Текст книги "Жить в присутствии Бога"

Молчание и празднословие

Разговоры влекут за собой проблемы. Они нарушают целостность внутреннего и внешнего человека: внешнего отделяют от всех прочих людей, а внутреннего – раскалывают. Когда мы разговариваем, наши мысли, ум и рассудок рассеиваются, и мы не можем ни молиться, ни быть сосредоточенными.

Молчание необходимо и еще по одной причине. Если бесноватых демон держит в своих руках, то над нами у него нет такой власти, и наши разговоры – это единственная возможность для него входить и выходить через наши открытые уста, сеять внутри нас свои «слова» в виде помыслов, нечистых пожеланий, чувств, представлений, страстей, затруднений, идей, желаний. Мы же считаем, что это наши собственные мнения, наши собственные желания. Как рыбак забрасывает сети и уходит отдыхать, а утром возвращается, вытягивает их и смотрит, что в них попалось, так и демон, когда видит, что мы разговариваем, делает свое дело и уходит, а потом возвращается проверить, что из этого получилось. Между тем мы и понятия об этом не имеем [2, 236].

Когда человек строго следит за тем, чтобы приучить свой язык не судить, не разговаривать: Положи, Господи, хранение устом моим (Пс. 140, 3), то этим он показывает, что он человек деятельный, то есть поистине поступает добродетельно, поистине покаялся [1, 395].

Пусть каждое твое слово имеет смысл, пусть всегда будет веская причина, чтобы его произнести. Держи язык за зубами, чтобы не вырвалось из твоих уст праздное слово. Если такое внимание к себе обязательно для мирян, то тем более для монахов. Праздное слово – это не только препятствие на пути к святости, оно и само наше спасение ставит под вопрос. И чем слово незначительнее, тем оно опаснее. Из-за того, что мы празднословим и осуждаем, Бог попускает нам иметь помыслы, плотские искушения, совершать безнравственные поступки. Но никто из нас этого не понимает. Когда мы впадаем в какое-либо искушение или терзаемся от помыслов, мы молимся Богу, чтобы Он нас от них избавил. Это исключено – Он не избавит нас. Мы сами должны найти причину помыслов. Многие люди страдают от болезней, не находя их причину. Принимают антибиотики – и никакого результата. То же самое претерпеваем и мы со своими помыслами и искушениями. Но если мы перестанем празднословить, мы исцелимся [2, 250–251].

Разговоры всегда приводят ко греху, осуждению и разделению. Видишь, как кто-то болтает? Нет никаких сомнений, что это человек одинокий. Тот, кто чувствует общность с Телом Христовым, любит молчать, чтобы не потерять горение Духа. Даже самый пламенный человек, открывая рот, теряет жар ревности, и самый умный – тупеет. Перед тобой человек, который много говорит? Если сочтешь его глупцом, то будешь совершенно прав. Человек умный, уравновешенный, целостный, зрелый, простой – молчалив [2, 253].

Когда мы идем вместе с братьями, нам надо хранить молчание, но быть и в меру общительными. Если мы разговариваем, в особенности о третьих лицах и несерьезных предметах, то мы теряем свое человеческое достоинство и уподобляемся скотам. Необходим царский путь, то есть общительность, которая соединяется с хранением ума и уст. Положи, Господи, хранение устом моим – так мы просим Господа каждый день, но просим без веры. Мы обмерли бы от страха, если бы поняли смысл этого псаломского изречения. А мы сколько лет его слышим, столько и грешим против него [2, 194].

Болтливый человек нередко говорит неподобающие слова и всегда словоохотлив. А тот, кто склонен к разговорам, пусть он и не имеет блудных помыслов (хотя они могут быть сокрыты тысячью покровов), непременно до них дойдет. Склонность к разговорам – это одно из самых мучительных явлений в жизни людей, желающих посвятить себя Богу, оно обнаруживает черствость сердца и отсутствие богообщения.

