Текст книги "Судьба засранца"

Аполлон Клизма
Судьба засранца

Комсомольское поручение

Сплетни считаются альтернативным видом информации, но, по-моему, они наравне с государственными и военными тайнами – наиболее быстро-распространяющийся вид информации. Наверное, за неделю до того, как в мозгу нашего шефа появилась жидкость, с ударом в голову которой народное поверье связывает появление всяких сногсшибательных идей, и эта жидкость, надо полагать, стала причиной появления приказа о создании комиссии по борьбе с пьянством, в нашей шараге вовсю шло неофициальное обсуждение кандидатур в члены этой комиссии.

Распространение и обмен слухами, сплетнями вообще было специализацией нашего отдела. Нет, конечно, у нашего отдела было какое-то другое официальное предназначение, но вот какое именно, я, честно говоря, за 2 года работы в отделе так и не понял. А вот фактическую компетенцию отдела мне сразу по поступлении в отдел объяснили сослуживцы – Таня (которую в ее отсутствие сослуживцы называли «бомбой» или «коровой»), Галя (которую в ее отсутствие называли «доской»), Рита, которую уже не помню как за глаза называли и завотделом, которую не помню как называли в присутствии, но помню, что в отсутствие – «Тетя лошадь». Так вот, когда я, молодой специалист, переступив порог первого в моей жизни места службы, поинтересовался – чем занимается сие подразделение, мои будущие сослуживцы почти в один голос ответили: «Свежими сплетнями и… (впрочем, об «и…» скажу чуть дальше).

И, надо сказать, сплетни почти каждый день были свежайшие и, нередко просто из ряда вон выходящие. Но, как верно подмечено, нет дыма без огня – в самых невероятных сплетнях была крупица истины. Так, когда Галя сообщила, что зав соседнего отдела похмелялся тормозной жидкостью, то вскоре стал известен и реальный факт, послуживший основой этой информации. Оказывается, сама Галя после крутой вечеринки не нашла никаких средств для опохмела, кроме как тормозную жидкость в гараже; а это затем стало причиной почти месячного пребывания Гали на больничном вследствие «бытового отравления».

А, когда Рита сообщила новость, что председатель профкома сожительствует со своей тещей, то после очередного заседания женсовета, на котором разбиралось поведение Риты в быту, выяснилось, что Рита, сама являясь тещей, сожительствовала со своим зятем, а это, в свою очередь, стало причиной покушения тестя кастрировать зятя.

Вот уже несколько дней в нашем отделе шли оживленные дискуссии по поводу кандидатур в состав комиссии по борьбе с пьянством. Причем, речь шла не столько о кандидатах, сколько об уже готовом списке, который чьи-то слишком любопытные глаза узрели на столе у шефа, и за него только предстояло проголосовать на предстоящем общем собрании коллектива.

Как явствовало из слухов, в этом списке значилась фамилия Капусты Василь Василича. Упоминание сего имени в сочетании со словами «член комиссии по борьбе с пьянством» вызвало взрыв гомерического хохота в нашем отделе (да и в любом другом отделе тоже). Около года назад Василь Василич при весьма загадочных обстоятельствах попал в медвытрезвитель. Капуста с помощью чужих ног возвращался домой после веселого застолья. Возле какого-то дома он поблагодарил чужие ноги, а когда те удалились, появились две версии произошедшего. По одной из них, Капуста по приходу домой застал свое ложе без матраса, простыни и прочих постельных принадлежностей. Поняв данный факт, как попытку жены спровоцировать скандал, он решил не поддаваться на провокацию и, раздевшись, улегся спать на голую сетку кровати, подложив под голову штиблет вместо подушки. Но жена Капусты, убедившись в бесплодности своих попыток, обратилась к своему брату, работавшему в медвытрезвителе, и тот по блату отправил Василь Василича в медвытрезвитель прямо из дома. Но слухи донесли и иную версию событий. Просто Капуста заблудился в городе и, обнаружив возле чьей-то калитки ржавую койку, выставленную хозяевами на улицу за ненадобностью, принял ее за родное супружеское ложе. А, почувствовав себя дома, он разделся до того в чем мать родила и улегся почивать на голую сетку, положив под голову штиблет. Может быть, проспавшись и разобравшись в своем огрехе, Василь Василич мирно бы добрался домой, но дело в том, что койка стояла в нескольких метрах от оживленной автобусной остановки. Ожидавшие автобус граждане стали проявлять большое беспокойство в связи с нахождением в тесном соседстве с совершенно голым гражданином. Одни беспокоились – не застудится ли Капуста (дело было поздней осенью). Другие опасались, что Василь Василич подорвет своим видом моральные устои общества. В итоге и те. и другие стали звонить в различные срочные и аварийные службы, из которых только органы внутренних дел откликнулись на призыв и доставили Капусту в надлежащее для его состояния место.

