Текст книги "Жить в присутствии Бога"

Если кто-то расскажет тебе о недостатке какого-нибудь брата, то ты не осуждай своего брата, потому что осуждение ближнего – это духовная смерть.

Приведем пример. Я иду с кем-то на прогулку, и он рассказывает мне об отсутствующем человеке, что тот не молится или грубо разговаривает. То, что тебе сказано о третьем лице, не рассказывай никому, потому что таким образом ты осудишь отсутствующего, не являясь к тому же свидетелем его проступка, и в таком случае причинишь смерть самому себе.

Осуждение – это смерть. Не имеет никакого значения, осудил ли ты брата правильно или неправильно, верно или ложно, справедливо или несправедливо. Верному совершенно непозволительно говорить о том, что не делает чести другому человеку. Тебе разрешается высказываться только с уважением. В противном случае ты становишься убийцей самого себя.

Ты услышал, что кто-то попал в тюрьму. Если тебя об этом спросят, это значит, что тебя считают недостойным уважения: ты оставил о себе впечатление человека низкого. По крайней мере теперь скрой свой позор и не отвечай. Скажи что угодно, только не касайся третьего лица [1, 124–125].

«Если кто-нибудь наговорит тебе на брата, уничижит его и покажет свою злобу, не настраивай себя против него, чтобы не постигло тебя то, чего не хочешь», – сказал авва Исаия.

Обычно мы оправдываемся тем, что не мы, а другой в нашем присутствии осуждает брата. Это отговорка. Если случится кому-то прийти в твою келью с намерением осуждать, то, если ты человек серьезный, скажи ему: «Я думал, что ты человек Божий, а ты мучитель моей души. Прошу тебя, уходи отсюда». Но мы его принимаем, впадаем в грех вместе с ним, и падаем оба. Ты не должен не только осуждать, но и слушать слово осуждения, потому что если ты услышишь его, то и сам выскажешься.

Если кто-то открывает тебе немощи, проблемы, трудности другого человека, то не желай участвовать в этом разговоре и таким образом становиться соучастником, пусть даже ты делаешь вид, что ты тут ни при чем. Тебе говорят: «Такой-то человек – негодяй». А ты отвечаешь: «Да нет, он хороший, только иногда этот бедняга срывается». Этим ты сказал все, разве что не употребил слово «негодяй», однако ты это подразумевал. Будь внимателен, чтобы у тебя не вырвалось слово о ближнем, чтобы не постигло тебя то, чего не хочешь. Ты не хочешь греха? Грех тебя настигнет. Не хочешь бесчестия? Бесчестие тебя настигнет. Не хочешь болезни? Болезнь тебя настигнет.

Слова «против него» можно понять и как «против говорящего с тобой», при таком понимании в них заложен удивительный смысл. Не ссорься с тем, кто с тобой разговаривает, потому что если ты с ним не согласишься и выразишь противоположное мнение, то с этого момента начнется спор, возражения, противоречие собеседнику. Что бы он тебе ни сказал – остановись на этом. Не настраивай себя против него, не осуждай ни того, ни другого. Ты можешь сделать одно из двух: или промолчать, или уйти. Если ты находчив, то ты переведешь разговор на другую тему так, что твой собеседник этого не поймет. Если же ты не такой находчивый, то по крайней мере скажи: «Прошу тебя, давай не будем об этом, потому что я хочу причаститься, а если мы с тобой поговорим о третьем лице, то я не смогу причащаться». Если ты и этого не можешь сделать, то уйди. А если ты не можешь уйти, то это значит, что ты уходить не хочешь, что тебе нравится есть мясо не только животных, но и человека. Итак, не пожелай пасть одним падением вместе с осуждающим [1, 203–204].

Очень часто нас заставляет заговорить с другими желание их исправить, тогда как мы не должны даже наблюдать за их жизнью. Авва Исаия побуждает нас к тому, чтобы мы не исправляли другого человека, потому что, наблюдая за ближним, мы по большей части находим в нем недостатки.