Когда ты чувствуешь, что перед тобой находится кто-то великий, то ты ничего не говоришь, а только смотришь на него и слушаешь или отвечаешь на вопросы. Одно то, что я разговариваю, показывает, что я не созерцаю перед собой Бога, передо мной нет перспективы, уводящей меня к небу. Разговоры, как некие знаки, скрывают под собой все грехи, тайные и явные, потому что и ум, и сердце, и способность суждения у человека приходят при этом в расстройство. Когда ты разговариваешь или слушаешь разговоры других, ты входишь в тесное соприкосновение со всем миром, который ты сам или твой собеседник перед тобой воздвигает. Тогда твоя душа опустошается, ты утрачиваешь дух и остается одна плоть, неспособная возместить утерянное. Что в таком случае она будет делать? Преисполнится злосмрадия [1, 242–243].

Люди имеют привычку празднословить. Если они увидят, что кто-то серьезен и не вступает с ними в праздные беседы, они говорят: «Он решил стать святым». Как будто и они не хотят стать святыми, как будто и они не принесли клятву святости, как будто призыв к святости к ним не относится. Своим поведением им удается так подавить этого человека, что он не решается больше появиться ни в одной компании. А если появится, то почувствует, что должен быть в разговоре первым, то есть первым в грехе, для того чтобы иметь возможность находиться рядом с этими людьми [1, 257].

Нам нужно полюбить молчание, потому что слова нас опустошают, да и наши болезни обычно происходят от пустословия [2, 188].

Человек, который не обуздал своего языка, не воспитал его, не приучил его молчать, но позволяет ему пускаться в разговоры с ближними, несет на себе знак, signum того, что он не имеет добродетели. Как государственный флаг указывает на конкретное государство, так и необузданный язык свидетельствует, что в человеке нет и следа добродетели [1, 395].

Нужно не только в меру бдеть ночью, но и не разговаривать днем. Лучше всю ночь спать, а днем молчать с пониманием того, что ты делаешь, чем бодрствовать ночью и потом празднословить [1, 402].

Когда молчат уста, мысль воспаряет к Богу. Мы часто говорим: «Я не могу молиться, не могу собрать свой ум, ничего не могу делать». Все это оттого, что ты не хранишь свои уста. Как только ты начнешь их хранить, твой ум сразу станет «небошественным».

Напротив, тот, кто много разговаривает, становится нерадивым, ленивым, забывчивым, он не может молиться, не может бдеть по ночам, и, что бы он ни делал, его борет сонливость. Многословие разоряет всякое внутреннее расположение к духовной жизни и не только разрушает наши отношения с людьми, но и умножает гнев, происходящий от жестокосердия, и доводит его до неистовства. Таким образом, вместо того, чтобы твоей жизнью, занятием, делом были Бог и добродетель, твоим занятием становится ближний [1, 403–404].

☾

Подвиг

Блаженны те, кто понял, что такое духовная жизнь, и с разумом подвергает себя трудам подвижничества, плачу, боли, бдению, посту, молитве. Они не всуе трудятся, потому что знают, что сами по себе их труды не имеют никакого значения, но достигают только одной цели: привлекают благодать Божию, Самого Бога, Который приходит и наполняет их сердце.

Кто может предстать пред Богом и похвалиться множеством своих жертв, бдений, возлежаний на земле? Такого Бог отвергнет, потому что наши труды не заслуживают ни малейшего воздаяния. Но те, кто трудятся с разумом, получат покой от всякого отягощения. А какой только тяжести нет у человека! [1, 463].

Хочешь проверить, приносит ли тебе пользу подвиг, боль, трудности, болезнь, радость, грех, добродетель, любовь или поношение от ближних? Посмотри на свой ум: он мирен? Остаешься ли ты невозмутимым при помыслах? Свободен ли твой ум? Есть ли у тебя мир в сердце? Тогда ты поистине предстоишь пред Богом [1, 471].

