Текст книги "Последний космический шанс"

Потом все изменилось. На Луну ступил Нейл Армстронг – гражданин государства, которое в СССР считали исторически обреченным. А вот советский гражданин туда так и не слетал. Чтобы как-то оправдаться, идеологи резко поменяли ориентацию и начали писать, что осваивать Солнечную систему куда эффективнее с помощью «умных» автоматов. Однако и здесь успехи были относительны: американцы сумели воспроизвести опыт высадок на Венеру и Марс, картографировали Меркурий, отправили свои аппараты к планетам-гигантам и границам Солнечной системы. Уникальный эксперимент изучения ядра кометы Галлея был девальвирован тем, что, кроме «Веги-1» и «Веги-2», к ней летал европейский зонд «Джотто» (“Giotto”). И где здесь, спрашивается, исключительность коммунистического прорыва? Где искать какое-то особое достижение, которое не способен воспроизвести «загнивающий» Запад? В чем цивилизационное преимущество? Ни идеологи, ни пропагандисты, ни фантасты уже не могли дать ответ. Наоборот, гипотезу Ефремова отвергало время: страны, которые мы, казалось, обогнали навсегда, демонстрировали более высокие темпы научно-технического развития, экономнее относились к ресурсам, быстрее улучшали качество жизни. В первые послевоенные пятилетки наше отставание еще можно было свалить на разруху, на жесткую необходимость формирования всемирного «социалистического лагеря», но через сорок лет эти аргументы перестали действовать, и к концу 1980-х мало кто верил, что коммунисты сумеют когда-нибудь «догнать и перегнать» западные страны. Началось копирование чужих достижений, а тот, кто слепо копирует, – обрекает себя на вечное отставание.

Получается, что в истории был только один короткий период – всего десять лет! – когда сами коммунисты могли уверенно связывать коммунистическую идеологию с идеей космической экспансии. Причем после поражения в «лунной гонке» начались всевозможные уловки и отговорки. Но вне Советского Союза такую уверенность не разделял вообще никто и никогда! Развитие космонавтики связывали с «пионерским» духом, с предприимчивостью, с пассионарностью, с изобретательностью, с любознательностью, с инстинктом расширения обитаемого пространства и даже с инстинктом размножения – т. е. с теми эфемерными движущими силами, которые подталкивают человечество по пути прогресса при любых общественно-экономических формациях. И этот взгляд на происходящие процессы представляется куда более обоснованным, чем гипотеза, которую некогда выдвинул Иван Ефремов и от которой он отказался в романе «Час Быка», впервые изданном в 1968 году (тоже весьма примечательный для космонавтики год, не так ли?..)

В заключение этой главы расскажу вам одну небольшую, но поучительную историю, о которой мало что слышали даже знатоки космонавтики. Жил-был на свете молодой, но весьма амбициозный авиаконструктор Александр Сильвановский, который приходился зятем первому наркому авиапромышленности Михаилу Кагановичу. За счет высоких родственных связей Сильвановский добился назначения на должность главного конструктора новосибирского завода № 153. Но тут карьера не заладилась – разработанный им истребитель И-220, несмотря на усилия лучших летчиков-испытателей, так и не смог оторваться от земли. Что ж, такое случается, но рассекреченные документы свидетельствуют: Сильвановский всеми правдами и неправдами пытался занять пост, который после войны достался Сергею Королёву. Авиаконструктор строчил письма Лаврентию Берия, в которых, обвиняя старших коллег в интригах и гонениях, призывал доверить ему разработку тяжелых баллистических ракет на основе немецких V-2. При этом будущее ракетостроения виделось Сильвановскому весьма своеобразно: он предлагал построить огромный подземный завод, размещенный где-нибудь на Урале. Для работ над этим циклопическим сооружением Берия должен был привлечь «спецконтингент» со всей страны (т. е. фактически уподобиться нацистам, использовавшим рабский труд заключенных концлагерей при серийном производстве ракет на подземном заводе в Нордхаузене). В 1946 году идея не прошла, и Сильвановский занялся подъемно-транспортными машинами. Однако безудержная энергия требовала выхода, и в 1957 году он вновь обращается к руководству промышленности – на этот раз с проектом межконтинентальной крылатой ракеты, которая якобы разрабатывалась им с 1943 года. Что характерно, в этих записках Сильвановский называет себя «главным конструктором в ракетостроении», без зазрения совести претендуя на чужие лавры. Но времена были уже другие, грозный Берия остался в прошлом, а магистральное направление ракетостроения определилось – после годичной экспертизы проект был отклонен.

