Текст книги "Город мертвой мечты. Иллюстрированный роман в трех частях"

Место: 200-й км от Биллингса (Монтана, США) по шоссе в сторону Денвера (Вайоминг, США)

Время: вчера рано утром, около 6.

Слева. Справа. Слева. И справа. И снова слева…

Крыса бежала по середине шоссе и почему-то чувствовала себя в безопасности. Одна лапка была поджата к груди, зверек выглядел взъерошенным, окровавленным и помятым. Создавалось впечатление, что не так давно он побывал под колесами и спасся каким-то чудом.

Машины. Слева. Странный, пугающий, звук двигателя и шин приближается, грозно нарастает, взвизгивает и тут же, будто извиняясь за беспокойство и резкий свет в глаза, глухо удаляется. Уходит совсем не таким, каким приходил. И справа. Догоняет шумной пенной волной… Вжжжиххх…. Как стекло на зубах, как гребень против шерсти. Взвившийся ветер треплет маленькие чуткие ушки. Удаляются два красных глаза, две точки на спине. Две сигареты… Две дырки от пуль?

Надсадно хрипя, вероятно, полудюжиной литров добрых двух десятков цилиндров, вонючий дальнобой снижает скорость, выкручивая руль на болевое, шофер укладывает монстра в дорожную пыль обочины. Крыса повторяет маневр грузовика. Интересно, куда он повернул? Да что там… Не интересно… Сил бежать больше нет. Невысокий домик распластался, приобняв стоянку таких же дальнобоев. На нем пульсирует призрачным светом вывеска – «Coco-Hut». По всему видно – дешевый мотель.

Сипло фильтруя через себя загазованный солярочный воздух, зверек доковылял до мусорных баков. На свет из прогрызенного плотного полиэтиленового мешка появился кус недоеденной отбивной. Удача. Как появился, так тут же и исчез – есть хотелось неимоверно. Больше съестного в мешке не было, однако за баком нашелся трупик раздавленного грызуна, чуть меньших размеров, нежели крыса-инвалид, но всё же вполне способного утолить зверский голод последней.

Отдышавшись и набив брюхо, Дело огляделся. При ближайшем рассмотрении мотельчик оказался обителью порока и разврата, шлюшником, короче говоря. Азиатки, темнокожие, девчонки всех цветов, комплекций и мастей шустро и совсем не отсвечивая юркали от мотеля до останавливающихся машин. Чуть погодя, они возвращались в обитель под вывеской «Coco-Hut», обремененные наличностью, а иногда в добавок и синяками, болезнями и приключениями на свои задницы и прочие части тел. Грузовики уезжали, их места занимали новые рыцари дорог, и девки спешили щедро поделиться с этими отважными любителями сунуть-вынуть-и-бежать всеми прелестями, нажитыми непосильным трудом… Ну, то есть не бежать, а езжать, разумеется.

Подгадав момент, когда сорвиголовы-водилы очередной фуры пошли было отовариваться (водилы явно были опытны в этих делах, раз решили сами пройтись и выбрать, а не ждать, пока их приголубят в случайном порядке), так вот, подгадав момент их выхода из машины, зверек собрал всю свою крысиную волю в лапку и взвился с асфальта на ступеньку кабины грузовика, а оттуда незамеченным прошмыгнул в салон.

Немного погодя, водители вернулись не одни, попыхтели и поскрипели в разнобой спальным и водительским сиденьями, покурили лажовыми TM (Джефф со школы любил Durty Strike, Дело же предпочитал Tall Mall, a позже, забегая вперед, найдя свое теплое хлебное место в Гринвуде, – дорогие импортные VITANES), в общем, после всего вышеперечисленного, да еще после брезгливого шелеста банкнот «чаевых» грузовик наконец-то тронулся. Уловив из разговора водил, что в Сермонд-Сью они непременно зайдут сплясать и перекусить, грызун отдался на милость владыки снов.

Место: в тени под стеной общественной уборной на заднем дворе отеля Сермонд-Сью – где-то близ городков Спирфиш, Лид и Стерджис, что близ границы с Вайомингом, Ю. Дакота, США.