Человек может оказаться грешным, ленивым, неверующим, развращенным, может не захотеть ничего услышать – и тогда нас охватывает Божественная ревность, мы хотим ему помочь. Мы вспоминаем все евангельские изречения о спасении братьев и забываем сказанное о нашем собственном спасении. С того момента, как мы попытались исправить ближнего, мы потеряли свой мир, в особенности если мы захотели исправить поющего или читающего на богослужении, то есть того, кто имеет отношение к уставу и церковному пению. Всегда были разные мнения касательно устава и пения: одни люди свободолюбивы, другие консервативны, поэтому оставь их в покое, пусть делают как хотят, даже если они все испортят, тебя не должно это интересовать. Если они спросят о твоем мнении, не высказывая своего, тогда выскажи его. Но если они выскажут свою точку зрения, твоя миссия окончена [1, 67–68].

Будем вести себя с достоинством, не станем никогда высказывать свое мнение о других людях. Будем считать ближнего неприкосновенным. Подобно херувимам и серафимам, которые закрывают крыльями глаза, чтобы не смотреть на славу Божию, закроем и мы свои глаза и глаза других людей, чтобы не видеть пятен на образах Божиих. Будем всегда почитать образ Божий в лице человека [2, 127].

Я вижу, как ты ругаешься, подхожу и обличаю тебя с той мыслью, что в этот момент я становлюсь как бы присутствующим возле тебя Христом, что ты, вероятно, послушаешься меня и я стану твоим спасением. Но, скорее всего, поскольку ты разгневан и бранишься, ты отругаешь и меня, и я стану виновником того, что ты согрешишь дважды. Тогда я, наверное, скажу: После первого и второго вразумления, отвращайся (Тит. 3, 10), но в действительности меня, а не тебя покидает Бог, потому что это я не имел благоразумия и подтолкнул тебя к греху, именно я виновен пред Богом. Итак, мы должны предвидеть результаты своих действий и слов [1, 215].

Если мы желаем учить ближнего, давать ему советы, исправлять его, то это всегда ведет к столкновению с ним и развивает во мне безумный эгоизм. Кроме того, желание учить – это присвоение себе свойства Божия, потому что у нас нет права на учительство: ближний не принадлежит нам, чтобы мы могли его учить [1, 249].

В то время как заповедь говорит о том, чтобы мы исполняли закон Божий сами, мы требуем, чтобы его исполнял ближний, и, таким образом, вносим в строй жизни путаницу.

Но могу ли я сам быть уверенным в том, что я принят Богом, и потому, следя за жизнью ближнего, диктовать ему, как он должен поступать? Ведь я нахожусь под покаянием из-за своих грехов. Если я и могу что-то совершить в этой жизни пред Богом и моими братьями, то это не что иное, как принести покаяние [1, 285–286].

Все вокруг нас делают ошибки, грешат. Какой человек не грешит? Даже если мы проживем всего один день, все равно согрешим. Поэтому нам необходимо усиленно наблюдать за тем, чтобы не произнести унизительного для брата слова. Если мы позволим себе хотя бы одно грубое слово, то сами вынудим Бога быть нашим противником. Это слово обнаружит нашу жестокость, нечувствие и полное отсутствие Бога в нашем сердце. Что-то случилось? Мы должны встать на сторону грешника, помолиться за него Богу, оказать ему любовь и честь, чтобы он почувствовал свое человеческое достоинство. Наконец, наш долг – найти подходящего человека, который был бы способен исправить жизнь этого грешника.

Не презирай своего брата, не говори: «Вот, он все время осуждает, все время грешит». Ты сам не осуждай, не иди с ним, если он хочет увлечь тебя в пересуды. Уважай его, но пусть твоя жизнь никак не зависит от его жизни. Не позволь себе даже взглянуть на него свысока, иначе впадешь в руки врагов своих.