К чему я это рассказал? Допустим, Сергея Королёва не было бы (например, его могли расстрелять по зловещему списку «Москва-центр», утвержденному Сталиным). И его кресло, пользуясь расположением могущественного Лаврентия Берии, занял бы молодой правоверный энтузиаст Александр Сильвановский, который очень хотел строить ракеты для обороны страны, но никогда всерьез не задумывался о космической перспективе. Скорее всего, за два-три года последний напортачил бы изрядно, после чего его сняли бы с занимаемой должности. Однако эти годы были бы упущены, и в 1957 год Советский Союз входил бы, не имея тяжелых ракет, способных развить первую космическую скорость. В таком случае о запуске спутников, лунников и космических кораблей оставалось бы только мечтать.

Отбросим ложную гордость и признаем: наше Отечество стало передовой космической державой благодаря счастливой случайности, воплощенной в одном-единственном целеустремленном и, не побоюсь этого слова, гениальном человеке – в Сергее Павловиче Королёве.

И, кстати, к коммунистическим доктринам великий конструктор, судя по доносам, относился пренебрежительно. Говорят, спал на лекциях по марксизму-ленинизму, урывая минуты отдыха между цехами, бюро и кабинетом для совещаний…

Промежуточный итог. От иллюзий – к реальности

Итак, мы установили, что многие из тех, кто сегодня рассуждает о перспективах космонавтики, опираются не на реальность, а на иллюзии и мифы, сформировавшиеся еще до того, как начались космические полеты. Реальность подменяется утопическим представлением о ней.

Марс и Венера перестали быть стратегическими целями развития космонавтики, какими они были еще век назад. Сегодня они представляют интерес только с позиций науки, но в Солнечной системе хватает объектов, которые с этих же позиций куда более интересны (о них мы поговорим в следующих главах). Соответственно, нельзя проектировать план космической экспансии по устаревшим лекалам. Прошлое не должно отнимать ресурсы у будущего.

Кроме того, в настоящее время человеческая цивилизация в принципе не располагает достаточными техническими средствами для начала масштабной космической экспансии. Разговоры о «золотой эре» космонавтики столь же далеки от действительности, сколь и разговоры о «каналах» на Марсе. Классические ракетные двигатели на химическом топливе не способны обеспечить масштабную экспансию, а воспетые фантастами и популяризаторами атомные двигатели – лишь красивый проект, пока не имеющий серьезного научно-технического задела.

Лишены смысла и утверждения, будто бы для развития космонавтики необходимо установить какой-то особый общественный строй. История ХХ века, если взглянуть на нее непредвзято, наглядно демонстрирует, что капиталистическое общество может на равных конкурировать в космической сфере с обществом, построенным на социалистических идеалах, а в каких-то сферах значительно опережать его. Советский Союз стал передовой космической державой во многом случайно и в условиях «лунной гонки» за десять лет утратил превосходство. Традиционное неумение пользоваться результатами своих достижений привело к потере ориентиров и стратегической инициативы.

Опыт Советского Союза в этой связи представляет сегодня лишь исторический интерес и не может быть использован в качестве образца для подражания.

Хочу отметить, что мы еще не раз и не два при обсуждении перспектив космонавтики наткнемся на мифы и иллюзии, которые продолжают влиять на наш выбор, не соотносясь при этом с реальностью. Обещаю, что мы последовательно развенчаем их. Но не для того, чтобы самоутвердиться за счет тех, кто продолжает верить в мифы и воспроизводить иллюзии, а для того, чтобы вычленить и хотя бы вчерне описать возможные пути движения космонавтики вперед.