Время: Сейчас – поздняя ночь, начало сентября, начало 21 века.

Звук: шелест ветра в кронах деревьев двора, гулкие отзвуки музыки из барно-танцевального зала, тяжелое, хриплое дыхание близкой осени.

– …я за тебя беспокоюсь, друг. Голова вроде цела, да будто тебе туда наркоманы нагадили!

Ты сидишь на нестерпимо воняющем хлоркой гравии заднего двора. К сортиру тебя привел здоровенный нигер, там ты на него бросился. Не с ножом и даже не с кулаками. Повис у него на шее, причитая, смеясь и плача дурачком, обнимал его и хлопал по плечам обеими руками, отчего немало запачкал гавайку бурыми пóлосами. Похоже, левая пошла на лад. Когда здоровяк ухватил стоявшее у входа в уборную ведро для мытья полов и окатил тебя с ног до головы, похоже, не с самой свежей водой… так вот когда это произошло, слюни ты подобрал весьма шустро и успешно.

Нет, ты не познакомишь его с Люсú. Его нож не вернет тебе веру в реальность себя самого, цельность и покой даже всего лишь на последний миг жизни. Он так и не научит тебя чуять, что же там за углом, на долю секунды левее, раньше и впереди. Он не напомнит тебе старых речитативов и не выплюнет новых. Он даже самым краешком не намекнет, кто же заказал…

– Где дед? – спрашиваешь ты невпопад.

Угольная тень в гавайке ухмыляется, видимо, довольная результатом химико-бактериологической водной процедуры.

– В номере. Врач его дошил, сменил бинты. Говорил, надо и твоей рукой заняться, но я, как ты и сказал, расплатился и послал подальше.

– Скатертью дорожка. Сколько?

– Того, что ты дал авансом, вполне хватило, я еще полсотни накинул.

– На амнезию?

– Это ж друг Люсú. Или всё-таки догнать его и…

– Нет, не надо. Штырь с ним. К ней, я точно знаю, просто так в друзья не попадают.

Вы помолчали немного. Ты устало поднял на друга глаза:

– Пора?

– Да, друг, пора.

– Где машина?

– Вон, в том углу двора. Кресло-каталка уже в номере. Всё готово.

– Ну вези его к машине. Я подойду.

Чернокожий напряг на мгновение челюсть, будто перекусил гвоздь, сплюнул и поплелся к корпусу для постояльцев. Но через три шага, не останавливаясь, обернулся и бросил:

– Спасибо, Джеффúм.

– На счастье, Артýр!

И вы улыбнулись, честно и скупо. Вас забавляли полные имена друг друга.

Место: отель Сермонд-Сью, и немножко разных уголков США, и не только.

Время: сейчас, и немножко раньше, и совсем уж давно.

Звук: шелест гравия под ногами, и журчание песка мыслей по каменистому руслу воспоминаний, и…

…и ты встал. Тебя качнуло. Распространяя тошнотворный запах сортира – немного мочи и очень много хлорки, ты побрел к машине. Чем ты только не пах в своей жизни. Куда ни забрасывала тебя немилосердная, всюду становился ты тем, во что попадал, становился своим и пах соответствующе. Хотя…

В одиннадцать, когда все пахли школьными книжками, булочками и молоком, ты пах табаком и колой, в которую подмешивал втихаря отцовский джин. Пока он тебя не застукал и не измордовал за это. Он часто делал это и за куда меньшие грешки, но раньше дело не доходило до реанимации. Его лишили прав на ребенка.

Пять лет ты провел в детдоме-интернате, среди «наглых, мразеватых, мерзких уродов» (так ты к ним относился) и был ты первым среди них. Но к запаху тихой ненависти и подлости примешивался запах дыма, леса и реки. Покуда была возможность, ты ночевал в кемпинге. Лишь в морозы ты перебирался в корпус, да, когда тебя столкнул с лестницы метивший в главари местной шайки парнишка. Только чудом ты избежал сломанного хребта и пробитой головы. Но три месяца ты не вставал с постели.

