Текст книги "Хроника пикирующих бабушек"

Ариадна Борисова
Хроника пикирующих бабушек

– Иришк!

– А-а!

– Я тут прочитала в журнале – «немотивированный петтинг». Это как?

– М-м-м…

– Говори громче, не слышу!

Мне хочется душераздирающе повизжать минут десять и от всего сердца стукнуть Розу Федоровну по кумполу, чтобы снять застарелый стресс. Чтобы она больше не задавала дурацких вопросов, почерпнутых из «дамских» и «мужских» эротических журналов, которые я ненавижу всеми фибрами. Потом, всласть отдохнув, можно спокойно повеситься. Старуха, видимо, это чувствует и обиженно затыкается.

Розе Федоровне восемьдесят два года. Мне – тридцать семь. Я читаю с очками, Роза Федоровна – без. Я понятия не имею, что такое немотивированный петтинг, да и знать не хочу. Розу Федоровну подобные вещи, как всегда, живо интересуют. Она у нас любознательная.

Диву даюсь: кто и зачем их выпускает, эти все новые и новые журналы с единственной проблемой – как бы покруче нажраться и вычурнее заняться сексом. Прямо тоска берет по Советскому Союзу. Тогда, помню, выпускалось два женских журнала – «Работница» и «Крестьянка», и уже по названиям было видно, что женщины не петтингом занимались. А нынешние? На каждой странице пальцем тычут: ты – особь наказанного Господом пола, у тебя критические дни, у тебя опасность внепланового зачатия, а скоро климакс грянет. На обложках тем не менее или ненормально разинутые улыбки, или неестественно выгнутые задницы. Их (не задницы, а журналы) в большом количестве доставляет в дом мой сын Лерка.

Роза Федоровна челюсть бы проглотила от возмущения, если б выведала, где Лерка подбирает эту глянцевую макулатуру. Мне-то известно: в автовокзале, он находится рядом с нашим домом. Но Розу Федоровну практические мелочи жизни мало занимают, зато журналы она прочитывает от корки до корки. Кажется, считает научными – биологическими, ведь в них так много органики – организма, органов, оргазма… Старуха до сих пор относится к печатному слову как к вырубленному топором, чем Лерка немало забавляется.

– Бабуль, зырь, какие телки клевые.

Роза Федоровна полистала и не поняла:

– Не вижу здесь КРС.

Теперь не понял Лерка.

Пришлось объяснять Розе Федоровне, что «телки» в переводе с молодежного сленга – девушки, а Лерке, что КРС – животноводческая аббревиатура, означающая крупный рогатый скот.

Про нашу семейную ситуацию можно сказать загадкой: два конца, два кольца, посередине гвоздик. Это я – гвоздик примерно посередине в ножницах между началом и завершением только что прошедшего века.

Сын и мне подсунул журнал. Я хотела бросить его в Леркину наглую морду, но он меня знает и честно предупредил:

– Смотри, мамуля, обратно прилетит.

Я его тоже знаю, поэтому не бросила. И невозмутимо сказала:

– Ах ты сволочь.

Надо же как-то сохранять остатки родительского достоинства. Кстати, если не ошибаюсь, Энгельс говорил, что ребенок, который переносит меньше оскорблений, вырастает человеком, более сознающим свое достоинство. У нас наоборот. Я Лерку обзываю, а достоинство страдает совсем не его, что вынуждает меня закреплять позиции:

– Броненосец по телкам.

Сын засмеялся:

– Не парься, мамуля. Лучше почитай, где лист загнутый. Я, такой, кумекаю: кем тебе бабуля приходится? И вообще, ху is ху в нашем семействе?

Я хмыкнула, но стало любопытно – что он имеет в виду? И прочла, как один мужчина женился на вдове. У той была дочь. Отец этого мужчины влюбился в его приемную дочь и женился на ней. Таким образом, отец превратился в зятя своего сына, а приемная дочь сына – в его же мачеху. Через некоторое время женщины родили детей – мальчика и девочку. Сын мужчины, женившегося на вдове, сделался братом деду и дядей собственному отцу. Дочь отца мужчины (мужа вдовы) стала одновременно его сестрой и внучкой. Следственно, вдова является бабушкой своему мужу, а он не только ее мужем и внуком, но внуком и дедушкой самому себе.

Ясно, идиотский родственный пасьянс раскладывается с целью высмеять тещ. (Теща – это я. Дочь Светка недавно вышла замуж). Наш народ возле тещиного дома без шуток не ходит. Свекровям меньше достается.

Моя свекровь с мужем (свекром) живет в большой квартире, но в другом городе. Роза Федоровна – мать матери моего мужа Вовы – живет с нами. Я ей невестка. Деваться Розе Федоровне некуда по причине того, что к дочери (моей свекрови) она не хочет. Или, скорее, ее туда не хотят. Как называется бабушка мужа по отношению к невестке – жене внука, неизвестно. Свекровь в квадрате?

Энное время бабка-свекровь действительно проживала в квадрате – примерно столько места уделяли ей правнук Лерка и сиамский кот Михаил Самуэльевич Паниковский в их общей комнате. В зале ютились я с мужем Вовой и отгороженная стенкой дочь. Стенка была не кирпичная, мебельная, но считалось, что закуток за ней – полноправная Светкина комната, где она заводила музыку в любое время суток. Понятно, какой «содом и геморрой» (цитирую Лерку) творился в доме.