Глава 2
Орбитальные города

Любая технология имеет две стороны. Электронные информационные сети, принизавшие нашу жизнь, не стали исключением. Позитивная сторона очевидна: люди имеют возможность быстро обмениваться разнообразной информацией, общаться напрямую вне зависимости от расстояния (сбылась старая мечта фантастов о видеофонах!), повышать образовательный и культурный уровни за счет открытых энциклопедий, библиотек, обучающих систем и форумов. Еще одно немаловажное достоинство – получение новостей в режиме реального времени, причем всегда можно выбрать, каким новостным ресурсом пользоваться, т. е. цензура исключена в принципе. О негативной стороне Интернета опять же не знает только ленивый: быстрый обмен информацией снижает ее качество, дистанционное общение снижает ценность личных встреч, открытые энциклопедии и библиотеки изобилуют чудовищными ошибками, дискуссии на форумах зачастую выливаются в бессмысленные конфликты. С новостями же стало совсем плохо. Уровень сетевой журналистики упал ниже плинтуса: орфографические и грамматические ошибки, фактические ляпы, ложные интерпретации, цитирование вне контекста, пустые умозаключения, безграмотные ссылки на «анонимные источники». Но, пожалуй, самое ужасное заключается в том, что этот сплав полуправды, слухов и домыслов подается корпускулярно, без связи с предысторией и даже самой историей. И воспринимается так же. Психологи уже заметили опасную тенденцию: в этом бесконечном потоке информационных корпускул человек перестает воспринимать суть текста и даже смысл слов, часто домысливая за автора, замещая прочитанное тем, что хотел бы прочитать. Затем вольное комментирование довершает дело – на выходе получается своеобразное мнение, которое потребитель новостей защищает чуть ли не как лично выстраданную правду, транслируя свои заблуждения дальше. Вот почему вместо ссылок на источники в сетевых дискуссиях часто можно встретить обороты типа: «мне рассказывали», «мой дядя говорит», «а я вот читал», «разведка доносит» и т. п. Человек перестает видеть разницу между фактом и интерпретацией, между гипотезой и теорией, между опытом и допущением.

Возвращаясь к космонавтике, нужно отметить: все вышесказанное о корпускулярном механизме передачи и усвоения информации в полной мере относится и к ней. Поскольку многие подробности тех или иных событий часто держатся в секрете (коммерческая, военная, государственная тайны), а крохи, попадающие в сеть с барского стола космических агентств, обычно сложны для понимания профанов, начинается вакханалия интерпретаций и комментариев. Вспоминаю о том, какое безумие царило в сетях после гибели корабля «Колумбия» в феврале 2003 года, какие гипотезы выдвигались, как бесновались комментаторы. Читать все это безобразие мало-мальски знающему человеку было физически больно. Сетевые журналисты доболтались до того, что обвинили Пентагон в уничтожении американского космического корабля! Когда угар прошел, и тема утратила актуальность, выяснилось, что обсуждение породило несколько устойчивых мифов. Один из них – «Колумбию» можно было спасти. Действительно, после завершения расследования агентство НАСА рассмотрело два варианта спасения несчастного шаттла: ремонт поврежденного крыла на орбите с использованием кустарно изготовленной затычки и эвакуация экипажа «Колумбии» на корабле «Атлантис». Впрочем, чтобы воспользоваться этими вариантами, нужно было хотя бы осознать глубину проблемы, чего в принципе сделано не было. Но самое интересное – в сознании российского обывателя закрепились не эти варианты, которые имеют хоть какое-то техническое обоснование, а убеждение, будто бы обратись НАСА к Роскосмосу, экипаж «Колумбии» легко эвакуировали бы с помощью «Союзов». Кое-кто из моих приятелей, имеющих высшее техническое образование, даже спрашивал, почему этого не было сделано. Я пытался объяснить и вдруг понял, что наталкиваюсь на некое всеобщее заблуждение, причем его корни лежат куда глубже, чем кажется поначалу. Обратив на эту проблему внимание, я стал копать и обнаружил, что сам заблуждение отчасти разделяю.

