Текст книги "На границе чумы"

Андрей как следует выматерился еще раз и, развернувшись, медленно побрел назад по собственным следам, которые еще не пропали на влажной траве. Хорошо, что до заката еще далеко, размышлял он, ходить в ночи по болоту – удовольствие ниже среднего. Справа возник еще один стебель летавицы, Андрей механически его вытянул, обрезал корень. Сапоги, которые ему подарили несколько лет назад в деревне для рыбалки и хождений по болоту, потихоньку начинали промокать… Да уж, хорошего мало, наверно, летавицу придется заварить прямо сегодня.

Слева мелькнула тень – Андрей обернулся и увидел в десятке метров молодого красавца-рогача. Осторожно переставляя тонкие рыжие ноги, он шел по болоту, тихо всхрапывая и периодически наклоняясь к кочкам, чтобы подобрать особенно аппетитный листок или ягоду. Рогач был гладкий, упитанный – видно, летом не голодал. Андрей стоял и смотрел, не шевелясь и не издавая звуков: рогач шел своей дорогой, не оглядываясь на человека, увенчанная огромными ветвистыми рогами голова животного размеренно покачивалась на ходу.

А затем Андрей увидел танк.

Самый настоящий танк ТМ-2024, один из тех, которые во множестве производили на оружейных заводах Тулы для потенциальных войн на гуманоидных планетах. После того как земляне потерпели сокрушительное поражение на крохотной планетке двойной системы Саак-са, эти танки, по одному из пунктов мирного договора, были уничтожены. В плавильные печи они, разумеется, не пошли: несусветный вой подняли экологи Гармонии, и потому старый хлам решено было захоронить на тех территориях, чьи владельцы не предъявят претензий по этому поводу, – такая схема успешно использовалась начиная еще с двадцатого века при захоронении ядерных отходов. Ядерные и химические отходы, кстати, тоже в массовом порядке повезли на планеты, которые не собирались заселять выходцами из метрополии, а что местные перемрут, так и бог с ними. На Земле еще со времен колоний как-то не было принято жалеть колонизируемых, а перевозка отходов стоила намного дешевле, чем их земная утилизация. Это потом, когда установилась Гармония, разумную жизнь возвели в величайшую ценность и захоронения прекратили.

Рогач подошел к танку и почесался о броню, оставляя на ней клочки рыжеватой шерсти. Танк грозно вздымал в небо ствол, в котором уже успели свить гнездо птицы.

Значит, могильник, подумал Андрей. Наверняка на Дее где-нибудь закопан ма-аленький такой цилиндрик из темно-серой стали. Просто крошечный цилиндрик, и если его разбить, то на волю вырвется, к примеру, чумная палочка. Или холерный вибрион. Или что-нибудь похлеще – то, о чем забыли на Земле уже много поколений назад и что внезапно может стать реальностью здесь. Селюк будет копать огород и сам не заметит, как разобьет лопатой капсулу. Надписи «Осторожно! Не вскрывать! Крайняя степень опасности!» он не прочтет, потому что по-русски читать не умеет – да и вообще не умеет. А медицина тут довольно своеобразная и сводится, в основном, к молитвам и употреблению лекарственных трав и порошков из тех, какие я, к примеру, ни за что бы не стал принимать. Забор ими красить хорошо, чистить заржавевшие инструменты, но только не принимать внутрь…

Ему стало грустно, и, возможно, впервые за десять лет Андрей почувствовал себя по-настоящему одиноким: его родина внезапно напомнила о себе, но в такой отвратительной и уродливой форме, что лучше бы ее и не было, такой родины…

Постепенно он вышел к знакомым местам, заметил, где раздваивалась обманувшая его тропинка, но отправляться на поиски круники Андрею уже не хотелось – на душе было противно, а в сапогах хлюпало. Автоматически подобрав еще несколько ягод киши, он побрел домой.

Уха у Нессы вышла превосходная: жирная, наваристая, сытная. Наевшись, Андрей удобно устроился на лавке и принялся чистить добытые коренья. Танк и рогач стояли у него перед глазами, и думать не хотелось ни о чем.