Какое же значение имеет подвиг в жизни христианина? Подвиг для духовного человека – это его жизнь, он так же естественен для него, как дыхание. Что для тела дыхание, то для духа подвиг. Христианин «выдыхает» все человеческое, земное, плотское и «вдыхает» Бога. Подвигом он выражает свою любовь к Богу и признаёт собственную немощь. Наши подвижнические труды – вовсе не следствие нашей святости, они лишь свидетельствуют о нашем сердечном расположении, о нашем желании покаяться, получить от Бога прощение, благодать.

Сколько бы мы ни трудились, сколько бы ни изнуряли себя, мы ничего особенного не совершаем, потому что Бог ждет от нас только одного – смирения, осознания того, что мы во всем немощны и грешны. Когда все свои подвиги мы совершаем ради того, чтобы стяжать смирение, чувство собственного недостоинства, тогда приходит благодать Божия.

Когда нищий хочет выпросить чего-то у прохожих, он показывает им свои лохмотья, чтобы они сжалились над ним и подали ему милостыню, или начинает кричать о своей нужде, как умолял Христа даровать ему зрение евангельский слепец. Так и мы своими постами, бдениями, тем, что мы спим на полу, добровольными лишениями показываем Богу свои «лохмотья» – смиренное сознание своей нищеты и молим Его открыть наши сердечные очи, чтобы нам осознать свою греховность, покаяться и получить прощение.

Получив прощение, мы продолжаем подвизаться ради получения благодати. Когда же благодать посетит нас, мы подвизаемся уже с тем, чтобы отблагодарить Бога за все Его дары. Так что и начало, и середина, и конец нашей духовной брани состоит в аскетическом делании [3, 174–175].

Подвиг сам по себе не заслуживает никакого воздаяния и не имеет никакой силы. Это просто голос и язык, который слышен и понятен Богу.

Если ты крикнешь что-то непонятное, то я не сразу отвечу. Если же я слышу не просто звук, но понимаю смысл, то бегу к тебе на помощь. То же самое и с подвигом. Подвиг – это звук с определенным значением, некий символ, «фирменный знак», который Бог узнаёт и спешит на помощь.

И потому не думай, что подвиг – это нечто особенное. Своим подвигом, бдением, скорбными воплями, самоотвержением и самоуничижением взывай к Богу, чтобы привлечь Его любовь.

Подвиг – средство, дыхание в духовной жизни. Как нельзя жить без дыхания, так нельзя жить христианской жизнью без подвига. Когда дыхание теряет естественность, человек заболевает. Когда сердце работает неправильно, ты не можешь гулять, подниматься в горы, плавать в море. Так и с подвигом. Подвиг – это как бы сердце и легкие, а лучше сказать – дыхание и сердечная деятельность души.

Когда человек подвизается, то, поскольку душа работает правильно, он силен и может подниматься и спускаться. Здоровый человек, упражняясь, еще более укрепляется. Всякий опыт и укрепление сил становится основой для дальнейшего продвижения, восхождения и проникновения вглубь.

Тем не менее укрепление сил происходит не благодаря дыханию или сердечной деятельности самим по себе, но благодаря воздуху, то есть внешнему для тебя фактору. У тебя есть сердце и легкие, но что они могут сделать, если не будет воздуха? Им необходима какая-то другая составляющая, некий элемент иной природы. Этот иноприродный элемент – благодать Божия, Кровь и Тело Христовы, Святой Дух, имеющий иную по сравнению с нашей природу.

Итак, нужно, чтобы к нашему подвигу добавилось «странное слышание»[7]7
  Третья стихира на хвалитех в Неделю Пятидесятницы. – Пер.


[Закрыть], иное звучание, Дух Святой. Подвиг необходим, потому что он становится отправной точкой для преуспеяния, развития, укрепления, но причина всего перечисленного – благодать Божия. Сам по себе подвиг не приносит никакой пользы. Значит, подвизаясь, я не заслуживаю никакой награды. Однако когда подвиг совершается в смиренномудрии, он привлекает Божию благодать и приносит результаты, а не пропадает, потому что Бог – это не истукан, у Него есть очи, есть уши, и Он отвечает на наш подвиг. Все, что Он мне дает, зависит от меры моего подвижничества [1, 131–134].

