Текст книги "Сын менестреля. Грейси Линдсей"

В половине восьмого Десмонд, который после крепкого сна чувствовал себя вполне отдохнувшим, уже был в церкви, где Майкл в ризнице успел приготовить ему облачение на сегодня.

– Обычно на ранней мессе народу у нас немного, ваше преподобие. Но сегодня утром целая толпа.

– Как думаешь, Майкл, это из набожности или из чистого любопытства?

– Думаю, малость того и другого, ваше преподобие.

Теперь и сам Десмонд чувствовал, что ему не терпится посмотреть на благодетельницу, подарившую столь прекрасную церковь.

– Кстати, а мадам Донован часто ходит к восьмичасовой мессе?

– На самом деле да, сэр. Каждый Божий день. А по воскресеньям бывает и на десятичасовой. Вон там ее постоянное место на передней скамье, с самого краю.

– Надо же!

– Но сегодня утром ее здесь не будет. Уехала в Дублин по делам. Говорят, в субботу вернется.

Десмонд всегда знал, когда месса удалась, а когда проходила более вяло вследствие волнения и рассеянности. А потому он вышел из-за алтаря, прочел благодарственную молитву и весьма довольный собой вернулся домой.

Отлично позавтракав, он решил осмотреть Килбаррак. И пока он шел в сторону Кросс-сквер, горожане, к его превеликому удовольствию, приветливо здоровались и раскланивались с ним. Хотя далеко не все были столь любезны. Так, толпа парней, околачивающихся без дела на углу Фронт-стрит, рядом с пивной «У Малвани», молча расступилась, чтобы дать Десмонду пройти, а вслед ему полетели смешки и грубые выкрики. Однако Десмонда такое вызывающее поведение нимало не смутило, так как каноник предупреждал его, что это место самое нехорошее в городе.

Вспомнив о приглашении школьного учителя, он узнал, как пройти на Карран-стрит, где, чувствуя на себе любопытные взгляды соседей, постучался в дверь дома номер двадцать девять. Он специально решил зайти пораньше, чтобы не пришлось принять приглашение остаться на чай и тем самым нарушить предписание, данное ему каноником.

Однако, поскольку на его стук никто не отозвался и только где-то в глубине дома послышался плач младенца, он толкнул дверь посильнее и вошел внутрь. А там, в углу чистенькой гостиной в своей кроватке надрывался от плача прелестный младенец. Ситуация крайне неловкая, но только не для Десмонда.

Он тут же подошел к детской кроватке, взял на руки младенца, дав ему срыгнуть, а потом прижал ребенка к груди и вот так, с ребенком на руках, стал прохаживаться по комнате, напевая ему «Весеннюю песню» Шуберта, что, по его разумению, было ближе всего к колыбельной. Музыка оказала на малыша магическое воздействие. Он свернулся калачиком у Десмонда на груди и тут же сладко засопел.

Воодушевленный таким неожиданным успехом, Десмонд не рискнул положить ребенка обратно в кроватку, а потому продолжил петь, расхаживая взад-вперед по комнате. Тем временем входная дверь распахнулась, и в мгновение ока перед домом собралась небольшая толпа из соседских женщин, в основном в утреннем неглиже, которые слетелись на звуки музыки, точно пчелы на мед, причем некоторые даже протиснулись в дом.

– Ой, Боже ты мой! Дженни, ты только глянь на его преподобие!

– В жизни такого не видала! Это наш новый молоденький священник, прямо из Рима. Ну разве он не душка?

– Ради Бога, может, он и молоденький, но уж точно знает, как с детьми обращаться!

– Господи, ну до чего ж умилительное зрелище! А голос-то, голос-то какой!

Затем одна из женщин, набравшись смелости, сказала Десмонду:

– Простите, отец, но миссис Лавин выскочила на минуточку в булочную за углом.

Комната стала постепенно наполняться народом, что вызвало у Десмонда некоторое беспокойство, причем не за себя, а за младенца. И тогда он решил, что будет лучше встретить мать ребенка прямо на улице.

– Эй, расступитесь! Дорогу его преподобию с ребенком!

На свежем воздухе Десмонду сразу полегчало. Но он явно недооценил свою аудиторию. Пока он спокойно шел себе, тихонько напевая, чтобы младенец не проснулся, зрителей постепенно становилось все больше, так как к ним постепенно прибавлялись жители соседних домов, которые на радостях выскочили на улицу, и очень скоро Десмонда провожала уже целая армия зевак.