Дело в том, что мы воспринимаем космонавтику как сферу свободного полета. Дескать, если уж мы способны запускать ракеты, космические корабли и межпланетные станции, то слетать на орбиту и починить там что-то проще простого. Как нашим предкам было трудно себе представить громадность и пустоту космоса – так и нашим современникам, привыкшим к бодрым рапортам космонавтов, трудно представить, что в космосе имеются жесткие границы. И одна из них – наклонение орбиты. То есть ее высота тоже имеет значение, и про высоту, конечно, все знают (хотя часто и не подозревают, что орбита может иметь высокоэллиптическую форму с очень высоким апогеем и очень низким перигеем), но и наклонение – весьма важная характеристика, поэтому ее значение обязательно приводят, описывая тот или иной космический запуск. «Колумбию» нельзя было спасти с помощью российских «Союзов», потому что наклонение ее орбиты составляло 39°, а минимальное наклонение, которое может обеспечить космодром Байконур – 50°. И для специалиста это звучит как смертный приговор. Наклонение орбиты (а под этим термином понимают угол между плоскостью орбиты и плоскостью экватора, то есть на экваторе оно равно 0°, а на полюсе – 90°) не может быть ниже широты, на которой находится стартовая площадка. Байконур находится на 45,6° с. ш., а мыс Канаверал, с которого запускалась «Колумбия» – на 28,6° с. ш. Если говорить в категориях сравнительной достижимости, то орбиты шаттла и «Союзов» находятся словно бы на разных планетах. Разумеется, существует возможность поменять наклонение орбиты, находясь в космосе, однако по энергозатратам такой маневр сопоставим с выводом самого аппарата на орбиту. Так, американский шаттл, потратив весь запас бортового топлива, может поменять наклонение всего лишь на 2°. «Союз» не может и этого.

Когда начинаешь думать об орбитальных характеристиках, то внезапно понимаешь, что вся советская/российская пилотируемая космонавтика – это узкий кольцевой «туннель» в небе высотой от 200 до 500 км и с наклонением орбиты от 50 до 52°. Только вдумайтесь! За пятьдесят лет наша страна освоила только мизерный фрагмент пространства (о спутниках и беспилотных аппаратах не говорим). У американцев ситуация получше, поскольку Канаверал находится ближе к экватору, но на данный момент программа «Спейс Шаттл» закрыта, и когда полетят их новые космические корабли, не скажет уверенно даже глава НАСА. Получается, вся мировая пилотируемая космонавтика сегодня сосредоточена в небесном «туннеле».

Очевидно, что для дальнейшего развития космической экспансии необходимо расширить пространство возможностей, сделать околоземные орбиты более доступными. Но прежде чем говорить об этом, давайте обсудим, чем мы располагаем на текущий момент.

2.1. Туннель в небе

Популяризаторы, рассказывая о стратегии космонавтики, привычно цитируют Циолковского: «Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет, и уже в конце концов исполнение венчает мысль». Но так можно говорить только о теоретической космонавтике. Продолжая этот ряд с переходом к практике, можно добавить, что первое «исполнение, венчающее мысль» – это научная разведка; за разведкой следует осознание возможностей и границ; за осознанием – конструкторские решения, позволяющие расширить возможности и преодолеть границы.

Для пояснения нового ряда приведу напрашивающийся пример, развеяв еще одну иллюзию. «Летающие острова» придумали задолго до основоположников теоретической космонавтики – это, по определению Циолковского, была мысль/фантазия/сказка. Основоположники, прикинув на логарифмических линейках, доказали, что межпланетные сообщения можно сделать куда более легкими, если организовать на околоземных орбитах промежуточную базу (т. е. орбитальную станцию) для заправки, ремонта, научных экспериментов и смены экипажей космических кораблей. Причем каждый из основоположников по-своему понимал главное назначение станции. Константин Циолковский лелеял утопическую надежду, что на орбитальных станциях будут жить лучшие из лучших – гениальная элита человечества, которая построит более совершенное общество. Герман Оберт смотрел на будущее более прагматично, полагая, что станции можно использовать для проведения научных экспериментов в условиях невесомости, для разведки и картографирования, для воздействия на климат или в качестве стратегического оружия массового поражения. Герман Ноордунг соглашался с Обертом и добавлял к списку, что на станции можно разместить большой телескоп, который кардинально расширит возможности астрономии. Ари Штернфельд в принципе разделял мнения предшественников о возможных применениях орбитальных станций, но во главу угла ставил обеспечение полетов на Луну и к другим планетам.

Возник первый практический вопрос: на какой высоте разместить станцию? Основоположники ракетостроения знали, что влияние даже очень разреженной атмосферы будет тормозить станцию, но точных данных о том, как высоко распространяется воздух, не было. Опираясь на наблюдения метеоров, был сделан вывод, что на высоте порядка 1000 км влияние будет близко к нулю, а значит, орбитальная станция, выведенная на такую орбиту, сможет оставаться там неограниченное время. Это, по определению Циолковского, был научный расчет.