Телесный подвиг – это скудость, жизнь в лишениях. Понадобился тебе гвоздь – не желай, чтобы тебе его дали сию же минуту. Если замедлят, не возмущайся. Понадобилась книга – не требуй, чтобы тебе ее дали немедленно. Живи в скудости. Скудость здесь не означает нищеты – имеется в виду то, что ты должен испытывать в чем-то нужду, жить в лишениях. Чем полнее удовлетворяются потребности твоей повседневной жизни, телесные потребности, тем больше ты рассеиваешься, потому что постоянно ищешь большего [1, 401].

Демоны радуются, когда мы сурово подвизаемся. Верующий человек совершает подвиг с рассудительностью и в духе послушания. Однако бывает подвиг, который вдохновляется сатаной. Бесы обычно делают так: ослепленного помыслом они заставляют грешить, а осознающего свой грех они разгорячают на добрые дела, превышающие силы: неумеренный пост, длительную молитву, непрестанное бдение, – пока не начнут злорадствовать над ним, то есть пока он не станет для них посмешищем. Это не подвиг [1, 138].

Неумеренность – это болезнь, от которой страдают нерадивые, немощные, неудачники и те, кто не понуждает себя с ревностью идти по пути добродетели, не желает трудиться, кого интересует не Бог, а собственная слава. А смиренный всегда мирен, он знает, что ничего не может сделать сам, и полагается на Бога [2, 196].

Если ты встанешь ночью и тебе покажется, что у тебя нет никакого расположения к молитве, начни делать поклоны, чтобы забыть о своей лености, и силы тут же придут к тебе. И действительно, силы приходят. До сих пор не был посрамлен никто из подвизавшихся с таким духом ведения, умеренности, благоразумия. Напротив, все приобретали необычайную энергию. Что человек хочет, то он и делает. Мы не в силах сделать только то, чего не хотим. Когда человек создаст подобную атмосферу в своей духовной жизни, все становится очень легким [1, 141].

«Утеснение себя и смиренномудрие делают душу непорочной», – сказал авва Исаия. Утеснение, а дословно с греческого «тесное место», не означает здесь скорбь, в каком смысле мы сейчас употребляем это слово, но имеет смысл «живу умеренно», «устанавливаю для себя тесные рамки».

Утеснение означает «добровольно сужаю круг потребностей», так чтобы жить без малейшего удобства. Мне хочется спать? Но я не буду пить кофе. Появились сладости? Не буду их просить. Пусть у меня не будет желания немедленно иметь все, что мне нужно, все, что доставляет мне покой. Я купил макароны в Салониках и тут узнаю́, что в Афинах макароны гораздо лучше. Не буду заказывать в Афинах. Ведь это расширяет круг моих потребностей, а мне нужно научиться жить стесненно, без обилия вещественных благ, без требований, без передвижений. Чем больше я расширяю свои запросы, тем больше моя душа приобретает связей, то есть перестает быть отстраненной от людей и вещей, и теряет свою непорочность, свое общение с Богом.

Утеснение означает не иметь книг, обходиться в жизни немногими вещами, быть, насколько возможно, умеренным в одежде и пище. Есть у меня десерт из сливок. Зачем мне тогда еще и десерт со сладким рисом? Достаточно первого. Не буду давать себе простора: ни в отношениях с людьми, ни в суждениях, ни во мнениях, ни в знаниях. Буду жить, насколько возможно, стесненно и сдержанно, «порабощая тело» и самого себя. Делая более узким круг своих потребностей, я остаюсь один, я и Бог. Это и есть непорочность, святость.

Впрочем, к сожалению, нужно признать, что все мы, люди, склонны искать удобств, что совершенно противоположно непорочности по Богу [1, 226–227].

Дорогие мои, отнесемся к своему пути серьезно, пусть наш труд будет усердным и сознательным. Приступить сознательно означает, что мы должны точно знать, что мы делаем, зачем мы это делаем, какую цель преследуем. Мы должны знать, что сами мы ни на что не способны, все совершает только Бог. Мы можем только приложить свои усилия, для того чтобы освободиться и избавиться от всего, принадлежащего миру. Будем делать это изо всех сил, со всем усердием и заинтересованностью, будем прилагать к этому все свои усилия и старания, дарующие нам Бога: «Употребляющие усилие восхищают Царство Небесное» (см. Мф. 11, 12) [1, 252].