– У тебя хорошо получается, – похвалила его Несса, которая уже успела вымыть посуду и теперь старательно штопала свой порванный жилет. За время отсутствия Андрея она основательно взялась за обустройство дома и успела сделать уборку – глядя на чисто вымытый пол, Андрей подумал, что теперь на него можно, как в турецкой поговорке, выливать мед и кушать.

– Стараюсь, – проронил Андрей. – Как нога?

Несса потерла повязку.

– Болит немного…

– Скоро буду швы снимать, – сказал Андрей. – Вытащу нитку, и будешь как новая.

Несса поежилась, видимо, в красках представив себе процесс вытаскивания нити.

– А ты вроде бы в другом платье была? – поинтересовался Андрей, пристально рассматривая Нессу. – Точно в другом.

Та кивнула, опустив голову и скомкав в кулачке край передника, расшитого пышными красными цветами. Ее ответ поразил Андрея до глубины души:

– Я домой прокралась. Взяла кое-чего… зима ведь впереди. Да там и так все разворуют… А нам пригодится.

Андрей только головой покачал. Шустрая девица! Средь бела дня пошла садами и огородами в деревню, где совсем недавно казнили ее мать, и нет сомнений в том, что и к ней теперь не испытывают теплых чувств, да еще и добра с собой принесла.

– Ну ты и ловкая, ничего не скажешь. Страшно было?

Несса опустила голову.

– Страшно… – едва слышно ответила она. – Особенно когда назад шла. С грузом ведь… А там могли и собак спустить. Но повезло.

Она протянула руку, и Андрей увидел на ее ладони крохотную куколку-оберег: такие в Кучках скручивали из разноцветной ткани и ниток. Пестрая, лупоглазо-пуговичная, эта кукла должна была приносить удачу владелице. Андрей присмотрелся: а ведь потертая уже, видавшая виды. Наверно, вдова Ирна в свое время скрутила ее для дочери – чтобы Несса не знала невзгод и печалей.

Пока амулет не особо защищал ее.

– Хорошо, что я ее нашла, – промолвила Несса. – Очень хорошо. Она нам поможет.

Она сжала кулак и зарыдала. Впервые с момента смерти матери. Взахлеб.

Глава 6
Охота объявлена

Шани не встречал Дину два месяца. Она уехала курировать строительство, еженедельно присылала отчеты государю, а Бойше, вооружась дряхлыми костяными счетами, подсчитывал расходы и хватался за голову. Завербованные по всему Аальхарну рабочие рыли котлован, в каменоломнях добывали розовый мрамор, и лучшие скульпторы и художники страны уже начинали создавать статуи и иконы для украшения храма. Шани же о храме почти не думал: осенью ему хватало и других забот. Созрели белые ягоды макуши, которые традиционно использовались для приготовления приворотных зелий. Принцип их действия был в чем-то схож с земной марихуаной: в измененном состоянии сознания привороженный радостно пускал слюни и невероятно жаждал еды и плотских утех. Весь нюанс был в том, что макушь в больших количествах очень быстро разрушала печень, и вчерашний пылкий любовник сегодня уже корчился в муках и отправлялся к Заступнику. Ведьм десятками свозили в инквизицию из округов, Шани прекрасно знал, что никаким ведьмовством тут и не пахнет, и перед ним просто деревенские дуры, которым приспичило к Новогодию выйти замуж, но пострадавшие от приворотных зелий открыто обвиняли их. Заплечных дел мастер даже начал жаловаться: очень уж много ведьм, тяжело работать. Впрочем, так он жаловался каждую осень – скорее уже для вида, чем по причине реальных невзгод.