Но худшее было впереди. Все началось с того, что Дженни Магонигл крикнула мальчишке-подручному:

– Томми, дорогой, давай ноги в руки и дуй в редакцию «Шемрока»! Пусть Мик Райли подскочит сюда со своим фотоаппаратом.

Мик, почуявший запах сенсации, естественно, не заставил себя ждать, и не успел Десмонд дойти до булочной, как его кто-то окликнул, и, обернувшись, он услышал щелчок фотоаппарата.

– Благодарю, ваше преподобие. Фото появится в субботнем номере «Шемрока».

И в этот самый момент из булочной с двумя буханками хлеба в руках вышла миссис Лавин, заболтавшаяся с женой хозяина.

– О Господи! Что все это значит?!

Она со всех ног кинулась к Десмонду, но тот поспешил успокоить ее, объяснив, в чем, собственно, дело.

– Может быть, теперь вы возьмете у меня ребенка?

– Ой, а куда же мне хлеб-то деть! Он так мирно спит у вас на руках. Ну пожалуйста, пожалуйста, помогите мне донести его обратно до дома!

Надо было только видеть эту процессию. Зрелище не только завораживающее, но и приятное глазу! Молодой священник с младенцем, молодая жена с буханками хлеба в руках в сопровождении целой толпы возбужденных поклонников. Они еще не успели дойти до дома номер двадцать девять по Карран-стрит, а Мик Райли уже отщелкал целую пленку.

– Прошу вас, отец, войдите в дом. Ну пожалуйста, – положив хлеб на стол в коридоре, дрожащим голосом произнесла миссис Лавин.

– В другой раз, – поспешно ответил Десмонд. – Мне уже давно пора возвращаться. Но, до того как уйти, мне хотелось бы, с вашего позволения, сказать, что у вас лучший малыш из всех, кого мне довелось держать на руках.

Крепко спящий ангелочек был благополучно передан на руки счастливой матери, а Десмонд быстрым шагом отправился назад, на другой конец города. Но прежде ему пришлось выслушать троекратное спасибо, которое все еще звучало у него в ушах, когда он вихрем ворвался в дом священника, в глубине души надеясь, что следующие дни его пребывания в Килбарраке окажутся менее запоминающимися, чем первый.

Вечером за ужином каноник как бы между прочим заметил:

– Десмонд, в субботу из Дублина прибывает старая мадам Донован. Так что ты непременно встретишься с ней в воскресенье.

– Она что, позвонила вам по телефону, каноник?

– Нет, конечно. Тебе, возможно, было бы небезынтересно узнать, как у нас, в Килбарраке, распространяются новости. Утром мадам позвонила Патрику, своему дворецкому. Патрик, естественно, сообщил своей жене Бриджит. Бриджит сказала девчонке, что прислуживает на кухне, которая, в свою очередь, рассказала об этом молочнику, молочник сообщил новость миссис О’Брайен, а уже миссис О’Брайен сказала мне.

– Надо же! Вы здесь узнаёте о событии раньше, чем оно произошло, – улыбнулся Десмонд.

– Да, приятель. – Каноник наклонился к Десмонду и ободряюще похлопал его по руке. – Вот почему я знаю, что в субботу утром увижу твои фотографии на первой полосе. Но не надо себя корить. Я понимаю, что намерения у тебя были самые благие, и это сослужит тебе хорошую службу в твоем приходе.

Воскресенье выдалось теплым и солнечным, что предвещало погожее лето. Десмонд, успевший привыкнуть к ласковому солнцу Испании, особенно любил это время года. Каноник сообщил Десмонду, что поручает ему как викарию читать десятичасовую мессу, а он возьмет на себя восьмичасовую вместо обычной десятичасовой. Такое перераспределение обязанностей несколько озадачило Десмонда. Но в чем здесь дело, уже за завтраком объяснил сам каноник.

– Я хочу представить тебя старой женщине в самом выгодном свете. Для меня крайне важно, чтобы ты ей понравился. – Каноник покосился на вошедшую в столовую с полным подносом свежих тостов миссис О’Брайен и, помолчав, добавил: – А почему это так важно, ты, если Богу будет угодно, и сам в свое время узнаешь.

Подобные подготовительные мероприятия не слишком понравились Десмонду. Он вовсе не собирался быть марионеткой в руках каноника и помогать тому в осуществлении каких-то непонятных замыслов, а потому решил игнорировать почетное место, и не важно – занятое или пустое, на передней скамье.