Человеку, который не уважает грешника и осуждает его, Бог попустит испытать великие бедствия и впасть в страшные грехи, для того чтобы он понял на опыте, что такое смирение и святость. Лучше вместе с ближним погрязнуть в трясине греха, чем его судить, критиковать и обвинять [2, 152–153].

«Ладно, – скажет кто-нибудь, – я не буду учить ближнего. Но когда он сам приходит и ввергает меня в искушение, причем искушение сильнейшее, – просит меня поучить его, сказать ему о том, что́ он должен делать для своего спасения, могу ли я остаться безразличным? Не будет ли это отсутствием любви?» Страшное искушение.

Любое искушение, и самое серьезное, и самое сильное, – в действительности является уколом всех наших внутренних страстей. Но само искушение возбуждает еще худшую страсть, льва, которого никто не может связать, быка, которого никто не может укротить, – эгоизм и заставляет человека поверить, будто он что-то собой представляет. Однако в тот самый момент, когда он почувствует, будто что-то собой представляет, он уже пал. Потому Иаков, брат Господень, говорит: «Не становись учителем» (см. Иак. 3, 1). Одно дело, когда Бог настойчиво и требовательно призовет тебя стать учителем, и другое – когда ты сам станешь учителем ближнего, потому что у тебя якобы есть на это такое-то и такое-то указание, или необходимость, или преимущество [1, 291–292].

Если кто-то попросит у тебя совета, постарайся выйти из затруднения, сказав ему что-то простое. Будь осторожен, чтобы не начать его учить, думая, будто ты способен ему помочь. Скажи ему что-нибудь, раз он просит и настаивает, но на этом остановись. Если он человек невзыскательный, то он призна́ет: свой долг ты выполнил [1, 292].

Когда он попросит твоего совета, скажи ему свое мнение, но оставь его свободным, потому что человек делает только то, что хочет. Если ты думаешь, что можно кого-то исправить своими поучениями, ты ошибаешься. Человек – это величайший революционер, и он становится величайшим бунтарем, когда чего-то желает, а ты ему в этом отказываешь [1, 292–293].

Что бы ты ни сделал для того, чтобы помочь ближнему, если он сам того не захочет, у тебя ничего не выйдет, раз уж и Бог не может его научить. Душа должна захотеть освободиться от греха, который порабощает ее волю. Нужно настроиться на то, чтобы подлинно изменить себя, избавиться от той свободы, которую, по нашему мнению, мы имеем [1, 298–299].

Каждый из нас считает, что он лучше всех, и может представить подробный перечень недостатков и отрицательных черт, которые он видит в своих ближних. Чтобы оправдать самих себя, мы ссылаемся на слабости других: я пришел сюда, чтобы достичь святости, но мне этого сделать не дают: этот такой, а этот сякой. В особенности так происходит в том случае, когда недостаток брата задевает меня лично. А он не может меня не задеть, потому что раздражительный брат будет раздражаться в том числе и на меня, ленивый и мне скажет «нет», гордый и со мной будет вести себя дерзко, – и тогда я начну порицать братьев.

Порок осуждения, к сожалению, всегда существовал среди людей и будет существовать. Приведем несколько примеров. Хочу я что-то сделать и прошу помощи у брата. Он отказывает самым ужасным, по моему мнению, образом, и тогда я иду к другому брату и рассказываю ему о происшедшем, потом ко второму, к третьему… Теперь об этом случае знает весь монастырь, между тем как я истолковал отказ брата под влиянием своего сердечного расположения, своего эгоизма, а не соответственно намерению брата. Ведь я не знаю, насколько он был утомлен и какое испытывал затруднение. Таким образом, я становлюсь извратителем правды, обманщиком в монастыре. И я буду отвечать за свое поведение. Брат же свободен от всякой ответственности, потому что он, вероятно, был уставшим, расстроенным и не мог со мной разговаривать. Может быть, у него есть затруднения в отношениях со мной лично, или такой у него характер, и он разговаривает так со всеми. Я не могу знать причин его отказа. Он может остаться неповинным, а я тут же впадаю в грех. Но даже если в тот момент брат был виновен, то Бог его оправдает, а я понесу всю тяжесть ответственности и за себя, и за него.