Измученных пытками ведьм провозили по городу в назидание всем прочим любителям травить ближнего своего. Под вопли горожан на центральной площади шеф-инквизитор подробно разъяснял вину каждой, затем ведьму секли кнутом и отправляли в тюрьму на несколько лет. Раньше за привороты либо сжигали, либо побивали камнями, но Шани оказался человеком прогрессивных взглядов и, проанализировав статистику, заявил, что при столь массовом использовании макуши в низшей любовной магии Аальхарн через десять лет может остаться вообще без женщин. Наверно, это был первый случай в истории страны, когда наказание за колдовство допускало определенные послабления…

Итак, дел у шеф-инквизитора всеаальхарнского было немало, о храме он почти не думал и очень удивился, когда на приеме в честь именин государя увидел архитекторшу – разнаряженную в пух и прах, с увитой жемчугами прической и сияющими бриллиантами на шее. Девушка выглядела невероятно довольной жизнью: видимо, уже начала выкраивать из денег, выделенных на строительство, некую долю в свой карман. Ничего другого Шани и не ожидал – на хлебном месте все кормятся – и занялся философским диспутом со своим соседом по небогато накрытому столу – придворным лекарником Олеком, который прекрасно помнил судьбу своего предшественника и держался довольно натянуто. Впрочем, вино перевело беседу в более неформальную плоскость, и Олек осмелился поинтересоваться:

– Что же, святая инквизиция может… – он хихикнул, – найти подход к любому?

– Абсолютно, – серьезно ответил Шани. – Впрочем, истинным сынам Заступника волноваться не о чем. Мы не имеем привычки терзать невинных.

Олек улыбнулся жалко и криво. Со всех сторон государю закричали многая лета, Шани тоже поднял свой бокал. Вино было, разумеется, не из государевых кладовых, а подаренное горожанами купеческого происхождения и потому очень хорошее.

– Что же, – продолжал Олек, когда здравицы стихли, – вы можете потащить человека в ваши пыточные за самые безобидные слова? Например, «я верую в Заступника»?

Шани печально усмехнулся, разглядывая розовые блестки в глубине своего бокала. Видимо, со стороны он действительно выглядит чудовищем, этаким повелителем боли и мучений. Особенно грустно то, что таким его считают самые, по большому счету, образованные люди Аальхарна.

– И прямо сейчас я поведу вас в камеру пыток как еретика, который не верует в силы Небесные, – строго сказал Шани. Олек не то что побледнел – посерел, словно жизнь покинула его. Казалось, он вот-вот упадет в обморок. «Я действительно монстр», – подумал Шани и произнес: – Ну, разумеется, нет. Олек, вы же взрослый человек, должны понимать…

Олек подобострастно усмехнулся, но дрожать не перестал.

– Не шутите так больше, ваша бдительность, – попросил он. – У меня больное сердце, могу и не выдержать.

– Простите меня, – искренне сказал Шани. – Действительно некрасиво получилось.

Олек кивнул. Он прекрасно помнил, как прежний шеф-инквизитор Тафф, недавно, кстати, причисленный к лику святых и при жизни печально известный явными садистскими наклонностями, за такие разговоры легким движением руки отправлял на дыбу, так что решил сменить тему:

– У вас интересный выговор, ваша бдительность. Родились на севере?

Саша Торнвальд родился в Испанской федеральной земле, когда его родители занимались изучением и реставрацией великолепного храма Святого Семейства, и, после русского, испанский стал его вторым родным языком. С тех пор прошло немало лет, но Шани до сих пор смягчал «л» в конце слова по старой привычке.

– Воспитывался в монастыре Шаавхази, – улыбнулся Шани. В тех краях в самом деле говорили на диалекте, похожем на испанский по фонетике. – Дальний Север, деревянное зодчество и кружевные наличники даже на окнах бедняков. Когда приехал в столицу, то даже занимался с речевиком – говор был просто ужасный…

– А сейчас все просто прекрасно, – сказали сзади.

Шани обернулся и увидел Дину, которая небрежно обмахивалась дорогим веером из белоснежных пышных перьев. Да, подумал он, если раньше это была тихая скромница, то теперь – придворная дама. К тому же очень дорогая. Не каждому по карману.

– Девица Сур, – Шани слегка наклонил голову в приветствии и обвел архитекторшу кругом Заступника, – добрый вечер.

Олек деликатно поклонился даме и удалился в сторону кравчих, разливавших наливки. Дина очаровательно улыбнулась и присела рядом с Шани. Он сразу уловил тонкий запах ее дорогих духов.

– Как поживаете, ваша бдительность? – поинтересовалась она.

