Текст книги "Повседневность истины"

Не все выводы социальных эпистемологов получены на основании результатов исторических кейс-исследований. Некоторые авторы предлагают более теоретически выдержанные результаты анализа того, как ученые убеждают друг друга в правильности того или иного заключения. Например, Бруно Латур подсчитал, сколь часто то или иное убеждение формировалось под влиянием специально организованного подбора «союзников» лишь одной стороны полемики (Latour, 1987: chap. 1). Автор считает, что любое успешное разоблачение эпистемического авторитета должно влечь за собой эпистемические же последствия. Так, должно быть указано, что те или иные конкретные процедуры, использованные учеными для доказательства своей правоты, обладают слабыми эпистемическими качествами. Если мы признаем разумность данного требования, получается, что отрицаемые Латуром объективные эпистемические категории существуют. Но если мы признаем их существование, возникает вопрос, действительно ли убеждение через ссылку на число «союзников» является эпистемически негодной процедурой. Поскольку военно/политический словарь Латура забавно контрастирует с критикуемыми им «конвенциональными характеристиками» науки, остается все же не до конца ясным, являются ли описанные им практики эпистемически плохими или не рациональными.

Обратимся еще к одному примеру «социального конструирования научных фактов», рассматриваемому социальными эпистемологами. Так, в работе «Laboratory Life: The Social Construction of Scientific Facts» (1979/1986), анализируя работу биохимиков, Латур и Вулгар утверждают, что «реальность научного факта формируется как следствие стабилизации» (Latour and Woolgar, 1986: 180). Иными словами, реальность (например, какие-то конкретные химические субстанции) не существует до социального события стабилизации (прекращения споров), но является результатом такой стабилизации. Сразу же возникает вопрос: имеют ли право «социологи» заявлять подобное, не обладая специальными познаниями в биохимии? И как вообще изучение макросоциальных событий может приводить к выводам о зависимой или независимой форме существования от этих событий неких химических субстанций?

Говоря о социальном конструктивизме, важно различать его «сильные» и «слабые» версии. «Слабый» социальный конструктивизм заключается в представлении всех репрезентаций реальности (лингвистических или ментальных) в виде социальных конструктов. Например, сказать, что гендер социально конструируется, будет означать в данной версии, что представления людей о гендере, все концепты гендера являются социально сконструированными. Сильный конструктивизм заявляет не только о том, что репрезентации социально детерминированы, но и то, что сами вещи, к которым относятся репрезентации, являются социальными конструктами. Например, в этой версии будут считаться социально сконструированными не только представления ученых о химических субстанциях, но и сами химические субстанции будут определены как социальные конструкты.

Очевидно, что сильная версия ведет к эпистемологически и метафизически значимым выводам. Но каков характер этих метафизических выводов? А. Кукла (Kukla, 2000), рассуждая о конструктивизме Латура и Вулгара (Latour and Woolgar, 1986), говорит о «каузальном» и «конститутивном» конструктивизме. Каузальный конструктивист считает, что человеческая активность вызывает и поддерживает существование фактов о мире, включая научные факты, тогда как конститутивный конструктивист убежден в том, что то, что мы называем «фактами о мире», является фактами, свидетельствующими о человеческой активности (Kukla, 2000: 21).

Интересно, что для подтверждения своих выводов каузальные конструктивисты часто вынуждены использовать аргументы конструктивистов конститутивных. А. Кукла отмечает при этом, что любая вообще попытка представить социальный конструктивизм в виде метафизической доктрины сопряжена с трудностями.

Не все исследователи, относимые к «социологии науки», считают, что социальная эпистемология ограничена рамками описания и объяснения науки. Так, Стив Фулер (Fuller, 1987, 1988, 1999), полагая, что социальная эпистемология ищет ответы на вопросы «Как должен быть организован институт науки?», «При помощи каких наилучших (научных) значений и смыслов должен описывать процесс производства знаний?», отказывается при этом представлять знание как «истину порождающее» и в этом отношении не попадает в компанию классических эпистемологов. «Конец» научного исследования, по его мнению, – событие эмпирически детерминированное (Fuller, 1993). Но если мы не знаем, где «конец», то, куда нам следует направлять научно-исследовательские усилия? И вообще, как эмпирически определить конец исследования? Научное исследование приводит к самым различным результатам, какой из них – «конец исследования»?

