийство, скачка по полю, обморок, даже один труп! А к конкретной работе я пока так и не приступил…

– Я его убил? – удивился Гаврила.

– Не его – ворону.

– А-а… Ну где подписываться?

Я щелкнул пальцами, и в руках моих появился должным образом обработанный кусок березовой коры – береста.

– Суть задания, – проговорил я и, пропустив стандартную трепотню вроде: «Оперативный сотрудник отдела кадров бес Адольф, с одной стороны, Гаврила, Иванов сын, – с другой…» – зачитал: – «Невзирая на поползновения богатыря Георгия заставить любимую девицу отрока Гаврилы Оксану воспылать искренними чувствами к вышеозначенному отроку…» Коротко и ясно! Распишись в том, что с оплатой согласен, и можно приступать к выполнению задания.

– Чем расписываться? – дрогнувшим голосом спросил Гаврила.

– Чем-чем… Не знаешь, что ли?

Тяжело вздохнув, мой клиент подобрал обломок сабли, зажмурившись, легонько чиркнул по указательному пальцу на правой руке. Я протянул ему бересту. Гаврила старательно вывел внизу жирный красный крест, очень похожий на тот, который обычно рисуют на бортах машин скорой медицинской помощи.

– Грамоте не разумею, – пояснил Гаврила.

– Ну и ладно. Теперь отправим документ в контору.

Я дважды щелкнул пальцами. «Клик-клик» поплыло над рекой в сторону леса, откуда издевательски откликнулся филин.

Гаврила вздрогнул и схватился за грудь, точно удостоверяясь, что душа его пока не отлетела от тела.

– Не пугайся, – успокоил я. – Сообщение не прошло. Зоны покрытия не хватает. Правильно, уничтожили всех операторов-консультантов – как же связь бесперебойно работать будет?.. Сейчас еще раз попробую.

Четырежды на берегу раздавалось звонкое кликанье, дважды ухал филин. Пальцы у меня уже начали деревенеть, когда в ответ на очередное «клик-клик» из лесу протяжно завыл волк. Береста вырвалась из моих рук, занявшись синим пламенем, как ракета взлетела вверх и пропала.

– Готово! – обрадовался я. – Договор в конторе, можно приступать!.. Показывай свою тайную тропу к Заманихе.

– Пошли, – вздохнул Гаврила, всё еще держась обеими руками за грудь.

– Пошли, – согласился я. И мы пошли…

* * *

Никакой тайной тропинки я не заметил. То есть вообще не увидел даже подобия тропинки. Гаврила уверенно шел вперед, петляя между древесных стволов. Время от времени он наклонялся и, бормоча что-то, водил пальцем по покрытой сырой травой земле. Потом поднимал голову и авторитетно изрекал:

– Направо!.. – Или:

– Налево!..

Так и шли. К полудню, когда мои копыта ломило от усталости, за очередным буреломом показался бревенчатый домик, рискованно покачивавшийся на двух примерно полутораметровых опорах – замшелых балках, кажется, деревянных.

«Интересно, – подумал я, – а если ветер подует?.. Хотя откуда в лесной чаще ветер?..»

– Вот и пришли, – сообщил Гаврила, показывая на домик.

Я немного подождал (почему-то подумалось, что спутник сейчас отвесит поклон и по-былинному проговорит: «Избушка, избушка, повернись к лесу передом, а ко мне задом…»), но ничего не дождался.

Да и какой смысл в том, чтобы избушка к нам задом поворачивалась? Дверь-то располагалась прямо перед нами, хоть и на высоте. Я постучался, слегка подпрыгнув. Дверь, душераздирающе скрипнув, отворилась. Жутковатая старушечья морда выглянула наружу, открылся рот, в котором блеснул обломанный желтый клык, и мы услышали:

– Чую-чую, гости дорогие ко мне пожаловали. Проходите, будьте добреньки.

Спросить – каким же это образом мы без вспомогательных средств взберемся в дверной проем? – я не успел. С порога, словно трап, свесилась тряпичная лестница. Старуха отворила дверь пошире. Я вскарабкался, отряхнулся, строго (как и полагается старшему по чину) глянул на хозяйку, рассыпавшуюся в угодливых поклонах.

– Заманиха ты будешь?

– Я буду, батюшка, – подтвердила бабка, – проходите, дорогие гости, присаживайтесь.

Присесть можно было только на длинную низкую лавку, тянувшуюся вдоль одной из стен. Противоположную стену целиком загородила большая печка, в которой разом можно было зажарить не одного Иванушку. В центре единственной комнаты стоял колченогий стол. С потолка свисали травяные пучки вперемежку с засушенными рептилиями, похожими на зеленые тряпочки. На столе, между прочим, приветливо дымился прикрытый рогожкой чугунок.