Какая из этих версий ближе к истине – сказать затруднительно, ибо оба слуха, как заверяли сослуживцы, были из «достовернейших источников».

Другой, обсуждаемый нашим отделом кандидатурой, стал Роберт Робертович Голицин по кличке «поручик Голицин» или просто «поручик». Но кличка не соответствовала действительности, ибо Голицин – бывший капитан Советской Армии. А бывшим он стал после того, как пропил молодое пополнение, доставляемое им к месту службы. Эту невероятную историю рассказала Галя под большим-большим секретом, а ей еще под большим секретом рассказала наша кадровичка. Следуя с командой призывников в поезде, Голицин допился до такой степени, что стал приставать ко всем пассажирам с требованием немедленно дать опохмелиться хоть чем-нибудь, иначе он выбросится из поезда или умрет от прогрессирующего синдрома похмелья, Материально Роберт Робертович за свое спасение от смерти предложить своим спасителям ничего не мог, ибо пропил все, что можно и начал уже то, что нельзя: пропил форменные брюки и расхаживал по вагонам в неглиже. (Вообще «поручик Голицин» пьянствовал, как поручик Голицин лет сто до него – эта армейская традиция передается из поколение в поколение). Но никто из пассажиров не откликнулся на призывы о помощи. Голицину осталось только либо умирать, либо выброситься из поезда, чтобы разом прекратить муки похмелья. Он стал открывать уже окно вагона, но тут его остановил командир бригады шабашников, едущей по соседству с призывниками. Он предложил Голицину сделку века: в обмен на ящик водки предоставить призывников Роберта Робертовича для разгрузки вагона кирпичей, ждущего шабашников на соседней станции. Счастливый Голицин даже расцеловал своего спасителя и его ботинки, а, увидев ящик водки, забыл про все на свете до конечной станции следования. А подопечные его, разгрузив вагон и, обнаружив себя брошенными на произвол судьбы, отправились жаловаться к военному прокурору. Прокурор, выйдя из шока, в который повергло его рассказанное, отдал приказ взять Голицина под стражу. Роберт Робертович пришел в себя, когда его спящего в тяжелом хмельном сне разбудил начальник военного патруля и предложил сдать оружие, если такое есть и пройти…Быть может, Голицина судили бы (наверное по статье «Промотание военного имущества»), но судьба улыбнулась несчастному пьянице. Военный прокурор отправил беспризорных призывников на строительство собственной дачи, по возведении которой они отправились на заслуженный дембель с полагающимися в таком случае записями в военных билетах. На радостях прокурор простил Голицину все грехи и освободил из под стражи. Но для порядка Голицина из армии уволили. Ведь служил он в ракетной части и пропивать там было что. Счастье от построенной дачи у прокурора было так велико, что он помог устроиться безработному Голицыну в нашу шарагу.

Я частенько, между прочим, видел Голицына в обнимку с каким-то военным прокурором. Они угощали друг друга пивом и ездили на дачу к прокурору, вспоминая, видимо нечто общее, их роднящее. Но что стояло за этим? Бог его знает.