Шани заметил, как государь скользнул взглядом по залу в поисках девушки и, увидев ее рядом с шеф-инквизитором, чему-то довольно кивнул.

– Прекрасно, девица Сур, – ответил он. – Кстати, памятуя о добродетели скромности, столь почитаемой государем нашим Лушем, я бы не рекомендовал вам так откровенно демонстрировать ваше благосостояние.

Дина опустила глаза. На ее набеленных по моде щеках проступил очаровательный румянец. Шани вдруг пришло в голову, что, не будь она рыжей, он бы непременно в нее влюбился. И увел бы у самого государя. История вышла бы достойной авантюрного романа, которые в Аальхарне любят все от мала до велика, независимо от положения в обществе.

Однако девушка была рыжей. И это все меняло.

– Разумеется, ваша бдительность. Однако мои украшения – это подарки государя, и было бы просто невежливо их не надеть.

– А, ну раз так, – промолвил Шани, – тогда вы поступаете очень благоразумно.

– Спасибо, – улыбнулась Дина и протянула ему невесть откуда взявшийся бокал шипучего южноудельского вина. – Выпьете со мной?

Шани принял бокал и скептически посмотрел на девушку.

– Ваш покровитель не будет против?

Дина нахмурилась.

– Я не фаворитка государя, если вы об этом, – Шани криво усмехнулся, и она добавила: – И не шлюха.

– Вы очень часто это повторяете, – заметил Шани. – Будем здоровы.

И они осушили свои бокалы. Видимо поторопившись, Дина поперхнулась и закашлялась, да так, что из глаз брызнули слезы. Шани участливо коснулся ее руки, подумав, не задать ли ей хорошего леща между лопаток, по старой земной традиции.

– Вам плохо? – спросил он.

– Ничего страшного, простудилась на строительстве, – сказала Дина, стирая слезинку. – Там очень холодно…

– Попросите у государя меховой плащ, – посоветовал Шани. – Думаю, он не откажет в вашей просьбе.

Дина хотела было ответить, но только кивнула и отошла в сторону. Служки завершили перемену блюд – по причине поста еда предлагалась очень маленькими порциями и весьма заурядная, впрочем, Луш не стал бы раскошеливаться и в мясоед, тем паче что гости пришли поздравить государя с праздником, а не набивать брюхо за счет казны. Шани протянул руку к бокалу, в который кравчие снова подлили вина, успел удивиться, почему так дрожат пальцы, а потом вдруг стало темно и холодно.

Он пришел в себя довольно скоро и снова удивился холоду и темноте. Пронизывающий до костей озноб, впрочем, объяснялся просто: не все помещения дворца отапливались, а шеф-инквизитора наверняка сочли перепившим дармового вина и перенесли в нетопленые покои, чтобы протрезвел. С темнотой тоже все было понятно: экстракт фумта вызывает временную потерю зрения, если же его было слишком много – то паралич и последующую остановку сердца. Шани попробовал пошевелить рукой, и это удалось – он нащупал жесткое одеяло с торчащими толстыми нитями. Значит, либо ему повезло, и дозировка фумта была маленькой, либо сработало стабильно принимаемое им противоядие (он никогда не испытывал иллюзий по поводу того, на какой должности находится, с кем вынужден работать и что за люди его окружают), либо…

– Не шевелитесь, – донесся из темноты голос Дины. – Вы очень слабы, ваша бдительность.

– Сучка, – прошептал Шани. Губы и язык едва слушались. – Тварь… Ты меня отравила.

Теперь ему были понятны все эти перемигивания рыжей дряни с Лушем, вот только где и в чем он умудрился перейти государю дорогу? Или дело не в нем лично, а в той выгоде, которую Луш получит от трагической смерти молодого шеф-инквизитора прогрессивных взглядов?

– Не разговаривайте, ваша бдительность, – посоветовала Дина, и ее тонкая прохладная ладонь легла на лоб Шани. – Берегите силы. Не разговаривайте.

Разговаривать он пока и не собирался.