Бабка Заманиха, скромно скаля клык, перебирая коричневыми узловатыми пальчиками кокетливый пурпурно-зеленый передник, тихо стояла в уголку, всем своим видом выражая: мол, не обессудьте, гости дорогие, чем богаты, тем и рады; ждали, ждали вас, прибирались не один час, извольте не серчать…

Я серчать и не думал и в этом временно-пространственном периоде надолго задерживаться не собирался. Был бы только относительно безопасный уголок, где можно переночевать пару раз, – и всё. Большего не надо.

– Да! – вспомнил я. – По инструкции полагается проверить личность оператора-консультанта.

– Чего ж меня проверять? – обиделась бабка. – Заманиха я и есть. Меня тут все знают.

– Положено!

Вздохнув, Заманиха полезла за пазуху и вытащила на свет клочок пергамента. Приняв в руки удостоверение, я мельком просмотрел его – всё правильно: «Предъявитель сего является…»

– Эй! Адик! – позвали снаружи.

Я выглянул. Гаврила переминался с ноги на ногу, с сомнением поглядывая на хлипкую тряпичную лестницу.

– А я как же? – осведомился он.

– А тебе-то чего сюда лезть, детина? – довольно громко проскрипела старушка из своего угла. – Тебе не место здесь… Тем более ты и не поместишься.

– В самом деле, – обратился я к Гавриле, – иди-ка ты домой. Договор мы подписали, я за работу принялся. Как выполню, так тебя оповещу.

Гаврила вздохнул, потоптался еще и жалобно так проговорил:

– Куда ж я пойду? Батюшка меня выдерет так, что жив не буду, да и опричники… Можно я с тобой пока останусь? Батюшка хоть и горячий, но отходчивый, добрый. Через день-два от гнева отойдет. Да и с погаными опричниками, может быть, что-нибудь придумаем. Я им в крайнем случае откуп дам большой… Потом, когда всё немного успокоится.

Я задумался. И в самом деле, отпускать сейчас клиента опасно. Погубят его – и вся предварительная работа насмарку!

– Ну оставайся, – разрешил я.

– Можно?! – обрадовался Гаврила. – Ну спасибо, дай бог тебе…

Заманиха звучно кашлянула, и Гаврила смущенно умолк.

– Я, между прочим, против, – высказалась хозяйка. – Тут вдвоем-то не развернешься, а он эвон какой битюг!

– А я вовнутрь и не собираюсь, – откликнулся Гаврила. – Мне там не нравится. Воняет, да еще и гады ползучие висят. Я лучше на свежем воздухе отдохну. Мне не впервой под открытым небом ночевать. Батюшка-то гневливый очень. Хоть и отходчивый… Вы мне только покушать чего-нибудь скиньте.

– Дай ему поесть, – распорядился я.

Старуха поворчала, но всё-таки направилась к столу, сняла с чугунка тряпку, прямо пальцами извлекла жирную жабу – тушенную с овощами, насколько я мог определить по запаху, – плюхнула на деревянную тарелку и, как заправская буфетчица в привокзальном кафе, подала заказ Гавриле.

Он отреагировал точно так, как я и ожидал: вначале раздалось радостное «спасибо», а спустя секунду – натужные всхлипы, напоминавшие урчание воды в неисправном унитазе.

– Продукт только зря извели, – прокомментировала Заманиха, наблюдавшая за Гаврилой через полуоткрытую дверь. – Он ее, голубушку, в бурелом выкинул вместе с тарелкой. Вот, миленький, – обернулась она ко мне, – среди каких дураков дремучих приходится жить!.. А надысь прилетал ко мне один из ваших… Франциском зовут. Полный чугунок лягушек слопал и еще попросил. Культура – одно слово! Культурным завсегда мое уважение… А вы с чем кушать изволите? С болотной тиной, али вишневым сиропом полить?

– Да всё равно. Я в еде неприхотлив.* * *После обеда, на протяжении которого Гаврила, судя по доносившимся снаружи звукам, пытался угомонить желудочные спазмы, я вздремнул. Заманиха убирала со стола. Несмотря на заявленную тягу к культуре, мыть посуду она доверила здоровенному черному коту, который с превеликим удовольствием слизал остатки пищи с тарелок. А чугунок бабка выставила на подоконник, высунула из открытого окна крючковатый нос и немелодично запиликала:

– Цып-цып-цып-цып…

Уснул я под скрежет слетевшихся на зов черных ворон.

* * *

…Пылающий в бронзовых чашах пунш приятно согревает изнутри. Пламя потрескивает в камельке.

Я протягиваю копыта поближе к огню, отхлебываю из чаши и говорю сидящему рядом Филимону:

– Подкинь еще парочку.

Филимон, не открывая глаз, согласно кивает, но и не думает шевелиться. Он обмяк в удобном кресле, расположив чашу с пуншем на пузе… До чего здорово отдохнуть после работы!.. Однако огонь в камельке того и гляди погаснет.