Кто-то, например, очень медлителен – не говори ему: «Давай быстрее, пошевеливайся!» Другой немного неуклюж или несообразителен – никогда не давай ему повода задуматься о его недостатке, потому что этим ты нанесешь удар ему в сердце, выбьешь почву у него из-под ног. Ему, конечно, нужно избавиться от своих недостатков, но тебе ни в коем случае не дозволяется ему об этом напоминать.

Или, например, игумен посылает тебя встретить посетителей, и у тебя в разговоре с ними срывается что-то с языка. Потом один брат говорит тебе: «Как ты мог такое сказать? Впрочем, ты всегда такой». Лучше проглотить язык, чем сказать своему брату нечто подобное. Никогда не будем обижать или огорчать человека, никогда не будем заставлять его почувствовать себя ущербным, приниженным, почувствовать себя хуже других, иначе мы убьем его душу. Этот человек получит травму и не сможет преуспеть в жизни.

Ты назначаешь кого-то петь на клиросе, он поет не на тот глас, и ты делаешь замечание: «Опять ты неправильно спел тропарь». Каждый раз, когда он будет приходить петь, он будет вспоминать об этом и думать: «Как бы мне не ошибиться». И конечно, будет ошибаться. Кто в этом виноват? Тот, кто сделал замечание.

Никогда не будем акцентировать внимание ближнего на какой-либо его немощи, проблеме. Никогда не будем напоминать ему о его пороке, грехе. Будем прибегать только к похвале, но похвале благородной, а не глупой. Ведь человек никогда не исправляется от упрека, равно как и от замечания. Надо быть настоящим святым, чтобы найти в себе силы исправиться после твоего упрека, указания или замечания. Но если бы он был таким святым, он не имел бы того недостатка, из-за которого тебе понадобилось сделать ему замечание. А раз все-таки он этот недостаток имеет, то единственное, что нужно, – это твое крайнее уважение, чтобы он смог когда-нибудь смириться и исправиться, видя твое мирное расположение, кротость, смирение, любовь, долготерпение, добросердечность, снисходительность, мягкость… Только тот, кто имеет эти добродетели, может исправить другого человека.

Поэтому не будем упрекать ближнего и напоминать ему о его недостатке! Мы не должны нарушать это требование, если хотим вести себя достойно, благородно и проявлять хотя бы элементарное братолюбие. Необходима крайняя деликатность. Если мы невнимательны к тому, кто рядом с нами, если мы не чутки и не благородны, то мы никогда не станем чадами Божиими. Введи нас Бог даже на небо – мы и там не сможем ни с кем ужиться.

Ни по какой причине не исследуй, виноват ближний или не виноват, потому что ты совершишь ошибку: о его недостатке ты будешь судить соответственно своим личным понятиям, а не соответственно истинному расположению сердца ближнего. Кроме того, ты должен интересоваться не ближним, а своей душой [2, 81–84].

Правила святого Антония говорят и о наших душевных проблемах, и о наших отношениях с Богом и ближними. Они охватывают и то и другое, потому что все это неразрывно связано между собой. Если в нашей душе нет равновесия, то наша молитва не достигает Бога. Тогда мы шатаемся, как пьяные, спотыкаемся, падаем и ропщем на то, что ближние не такие, как нам хотелось бы. Если у нас нет правильной связи с Богом, то мы не способны жить и с людьми. И наоборот, если мы не чувствуем любви к ближним, то мы далеки от Бога и нет у нас внутреннего мира. Поэтому не упрекай никого за немощи, никогда не затрудняй и не позорь человека, имеющего какую-то немощь. Не напоминай ему о ней. С такой же нежностью, с какой Христос склонялся над раненой овцой Своего словесного стада, чтобы перевязать ее, и мы должны относиться к каждому немощному человеку.