Когда отзвенели десятичасовые колокола, Десмонд, уже успевший надеть облачение и получить одобрительный кивок Майкла, в сопровождении четырех алтарных мальчиков, одетых в монашеские рясы, прошел к алтарю, намеренно опустив глаза. И хотя за всю мессу он так и не поднял глаз, к своему немалому раздражению, в течение всей службы он чувствовал на себе чей-то пристальный, пронизывающий, изучающий взгляд.

После чтения отрывка из Евангелия на кафедру взошел каноник, чтобы прочесть проповедь, а Десмонд занял место между алтарными мальчиками справа от алтаря. И только тогда он позволил себе бросить взгляд в сторону отгороженного места на передней скамье. И тут он вздрогнул от удивления, причем вздрогнул так явно, что алтарные мальчики уставились на него в полном недоумении.

На скамье он увидел элегантную молодую женщину в сером чесучовом костюме и в соломенной шляпке с прямыми полями, небрежно сидящей на ее каштановых волосах. Женщина, не таясь, с ледяным спокойствием совершенно открыто рассматривала Десмонда. Поймав взгляд ее холодных серых глаз, которые она даже и не подумала отвести, Десмонд не выдержал и смущенно отвернулся. Это, конечно, была не мадам Донован – возможно, ее дочь или богатая родственница, – но демонстративное, невежливое любопытство, что та проявила к его особе, Десмонд нашел вызывающим и даже оскорбительным.

К этому времени каноник закончил проповедь, которая оказалась короче обычного, и под пение церковного гимна по кругу пустили корзиночку для пожертвований. Краешком глаза Десмонд заметил, что расфуфыренная нахалка не пожертвовала даже серебряного шестипенсовика.

После того как отзвучал гимн, Десмонд вернулся к алтарю и продолжил службу. Он не рассчитывал, что женщина пойдет к Святому причастию. Но здесь он ошибся, так как она подошла к алтарю, хотя и самой последней, и когда он положил ей на язык гостию, то с облегчением заметил, что глаза у нее были закрыты.

Вскоре месса закончилась. Последний гимн – и Десмонд прошел в ризницу. Прочитав благодарственную молитву, он поспешил вернуться в дом священника, чтобы съесть второй завтрак и, если удастся, получить разъяснения по поводу загадочной женщины.

Воскресный ланч, состоящий из ростбифа, еще не был готов, но миссис О’Брайен поставила перед Десмондом кофе и подогретые ячменные сконы, чтобы он мог перекусить на скорую руку.

– Каноник! – залпом выпив кофе, воскликнул Десмонд. – Кто эта заносчивая молодая особа, сидевшая на месте, отведенном мадам Донован?

Каноник обменялся многозначительными взглядами с миссис О’Брайен, которая как раз принесла свежесваренный кофе.

– Ты что, имеешь в виду ту красивую, хорошо одетую женщину в шикарной маленькой шляпке?

– Именно ее. Это, наверное, дочь нашей мадам?

– А может, внучка?

– Вполне вероятно! Выглядит она очень молодо.

– Десмонд, – произнес каноник, бросив осуждающий взгляд на миссис О’Брайен, – мы вовсе не собирались над тобой насмехаться. Но наша маленькая шутка, пожалуй, зашла слишком далеко. Ты представлял себе мадам старой женщиной, чем здорово нас позабавил. Сегодня утром там, на почетном месте, сидела мадам Донован собственной персоной.

Десмонд даже подпрыгнул от удивления:

– Вы шутите! Ей ведь не больше двадцати четырех – двадцати пяти лет!

– Прибавь еще десять лет и узнаешь возраст мадам. Она привлекательная женщина в полном расцвете сил. И молодая душой. Кстати сказать, она заботится о себе, а потому действительно молодо выглядит.

– И она правда глава, хозяйка… всего…

– Если тебе доведется узнать историю мадам, если ей когда-нибудь захочется с тобой поделиться, ибо, будучи ее исповедником, я не вправе ничего тебе рассказывать, ты поймешь, что при ее железной воле она вполне способна управлять бизнесом и полностью его контролировать, так же как и все остальное.

– Ну в этом я не сомневаюсь. Вы бы только видели, как она на меня смотрела!

– Не горячись, приятель. Мне почему-то думается, что ты ей пришелся по душе. Когда мы с ней болтали после мессы, она пригласила тебя на чай во вторник в Маунт-Вернон.

– Значит, она плохо воспитана, если приглашает меня через посредника.