В отличие от предыдущих кандидатур, следующая обсуждаемая кандидатура – водитель нашего снабженца Виталик хотя употреблял спиртные напитки, но не злоупотреблял ими. Это поначалу вызвало отсутствие интереса к обсуждаемой кандидатуре.

– …Зато ворует, – вдруг испортила биографию Виталика Рита.

Это было новостью! Тотчас к кандидатуре Виталика появился интерес.

– В общем, то мне эта наша кассирша рассказала, – продолжала Рита, – ей секретарша шефа рассказала.

По слухам выходило, что Виталик, развозя по домам вдрызг напившееся начальство, обчищает им карманы. Пострадавшие-то понимают чьих рук работа, но поймать за руку не могут. Единственным средством защиты стали записки предупреждения и записки-просьбы, которые перед попойкой наши начальники вкладывали в бумажники: «Виталик, положи, пожалуйста, на место», или «Положи на место, сукин сын, а то плохо будет».

Неожиданное резюме обсуждению кандидатуры Виталика сделала Тетя лошадь:

– И ничего страшного. По сравнению с нашим снабженцем Виталик не вор, а воришка мелкий, сосунок. Нашему снабженцу во всех складах, куда приезжает, надо не записки, а транспаранты писать: «Положи на место!» Только и транспарантов не хватит, и толку не будет.

Но завотделом, впрочем как и всех сотрудниц, более всего интересовала кандидатура единственной представительницы прекрасной половины человечества в будущей комиссии – Марины из машбюро.

– По каким это критериям наш шеф ее туда выдвинул? – возмущенно удивлялась Тетя лошадь.

– Известно по каким, – развила идею Галя, – по тем, что Капусту и «поручика», и Витальку: от каждой твари по паре.

– От пьянчуг и воришек есть, теперь и коза дранная будет, – закончила логическое рассуждение отдела Рита.

«Козой драной» Марину стали называть за глаза после оглушительного скандала, в результате которого наш прежний шеф отправился на пенсию по инвалидности, а Марину с теплого местечка в приемной шефа переместили в Машбюро.

Во время пребывания Марины на посту секретарши директора шеф решил срочно задать головоломку одному из завотделов и попросил Марину немедленно соединить его с проштрафившимся. Марина, не переставала оживленно болтать по городскому телефону, соединила шефа с заведующим отделом… горкома партии.

Шеф, едва услышал в трубке «Алло», не представляясь и, не спрашивая с кем говорит, обрушил на партийного функционера всю мощь своих трехступенчатых ругательств. А завотдела горкома подумал, что матюкает его более высокое начальство (а кто еще больше?) и смиренно молчал. Но минуты через три непрерывных ругательств у завотделом появились сомнения. Обычно начальство материлось не более полутора минут, а потом переходило к делу. А неизвестный матерщинник, хорошо обложив завотделом, перешел уже на его ближайших родственников, и конца его матюгам не предвиделось. Поэтому завотдела рискнул робко и вежливо поинтересоваться в паузе между ругательствами: с кем он имеет честь беседовать? Шеф ответил. Завотделом горкома партии представился тоже… Марина, продолжая оживленно болтать по телефону и сидевшие в ожидании аудиенции шефа посетители услышали раздавшийся из кабинета директора истошный вопль шефа: «Я больше не буду!!!» и грохот падающего тела. Вбежавшим в кабинет шеф предстал лежащим на полу. Выпучив глаза на Марину, он прошипел: «Коза дранная…» и замолчал надолго. В эту минуту у него отнялась речь и парализовало правую часть тела: инсульт! А потом были комиссия горкома и большой скандал. Незадачливый шеф отправился на пенсию, Марину понизили до должности рядовой машинистки, а главный виновник ЧП, – селектор был ликвидирован и заменен иным видом связи, в котором мог разобраться самый тупой начальник. А последние слова шефа, произнесенные в стенах нашей шараги стали историческими. Многие дали им весьма широкое толкование. Наш отдел дискутировал о том, почему Марина «Коза» да еще «драная» почти целую неделю. Тетя лошадь, помню, очень огорчалась, что шефа парализовало так скоро и он не успел высказать о Марине дополнительную информацию. А Марина как была, так и осталась всегда возбуждающе для мужчин одета и вызывающе накрашена, несмотря на серьезное понижение и шлейф слухов.