Один – неудачник, другой не очень умен, у третьего что-то не получается, четвертый хочет сказать: «Пойди к игумену», а говорит: «Пойди в канцелярию». Не стыди такого человека. Не заставляй его осознать свою душевную немощь, свою проблему. Это касается и телесных болезней. Но мы склонны унижать ближнего или поддразнивать его, причем часто в присутствии других, в особенности же мы стремимся сказать ему что-то такое, что поставило бы его на место.

Например, кто-то ведет себя эгоистично, а я его смиряю, говорю ему, что он эгоист. Или я разговариваю с братом, а тут кто-то приходит и нас прерывает. Тогда я делаю замечание: «Зачем ты влезаешь в наш разговор?» Но правильно было бы проявить интерес к подошедшему брату, а прерванный разговор продолжить потом, при случае.

Бог никогда не выставляет нас на позор и не обнажает наших недостатков. Давайте и мы не будем обнажать недостатки своих братьев, не будем их позорить ни перед ангелами, ни перед людьми. В противном случае Бог унизит и нас. Мы никому не должны говорить об ошибке, которую совершил наш брат, даже ему самому. Пусть об этом знает весь мир, мы не покажем брату, что знаем о его ошибке. Будем вести себя с ним просто и естественно, чтобы он чувствовал себя царем, радовался благородству человеческой природы. Человек неделикатный и неблагородный, пролей он даже свою кровь, в рай не войдет. А если войдет, то он и рай перевернет вверх дном. Ни святых, ни Бога не будет уважать человек, который противоречит своему брату, обличает его, не хочет его уважать. Недостатки, свойственные нам здесь, на земле, мы возьмем с собой и в тот мир [2, 135–136].

Не берись судить себя самого за то, что ты сделал, – хорошо ли то, плохо ли, добродетель ли, грех ли, – или сравнивать себя с другими. Как часто мы с этим сталкиваемся! Нужно забывать прошедшее, и пусть нас не интересует то, что мы сделали. Ибо, рассуждая о том, что мы сделали, мы обнаруживаем, что сделали что-то важное или что-то худое, что-то большее, лучшее и более удачное в сравнении с тем, что сделал другой, или, наоборот, что-то меньшее. Рассматриваем ли мы это само по себе или сравниваем себя с ближним – попадаем в одну из двух ловушек: или превозносимся, когда сделанное нами хорошо или лучше сделанного ближним, или разочаровываемся, огорчаемся, чувствуем упадок душевных сил, когда сделанное нехорошо. Ведь хотя мы и думаем, что мы люди зрелые, и считаем, что у нас есть силы, тем не менее внутри себя мы несем немощь Адама и Евы, хрупкое «я», которое мы унаследовали от прародителей. Итак, чтобы оставаться невозмутимым от помыслов, никогда не берись рассуждать о том, что ты сделал. Это относится ко всему, что бы с нами ни случилось.

Как же я буду исповедоваться, если не буду судить о себе? На исповеди я не анализирую свои дела, но называю свои грехи. Это разные вещи, потому что я не оцениваю свои дела, но просто о них сообщаю. Я не сижу и не размышляю предварительно, что я сделал и чего не сделал, потому что это не дало бы моей душе свободно вздохнуть.

Если мы убедимся, что сейчас мы лучше, чем прежде, то представляете, до какой степени эгоизма мы сможем дойти? Не мерь себя ни в каком своем деле – вот настоящая мудрость. Большинство из нас, когда падает, падает в том числе по причине этой попытки измерить себя, или же мы прибегаем к такой попытке для оправдания своих страстей. К примеру, я согрешил один раз, а после говорю: «Что пользы теперь мне каяться?» Какое жалкое состояние! Какое падение нашего существа! [1, 89–90].