– Подкинь, говорю, парочку, – повторяю я. – И вон того, жирненького…

Филимон зевает, потягивается. Капля пунша падает к ножке кресла, вспыхивает синим огоньком и гаснет. Кряхтя, я поднимаюсь с кресла… и тут же опускаюсь обратно. Устал как собака!.. Расслабился так, что лень даже шаг сделать по направлению к сложенным поленницей грешникам, заранее приготовленным на растопку. Грешники, как известно, в адском пламени горят, но не сгорают; в качестве топлива их можно использовать бесконечно, только периодически менять, чтобы огонь был ровным и не угасал.

– Эй! – окликаю я облюбованного жирненького грешника. – Будь другом, залезь сам в камелек.

– Ну да, как же! – отвечает он. – Вчера всю ночь в одиночку тлел, вашу братию бесовскую обогревал! Почему снова я?! Поленницу ковырни – там еще не бывших в употреблении до черта!.. Извините за выражение.

– Во нахал! – приоткрывая правый глаз, вяло возмущается Филимон. – Ему доверие оказывают, а он нос воротит…

Бронзовая чаша на его пузе наклонилась слегка, и капельки пунша синими вспышками капают на каменный пол – туп, туп, туп… Надо бы сказать Филимону, чтобы чашу-то ровнее поставил и не переводил даром ценный продукт! Но веки сами собой смыкаются, в голове мутнеет… Засыпаю, засы… И Филимон умолк… Только огонь в камельке потрескивает… да продолжает ворчать жирный грешник наверху поленницы… да пунш на пол по капельке – туп, туп, туп…

* * *

Туп-туп-туп…

Я открыл глаза, рывком приподнявшись на лавке. Конечно, никакого Филимона… Пламя, правда, потрескивало, разгораясь, но не в камельке, а в печке. Бабка Заманиха, подоткнув подол, гремела чугунками. За открытым окном голубели сумерки.

Полдня проспал… Надо же – даже сон видел! И так явственно, будто это вовсе и не сон был, а самая настоящая действительность… Наверное, отпуск пора брать – домой что-то тянет… В ушах умиротворяюще звучало: туп, туп, туп…

Я свесил ноги с лавки.

Вот удивительно – проснулся, а все равно «туп-туп» слышу!.. Оглянувшись (Заманиха, заметив, что я проснулся, вежливо пожелала мне «доброго здоровьичка»), попытался определить природу странного звука, словно вынесенного мною из пространства сновидения. Подошел к открытому окну и обомлел.

Опричник —тот самый, которого я напугал в лесу, – натуральный опричник в черном кафтане и с саблей на боку! – довольно мирно сидел на траве и толок что-то в низкой ступе. «Туп-туп-туп», – стучал медный пестик.

Я даже вскрикнул от изумления, но опричник на меня не обратил никакого внимания, размеренно продолжая свою работу.

– Принимай, хозяйка! – раздался позади знакомый голос.

Я обернулся. В дверном проеме показалась голова Гаврилы. Он втолкнул в избу большую вязанку дров, отряхнул ладони одну о другую и осведомился:

– Хватит столько?

– Хватит пока, – откликнулась Заманиха. – Еще б водички – совсем хорошо было бы.

– Ты, бабка, вконец обнаглела! – вякнул Гаврила. – Я что – нанялся в услужение к тебе? Я – воеводин сын, между прочим! Негоже мне черную работу для ведьмы выполнять!

Он заметил меня и облегченно вздохнул:

– Проснулся наконец…

– Ага, – сказал я. – Аты, надо полагать, не скучал без меня…

– Соскучишься тут, – проворчал Гаврила. – То дымоход ей почистить, то дровишек нарубить, то воды наносить…

– Дак я ж старая, – прошамкала от печки Заманиха. – Рази ж мне самой по хозяйству справиться? Ведь не для себя – для дорогих гостей стараюся!

– Принимать на постой командировочных, – заметил я, – одна из основных обязанностей оператора-консультанта.

– Истинно так, батюшка, – закивала Заманиха, явно ни слова не поняв из моего уточнения.

– А что там у нас на заднем дворе член вражеской группировки делает? – осведомился я.

– Что, батюшка? – переспросила Заманиха.

– Только утром от опричников по полям бегали! Суток не прошло, а они уже тут объявились! – строго пояснил я. – Вы что – замирились с ним?

– А… этот-то? Ефимка? – догадался Гаврила. – Я ж говорил, что сюда только тайными тропками пробраться можно. А кто напрямик пойдет, аккурат на заколдованную лужайку выйдет. И будет потом сам не свой.