Задержавшись на кандидатуре Марины наш отдел перешел к обсуждению Вадима Петровича Иванова, который почему-то до сих пор не имел клички и, по слухам, совсем не пил. Эти странные обстоятельства вызывали повышенный интерес к сей кандидатуре. Более всего моих сослуживцев возмущало, что Иванов не пьет.

– Он или больной, или стукач, или коллектив не уважает, – высказала версии Таня.

– Может с головой что?… – выдвинула свое предложение Галя.

Но Тетя лошадь, ехидно улыбнувшись, успокоила наши тревоги:

– Да пьет он, пьет.

Увидев наши вытянувшиеся в удивлении лица, завотделом продолжала:

– Моя кума живет с ним по соседству. Так вот, он каждый выходной запирается, пьет до поросячьего визга сам, без гостей. Кума сама в окно видела: сядет перед зеркалом и чокается со своим изображением вместо собутыльника.

Мы расхохотались. Но Гале не нравилось некоторое логическое несоответствие:

– А почему же его никто-никто за лет десять даже с запахом не встречал? Он же не Штирлиц так конспирироваться. Это же уметь надо, все-таки!

Завотделом многозначительно подняв палец, не менее многозначительно изрекла:

– Вот именно: уметь надо! У нас в конторе есть Штирлицы, Галя, что любого Штирлица за пояс заткнут!

И еще более многозначительно закончила, только уже переходя на заговорщицкий шепот.

– Потому то он и будет председателем этой комиссии. Вопрос уже давно решён…

А на последнем члене комиссии по борьбе с пьянством, – им был некто Барсуков (конечно по кличке Барсук) – языки наших отделовских дам впервые остановились за неимением не только положительной, но и вообще любой другой информации об этом человеке. Дело в том, что Барсуков, по слухам, работал то ли в отделе снабжения и потому по полгода не бывал в шараге, то ли вообще не работал, а числился и приходил лишь получать зарплату (но и в дни получек его, кажется, никто не видел). Так или иначе, но отсутствие всякой информации, дающей хоть какую-нибудь пищу для хоть каких-нибудь версий весьма озадачило и расстроило моих сослуживиц. Однако, Галя немного поразмыслив, нашла кое-что:

– А жена у него, вероятно, напропалую гуляет, по полгода в командировках пропадает, муж ещё называется, я бы на её месте давно бы подменного мужа нашла.

Рита, уцепившись за эту версию, развила её ещё далее:

– А ведь он не дурак же – тоже найдёт себе подменную…

Коллективной мозговой атакой наш отдел в конце концов вывел-таки этого Барсукова на чистую воду. Ведь если логически рассуждать, то этот подозрительный тип и его супруга (о существовании которой, правда, полной уверенности не было), рано или поздно заразились бы венерическим заболеванием! И тут Таню осенило:

– Так он потому и домой не приезжает, что выплывает всё наружу!

– А может жена сама не пускает, – ещё одну версию высказала Таня, – мол, пока не вылечишься, не приезжай.

– Да она сама наверное боится, чтоб домой не нагрянул пока не вылечилась от гулянок, – возразила ей Галя, – я сама помню…

Но тут Галя опомнилась, что она может выболтать, а завотделом не дала нам дослушать Галины откровения.

– Боже мой!!! – воскликнула завотделом, взглянув на часы, – уже сорок минут как рабочий день закончился!

Мы бросились в спешке собираться, позабыв обсуждаемую кандидатуру. Галя бурчала, что, дескать сидишь тут от звонка до звонка, даже после работы задерживаешься, а начальство и копейки к окладу не хочет добавить.