Однако оставалась загадкой физическая природа среды на такой высоте. Понятно, что там вакуум. Но почему в таком случае этот вакуум не пропускает радиосигналы? Эффект отражения небом радиоволн был открыт в начале XX века, а в 1902 году выдающийся английский физик-самоучка Оливер Хевисайд выдвинул гипотезу, что в высших слоях атмосферы существует электропроводящий слой. Впоследствии существование такого слоя подтвердили – он получил название «ионосфера», поскольку наполнен ионами газов, заряженными солнечными и космическими лучами. Наличие ионосферы беспокоило основоположников космонавтики – получалось, что этот слой фактически блокирует радиосвязь Земли с орбитальной станцией и межпланетными кораблями. Сразу возникла идея установить на космические аппараты оптический телеграф, но такая форма связи заметно утяжелила бы конструкцию. К счастью, в первой половине 1930-х годов были запатентованы радиопередатчики на ультракоротких волнах, для которых ионосфера – не помеха. Проблема решилась сама собой, но главное и, пожалуй, самое неприятное для космонавтики открытие было впереди.

Всерьез структурой земной атмосферы занялись после Второй мировой войны, когда осознали стратегическое значение больших высот. Запускались тысячи воздушных шаров, аэростатов и специальных змеев, в небо поднимались летающие лаборатории. Тогда же бурное развитие переживало ракетное зондирование атмосферы. Собственно, первые робкие попытки в этом направлении предприняла еще команда Вернера фон Брауна, однако баллистические ракеты А-4АУ-2 предназначались прежде всего для войны, поэтому большую научно-исследовательскую работу с ними развернуть не удалось. Зато такими исследованиями занялись бывшие союзники по антигитлеровской коалиции. Весной и летом 1946 года американцы запускали с полигона Уайт-Сэндз (штат Нью-Мексико) собранные из готовых немецких узлов ракеты А-4 с доработанными под научные цели головными частями. В Советском Союзе аналогичные запуски начались через год, осенью 1947 года, на полигоне Капустин Яр. И там, и там удалось получить довольно большой объем материала по химическому составу, давлению и температурам на высотах от 70 до 100 км. Каких-то особых природных аномалий ученые не выявили, что внушало оптимизм. Однако ракеты на основе А-4 не могли подняться высоко: «потолок» самой глубокой ее модификации Р-5А, сконструированной в бюро Сергея Королёва, не превышал 500 км. Поэтому открытие радиационных поясов стало полной неожиданностью.

Сегодня известны два главных радиационных пояса: внутренний и внешний. Внутренний был открыт в феврале 1958 года с помощью первого американского спутника «Экплорер-1» (“Explorer-1”). Он начинается на высоте 500 км и простирается до высоты 10 тыс. км. Внешний радиационный пояс, открытый позднее советскими научными спутниками, занимает высоты от 13 до 60 тыс. км. Пояса представляют собой потоки заряженных высокоэнергетических частиц (в основном протонов и электронов), которые оказались захвачены магнитным полем Земли. При этом уровень радиации во внутреннем поясе почти не меняется с течением времени, а во внешнем – зависит от солнечной активности и других космических факторов.

Что это открытие означало для космонавтики? То, что более или менее высокие орбиты закрыты для размещения обитаемой орбитальной станции – даже под прикрытием мощной защиты космонавт все время будет подвергаться опасности схватить опасную для здоровья дозу радиации. Кстати, проблемы на орбитах выше 500 км испытывает не только пилотируемая, но и беспилотная космонавтика: панели солнечных батарей и полупроводниковые микросхемы деградируют (разрушаются на молекулярном уровне) под бомбардировкой заряженными частицами, и во время вспышек на Солнце старые спутники выходят из строя.