– Повторяю, не горячись, приятель. Спорим, что письменное приглашение привезет Патрик, ее дворецкий, когда придет в церковь. А теперь успокойся и жди. Посмотрим, кто из нас окажется прав.

Предсказание каноника полностью оправдалось. В тот же вечер, в половине седьмого, Десмонд уже вскрывал запечатанный конверт и разворачивал лист тончайшей бумаги ручной работы, в верхней части которого прописными буквами было напечатано: Маунт-Вернон, Килбаррак.

Записка гласила:

Дорогой отец Фицджеральд!

Не могли бы вы зайти ко мне на чай в ближайший вторник, в четыре часа, если вам, конечно, позволят ваши служебные обязанности?

Искренне ваша

Джеральдина Донован

«Какая наглость! – пробормотал Десмонд. – Какая вопиющая, чертовская наглость! Не могли бы вы зайти. Я докажу, что я ей не лакей».

На дворе все еще стояла хорошая погода, вторник выдался солнечным, с легким морским ветерком, который подгонял просвечивающие на солнце пушистые облачка. Все утро Десмонд был занят по горло и после второго завтрака решил отдохнуть. Он лег на кровать прямо в нижнем белье и так и лежал, не сводя глаз с циферблата часов и не потому, что боялся оказаться непунктуальным, а потому, что был твердо намерен прийти с опозданием на навязанную ему встречу в Маунт-Верноне.

Он немного вздремнул, полежал еще с полчаса, но потом встал, побрился, помылся и причесался. Затем надел чистую рубашку, воротничок и чудесный легкий костюм от Караччини. Результат его вполне удовлетворил, даже более чем, и, когда часы показали ровно четыре, он неторопливо двинулся в сторону Маунт-Вернона.

Когда он прошел через внушительные ворота и стал подниматься по широкой подъездной дорожке, на часах уже была половина пятого. Но Десмонд даже не прибавил шагу. Теперь дом уже был хорошо виден – чудесный особняк в георгианском стиле, с типичным для ирландских поместий портиком с колоннами. Но этот дом отличался особым совершенством, свидетельствовавшим о постоянном и тщательном уходе, что выгодно отличало Маунт-Вернон от полуразвалившихся особняков Изумрудного острова в псевдоисторическом стиле. Длинный сдвоенный ряд окон ослеплял своим блеском, рамы были недавно покрашены, как и украшенная сверкающей медью дверь и безупречная покатая крыша. Завершала ансамбль резная каменная терраса с пристроенной балюстрадой; словом, картинка, достойная обложки журнала «Кантри лайф».

Десмонд поднялся по ступенькам и позвонил в звонок. Дверь ему открыл слуга, конечно, не во фраке, но в ливрейном жилете. Слуга проводил гостя в просторный холл с мраморным полом, покрытым керманским ковром с цветочным рисунком, который Десмонд, судя по толщине ворса, безошибочно датировал XVII веком. На стене над уставленным серебром столиком в стиле чиппендейл висел портрет пожилого человека кисти Лавери, а противоположную стену украшал портрет женщины в затейливом платье работы того же художника. В дальнем конце холла виднелась красивая широкая лестница со статуей, возможно, греческой, на площадке, а из самого холла вправо и влево вели два широких прохода.

Проследовав за слугой направо, Десмонд не мог не заметить через полуоткрытую дверь большую библиотеку, заставленную книжными полками.

Слуга провел Десмонда в просторное, украшенное куполом помещение в конце коридора, которое когда-то служило оранжереей, а теперь было с большим вкусом умело переделано в гостиную, именуемую в Ирландии салоном. Здесь паркетный пол также был устлан выцветшими от времени старинными коврами – персидскими или китайскими. У одной стены стоял открытый рояль, у другой – обитые шелком диванчики и кресла, повсюду в художественном беспорядке были расставлены вазы с цветами, залитые мягкими лучами апрельского солнца, – словом, обстановка в стиле рококо, способная сразить наповал впервые попавшего сюда посетителя.

В дальнем конце гостиной за столиком в стиле буль сидела с книгой в руках стройная, элегантная женщина лет тридцати. У нее было бледное ухоженное лицо с тонкими, правильными чертами, которое даже сейчас, в минуту отдыха, сохраняло сосредоточенное выражение, и коротко стриженные, что очень ее молодило, прекрасные каштановые волосы. Одета она была просто, но изысканно в темно-серый шелковый костюм без излишеств, украшенный потрясающим шелковым, алым с серым, восточным шарфом.