– Я ж никаких других дел из-за этого не могу ни начать, ни закончить, – продолжила возмущение подруги Рита, – пятый день беру с собой «Унесённые ветром», да с этой работой за пять дней только пять страниц прочитала.

Все остальные выражали своё сочувствие Ритиным и Галиным бедам, чертыхаясь в адрес шефа, который не ценит наш отдел, смиренно и стойко сидящий на службе от звонка до звонка и, даже, свыше того.

Тётя лошадь, всё – таки, уже запирая дверь, возвратилась к последней из обсуждаемой кандидатур:

– А я шефу скажу, чтобы он на Барсукова этого обратил внимание. Тёмная это, всё-таки, лошадка. Где он пропадает по сколько времени? И пускай он его направит по приезду обследоваться куда следует.

– А то ещё заразит кого-нибудь в конторе, – продолжила мысли завотдела Рита.

– А это уже эпидемия будет, – мрачно заключила Галя.

На следующий день, мои сослуживцы, вдоволь намыв косточки членам комиссии по борьбе с пьянством, за неимением новых кандидатур, перешли к иной, не менее часто звучащей теме: о «кобелях» (так наши дамы величали своих супругов) и «ссыкунах» (так называлось потомство моих сослуживиц ими самими). Вот из-за одного из таких «ссыкунов», и произошёл в отделе инцидент, серьёзно переполошивший моих сослуживиц.

Галя, выполнив ежедневные штукатурно-малярные работы на своём лице, обратилась с сообщением к отделу:

– Знали бы вы, какой абзац мой ссыкун отмочил! – и, увидев переключение общего внимания на себя, продолжила, – загадал загадку: бывает холодный, бывает горячий, бывает висячий, бывает стоячий, называется словом из трёх букв и в середине «у»…

Рты наших дам раскрылись сперва в изумлении, а затем – в хохоте. Только Тётя лошадь, презрительно искривилась, изрекла:

– Воспитали младенца, однако. Я бы за такое губы набила.

И добавила уже более тихо в сторону от других ушей:

– А яблочко от яблони не далеко падает.

В паузе гомерического хохота, охватившего отдел, Галя закончила свой рассказ:

– Я ему губы набила, а он говорит потом: «Мама, это же «Душ!».

Гомерический хохот перешёл в истерический, а в стену начал возмущённо стучать соседний отдел, поскольку наш хохот мешал ему слушать «Модерн Токинг», который они крутили с утра до вечера. Когда хохот немного стих, Галя дополнила свою информацию наиболее важным сообщением:

– А потом он говорит: «Каждый, мама, судит в меру своей испорченности».

Отдел снова зашёлся в хохоте. Только на фоне всеобщего веселья вытянулось и позеленело лицо завотделом.

– Галина, ты на что намекаешь? – зловеще прозвучал в наступившей тишине её голос.

– Как… на что?… – не поняла Галя.

– Про «меру испорченности», – так же зловеще продолжала Тётя лошадь.

– Ну… что каждый судит в меру испорченности… – растерялась Галя.

– Ты думаешь, я не поняла в чей адрес твоя глупость! – рявкнула завотделом и с оскорблённым видом хлопнула дверью отдела.

– Ну, дура… – опешила Галя, – Я же совсем о другом…

– Слушай, Галка, – развеселилась Рита, – а твой ссыкун точно сказал, – и, кивнула в сторону двери только что закрывшейся за завотделом, – каждая судит в меру своей испорченности.