Не будем забывать, что не послабление, но подвиг и страдание введут нас в рай. Восходит на небо агница страдающая, потому что именно страдание «зовет велиим гласом»[8]8
  См. общий тропарь мученице.


[Закрыть], а не комфортная жизнь, не оправдания, не угощения, не внимание к нам духовника. Будем радоваться, когда о нас не помнят, когда нам даже и еду забывают поставить. Многие терпели дурное обращение, ели испорченную, протухшую, подгоревшую пищу и ничего не говорили, не видно было недовольства ни во взгляде их, ни на лице [2, 237].

Что человек посеет в молодости, то и пожнет, когда придет в возраст. Молодость – период, который Бог дает человеку для того, чтобы он смог создать свое духовное будущее, вечность. Если молодость была бессмысленной и расслабленной, то старость будет болезнью и трудом, без особой радости [1, 235].

Бдение неотъемлемо от жизни юного. Если человек в юности не пребывает в бдении и не преодолевает в себе лень, то когда же он будет это делать? Вспомните преподобного Никодима, который в конце своей жизни жаловался, что не может удержать свой ум: он уставал и терял молитву[9]9
  См.: Феоклит Дионисиатский, мон. Преподобный Никодим Святогорец: житие и труды. М., 2005. С. 443


[Закрыть]. Старость никогда не приходит одна, она приносит с собой всевозможные трудности. Собранность ума в юности делает старость достойной и придает человеку огромную стойкость [1, 237].

Живут два брата. Один поддается соблазну и пускается в мирскую жизнь. Другой с малых лет приходит в монастырь, предается старцу, доверяется ему, отдает ему свою жизнь и духовно расцветает. Спустя двадцать лет приходит в монастырь и другой брат, уже с седой бородой, состарившийся среди грешного мира и людского порока, и говорит: «Отче, умоляю тебя, я ничего другого не прошу, только жить в дому Божием». Я обнимаю его, целую и принимаю.

В итоге оба живут в монастыре. Но в одного очень много вложено, он вырос в монастыре, наделен от Бога дарованиями, откровениями, видел великую славу Божию, у него есть все, что ему необходимо, а потому его путь легок. Молиться для него не составляет никакого труда, он встает на молитву – и лицо его сияет. А у другого нет такого величия. Он молится, но вместо слез ему на ум приходят помыслы о прежней жизни. Он легко поддается маловерию, сомнениям, унынию, ему часто приходят помыслы: «Любит ли меня старец? Смогу ли я помолиться? Простит ли меня Бог?» Условия одинаковы, награда одна, но у каждого своя глубина восприятия, и богатство у одного больше, а у другого меньше.

Чем раньше мы приступаем к подвигу плача и злострадания (но только со знанием дела, потому что подвиг без понимания – это не настоящий подвиг), тем больше дарований получаем, тем больше наполняются Богом наши души, и мы начинаем сиять подобно молнии. Этому нас учит притча о талантах: один, получивший два таланта, приобрел другие два, другой получил пять, а приобрел десять. Иначе говоря, одному человеку Бог дал один талант, а другому пять, в соответствии с тем, как трудится каждый из них и насколько готово их сердце, а не с намерением испытать или по предпочтению. Столько было сил у одного, и столько – у другого. Столько мог воспринять один, и столько – другой. Эти две притчи, о работниках и о талантах, прекрасно сочетаются. Они указывают на то, что конечный плод одинаков, рай – один и тот же, твердь – одна, но слава соразмерна нашей любви к Богу [1, 553–554].

☾

Духовная радость и мир

Естественное состояние, в котором должен жить человек, – это безмятежие, духовная радость и мир. Человек не создан ни для скорбей, ни для боли. Скорби посылаются нам Богом, потому что Он желает возвести нас из нашего убожества на духовную высоту, дать нам успокоение от браней, радость и духовное веселие.