Десмонд, действительно сраженный наповал, отдал шляпу слуге и остался стоять у дверей, выпрямившись и опустив руки по швам. И вот так, замерев, он простоял достаточно долго, тихо радуясь про себя, что его опоздание явно вывело ее из себя, чего он, собственно, и добивался.

Наконец, так и не сумев заставить Десмонда совершить хоть какую-нибудь промашку, она подняла глаза, но осталась сидеть. Она молча рассматривала его – критически и не слишком дружелюбно, – не преминув отметить про себя великолепный римский покрой его костюма, который, и этого она не могла не признать, еще больше подчеркивал красоту молодого человека.

– Итак, вы и есть наш новый викарий? – холодно поинтересовалась она.

– Полагаю, что так, мадам, – ответил Десмонд, не сдвинувшись с места.

– Я слышала, что для плейбоя вы неплохо управляетесь с младенцами.

– Мадам, я был бы счастлив, если это самое плохое, что вы про меня слышали.

– Поскольку в городе вас любовно зовут отцом Десмондом, – сдержанно улыбнулась она, – можно и мне вас так называть?

– Мадам, я не могу рассчитывать на такую степень доверия при первом знакомстве, но надеюсь в дальнейшем заслужить вашу любовь.

Почувствовав, что подобный обмен любезностями ничем хорошим для нее не закончится, мадам сказала:

– Садитесь, пожалуйста.

Что Десмонд и сделал – легко, непринужденно и без лишней суеты. Она же не сводила с него пристального взгляда холодных серых глаз.

– По крайней мере, вы хотя бы отличаетесь от вашего предшественника, – заметила мадам Донован. – Я как-то пригласила его на чай. Только раз. Но мне и одного раза хватило. Он сидел на краешке стула, поджав губы и словно язык проглотив со страху, а руки у него дрожали так, что чай выплескивался из чашки.

– По крайней мере, он хотя бы не был плейбоем, мадам.

– Нет, не был. Хороший, трудолюбивый пастырь, и при этом невыносимо скучный. Я была счастлива, когда ему дали собственный приход. Могу я предложить вам чашку чая?

– Я пришел в надежде, что меня угостят вашим знаменитым чаем, – улыбнулся своей неотразимой улыбкой Десмонд. – И я рад, что вы меня не разочаровали.

Она потянула за шнур звонка рядом со стулом и отложила книгу – прекрасно переплетенное издание «О подражании Христу» – со словами:

– Я получила Фому Кемпийского[21]21
  Фома Кемпийский (1380–1471) – католический монах; считается наиболее вероятным автором легендарного христианского трактата «О подражании Христу».


[Закрыть] от вашего отца, которого хорошо знала и любила.

– Я благодарю вас, мадам. За своего отца и от себя лично.

В эту минуту принесли чай. Слуга осторожно поставил тяжелый серебряный поднос со старинным сервизом марки «Споуд» и трехъярусной вазой для пирожных.

– Спасибо, Патрик, – произнесла мадам, а когда Патрик вышел, поклонившись и бесшумно закрыв за собой двери, добавила: – Ирландские слуги, если их как следует вышколить, лучшие в мире, отец. Но если этого не сделать и распустить их, они сразу становятся худшими в мире. Запомните мои слова. Они вам еще пригодятся при общении с прислугой в доме священника.

– Нашу добрейшую миссис О’Брайен испортить невозможно. Скорее, она испортит нас.

– Я вовсе не желаю, чтобы меня портили! – отрезала мадам, которая, похоже, восприняла слова Десмонда как мягкий упрек в свой адрес. – Или чтобы меня окружали одни только лизоблюды. Патрик – мой дворецкий и одновременно шофер, его жена Бриджит – замечательная кухарка, ей помогает на кухне деревенская девушка Морин. А сын одного из арендаторов три раза в неделю приходит ухаживать за моим скромным садом.

Десмонд никак не прокомментировал полученную информацию, словно хотел показать, что мадам слишком много говорит и это дурной тон.

В результате ей ничего не оставалось делать, как заняться подносом с чаем.

– Сливки? Сахар?

В ответ Десмонд только покачал головой. Тогда она протянула ему чашку чистого чая – горячего, ароматного и очень вкусного. Мадам внимательно следила за тем, как он с видом знатока осторожно отхлебнул чай, и вопросительно подняла брови.

– Мадам, ирландский чай всегда хорош, но этот, словно манна небесная, должно быть, послан Небесами.

– Нет, вовсе не Небесами. Он доставлен нам прямо с особой цейлонской плантации. Что вы будете есть?