И сослуживцы снова залились в хохоте. Только Галя сидела с лицом полным ужаса и повторяла:

– Ой, что будет…, ой, что будет…

Но ничего не было. Как донесли слухи из хорошо информированных источников, завотделом придя к директору, заявила, что её сил больше нет находиться среди этих…(здесь источники расходятся в эпитетах, которыми наградила Тётя лошадь своих сослуживиц). По слухам из одних источников, шеф отнёсся к жалобам завотдела весьма сочувственно, полностью солидаризируясь в оценке коллектива отдела, и в качестве выхода из создавшегося положения предложил заканчивать незаслуженный отдых в качестве завотдела и уходить на заслуженный отдых – на пенсию. По другим источникам… Впрочем, проверить достоверность информации я уже не смог, ибо довольно скоро развернулись такие события, что были позабыты и сплетни нашего отдела, и сплетни об этих сплетнях.

А наш отдел, лишившись тех тормозов, которые его сдерживали от окончательного разложения, пустился во все тяжкие. Едва ли прошло полчаса со времени отсутствия этих тормозов в лице завотдела, все мои сослуживцы разбежались кто куда, оставив меня на «атасе», если вдруг зазвонит телефон или нагрянет начальство, снабдив предлинной инструкцией о том, как и в каких случаях и кому отвечать. И очень скоро я в ней запутался. Начальство не заявилось, но зазвонил телефон.

– Алло?…Риту?.. Её нет, но для вас кое-что оставлено, сейчас найду записи… Так! Вы Миша? Вам велено передать: «Мой кобель работает завтра во вторую»…. Вы не Миша?.. Ах, вы муж! Минутку, и вам велено передать кое-что… Не бросайте, не бросайте трубочку!..

Чёрт, надо же так ошибиться!!!

А потом к телефону позвали Таню… И я снова ошибся… Ой, что будет!

Но что было я не узнал, ибо ни Рита, ни Таня на следующий день не пришли, а потом развернулись такие события…

Не прошло и полчаса с начала трудового дня, как в отдел заявилась Марина – экс-секретарша шефа и сообщила о том, что меня требует к себе секретарь комсомольской организации. «Ну какой ещё секретарь!.. – подумал я с насмешкой, – за четыре года я такового в глаза не видел и о нём не слышал». Нет, вообще-то с моего жалования регулярно удерживались комсомольские взносы, а комсомольский билет лежал в отделе кадров, куда кадровичка, по слухам, делала соответствующие отметки (хотя по другим слухам, – она все билеты давным-давно потеряла). Просто новый повод выпереть меня из отдела, – думал я, – обменяться о том «и…», о котором я обещал сказать ниже. Так вот, когда я впервые переступил порог первого в моей жизни места службы и вежливо поинтересовался, чем занимается сие подразделение, мои будущие сослуживцы почти в один голос ответили, что они распространяют свежие сплетни и производят обмен «сексуальным опытом». Ну а поскольку этот обмен происходил чисто теоретически и моё присутствие, поэтому, не требовалось, то я был выпроваживаем под самыми различными предлогами. То меня выпроваживали «покурить» (хотя в это же время дымили так, что в отделе хоть топор вешай), то вежливо намекали не пора ли мне «размять мочевой пузырь». Но до этого подобный обмен начинался только в конце рабочего дня, ибо после него мысли у моих сослуживиц устремлялись в соответствующем направлении, что совершенно не давало им усидеть в отделе. Прежде время подобных бесед регламентировалось завотделом, но в её отсутствие контролировать дам из нашего отдела стало некому. Так что, покидая отдел, я был абсолютно уверен, что Марина выпроводила меня дабы поболтать с заскучавшей без подружек-болтушек Гали на запретные в рабочее время темы.