Стоит согласиться с мнением социального эпистемолога Е. Лонгино (Longino, 1990, 2002), которая полагает, что «социальное» не загрязняет «нормативное» или «обоснованное» измерение науки. Напротив, обосновывающее рассуждение может быть представлено частью социальной практики – практики изобретательности и ответственности (Longino, 2002: chap. 5).

Некоторые выводы. Исследование позволило выявить несколько тенденций в развитии философской мысли конца XX – начала XXI века. Во-первых, приобретает системный характер переход гносеологов в лагерь эпистемологов в связи с расширением исследовательского поля: современного теоретика познания интересуют все пути и способы обретения истинных уверенностей, при этом объектом исследования становится познавательная активность повседневного деятеля. Кроме того, агент повседневности понимается как носитель социальных и культурных познавательных стереотипов. В этом смысле когнитивные механизмы осмысляются как исторически, социально, культурно детерминированные. Данная тенденция может быть обозначена как переход от «индивидуальной» гносеологии к «коллективной» эпистемологии.

В самой социальной эпистемологии заметны две тенденции:

– тяготение к междисциплинарным исследованиям и парадигмам;

– отход от принципов классической науки в трактовке истины и рациональности.

В последнем случае особый интерес для социальных эпистемологов представляют практики свидетельства – поставщика уверенностей, а едва ли не главной эпистемологической проблемой становится проблема доверия.

Глава 2
Практическое рассуждение

Знакомство с многочисленными работами современных авторов, занимающихся поиском решений проблемы практического разума и практического рассуждения, позволяет сделать следующий вывод: практическое рассуждение не является более достоянием этики, а современные концепции практического разума не создаются более как компоненты авторитетных моральных теорий. Моральное рассуждение определяется теперь как практическое рассуждение, связанное с моральным субъектом; онтология ментального все чаще имеет дело со смыслами и значениями рациональности; необыкновенная популярность психологии уверенности и желания также заставляет с оптимизмом взирать на будущее философии практического разума. В целом, можно сказать, что защита ограниченного числа отстоявшихся позиций, ведущих свое происхождение от великих философов далекого прошлого, уступает место здоровому многообразию конкурирующих между собой новых идей. Ежегодно появляющиеся оригинальные предположения и аргументы превратили данную область исследований в быстро и интенсивно развивающуюся.

Напомним, что в «классической науке» принято различать рациональность теоретическую и практическую.

Теоретическая форма:

Дедукция: если а, то б; а, следовательно, б.

Индуктивное обобщение: многие к – г, поэтому возможно, что все к – г.

Вывод к наилучшему объяснению: гипотеза C – наилучшее из всех существующих сильных объяснений феномена D, поэтому может быть, что гипотеза С – истинна.

Рассуждение, основанное на вероятностях и статистических данных.

Практическая форма:

Практическая индукция: действие С использовалось в прошлом для достижения цели S, поэтому, если нужно S, C – подходящее средство.

Выведение к наилучшему значению: действие А – наилучший доступный путь к осуществлению B, поэтому возможно я должна сделать А.

Убедительная согласованность: действие М наилучшим образом согласуется со всеми моими целями, поэтому я должна делать М.

Конечно, всегда стоит иметь в виду, что отношение между теоретической и практической рациональностью трактуется разными философами по-разному:

1. Теоретическая и практическая рациональность независимы друг от друга.

2. Теоретическая рациональность зависит от практической рациональности: существование теоретического разума оправдано тем, что он помогает нам достигать практические цели.

3. Практическая рациональность зависит от теоретической рациональности: существование практической рациональности оправдано тем, что, – как показывает практика, – основывать свои решения на резонах – эффективно.

4. Они взаимосвязаны и взаимозависимы (автор данной работы склоняется к правоте именно этой позиции).