Для того чтобы не увлекаться страстями, действиями демонов и не бояться их, не оценивай себя, потому что это исходит от сатаны. Не говори: «Я пришел в монастырь в 1970 году. Я тут уже восемь лет. Что я сделал за эти годы? Посмотрю-ка, как развивались мои отношения со старцем, с братьями?» Все это – оценка себя и означает, что ты что-то делаешь неправильно, что ты предаешься страстям, что ты любишь свои страсти. Чтобы избежать этого, будь внимателен, не мерь себя, не рассматривай, в каком состоянии ты находишься.

Мы знаем святых, например Антония Великого, которые вопрошали Бога, какой меры они достигли. В таких случаях Господь, чтобы их обличить, показывал им, что их мера ниже меры мирян. Для этого Господь одного посылал к сапожнику, который воздерживался от супружеских отношений со своей женой, другого – к человеку, который весь день работал, оставляя себе только треть заработка, отдавая вторую треть в монастыри, а третью – нищим. Есть много подобных примеров [1, 389–390].

Первая великая добродетель – это не мерить себя, то есть тебя не должно волновать то, чего ты достиг, есть ли у тебя добродетель, есть ли грехи, что ты за человек. Я освобождаюсь от страдания, от кошмара: «Что я сделал, чего не сделал? Посмотрю-ка, стал ли я смиренным? Какого уровня я достиг? Кажется, ближний лучше меня, надо его превзойти. Чего я достиг на сегодняшний день? Что мне даровал Бог? Исполняю ли я Его волю? Непорочен ли я? Восходит ли моя молитва к небу?» Таким образом я измеряю себя.

У человека, который присматривается к себе для того, чтобы увидеть свои добрые дела, преуспеяние или неуспех, появляется или тщеславие, как мы сказали, или чувство собственной неполноценности: он попадает в бездну злого уныния, то есть печали, а в конце концов и разочарования.

Человек, мерящий себя, не может преуспеть, потому что ему недостает доверия к Богу. Он думает, будто что-то собой представляет, будто что-то может делать, и не понимает, что искушает Бога. Он говорит: «Я просил Бога, чтобы Он исцелил мою маму, даровал мне кротость, дал мне почувствовать в молитве оставление грехов. Что же, достиг я этого?»

Как ужасно ты искушаешь Бога! Это все равно что посадить Его на скамью подсудимых и сказать: «Господи, я Тебя просил, а Ты мне не дал. Я стучался, а Ты не открыл. Я умолял, а Ты не услышал». Так я сужу и обвиняю Бога и в конце концов Его теряю, и тогда моя жизнь никуда не годится. Позволь Богу делать Свою работу, а сам подвизайся только в предстоянии пред Ним. С той минуты, как ты начинаешь чего-то ждать, ты становишься неудачником.

Давид всякий раз, когда говорил о своем предстоянии пред Богом, когда смирялся и просил, чтобы Господь увидел его, стремился именно к этому – чтобы Бог его увидел, а не он сам увидел Его (см. Пс. 16, 15; 41, 3 и пр.). Псалмопевец очень реалистично смотрит на вещи. Подобным образом мыслят все люди, ищущие Бога. Они предстоят пред Богом с сознанием, что Господь видит все, а значит, и их тоже. Таким образом, они пребывают в вездеприсутствии и под владычеством Господа. Как видим, очень важно не мерить себя, иначе человек подвергается сатанинскому искушению потерять всякий плод своих трудов [1, 467–468].

Спросили авву Исаию: «Что такое мир?» И он ответил: «Мир – это греховная рассеянность».

Рассеянность здесь означает работу, занятие, разделение моего существа. Рассеянность – это и помыслы, и намерение пресечь помыслы или в них разобраться. К примеру, я что-то сделал и теперь размышляю: «Согрешил я или не согрешил?» Если вижу, что согрешил, то продолжаю: «Виноват я или не виноват? Если я виноват, то должен исповедаться, чтобы быть честным пред Богом». Вся эта беседа с самим собой – это греховная рассеянность, потому что я не перед Богом стою, но занимаюсь самим собой [1, 514–515].