Но каково же было моё изумление, когда оказалось, что меня действительно вызывал секретарь комсомольской организации и им был не кто иной как…

Эта история лет десять назад потрясла до основания школу, в которой я учился и, наверное, даже районо. В одном из первых классов молодая и потому, видимо, легкомысленная учительница весьма надолго оставила в одиночестве своих подопечных. Куда она удалилась почти на целый учебный час, история умалчивает. По одним слухам, циркулировавшим после этого в школе, она стояла в очереди за итальянскими сапогами, которые случайно выбросила автолавка из области около школы. По другим – она побежала среди бела дня на свидание в другой конец нашего города. По третьим она пошла на свидание не в другой конец города, а к нашему физруку, с которым все 45 минут урока целовалась у него в кабинете. Так или иначе, но к середине учебного часа в беспризорный класс вошёл респектабельный молодой человек при галстуке и в очках. Он сообщил, что преподавательница покинула класс весьма надолго, а потому, чтобы ученики за это время от безделья не разложились, поручила молодому человеку задание для подопечного класса. Молодой человек написал на доске довольно большими буквами два слова из 3-х и 5-ти букв, за употребление которых в общественных местах можно схлопотать до 15 суток ареста, наказав первоклашкам от имени учительницы писать эти слова до её прихода. И, не ведавшие подвоха дети, принялись аккуратно выводя волосные буквы, заполнять крамольными словами свои тетрадки. Но через 5 минут это занятие было прервано появлением директрисы, чисто случайно заглянувшей в пустующий класс. Директриса, после того как прошёл шок, в который повергли её слова, написанные на доске, гневно спросила, кто это написал. На что первоклашки невинно поведали, что это им учительница сказала писать. Придя в себя после шока, в который повергло сие сообщение, директриса приказала классу вырвать из тетрадей и уничтожить листы с крамольными словами, а сами слова забыть под страхом «неуда» по поведению. Приняв активное участие в уничтожении листов с нецензурными словами, директриса приняла участие в расследовании ЧП. В ходе следствия, которое стоило несколько седых волос незадачливой учительнице, выяснилось, что дала такое сногсшибательное задание ученикам не она, а ученик 9-го класса Лядов, который в настоящее время являлся секретарём нашей комсомольской организации. А в ту пору школе было официально объявлено об исключении Лядова из числа её учащихся. А из неофициальных источников стало известно, что Лядов перевёлся в единственную в районе школу с углублённым изучением английского языка (видимо, чтобы забыть крамольные слова языка русского).

Лядов, сделав важный вид, сообщил, что комсомольская организация намерена дать мне комсомольское поручение. «Ну, не было печали…» – подумал я. Лядов, увидев мою скривившуюся физиономию, добавил:

– …Почётное комсомольское поручение!

Но поскольку моя физиономия скривилась ещё больше, наш комсомольский бог понял, что надо резко менять тон:

– Ну неужели ты думаешь, что нашей шарашкиной конторе действительно требуются комсомольские поручения!?

Увидев, что моя физиономия постепенно превратилось в лицо, Лядов заговорщицким шёпотом сообщил:

– По большому секрету, весьма конфиденциально сообщу тебе: у нас будет создана комиссия по борьбе с пьянством. Об этом знают шеф, я и теперь – ты…

В общем, Лядов по большому секрету сообщил то, что уже неделею жевали-пережёвывали у нас в отделе. Правда, кое-что мне стало более понятно. Оказывается кандидатуры в сию организацию отбирались по принципу, установленному нашим главком: один от профкома (им у нас был Капуста), один от парткома (им стал Вадим Петрович по причине своей партийности, уже назначенный в председатели комиссии), одна от женсовета (ею стала экс-секретарша шефа), один от администрации шараги (то есть, «поручик Голицин»), один от рабочих (это Виталик), а от комсомольской организации…

– …планировался Барсуков, – пояснял наш комсорг, – но у него то ли триппер, то ли ещё что-то страшно заразное…

(Неужто, наш отдел его «заразил»?)

– В общем, комсомольская организация решила в этот орган направить тебя… Ну что скривился опять? Поясняю популярно: один раз в неделю – прийти на заседание, отметиться, поднять руку… В рабочее время, в рабочее, там дураков нет в своё личное заседать. Ну вот и договорились!? – доагитировал меня комсорг.

– Ого-го, – он в ужасе глянул на часы, – через час собрание, где вас всех должны выбрать! Надо срочненько составить протокол собрания, где мы тебя выдвинули!..