– Кажный день туды хожу, – добавила и Заманиха, догадавшись, о чем речь, – случайных путников подбираю. Старая ведь, по хозяйству одной не управиться…

– Да-а… – только и смог сказать я. – А еще говорят, что рабский труд экономически не выгоден!..

Я вышел из избушки (вернее будет сказать – спрыгнул). Приблизился к опричнику, похлопал его по плечу, но он не обратил на меня никакого внимания. Пощелкал пальцами перед носом – ноль эмоций, как говорится.

– Не видит он тебя, – высунулась в окошко Заманиха, – не видит, батюшка, и не слышит. После моей лужайки еще часика два такой будет. Что скажу, то и сделает. А супротив пойти не сможет. Разве только помычит. Как работу свою выполнит, я его потихоньку обратно отправлю – прочь из лесу. Он и не вспомнит, где был и что делал…

Наклонившись, я заглянул парню в глаза: пустые, ничего не выражающие гляделки – как у завсегдатаев китайских опиумокурилен. «Туп-туп» – стучал его пестик, разминая на дне ступы в порошок какие-то пересохшие травяные стебли.

– Покажешь мне как-нибудь эту лужайку, – приказал я. – Интересно!.. Ты, Гаврила, боярам недовольным подкинул бы идейку: заманить опричников на Заманихину лужайку, огородить ее трехметровым забором, закинуть им пару сотен ступок с пестиками, и пусть себе общественно-полезным трудом занимаются, чем людей тиранить!

– О как! – восхитился Гаврила. – Ну бес, ну умом востер!.. Жалко только, что все опричники на лужайке не поместятся. А то бы…

Он не стал договаривать, красноречиво погрозив во все стороны пудовыми кулаками.

Заманихе, видно, затея тоже понравилась: при удачном ее осуществлении она была бы обеспечена бесплатной рабочей силой по гроб жизни.

– А нельзя ли, батюшка, так и сделать? – оживилась она. – Вы б с детиной парочке опричников кишки-то выпустили, а как они всей ордой на вас набросятся, бежали бы к лужайке…

– Во кровожадина! – хмыкнул Гаврила довольно громко.

– Ладно, – поспешил я сменить тему разговора. – Стемнело – самая пора приниматься за дело. Пойду познакомлюсь с богатырем-соперником. Или с девицей… Кто ближе живет?

– И я с тобой! – выкрикнул Гаврила. – Не могу я с этой старой каргой сидеть здесь! Она из меня все жилы вытянет! За полчаса до твоего пробуждения намекала, что неплохо бы ей сараюшку отстроить какую-нибудь…

– Дак всё для гостей стараюсь! – взвилась Заманиха. – Для вас же! В избушке тесно, не развернешься. А если двое-трое пожалуют?.. А тут – детина такой здоровый! Для него сараюшку построить – что чихнуть! Пустяк, и только! Еще ломается…

Я снова оглядел опричника. Одного роста со мной – одной, так сказать, весовой категории…

– Гаврила Иванович, – попросил я. – Раздень, пожалуйста, этого трудягу.

– Зачем? – не понял Гаврила.

Заманиха противно захихикала, очевидно истолковав мои намерения по-своему:

– Так, батюшка, так, миленький. Самое оно, когда людишки после заколдованной лужайки не соображают ничего. Я и сама, грешным делом… если симпатичненький какой попадается…

– Тьфу ты! – отмахнулся я. – В самом деле, ненормальная бабка!

Заманиха обиженно замолчала. Хлопнув ставнями, скрылась в доме.

– Зачем раздевать-то его? – переспросил Гаврила, как-то подозрительно косясь на меня.

– Затем, – терпеливо разъяснил я, – что в костюме опричника никто меня остановить не посмеет. Это – раз. Второе, одежда черная – для ночных походов подходящая. И третье… Ну не в джинсах же и футболке на дело переться?

– А… – догадался Гаврила. – Вон чего… Вид утебя и правда – больно басурманский!.. Хитро… А я как же? На меня одежи нету ведь…

– Посидишь с бабкой, подежуришь.

– Да не могу я! – взмолился Гаврила. – Она меня точно сараюшку заставит строить! Или еще что-нибудь выдумает!.. Возьми с собой! Я тебе и дорогу покажу… Ведь полночи блукать будешь…

Я задумался. Дорогу показать – это, конечно, хорошо. Не хочется бродить по здешним буеракам… Только вот Гаврила – фигура, что и говорить, заметная. Куда с такой орясиной-то?.. Я ведь только разведку проведу: посмотрю вблизи – что за человек этот богатырь Георгий?.. Впрочем…

– Раздевай! – скомандовал я. – Дай подумать. – Гаврила быстренько оголил опричника. Попросту вытряхнул его из одежды. Одурманенный парень только мычал, стараясь не выпустить из рук ступку и пестик. Когда его наконец оставили в покое, он уселся в одних портках и снова завел свое «туп-туп»…