Философы практического разума/рассуждения заняты поиском ответа на вопрос о том, какие образцы и формы умозаключений являются узаконенными методами выработки решений или намерений действовать, а также узаконенными методами осуществления таких практически значимых процедур, как оценивание, планирование, проведение политики и рассуждение по типу «кто и что должен делать».

Существуют многочисленные теории практического рассуждения, неравнозначные по числу рассматриваемых элементов, степени идеализации и готовности авторов выстраивать междисциплинарные связи в процессе выяснения, какие ментальные феномены и процессы реализуются в ходе практического рассуждения. Авторы спорят о принципиальности различия между практическими и теоретическими рассуждениями, первые из которых, – как принято считать, – направлены на совершение действий, а вторые – на обретение уверенностей/знаний. Философы размышляют, как можно доказывать, что некоторые предполагаемые формы практического выведения/заключения законны, т. е. являются реальными умозаключениями, о том, далее, существует ли объективный набор форм практического умозаключения, который ученым следует обнаружить, или же абсолютно все методы практического рассуждения изобретены человеком.

Внутри направления практической рациональности сложились течения, участники которых сходятся по ряду принципиальных положений, допущений, гипотез и идей.

Нигилизм. «Нулевой отметкой» в дискуссии о практическом и теоретическом рассуждениях следует избрать нигилизм. «Нигилисты» настаивают на том, что законных форм практического умозаключения просто нет в природе, и что, следовательно, не существует такой вещи как практическое рассуждение. Нет никакой специфической ментальной активности, сопровождающей или являющейся содержанием «выяснения того, что нужно делать». Родоначальником нигилизма можно считать Юма.

Инструментализм. Инструментализм является наиболее простой, самоочевидной и «само собой разумеющейся» версией практической рациональности. Инструменталисты считают, что любое практическое рассуждение подчинено достижению цели, поэтому выяснение того, что делать, полностью детерминировано поиском средств достижения чьих-то конкретных целей и удовлетворения чьих-то определенных желаний. Такие рассуждения могут заключаться в поиске причин, соответствующих желаемым следствиям, но могут также включать планирование или выбор наилучшей опции, ведущей к конкретной цели. Иногда такой инструментализм называют «интернализмом в резонах к действию». Инструменталисты уверены, что практическая рациональность обусловлена желаниями: вы рассуждаете о том, как получить то, что вы хотите, а не о том, что вам следует хотеть в первую очередь.

Заметим, что у Юма в его явно выраженном нигилизме в отношении практического рассуждения можно найти инструменталистские идеи. Смит в работе 1987 года попытался привязать инструментализм к психологии уверенностей/желаний (так называемая «народная психология») и осмыслить уверенности и желания в терминах пригодности и удовлетворения (Smith, 1987). Вильямс настаивал, что основания к действию должны вовлекать желания, поскольку только желания могут объяснять действия, придавать им смысл, который, в свою очередь, определяет резон эти действия совершать (Williams, 1981).

В литературе можно встретить попытки представить инструменталистское рассуждение как вид практического рассуждения или даже как собственно практическое рассуждение (Thompson, 2009), но все подобные усилия наталкиваются на проблему «хрупкости» инструменталистского рассуждения, в связи с чем инструменталист не может сказать определенно, при каких условиях вывод «цель-средство» становится окончательным. (Например, инструментализм не справляется с объяснением такого случая: если я хочу перекусить, то подходящим для этой цели средством является посещение конкретного известного мне бистро, но по дороге туда я неожиданно узнаю, что проценты от доходов этого заведения получает местная бандитская группировка, связанная с торговлей наркотиками, что делает мое рассуждение о необходимости идти в это бистро, чтобы перекусить, неверным, а найденное средство не приемлемым.) Вне зависимости от правоты/неправоты инструментализма, наиважнейшей задачей, которую должны решить представители данного подхода, является выяснение того, как на самом деле работает рассуждение «цель-средство».