Когда-то давным-давно на Земле Саша Торнвальд занимался боевыми искусствами нового поколения, в которых все движения вбивались буквально в подкорку (или: записывались на подкорку) и уже не требовали особенных силовых затрат. Делай раз, делай два, делай три – и вот уже Дина скулит от боли, поваленная на кровать и вжатая лицом в покрывало, искренне не понимая, как это находящийся при смерти человек умудрился ее скрутить, словно тряпичную куклу. Скорее всего, после таких акробатических экзерсисов у нее перелом запястья и вывих плеча. Неприятно, но что поделать…

– Вы думаете, я не бью женщин? – сказал Шани по-русски. – Очень даже бью.

Он пошарил перед собой: все правильно, архитекторша лежит лицом вниз, и его пальцы путаются в дорогом парике. Шани сдернул парик и швырнул в сторону, Дина мычала от боли. Поудобнее устроившись среди растрепанных покрывал и простыней, Шани перевернул девушку и тотчас же зажал ей рот ладонью, пока ее крики не привлекли сюда всю охрану дворца. На него снова накатила волна слабости, Шани закусил губу, чтобы не потерять сознание. Проклятый фумт, истребить бы его пестицидами, как сделали на Земле с марихуаной…

Дина плакала.

– Не нужно этого, девочка, – ласково посоветовал Шани. – Береги силы. И отвечай максимально честно, это в твоих интересах. Это Луш поручил тебе меня отравить?

Он убрал ладонь, и Дина зашлась в рыданиях. Шани похлопал по ее плечу, сжал запястье – нет, обошлось без переломов. Везучая. Обычно бывает намного хуже.

– Я повторяю вопрос, – промолвил он, надавливая на болевую точку над ключицей: – Это Луш поручил тебе меня отравить?

– Я не травила вас, – прошептала девушка, всхлипывая. – Государь просто поручил мне выпить с вами вина, которое подаст пятый кравчий…

На всякий случай Шани надавил болевую точку посильнее. Девушка взвизгнула.

– Я не знала, что там яд! Клянусь вам…

Зрение по-прежнему не возвращалось, да вдобавок Шани еще и начало тошнить. Похоже, архитекторша говорит искренне, в любом случае, у него пока слишком мало информации о случившемся. Он соскользнул с кровати и выпрямился, пол закачался под ногами, но Шани сумел устоять.

– Вставай, – приказал он. – Вставай и помоги мне.

Девушка завозилась, пытаясь подняться. Шани слушал шорох ткани, шелест надеваемого парика, сердце бухало в груди так, словно пыталось вырваться на волю и сбежать. Грустно будет, если я сейчас умру, подумал Шани, очень грустно… Главное, непонятно почему и какая выгода от моей безвременной кончины. Дина взяла его за руку. Пожалуй, она действительно не врет.

– Больно? – спросил Шани. Девушка всхлипнула.

– Больно, – едва слышно ответила она. Шани ухмыльнулся.

– Мне тоже. Если буду падать – а я буду – не пытайся меня подхватить. Не удержишь. Что это за комната?

– Красная спальня, – сказала Дина.

Точно, подумал Шани, мог бы и сам догадаться. Недалеко от пиршественного зала, и холодно, словно в морозильнике.

– Сейчас мы медленно выходим отсюда. Если получится, то спускаемся по лестнице, ты грузишь меня в карету, и я очень быстро отправляюсь домой, – во рту словно еж ощетинился тысячей ледяных игл, Шани болезненно сглотнул и продолжал: – Может получиться так, что на лестнице охрана откроет по нам огонь на поражение…

Дина охнула. Шани очень основательно качнуло. Не терять сознание, говорил он себе, ни в коем случае не терять сознание. Тьма перед ним становилась еще гуще, еще непроницаемей, щетинилась стволами аальхарнских пистолей и обещала очень крупные неприятности. Шани почувствовал, что его трясет.

– Так вот… если это случится, то падай и закрывай голову руками. И не думай обо мне.

Я упаду рядом, изрешеченный пулями по приказу государя, подумал Шани, но вслух не сказал. Дина сжала его руку.

– Я поняла, – сказала она, и Шани вдруг почувствовал, что она плачет, но уже не от боли.

Несколько шагов до двери дались ему с трудом, дальше стало легче. В коридоре было тихо и пусто, но впереди слышались голоса. Шани прислушался, но ничего не смог разобрать.