Первый американский искусственный спутник «Explorer-1» и его создатели: Уильям Пикеринг, Джеймс Ван Аллен и Вернер фон Браун

Запуски первых спутников, которые должны были дать ответы на тревожащие вопросы о состоянии околоземного пространства, можно назвать научной разведкой. Открытие радиационных поясов в ходе этой разведки привело к осознанию новых границ, которые установила природа. От амбициозных планов основоположников космонавтики пришлось отказаться, но стоит ли отказываться от самой идеи орбитальной станции? На этот счет у теоретиков в начале космической эры не было единого мнения. И тут определяющим фактором стала технология, а точнее – ее выражение в грузоподъемности ракет. Прошу вас запомнить словосочетание «грузоподъемность ракет», ведь от него напрямую зависят наши возможности по освоению космоса.

Мы знаем (обсуждали в предыдущей главе), что первые тяжелые баллистические ракеты были созданы в нацистской Германии командой молодого талантливого конструктора Вернера фон Брауна. Если быть скрупулезным в деталях, то следует отметить, что инженеры Третьего рейха создали целую линейку ракет, но в серийное производство пошла только одна из них – А-4, известная ныне как V-2 (Фау-2). Именно этими ракетами немцы обстреливали в конце войны Лондон, Антверпен и другие города. Именно эти ракеты достались союзникам по антигитлеровской коалиции (СССР, США и Великобритании) в качестве наиболее «прорывного» научно-технического трофея. Именно их существование побудило руководство СССР и США пересмотреть свое отношение к перспективам развития баллистических ракет и фактически спровоцировало ракетно-космическую гонку. Однако грузоподъемность А-4 не превышала одной тонны – т. е. она могла доставить полезную нагрузку (в данном случае боеголовку с химической взрывчаткой) на заданное расстояние в 260 км. В качестве космической она не годилась, потому что в принципе не могла развить космическую скорость даже без полезной нагрузки. Дело в том, что в качестве компонентов топлива в ней использовались этиловый спирт и кислород. Такой выбор был сделан не от хорошей жизни – конструкторы столкнулись с массой технических проблем, а решать их приходилось быстро. Спирт менее калориен, чем нефтепродукты, а скорость истечения продуктов его сгорания меньше, чем у керосина. Но у спирта имеется и серьезное достоинство по сравнению с керосином – более низкая температура факела, что упрощает систему охлаждения камеры сгорания. Кроме того, можно снизить вес ракеты – спирт требует при горении меньшее количество окислителя (чтобы полностью сжечь 1 кг бензина, необходимо иметь 3,5 кг кислорода, а для того, чтобы сжечь 1 кг спирта, понадобится около 2 кг кислорода). Если бы перед инженерами Третьего рейха была поставлена задача сконструировать космическую ракету, то, возможно, они все-таки остановились бы на керосине, но для боевой оказалось достаточно спирта.

Команда Сергея Королёва тоже делала боевые ракеты – вот только главная цель для советских ракет находилась не в соседнем государстве, а на другом континенте. И груз, который требовалось доставить, вырос до 5,5 т – именно столько, по прикидкам советских физиков, должен был весить термоядерный заряд. Так появилась ракета Р-7 («семерка»), которая и стала в 1957 году первым космическим носителем в истории, выведя «Спутник-1» на орбиту.

Наличие ракеты с грузоподъемностью пять тонн оказалось решающим. У американцев к тому моменту были лишь две ракеты, которые могли быть использованы для космических запусков: «Авангард» (“Vanguard”) с грузоподъемностью 10 кг и «Юпитер Си» (“Jupiter C”, “Juno I”) с грузоподъемностью до 30 кг. Благодаря этим ракетам, были запущены первые американские спутники: «Авангард-1» (“Vanguard-1”) весом 1,5 кг и «Эксплорер-1» (“Explorer-1”) весом 13,9 кг. Достаточно просто сравнить с массой советских спутников, чтобы увидеть разницу: простейший «Спутник-1» весил 83,6 кг (причем в техзадании фигурировал лимит 100 кг); биологический «Спутник-2» с собакой Лайкой весил 508,3 кг; космическая лаборатория «Спутник-3» весила 1327 кг.

Старт межконтинентальной баллистической ракеты «Р-7»

При этом на орбиту выходили не только спутники, но и центральные блоки ракет-носителей Р-7 (блок «А», вторая ступень), «сухая» масса которых превышала 7 т! Имея такой запас грузоподъемности по сравнению с американцами, команда

Королёва без особого напряжения брала один приоритет за другим. В сущности советские конструкторы могли не мучиться с начинкой спутников, а запускать в космос простые болванки – даже в этом случае их достижения имели бы не только спортивный, но и научный смысл: наблюдение за изменением траектории таких болванок само по себе давало ученым гораздо больше информации об околоземном пространстве, чем все теоретические соображения вместе взятые.