Принцип удовлетворительности. Как показал Г. Симон (Simon, 1957, ch. 14, 15; 1979), поиск наилучшего выбора может быть исчислен, но это означает, что он оказывается слишком дорогим. Бывает и так, что набор альтернатив не содержит наилучшего выбора, тогда альтернативой принципу максимизации может быть принцип удовлетворительности, когда выбирают не наилучшее, но первое из достаточно хорошего, что «удешевляет» процесс выбора (Landesman, 1995). Некоторые философы увидели в последнем искомую рациональность практического выбора (Slote, 1989).

Рассуждение с майевтической целью. Стандартным возражением инструментализму является упрек в том, что конечные цели избираются в «инструментально» понимаемой рациональности произвольно: конечная цель оказывается вещью, которую ты просто и беспричинно захотела; цели просто выводятся за пределы рационального контроля, что совсем не так в реальной жизни. Защищаясь, инструменталисты заговорили о «майевтических целях» и ввели понятие «желания второго порядка», когда целью/желанием становится достижение иной цели или иного желания (закуривая, заядлый курильщик может желать при этом не хотеть курить; человек выучился на врача, желая лишь разбогатеть, но успешная карьера и соответственно большие доходы возможны, если ты помогаешь людям излечиваться, поэтому желанием второго порядка для врача-карьериста становится морально специфицированное желание помочь как можно большему количеству людей выздороветь). Существуют также и желания иметь определенные желания (Schmidtz, 1995).

Планы и намерения. Согласно оригинальной концепции Братмана (Bratman, 1983, 1987), рациональное рассуждение или обдумывание состоит большей частью из выбора, составления и пересмотра намерений и планов (философ определяет план как сложное и детализированное намерение, а намерение – как микро-план). Планы отличаются от желаний тем, что они, во-первых, как правило, не завершены (не включают пошаговые действия с подробным описанием каждого средства достижения цели), и, во-вторых, отличаются стабильностью, поскольку агент рассуждает о том, как реализовать план, а не о том, стоит ли отказаться от него в пользу какого-то другого плана.

Практическое рассуждение, основанное на планировании, имеет преимущество перед рассуждением, при котором учитываются только уверенности и желания. Из-за своей стабильности планы позволяют удерживать практическое рассуждение в неких рамках, ограничивающих количество опций, которые требуется рассмотреть. Например, раздумывая о том, как попасть в аэропорт, вы должны будете рассмотреть варианты использования собственной машины, вызова такси, поездки на автобусе, помощи друга. При этом план добраться до нужного места самолетом отсечет за ненадобностью опции, которые потребовалось бы рассмотреть, если бы допускалась вероятность поездки на поезде, велосипеде, корабле и т. д. Вы также пребываете в значительно большей уверенности, что встретитесь с А, если знаете что она планировала прийти на встречу с вами в установленное время, а не просто хотела это сделать.

Рассуждение на основе планирования отличается от инструменталистского рассуждения, поскольку человек плана может придерживаться его, даже если план при изменившихся обстоятельствах перестал соответствовать желанию; при инструментализме, напротив, такое решение будет определено как нерациональное. Например, представим, что С обещала помочь В, желая, например, показать себя в лучшем свете, с тем, чтобы выйти за В замуж. Узнав, что В женат, С, пользуясь инструменталистскими установками, должна счесть помощь В не рациональной и под любым благовидным предлогом отказаться выполнить обещанное. Практическая рациональность на основе планирования, напротив, подскажет С, что выполнить свое обещание даже при исчезновении желания – рационально, и требуемая помощь будет в результате оказана. Здесь мы видим, как рассуждение на основе планирования зарабатывает дополнительные, «моральные», очки.

«Спецификационизм». Еще одно возражение инструментализму заключается в том аргументе, что многие наши цели слишком смутны и неопределенны, чтобы служить отправными точками для рассуждений по типу «цель-средство», поэтому практическое рассуждение обязательно должно заключаться в спецификации неопределенных целей. Например, А желает улучшить свой внешний вид, но прежде, чем отправиться в магазины и салоны красоты, она должна все-таки определить, что конкретно необходимо исправить, изменить, улучшить (Kolnai, 1978; Wiggins, 1991). Часто наши собственные цели и цели разных людей не совпадают, и лишь спецификация и детализация этих целей может привести к их согласованию и способствовать преодолению конфликта (Richardson, 1994). Спецификационистам остается лишь определить, какие уточнения и спецификации неопределенных и смутных целей рациональны, а какие – нет.