– Рука болит? – спросил он.

Дина шмыгнула носом. Впереди послышались шаги – к ним шла группа людей, явно хорошо вооруженных и готовых нашпиговать свинцом всех, кто встретится им на пути. Все равно я не смогу их увидеть, подумал Шани, а жаль… И вообще умирать жаль…

А затем голос государя воскликнул:

– Заступник милосердный! Ваша бдительность!..

И Шани свалился на паркет, потеряв сознание.

Когда он пришел в себя, то с нескрываемой радостью обнаружил, что зрение к нему вернулось. Шани лежал на знакомой кровати в Красной спальне, только теперь в камин удосужились положить поленья, и в помещении было тепло. Олек хлопотал возле стола, вынимая из своей сумки всяческие травы и порошки и смешивая их в каменной чашке (Шани искренне надеялся, что в снадобье не пойдут ни толченый рог единорога, ни растертая в порошок кожа жабсов с Гнилых болот, ни прочие «приятные» ингредиенты), а в кресле в углу сидел государь собственной персоной. В неярком свете тонких свечей его лицо выглядело неприятно зловещим. На банкетке возле кровати пристроилась Дина, с болезненной гримасой потиравшая плечо, а возле дверей топтался главный караульничий дворца Шух, пузатый коротконогий крепыш, которому кто-то успел засветить фонарь под правым глазом.

– Олек, я не буду пить эту гадость, – сморщившись, произнес Шани и сел в кровати. Услышав его голос, Олек встрепенулся и едва не рассыпал все свои смеси, а Шани добавил: – Мне бы воды лучше.

Олек тотчас же бросился к нему с чашкой. Шани стал пить, слушая, как стучат зубы о глиняный край.

– Как вы себя чувствуете, ваша бдительность? – спросил Луш.

Шани покосился в его сторону и решил прикинуться дурачком и понаблюдать за развитием событий: этот способ никогда его не подводил.

– Вроде бы жив, – осторожно ответил он, отдавая лекарнику чашку. Сразу же стало мутить, но при отравлении фумтом всегда так. – Помню, Олек, мы с вами разговаривали про мой северный акцент, и все… Темнота.

Олек побледнел и отступил в сторону, прекрасно понимая, что именно ему, как человеку имеющему доступ к лекарствам и ядам, сейчас и припишут отравление шеф-инквизитора.

– Хвала Заступнику, вы живы, – проворчал Луш. – А я говорил вам, что ваши прогрессивные взгляды не доведут до добра, – сварливо продолжал он. – Кругом колдуны! Еретики! И эта мерзость пробралась прямо во дворец! – Государь бросил гневный взгляд в сторону Шуха. – А вы куда смотрели, Шух?

Тот сделал каменно-непроницаемое лицо и вытянулся во фрунт. Шани подумал, что теперь его можно хоть на ломти нарезать: ни слова не скажет, кроме: «Виноват, сир! Искуплю, сир!»

– Сегодня попытались отравить самого шеф-инквизитора, – продолжал Луш, – причем на государевом балу. Двойная дерзость! Удар и по моей чести тоже.

Дина бросила на Шани взгляд, который можно было толковать одним лишь образом: не выдавайте! Если бы выяснилось, что последний бокал Шани выпил в ее компании, то государеву фаворитку с темным прошлым ждал бы костер, и только костер, а до этого – пытки. Шани едва заметно кивнул головой. Осталось выяснить, к чему клонит Луш.

– Сир, – сказал Шани, – я полагаю, что в этой сложной ситуации… – еще один спазм тошноты скрутил желудок, пришлось сделать паузу, – вы примете наиболее верное решение.

Он не сразу понял, что Дина стиснула его пальцы и дрожит в ужасе. Если Лушу сейчас захочется избавиться от нее, то чего же проще? Скажет, что видел, как фаворитка передавала бокал шеф-инквизитору, а в бокале как раз и был яд. Все. Игра закончена. И, скорее всего, Шани придется допрашивать ее лично…

Что ж, девочка должна была понимать, на что идет. В конце концов, когда-то он ее предупредил.