Американские специалисты прекрасно сознавали главную причину своего отставания. В публикациях конца 1950-х годов они прямо сообщают о превосходстве Советов в области ракетостроения, как бы оправдываясь перед налогоплательщиками за то, что не могут воспроизвести достижения конкурентов. Разница в грузоподъемности сказалась и на следующем этапе ракетно-космической «гонки». Команда Сергея Королёва модернизировала «семерку», облегчив ее и повысив тягу двигателей за счет конструкторских решений. Затем к ракете добавили еще одну ступень, и запуск пилотируемого корабля «Восток» стал вопросом ближайшего времени. Причем его создатели из королёвского ОКБ-1 располагали гарантированной грузоподъемностью в 5 т, что по тем временам казалось чем-то безграничным. Они могли позволить себе дублировать основные системы и даже отказаться от ручного или дистанционного управления: «Восток» выглядел настоящим космическим роботом-трансформером, способным выполнить всю программу миссии от начала и до конца без участия пилота или наземных служб, что наглядно продемонстрировали первые же испытательные запуски.

В американской программе «Меркурий» (“Mercury”) все было сложнее. Когда президент Дуайт Эйзенхауэр поставил перед космическим агентством НАСА задачу перехватить стратегическую инициативу у Советов и завоевать приоритеты в пилотируемой космонавтике, ракеты стали главным камнем преткновения. Как и в случае со спутниками, рассматривались два варианта: суборбитальный полет с использованием спиртовой ракеты «Рэдстоун» (“Redstone”) и короткий орбитальный полет с использованием боевой керосиновой ракеты «Атлас-Д» (“Atlas-D”). При этом расчетная масса корабля составляла всего лишь 1118 кг – почти в пять раз меньше «Востока». Конструкторам было не развернуться, и они буквально «нашпиговали» кабину оборудованием. В итоге американский пилот не садился в корабль, а «надевал» его на себя. Дело доходило до курьезов – зная, что суборбитальный прыжок астронавта займет всего пятнадцать минут, разработчики решили, что ассенизационное устройство не пригодится, и не стали проектировать его. Однако ближе к запускам выяснилось, что пилоты после «надевания» корабля проводят часами на старте, поэтому их пришлось снабдить специальными впитывающими подгузниками – прототипами современных «памперсов». На орбитальную версию корабля устанавливался мочеприемник, а специальная диета исключала более серьезную потребность.

Все эти выкладки могут показаться вам скучными, однако именно возможность доставить на орбиту лишний килограмм определила развитие космонавтики на десятилетия вперед. Разумеется, конструкторы корабля «Меркурий» с удовольствием подождали бы, пока американская армия сделает им большую и красивую ракету с грузоподъемностью десяток тонн, но времени им на такое ожидание не дали. А поскольку попытка догнать и перегнать не удалась, вся программа «Меркурий» в сущности оказалась холостым выстрелом. Пожалуй, главным ее итогом можно назвать только возникновение агентства НАСА, которое благодаря поддержке правительства сумело сконцентрировать усилия в космической сфере и приступить к реализации более масштабных проектов.

Президент Джон Ф. Кеннеди, пришедший на смену Дуайту Эйзенхауэру, оказался в сложном положении. На его глазах США потеряли три исторических приоритета, имевших помимо спортивного еще и огромное политическое значение: первый спутник, первое попадание в Луну, первый космонавт. Следующим, столь же значимым, приоритетом могла быть только высадка человека на соседнем небесном теле. Но можно ли взять этот приоритет, имея столь значимое отставание по мощности ракет? Кеннеди обратился за советом к директору НАСА Джеймсу Уэббу. Тот заверил, что технически высадка на Луну реализуема до начала 1970-х годов, однако требуется значительное финансирование (33 млрд долларов), львиная доля которого пойдет на конструирование и изготовление огромных сверхтяжелых ракет. И решение было принято. С этого момента НАСА больше не гналось за приоритетами, сосредоточившись на главном – пилотируемой лунной экспедиции.