Разрешение «практического» противоречия. Важнейшим аспектом теоретического рассуждения (как рассуждения, направленного на обретение уверенностей и знаний) является разрешение противоречий в системе уверенностей субъекта. Но разве не можем мы обнаружить аналогичные процедуры в системе практического рассуждения, где происходит разрешение «практических противоречий»? Например, практическое рассуждение позволит человеку, не желающему попасть в Таиланд, но стремящемуся увидеть Сиам, понять, что его намерения и планы не рациональны. (Инициатором дискуссии, посвященной понятию практического противоречия в работах И. Канта, выступил в 1996 г. Корсгаард: Korsgaard, 1996).

Рассуждение, направленное на связность, последовательность. Иногда в практическом рассуждении видят результат приспособления человека к окружающему миру, при котором его мысли и действия становятся все более последовательными. Сторонникам такого подхода остается показать, из каких элементов состоит такая приспособляемость, и какая их последовательность может быть определена как согласованная. Например, если речь идет о предпочтениях, согласованность между ними понимается как соответствие некой «хорошо определенной функции полезности» (об измерениях полезности см.: Luce and Raiffa, 1957, ch. 2). Правда, при этом не понятно, что делать с предпочтениями, которые согласованы «более или менее», к тому же, разделение предпочтений только на последовательные и непоследовательные не работает при описании реальной жизни. Приходится признать, что подход, основанный на определении степени полезности той или иной согласованности элементов практического рассуждения, основан на идее, которую люди не могут использовать до тех пор, пока не ясно, как определяется приближение к идеалу (идеальной согласованности) или отдаление от него.

К элементам практической приспособляемости могут быть отнесены цели, сверхцели и действия. Тогда практическое рассмотрение, управляемое принципом последовательности, будет заключаться в выборе совокупности целей и действий, наилучшим образом согласованных между собой. Так понимаемое практическое рассуждение может быть описано как «вывод к наиболее последовательному плану». Правда, при наличии множества конкурирующих планов необходимо будет вооружить агента действия критерием отбора наиболее последовательного из них. Осознав, что без определения понятия когеренции отсыл к последовательности и согласованности является пустым, многие англо-американские философы брались за решение этой проблемы, разрабатывая конкретные «измерительные» техники и модели практического рассуждения (Thagard and Millgram, 1995; Millgram and Thagard, 1996; Thagard and Verbeurgt, 1998).

Принцип универсализма. От классических теорий практического разума обычно ждали, что резоны, коими оперирует описываемый ими рациональный субъект, – универсальны, иными словами, их создатели должны были исходить из того, что всякий разумный человек в сходных ситуациях будет рассуждать и действовать одинаково. Нельзя сказать, что современная англо-американская философия совершенно отошла от этого принципа, особенно если мы посмотрим на развитие этической мысли (Корсгаард не раз реконструировал некоторые кантовские положения с тем, чтобы усилить аргументы в поддержку принципа универсализма: Korsgaard, 1996), но в очень большом количестве публикаций он все чаще игнорируется.

Практические резоны, основанные на идентичности. Именно Корсгаард высказал мысль о том, что теория практического рассуждения должна учесть существование класса резонов, при помощи которых создаются личные концепции «практической идентичности» – описания, благодаря которым мы ценим самих себя, определяем собственную жизнь как достойную того, чтобы жить, а наши действия – как достойные быть совершенными (Korsgaard, 1996: 101). Вильямс, в ответ на это, показал, что практические резоны разных людей в сходных ситуациях могут варьироваться, даже если мы не рассматриваем при этом различающиеся желания (Williams 1995: 186–194).