Лядов бросился стремительно писать протокол, но вдруг остановился.

– Слушай, – обратился он смущённо, – тут надо писать сколько присутствовало на собрании, – ты не знаешь сколько у нас приблизительно комсомольцев?…

Собрание, на котором происходило избрание уже назначенной комиссии я не помню, поскольку на всех собраниях то ли со школы, то ли с детсада я сплю. Это превратилось в мой условный рефлекс и, когда оратор начал свой колыбельный монолог: «Во исполнении решения партии и правительства о решительных мерах по борьбе с пьянством…» – меня, как и всегда прежде обволокла приятная дремота. Магическое воздействие на меня речей ораторов наших бесконечных собраний я заметил довольно давно и с удовольствием шёл туда, куда моих одноклассников, одногруппников, сослуживцев гнали дубиной, ибо знал, что ждёт меня час сладкого сна. Моё рвение было замечено, но неправильно понято, а потому отмечено грамотами, ценными подарками, выдвижением в выборные школьные и комсомольские органы. Так что почивал я не только на собраниях, но и на лаврах. Правда, этот условный рефлекс на собрания сыграл со мною злую шутку. На одном из бесчисленных собраний в бытность мою студентом, во время выступления товарища из райкома комсомола мне приснился кошмар и актовый зал, в котором шло собрание, потряс мой истошный вопль: «Харэ балдеть!!! Завязывай!!!» Поскольку этот вопль соответствовал настроению аудитории, в моём поведении был усмотрен умысел со всеми вытекающими… Меня в течение недели пропесочивали на всех инстанциях от комсомольской группы до обкома ВЛКСМ, в результате чего я похудел на 6 кило и был снят с председателя студсовета факультета, а также – с повышенной стипендии. Мне влепили выговор с занесением в учётную карточку, а в качестве особой меры взяли подписку, о том, что я под угрозой исключения из комсомола не буду спать на собраниях. Но уже на следующем собрании я сразу же заснул: условный рефлекс сильней любой подписки. Правда, теперь я предусмотрительно стал предупреждать соседей, чтобы те в случае чего разбудили меня до того, как я сам разбужу других, подверженных такому же условному рефлексу. Вот и теперь, почувствовав пинок в бок, я экстренно проснулся и принял позу внимательного слушателя.

– Названных товарищей прошу подняться на сцену, – донеслось с трибуны.

Я понял, что пока спал, был избран наравне с «названными товарищами» в состав комиссии по борьбе с пьянством, состав которой был уже известен за неделю всей шараге.

Под аплодисменты зала члены вновь избранной комиссии поднялись на сцену. Шеф прочёл зажигательную речь, в которой призывал к искоренению такого позорного явления как пьянство, из нашей жизни («как нас к тому обязывает свежее решение партии и правительства») и высказал надежду, что наша комиссия каленным железом будет выжигать пьянство с тела нашего коллектива, одновременно сама показывая пример трезвого образа жизни.

После того, как свежеиспечённых борцов с пьянством спешно разбегающихся по винным магазинам коллектив (было уже далеко за 14–00, разрешенных для начала торговли спиртными напитками) оставил одних, комиссия сразу же перешла к делу.

– Так где отмечать создание будем? – недвусмысленно щёлкнув пальцем по горлу, спросил Капуста.

– Вы что, сдурели?! – возмутился Вадим Петрович, которого уже за неделю до избрания назначили председателем будущей комиссии.

– Нисколько, – ответствовал Василь Васильевич, – мы, кроме Вас и, вот, товарища, – он указал на меня, давно уже скинулись и купили что надо.

– Никаких! – вскричал Вадим Петрович, – во-первых, я не пью…

– Ну и что, что тебя пьющим никто не видел, – парировал поручик Голицин, – ты хоть и Штирлиц, но все уже знают, что ты сам пьёшь и с зеркалом чокаешься. А ты, – это он мне, – гони червончик: я за тебя на водку свои вложил.