Десмонд взял два тончайших, восхитительных на вкус сэндвича с водяным крессом и отставил тарелку.

– Как? А торт?! Бриджит не переживет, если вы не попробуете хотя бы кусочка. Я-то думала, что все викарии обожают пирожные и торты.

– Не только викарии, но и священнослужители в целом, – улыбнулся Десмонд, послушно взяв кусок роскошного домашнего торта, и весьма остроумно рассказал забавную историю об отце Бошане и шоколадном торте.

Однако мадам, вовремя вспомнив, что собиралась проявить строгость к молодому священнику, даже не улыбнулась.

– Мне не нравится, когда высмеивают доброго пастыря. Однажды я слышала проповедь вашего отца Бошана. Она меня тогда просто потрясла.

– В Уинтоне, мадам?

– Да. Я как-то была там проездом.

Десмонд сидел, не в силах произнести ни слова. Его вдруг захлестнуло какое-то странное чувство, необъяснимое ощущение того, что когда-то, давным-давно, он уже мельком видел эту замечательную женщину, которая теперь сидела рядом с ним и предлагала ему вторую чашку чая.

– Я с нетерпением жду, что вы поделитесь со мной своими кошмарными впечатлениями о Килбарраке. После Рима вы, должно быть, испытали настоящий шок.

– Никакого шока, мадам. Я ведь ирландец, впрочем, как и вы, добрая госпожа. Что действительно меня потрясло и заставило испытать несказанную радость, так это воистину прекрасная, великолепная церковь, где мне, скромному рабу Божьему, дозволено служить нашему Создателю. И здесь я не могу удержаться, чтобы не сказать о неожиданном удовольствии получить приглашение на чашку чая в согретом Божьей благодатью доме дарительницы этой изумительной церкви.

– К чему столько слов, отец Десмонд?!

– Когда меня что-то трогает до глубины души, я сразу глупею и начинаю слишком много говорить. Проще говоря, я не просто люблю, а обожаю эту церковь и благословляю ее дарительницу.

– Я тоже люблю свою церковь, отец Десмонд. Только это и держит меня в ирландской глуши. Это, да еще мой дом, который я тоже люблю. После смерти мужа мне пришлось стать деловой женщиной, а в Дублине у меня головной офис с многочисленным персоналом. И мне волей-неволей приходится туда ездить. Однако, так как у меня есть своя выделенная телефонная линия, я стараюсь принимать решения здесь и выбираться в Дублин по возможности реже. – Тут она замолчала, а потом спросила: – Но почему мне приходится говорить с самой собой?

– Потому что я вас внимательно слушаю, мадам. Возможно, до вас дошли странные истории о моем пребывании в Риме. В них нет ни капли правды. Я просто старался быть вежливым. И мне было скучно. Но какое счастье оказаться на родине, в обществе ирландской леди, такой очаровательной и утонченной, такой благородной и – о Боже! – дорогая мадам Донован, вы должны остановить меня… Я пришел сюда, исполненный решимости быть с вами таким же невежливым, как и вы со мной тогда, в воскресенье, в церкви. Но я получил такое удовольствие от общения с вами сегодня днем, что теперь сам не знаю, что говорю. – С этими словами Десмонд решительно поднялся. – А сейчас мне пора идти… Сегодня вечером у меня молитва на благословение, а наш добрейший каноник требует от меня пунктуальности.

– Тогда в следующий раз вы должны прийти пораньше, – тепло улыбнулась мадам, тоже встав с места. – Я провожу вас до дверей.

На секунду задержалась рядом с ним в мощеном портике. На небе уже показались первые звезды.

– Ну разве не божественно? – выдохнула она. – Божественный вечер. Если вы опаздываете, Патрик может вас подвезти.

– Спасибо, но не надо, мадам. Я с удовольствием прогуляюсь.

– У нас здесь есть короткий путь через лес к церкви. Как-нибудь я вам покажу. Доброй ночи, Десмонд, – протянула ему свою нежную теплую руку мадам Донован.

– Доброй ночи, дорогая мадам.

Она смотрела, как он энергично шагает по подъездной дорожке, и ей вдруг почему-то ужасно захотелось, чтобы он оглянулся.

И он действительно оглянулся.

Когда Десмонд скрылся за высокими воротами, она прошла к себе в комнату и посмотрела на себя, возбужденную и разгоряченную, в зеркало. Ей понравилось то, что она там увидела, и она улыбнулась, но затем отпрянула от зеркала и громко сказала:

– Не будь дурой, Джерри! Ну пожалуйста!