– Разумеется, я принял решение, – произнес Луш. – Для начала найти ту тварь, что пыталась вас убить, Шух этим уже занимается. А еще я собираюсь ужесточить закон о ересях. Вы превосходный специалист, ваша бдительность, вам я полностью доверяю, но вы сами видите, до чего доводят послабления в этом вопросе. Ни-ка-кой, – произнес он вразбивку, – никакой милости к еретикам и ведьмам! Костер и конфискация имущества в казну, невзирая на чины и лица!

Шани едва не расхохотался. Гениально! Государь нашел действительно прекрасный способ залезть в чужие карманы, чьи владельцы протестовать уже не смогут – по причине собственного пребывания в состоянии пепла.

Умница государь. Просто умница. Глубокий эконом.

– Вы приняли прекрасное решение, государь, – произнес Шани, прикидывая, какой знатный вельможа первым будет обвинен в ереси. Скорее всего, какой-нибудь Гиршем – вельможа знатного рода, по богатству соперничавшего с государевой фамилией. Вряд ли Луш станет мелочиться и волочить в подвалы инквизиции купцов да мещан, с которых взять можно разве что мешок муки. – Как только я поправлюсь, сразу же приступлю к исполнению служебных обязанностей. Скорее всего, прямо завтра.

– Похвальное рвение, но не стоит торопиться, стране вы нужны здоровым, – кивнул Луш и повернулся в сторону Шуха: – Вам я предписываю немедленно заняться расследованием. Отыщите того, кто подавал шеф-инквизитору напитки и еду, а уж признание в преступлении и имена сообщников из него вытрясут.

Шух вытянулся еще сильнее и выкатил грудь. Смотри, друг, не лопни, подумал Шани. Конечно, пятого кравчего поволокут в допросную, а там он заговорит. Там все говорят, даже глухие, немые и полные идиоты. Если в деле обнаружится ересь – а она обнаружится, ради этого все и затевалось, – то беднягу передадут в руки инквизиции, и там он заговорит еще быстрее и подробнее. И финал его будет, как говорили давным-давно на Земле, немного предсказуем.

Просто еще одна пешка, снятая с доски, подумал Шани. Покосился на Дину – та все еще держала его за руку.

– Вам, Олек, я поручаю в самые краткие сроки поставить шеф-инквизитора на ноги, – продолжал раздавать приказы Луш. – В данной ситуации его работа будет просто неоценима для государства. Ну а вы, девица Сур… – государь посмотрел на Дину, прямо сказать, не слишком добрым взглядом, – пожалуй, оставайтесь сегодня здесь. У вас прекрасно получается быть сестрой милосердия.

Оделив всех наставлениями, государь вышел. Шух пробормотал что-то похожее на пожелания скорейшего выздоровления и едва ли не бегом последовал за владыкой, демонстрируя проворство и скорость выполнения полученных предписаний.

– Олек, на вашем месте я бы уехал, – посоветовал Шани. – Завтра вечером.

– Зачем такая спешка, ваша бдительность? – Лекарник аккуратно убрал свои травы и порошки в сумку и передал Дине чашу с питьем: – Давайте шеф-инквизитору этот отвар каждые два часа, по глотку. Хватит как раз до рассвета, – он снял свои круглые маленькие очки и потер переносицу, сразу став забавным и даже жалким. – К тому же вы говорили, что не имеете привычки терзать невинных.

– Не имею, – кивнул Шани, – но государь не отличается широтой взглядов. Завтра свидетели укажут на вас как на моего непосредственного соседа за столом, а настойка фумта из вашей сумки, которую вы используете для лечения артрита, сослужит вам дурную службу.

Олек криво усмехнулся и развел руками:

– Но вы же знаете, что это не так. В конце концов, я врач… Мое дело лечить людей, а не убивать.

Конечно, знаю, святой ты человек, подумал Шани, только теперь в это мало кто поверит.

– Гремучая Бездна, Олек, – произнес он, – почему вы не даете мне спасти вас?

Олек опустил глаза.