Зато в рамках последнего из этих трех месяцев ты провел свою первую ночь с леди. Впрочем, даже две первых ночи: одну с молоденькой уборщицей-мексиканкой и другую – пухлой, неимоверно страдающей от одиночества и ежедневных соблазнов управляющей детского заведения. Второй ты бы предпочел, чтобы не было, но из песни слов не выкинешь. Так или иначе, наутро второй «первой ночи» ты обнаружил оброненные пышечкой ключики от директорской, оделся, тихонько проковылял в кабинет, забрал из стола директора свое личное дело и документы и быт таков.

Дорога была не то чтобы долгой, но чем только не приходилось зарабатывать на хлеб и теплый ночлег! Ты пах жареными отбивными, бензином, свежими газетами.

Потом был родной и такой знакомый Чикаго! Общежитие спортивной школы, запах пота, пыли, крови из рассеченных бровей и скул, тренажерного зала и ринга. Запах одного скверного женского парфюма сменялись другим вместе с их обладательницами, но в итоге всё забивал пот тренажерного зала, хлорированная вода душа, дешевый скотч и Dirty Strike.

Вербовщики дяди Сэма знали свое дело, а ты своего тогда еще не знал. Возможно, для того, чтобы наконец-то узнал, и забросила тебя сука-жизнь через океан… Выжженная сухая земля. Горы. Небо. Кто-то сказал: «Когда Бог творил землю, ему немного не хватило любви… именно на эти пустыни и горы». Аромат пыли и пороха пестрил струйками ненависти и страха. А скоро последние два, щедро пересыпанные пряной смертью, заглушили всё остальное.

Бессмыслица подхлестнула гнев, и тот рад был разорвать эту душную завесу, бросить ошметки гнить вместе с убитым сержантом за бараками и покалеченным часовым, следившим за погрузкой техники в самолет. В октябре ВВС нахрен разбомбили город Кандагар, а потом высадили спецназ. С тех пор обстановка в городе и окрестностях была вполне спокойной, и старший офицерский состав коротал время командировок тем, что списывал часть поставленной, но не использованной техники как уничтоженную и отправлял взрослые игрушки на продажу друзьям арабам, или пакистанцам, или иранцам по сходной цене. Получая проценты с продаж в качестве бонуса к пенсии, к стати говоря. Самолет приземлился ночью в Пакистане, на счастье, в отдалении от какой-либо базы ВВС (то ли в Кветте, то ли в Пешаваре). Прошмыгнув мимо покупателей и продавцов, ты снова бежал… Месяц понадобился, чтобы добраться до портового города, неделю выжидал ты удобного случая пробраться на борт сухогруза, шедшего в Штаты… От сухих пайков тебя тошнило во всех углах трюма и не по одному разу. За морскую милю от тебя несло консервами и машинной смазкой. И где-то проклевывался запах надежды…

Место: задний двор отеля Сермонд-Сью и дорога до стоянки грузовиков в старом Кадилаке – где-то близ городков Спирфиш, Лид и Стерджис, что близ границы с Вайомингом, Ю. Дакота, США.

Время: Ночь. Сейчас

Звук: шуршание насыпной дороги под колесами, урчание мотора, скрип голодных кишок, пропитанных спиртным.

Дорога, что вела к Сермонд-Сью от шоссе, находилась на реконструкции и была скорее проселочной, или грунтовой, или насыпной, но никак не асфальтированной. Причина раздрая – частый проезд от шоссе к отелю и обратно тяжелых фур – изначальная конструкция не предполагала подобной нагрузки. Фуры временно парковались на широкой площадке у шоссе.

Чтобы старика меньше трясло, Джефф сел назад и придерживал болтающееся перебинтованное тело, а также капельницу, назначенную врачом.

– Док заверил, что дед «крепче дуба и скоро пойдет на поправку»! – давясь ухмылкой и сэндвичем прокаркал Арти, трогаясь.