Как же мы относимся к встречающимся нам трудностям? Например, у нас есть немощь: нам хочется быть радостными, но вместо этого мы легко поддаемся унынию. Из-за этого мы огорчаемся. Конечно, наша скорбь не по Богу, она эгоистична: нам хочется ощущать радость, но мы не можем. Мы смотрим на свои немощи по-земному. Помните, как апостол Павел подобным образом просил Господа избавить его от болезни? Что же ответил ему Бог? Довольно для тебя благодати Моей (2 Кор. 12, 9). Бог как бы возразил на просьбу апостола: «Неужели ты не понимаешь? Если Я заберу у тебя эту немощь, то ты можешь погибнуть. А с этой болезнью ты пойдешь прямо на небо».

И наш характер, и наши немощи, и все наши скорби и трудности оказываются для нас самыми лучшими проводниками на пути к небу. Если же они становятся для нас препятствием, то причина тому – наш собственный эгоизм. Мы сами оставляем Бога, нам как будто не нужен ни Он Сам, ни Его благодать, мы любим только себя. И вместо того, чтобы поклоняться Христу, мы поклоняемся самим себе. Один человек может злоупотребить своей красотой и стать блудником, другой – физической силой и стать преступником, третий – деньгами и превратиться в подлого и низкого человека; так и наше отношение к самим себе может извратиться и мы можем обожествить свое «я».

Если человек не чувствует духовной свободы, радости, веселия, то это значит, что он пока еще не обрел связи с Богом. Тот человек, который не возлюбил Господа всем сердцем, не предался Ему со свободой, все еще находится между тлением и нетлением и потому огорчается и страдает от трудностей и проблем, тяжело переносит искушения и чувствует себя неудачником в жизни.

Человек Божий, человек духовный всегда мирен, никогда и ничем не может быть омрачен мир его души. Над ним нет ни облачка: солнце стоит в зените и разгоняет любые тучи. У него могут быть внешние скорби, но они не задевают его души, не вызывают внутренней боли. Как купина хотя и была объята пламенем, но не сгорала, потому что в ней был Бог, так же точно происходит и со святыми. Они могут гореть в огне искушений и скорбей. Но что такое этот огонь? Это посещение Божие, присутствие Живого Бога, Который таким образом не дает им успокоиться, но побуждает все больше искать Его. И потому в этом огне они не сгорают. Они уже пребывают в состоянии обо́жения, оказываются причастниками Божеского естества (2 Пет. 1, 4). Они не страдают ни душевно, ни духовно. У них лишь одно страдание, одна боль – страсти Христовы. У них одно стремление – к совершенству, одна жажда – жажда Бога [3, 182–184].

Мир Христов – глубинное чувство цельности человеческого существа. Оно возникает, прежде всего, благодаря полному единению и согласию трех сил души: мыслительной, желательной и раздражительной. Святой мир колеблется, когда колеблются силы души, когда теряется равновесие между ними. И это показывает, что человек уклонился с правильного пути в своей духовной жизни, что он уже не пламенеет любовью к Богу и не ощущает Его присутствия. Иными словами, в нем нет внутренней гармонии и единения с Богом.

Человек, потерявший душевный мир, потерял и Бога, потому что Божественная благодать уже не может коснуться его сердца и сам он не способен стать жилищем Божества. И происходит это потому, что владычественное начало, дух человека, призванный соединиться с Богом и привести к обо́жению всего человека, находится в разладе с прочими силами души.

Тот, кто легко приходит в смятение и не имеет мира, еще не стал духовным человеком. Его душа увлекается земными наслаждениями, дух погрязает в них и впадает в плотское состояние. Такой человек, хотя создан парить в высоте, подобно орлу, ниспал на землю и пресмыкается, словно червь. Представьте, что орел не может взлететь и ходит по земле, в грязи. Может ли он не тосковать по небесным просторам? Может ли жить как ни в чем не бывало? [3, 208–209].