– Потому что я верю в то, что невинный не может быть осужден, – спокойно ответил он. – Но если ваша бдительность на этом настаивает, то я уеду на Запад к сестре. Поселок Сопрушки.

Шани кивнул. Судя по названию, там ни полицией, ни инквизицией даже не пахнет, а, уличив кого-то в колдовстве, крестьяне берут дело в свои руки. Что ж, от той каши, что государь начал заваривать в столице, лучше держаться подальше.

– Сопрушки, вот и прекрасно, – сказал Шани. – Думаю, сестра будет рада вас видеть.

На том и распрощались. Когда за Олеком закрылась дверь, Шани обернулся и пристально посмотрел на Дину. Та смущенно опустила глаза. Шани покосился на ее запястье: нет, в самом деле обошлось без перелома.

– Государю ты пока нужна, – сказал он, – иначе сейчас висела бы на двойном колесе книзу головой и давала признательные показания о том, как продавала душу силам Зла и в преступном сговоре травила шеф-инквизитора, – длинная фраза далась с трудом, в горле мигом вздыбился всеми иголками знакомый еж. Дина быстро подала Шани чашу, и он отпил положенный глоток. Вопреки его опасениям, сушеные жабсы не входили в состав напитка – обычные травы, причем очень хорошая смесь. – С самого утра отправляйся на строительство храма и сиди там безвылазно.

– Я так и так собиралась уезжать, – сказала Дина. – Дождусь вашего выздоровления и отправлюсь на строительство, – она посмотрела в сторону и поежилась. – Как же там все-таки холодно…

– Возьми у Олека настойку от бронхита, – посоветовал Шани, – и одевайся потеплее. На Сирых равнинах неженкам не место.

– Да, там ветра… – вздохнула Дина и завозилась, усаживаясь поудобнее. – Вы отдыхайте, вам надо поправляться.

– Что ж, лекарников надо слушаться, – усмехнулся Шани, откидываясь на подушки.

С улицы донесся переливчатый звон главных часов столицы: наступила полночь. Горожане завершали вечернюю молитву постного дня и ложились спать. Интересно, какое время суток сейчас на Земле? Может быть, утро, и граждане Гармонии идут на работу во славу идеального общества и Президента, а может быть, поздний вечер, и земляне, в точности так же, как и жители Аальхарна, ложатся в кровати, любят друг друга, читают книги на сон грядущий. На сон грядущий…

Шани снилось, что он едет на костлявой лошади по заснеженному полю. Торчащие из-под снега стебли засохших растений тоскливо поскрипывали, ветер волок по насту белую крошку, и небо висело так низко, словно собиралось царапнуть Шани по макушке разлохмаченными темными тучами. Было очень холодно, Шани осмотрел себя и обнаружил, что почему-то одет в темно-зеленый камзол старшего офицера внутренних войск. На боку зияла дыра, и камзол вокруг нее был черным от крови. Но сам он не был ранен и не знал, с кого и почему снял эту одежду.

Ему было страшно, как никогда в жизни. Даже тогда, когда за ним захлопнулись двери камеры, ведущей в Туннель, он так не боялся. Теперь же это был действительно смертный ужас, от которого переставало биться сердце.

В конце поля Шани ждали, но вот, кто это был, шеф-инквизитору разглядеть не удалось – на глаза наползла багрово-черная пелена.

– Yo no quiero morir[1]1
  Не хочу умирать (исп.).


[Закрыть], – прошептал он по-испански и погрузился во тьму.

Шани проснулся от собственного крика и сел в кровати. Он не сразу понял, что Дина рядом и обнимает его за плечи, – реальность казалась ненастоящей, неправильной, какой-то двумерной, словно он все еще не проснулся и плелся на тощей лошади посреди белого поля, а на самом краю, возле серой кромки леса, кто-то стоял и смотрел на него… Потом к Шани пришло осознание того, что он сидит, уткнувшись лицом в плечо Дины, в рассыпавшиеся рыжие волосы, Шани поежился и отстранился.

Глаза девушки влажно блестели в темноте. Ночь все скрыла, и Дина больше не была рыжей. Шани вдруг явственно ощутил укол в виске – как будто его легко и быстро ткнули тонкой, но очень острой иглой.