– Очень кстати. И так охренеть как задержались, остается надеяться… – Джефф не закончил.

– Вы…

Глаза старика были приоткрыты, меж век плескались узнавание и радость. Он глубоко дышал – неприлично надувающаяся грудная клетка делала его по-смешному похожим не то на жабу, не то на воробья.

– Ну я. Узнал? Надо же. Пару дней проживешь без врача?

– Конечно, я Вас узнал… точнее вспомнил, когда тот добрый врач из меня вынул эту железку, я вспомнил, как Вы меня уносили…

– А! Точно! – вмешался Арт. – Во, глянь! – он перебросил через подголовник скрученную винтом серебряную вилку, ту, что прошила плечо Дела навылет, оставив аккуратную прижженную изнутри дыру, а потом засела в запястье Эрика.

Джефф поймал «снаряд», тут же едва не уронил – неприятное жжение поползло по пальцам, сунул во внутренний карман с презрительным «хмык».

– Да… – продолжал Эрик, – Я почти уверен, что всё будет в порядке. Не знаю Вашего имени… Очень хотел с Вами еще повстречаться, чтобы поблагодарить. Если здесь благодарность может быть уместна.

– Лучшей благодарности, чем мне мог бы отслюнявить заказчик твоего, дед, спасения, желать не приходится. Ты кто вообще такой? Чем занимался? Есть идеи, на чем попался, кто тебя сдал, кому ты, такой борзый, дорогу перешел, а главное – кто заказал тебя достать?

Старик немного помолчал, расслабленно лёжа на спине и глядя в качающийся на кочках потолок салона.

– Эрик. Эрик Эшлиншир. Двадцать восемь лет я преподавал словесность и философию в средней и высшей школе Шельвиля. Помогал людям, чем мог поддерживал мир в городе, был кем-то вроде городского духовника… или психолога. Дорогу перешел? Полагаю, дело в … поверите ли Вы, если скажу, что почти уверен: всё дело в администрации города Гринвуда, быть может, даже в самом мэре. Я лишь молился о гармонии и Божьем гласе для тех, кто…

– Твою налево заразу за ногу…

– Кхм… О заказчике же, нет, простите, не имею никаких предположений. Но уверяю Вас, если дело не в заказчике, а только в деньгах, в чем я лично сомневаюсь, то я в долгу не останусь. Праведная жизнь вознаграждается не только добродетелями, но и деньгами. Какая сумма на счет вас устроит? Пятьдесят? Сто? Двести?

Двести штук. Знак равно. Осуществить любую мечту. Знак равно. Живой дед. Знак равно. Мертвый Кокс.

«Гад, за смерть Кокса со мной сторговаться хочешь!!??» – хотел было выдохнуть Джефф, но чудом сдержался, «…Да ты ведь даже, что он погиб, не знаешь….»

Сдержался, но в лице изменился наверняка – дед прикрыл глаза, а вскоре начал что-то будто во сне бормотать.

Если бы Арт или Джефф знали санскрит… С губ Эрика летела отходная молитва и пожелания удачного следующего воплощения души в Мире Людей.

Джефф глядел в окно, пытаясь успокоиться за короткую паузу. Перебесившись, он был крайне удивлён новым голосом школьного учителя – звоном мечей под каменным сводом:

– Что ж, тогда помогите мне вернуться в Гринвуд. Там может быть сделано и моей жизнью больше, чем сделал бы он.

Боль, и злость, и радость изогнули губы Джеффа филиппинским керисом, а голос сделали едким, как щёлок.

– Нет, mon pére! Таким макаром ты только больше угробишь, чем спасёшь!

Всё. Прорвало.

– Ты сколько-сколько лет жил такой умный да красивый на ободке параши? И ведь даже носом не повёл! В бездну вас, таких вот умных!

В запале Джефф вышиб локтем боковое стекло, крохи-осколочки бросились наутёк, забираясь по темным, укромным местам, в карманы, под сиденья.