Практический эмпирицизм. Во всех рассмотренных подходах к пониманию практического рассуждения источник оснований к действию помещают в самом агенте. Практический эмпирицизм, напротив, ищет резоны в опыте. Нет оснований считать, что цели, приоритеты, оценки и другие элементы когнитивного «вооружения» агента будут полезными в действиях, чье существование мир не допускает. Желания и намерения, с которыми человек оказывается в ситуации, могут быть просто неуместными и нереализуемыми, а осуществление намеченного сильно разочаровывать. Успешность в действиях требует от агента способности существенно корректировать свои планы и принципы за весьма короткое время. Практическое рассуждение понимается поэтому как способность делать выводы из прошлых частных наблюдений к будущим общим правилам (Millgram, 1997).

Практическое рассуждение как новое описание. Верное заключение о том, что нужно делать, предполагает адекватное описание ситуации. Такое описание философы склонны относить к теоретическому (а не к практическому рассуждению): агент рассуждает скорее о фактах, чем о ценностях. А. Мёрдок (Murdoch, 1970) предположила иное: адекватное описание ситуации, предвосхищающее действие, является важнейшей составной частью практического рассуждения (частично из-за того, что факты порой неотличимы от ценностей, или потому, что сама попытка такого различения – следствие работы практического разума). Не смотря на давний срок обнародования, идеи А. Мёрдок только недавно привели к новому повороту в старой дискуссии о «сферах компетенции» практического и теоретического разума.

Мёрдок сосредоточивает свое внимание именно на процессе переосмысления. В ее самом известном примере мать преодолевает ревность и учится видеть в своей приемной дочери простое, спонтанное, восхитительно юное создание нежели вульгарного, грубого и невыносимого подростка. Эта идея интересна, но неполна: даже если мы согласимся, что переосмысление (переинтерпретация) – достояние практического разума, сложно согласиться с представлением переосмысления единственным и достаточным элементом процесса решения (о том, что делать). Сложно также не заметить в переосмыслении существенные «примеси» эмоционального отношения, что выводит нас за пределы философии.

Другие идеи. Формалисты сводят практическое рассуждение к вычислениям, позволяющим агенту с математической точностью устанавливать наибольшую полезность действий, удовлетворяющих тому или иному его предпочтению (McClennan, 1990; Hampton, 1994).

Веллиман представляет намерения как самоисполняемые предсказания (self-fulfilling predictions). Предсказания самоисполняемы, потому что агенты хотят понимать, что они делают, и действия, основанные на самоисполняемых предсказаниях, образуют «реквизит» самопонимания (Velleman, 1985, 1989).

Брендом заметил, что учет желаний человека в концепциях практического разума просто выражает приверженность философов к идее его «материальной», а не «идеальной» природы, тогда как в действительности практические выводы сами по себе желания не вовлекают (Brandom, 1994: 243–253). Например, сказать, что кто-то желает не промокнуть, означает сделать явным его приверженность к выведению «Я возьму зонт» из «Собирается дождь»; где само по себе желание не промокнуть не является скрытой посылкой в выводе. Эта мысль Брендома направлена против инструментализма. Он считает, что присутствие желаний в действиях не подтверждает инструменталистскую трактовку практического разума. Напротив, то, что практическое рассуждение в целом представляется в форме, вовлекающей желания, свидетельствует о полной нейтральности такой трактовки к вопросу: «Какие паттерны практического вывода являются легальными?»

Некоторые выводы. Важность теорий практического рассуждения и теорий действия заключается в том, что они внесли серьезный вклад в выяснение возможности истинного познания, с одной стороны, а с другой стороны, вовлекли обычного человека в контекст свершения истины. В указанных теориях действие и его интерпретация, свершение истины и ее понимание предстают в единстве. Теории практического рассуждения и теории действия исходят из того, что жизнедеятельность человека является частью мирового целого и всегда соотнесена с внешним миром, и с физическим, и с социально-культурным. В процессе своей деятельности человек соприкасается с истинным бытием внешних вещей и руководствуется интуитивным пониманием истины. Повседневный деятель не только нуждается в различении истинного и ложного, но и умеет это делать.