– В гробу я видел вас, святош! Сказал бы «в жопе», да только тут-то, в Гринвуде, в сАмой жопе, вам как раз делать нечего! Мир вам подавай на всей Земле?! Не убий? А как маленьких мальчиков трахать под наваждением тварей – так вы первые!? Пойми ты своей сединой, если мозгами понять не можешь! Если за тебя КРЫСА свою жизнь отдает, то дальше что? Волк за тебя личной шлюшкой мэра сделается?! Ты этого за свою трижды святую задницу хочешь?! Наше предназначение – всех вас, гад, пережить, выкарабкаться, выжить и вычистить планету от смрадной гнили трупов! Что там ваш Иоан про это писал?! А!? Что-то ничего не припомню! Так какого рожна Земля нас – за вас отдает!?

На Дело было страшно смотреть: выпученные красные глаза, лопнувшая губа, кровь бежит по подбородку, брызжет вместе со слюной в затылок Арту, вжавшему голову в плечи, но всё равно не спрятавшемуся за подголовник. Хрипя, дыша рывками, Джефф постепенно остывал.

– Езжай в своей робе туда, где она не пропитается дерьмом и кровью. Где тот мир, которому ты нужен. А здесь, здесь даже не война! И не бойня. Здесь вечно протекающая бочка черного гноя! Чернее ночи! Да чернее черной черноты, черт её подери! Это я не про тебя сейчас, Арт, – Дело едва улыбнулся. – Да если бы чернота… Рубище запачкаете, ваше преосвященство. А нами дыры затыкать – сама Жизнь велела. Вот уже ваш преподобный лик кровью забрызгал, уж простите, не побрезгуйте. Это нам – что слёзы, что кровь, что дерьмо – всё схаваем, всё стерпим, всё усвоим. И не по одному разу. Мы сами – то, в чём выживаем. Так что не лезь ты через мясорубку в чужую парашу! Сиди, где чисто, знай пачкать не давай.

Лысый череп бессильно уткнулся в край двери, сведенный судорогой в оскал рот ловил ночной ветер. Перед глазами страницами альбома филателиста мелькала прожитая жизнь. В канители цветов, запахов, фактуры мелькали марки – лоскутки собственной плоти, с кодом по реестру, датой… Последний кармашек был занят чем-то черным, не имеющим толщины, со злыми, кисло-зелеными сполохами по краям. Кадиллак тряхнуло на съезде с шоссе, видение исчезло.

– Вот и водила, – низко буркнул Арт. – Сиди уж, сам сделаю.

– Стойте, подождите!!! – сквозь боль духа и тела, Дело едва заметил трепыхания старичка. Тот приподнялся на локте, жадно вцепился в руку Джеффа, глаза были полны слёз, и скорби, и какого-то восторга, и сúни прекрасных лагун. – Я так хочу Вам помочь! Я впервые в жизни ХОЧУ кому-то помочь! Не помогаю, не легко и свободно провожу помощь свыше, а именно хочу! Но ни моё, ни Ваше тело не выдержит сейчас Хора Небес! Мы лишь объединимся с Ним раньше срока, как это произошло с теми созданиями в подвале! Но я так надеюсь, что могу помочь… Я верю, что той тряпке, которой затыкают щели в бочке, как Вы это назвали, этому лоскутку бесконечно далеко до черной слизи, которой он пропитан. Но если он пропитался насквозь, то какой в нем смысл!? Если чернота сочится меж волокон, то Вам нужна помощь! Разве может волокно удержать напор того, что оно пропускает через себя!? Я сейчас, наверное, путано говорю, повторяюсь, но впервые в жизни я понимаю, что кому-то помощь нужна, и впервые в жизни я… не знаю и Небеса не спешат подсказать, что или кто этой помощью может быть…

– Хватит этого бреда! Грузи его, Арт!

– Послушай, послушай меня! Ты никого и ничто не сделаешь чище…

– Слышь, старик, кончай!

– …ты только больше грязи развезешь! Ты как промокашка, впитавшая слишком много чернил, как тряпка, которую пора выжимать и стирать!

Надсадных хрип Эрика скрылся за громадой фуры. Арт положил походящего на безумца старика на прикрученную к полу контейнера койку, подсунул под него судно, проверил, хватит ли воды, дотянется ли дед до новой капельницы, не опрокинется ли ящик со съестным. Весь прошлый день, пока Дело отсыпался, Арт готовил условия для перевозки и торговался с дальнобоем за простой и молчание. Денег понадобилось, прямо сказать, не мало, но решающим аргументом стал всё же тяжелый взгляд Артура Джонса.

Контейнер был запечатан снаружи, остаток денег передан, друг обнят и провожен взглядом до подножки автобуса, двигатель заведен и радио включено. Руки дрожали. Будто недавно ударило током.

Почти как в трюме, когда гидравлическую дверь на волю открывал… Краем уха зацепив разговор матросов о том, что вы в Мексиканском заливе, ты удостоверился в относительной близости берега, прочности спасжилета и с удовольствием променял сухогруз на солоноватое теплое молоко воды. Долго твоим верным другом было амбре жареных морепродуктов и перца чили, месяц ты высматривал в новостях трагический репортаж об убийстве и дезертирстве, но так ничего и не высмотрел. Потом ты пах грузовиками и дорогой, и всё вернулось на круги своя. Чикаго. Там была стрижка, факельное масло, чужая кровь, собственная боль, жажда этой самой боли, легкое безумие, взрыв, горелая плоть, гной, гниль, отбросы, Черный Кокс, агония, гнев, шок и снова дорога…

И ты вдруг подумал, вторя свистом сонному радио: Так становился ли ты хоть раз тем, во что тебя бросали? Или лишь набирался этим до тошноты, до тех пор, пока тебя не начинало рвать, выворачивать изнутри наружу, выжимая всё лишнее, всё не твое – вон, прочь из своевольного ума, сердца и тела? И если до сих пор не тошнит от Гринвуда, то чего ты здесь ждешь, и воля ли на то Жизни или это твое упрямство, и… что же ты сотворишь, когда всё-таки потянет блевать?!

Дело было сделано. По крайней мере, дальше от Дела мало что зависело. И дух, и тело выложились по-полной. Последний завершающий штрих дался с наибольшим трудом. Хотя всего и надо было – вернуться в Сермонд-Сью, дорога далась неимоверно тяжело. Жар и гнев выплеснулся в разговоре со стариком, и уже на полпути к отелю в груди засела шершавая ледышка. Она будто повисла на нервах, волохалась и болталась, выматывая тело и дух, как бы нежно Джефф ни вёл машину. Казалось, вот-вот и изо рта пойдет пар, а глаза навечно превратятся в недремлющие очи, смерзшись с веками. Ты подкрутил настройку приемника, но в этой глуши, кажется, больше ничего не ловилось. Что ж, ты не гордый, ты и сам себе споешь. Что там приходит на ум в связи с последними событиями? Ах да, твоё любимое, что-то вроде…

«Новый маленький Иисус замерзает на улице – он на зимнее солнце хитро жмурится, он вами отвергнут, он снова неузнан, но он неистов, он необуздан!

Новый маленький Иисус постоянно курит. Он о жизни знает всё, его никто не надурит. Но она уже достала, колотит озноб. Благословит любого он пулей в лоб! За две тысячи лет всё так изменилось! У него есть пистолет – вам такое не снилось!

На чужих дорогах и в пустых городах он потерял невинность, рассудок и страх, он растоптал надежду и ошметки мечты. Новый маленький Иисус – это, может быть, ты!

Потерянный взгляд на бледном лице и полная ясность, что будет в конце: любовь отвергнута, душа уволена, ничто не истина, всё дозволено! Ничто не истина, всё дозволено! Ничто не истина, всё!..»1010
  Песня «2000 лет», группа Lumen. www.lumen.su


[Закрыть]

Через четверть часа Дело без сил упал, едва переступив порог и прикрыв за собой дверь вроде бы не предназначенной для гостей комнаты цокольного этажа.