Светка скоропалительно выскочила замуж на первом курсе пединститута. «Ну, спасибо», – злилась я на дочь, а по пути на себя. Есть в кого. В мамочку пошла. То есть в меня. Потом подумала как следует и (нехорошо, конечно) вздохнула с облегчением. Во-первых, легкомысленная Светка оказалась по сравнению со мной очень даже разборчивой. Муж попался приличный, работает менеджером в процветающем предприятии и, как ни странно, влюблен в эту стрекозу по уши. Во-вторых, у него собственная квартира, причем в соседнем доме. Из чего вытекает в-третьих – в доме освободилось место. Подъезд очистился от Светкиных воздыхателей, мебель в зале встала вдоль стены, и Михаил Самуэльевич с постелькой и миской переехал к нам с Вовой.

Через определенное время Светка сообщила, что собирается стать мамой. Еще раз мерси, доча. Мне сорока нет, а уже отправляют в тираж. Примерила себя к новому статусу. Получалось не очень. В голову полез обидный анекдот: сначала она девочка, потом – девушка, молодая женщина, молодая женщина… молодая женщина… старушка умерла.

Как всем беременным, дочери не хватало костного материала. Говорят, девочки «съедают» больше маминых зубов, чем мальчишки. Но Светке повезло с плановым зачатием во время изобилия витаминов в аптеках. В магазинах я в восторге замирала перед детскими туалетными наборами, платьишками, игрушками. Раньше, в диком безденежье девяностых, мы о таких мечтать не смели. В магазинах было пусто, как в стратосфере, только звездочки мерцали на коньяке «Наполеон». А между бутылками паленого коньяка – стопочки турецких презервативов с усами. Правда-правда, не вру. Усы были черные, свирепо встопорщенные, и весь комплект удивительно напоминал белого от ярости душмана-лилипута в полиэтиленовом дождевике. «Чтоб лучше щекотались», – объяснила продавщица, приметив, как я пялюсь на усатые презервативы. Позади нее на полках возвышались пирамиды из банок кукумарии. Ку-ку, Мария. Какой остолоп обозвал так бедное морское растение, не подумав, как по-русски звучит? Одиннадцать тысяч за банку теми деньгами, мамочки мои! А финансовая пирамида из трех букв, в которую мой Вован сдуру бросился, как в омут головой, а ваучеры рыжего пройдохи, а зарплата раз в год перед выборами?! Я из кожи вон лезла, чтобы дети голода не знали. Если на столе в праздник стояло блюдо с пельменями, значит, ночи не спала – тряпкой махала в борцовском зале по соседству. Зал великанский, почти стадион. Ни одна уборщица не держалась, понедельно нанимали. А еще надо было потакать гастрономическим претензиям Вовы, Михаила Самуэльевича и диетическим нуждам Розы Федоровны. Вы, может, думаете, что жалуюсь… Ну и думайте, но выговориться дайте!

Чесслово, выгадывать приходилось на всем. «Все» была я сама. Мне всегда хотелось дорогие серьги и косметику. Мне хотелось норковую шубу, сделать операцию на бедрах – убрать целлюлитные месторождения, съездить на море. Вместо этого я пахала на двух работах как папа Карло. Заходила за хлебом в соседний комок и целую минуту разглядывала дорогущий абрикосовый компот в мучительных спазмах – купить не купить. Я тогда пылко любила этот компот. И так ни разу и не купила.

После роддома мы забрали дочь с ребенком к себе. Нет-нет, ничего такого, просто Светкин муж на полмесяца отбыл в важную командировку. Перед отъездом привез все необходимое – кроватку, ванночку, детское приданое. Сверх того – корзину цветов с доброй сотней пришпиленных скотчем записок-сердечек. Всю ночь, наверное, сочинял и клеил, вот не лень было. Светка читала, смеялась и немножко плакала. И я, глупая, вместе с ней.

Паниковский переехал к Лерке с бабкой, мы с Вовой – на матрац в кухне. А в зале, сразу ставшем центром мироздания, воцарилась новенькая внучкина жизнь, измеренная пока что несколькими днями и классическим (3500) весом.

Коллеги приветствовали:

– Здорово, бабка!

Я оглядывалась: сзади никого. Ага, нормально. Это мне.

Вовка отнесся к дедовскому званию стоически. С изумлением я слышала, как над детской кроваткой раздаются его воркующие трели, а из уст (когда он опрометчиво полагал, что находится вне досягаемости чужого слуха) изливается смесь флоры, фауны, политики и бог знает чего еще: «Кукушечка, пташка, Бабрак Кармаль (этот-то с какого привета?), а-ля-улю, цветочек, белочка, солнышко…»

Роза Федоровна стала бабушкой с двойной приставкой. Порывшись в сундуке, с которым никогда не расставалась, вытащила заветную коробочку с известными сокровищами: два колечка, мелкие бусики из янтаря и серебряная брошка в виде оленихи с олененком. Животные такие изящные и миниатюрные, что непонятно, как художнику удалось вделать в махонькие мордочки совсем уж микроскопические, но живые и яркие бирюзовые глазки. Брошку старуха добавила к сдержанной телеграмме моей свекрови: «Поздравляем внучкой».

Имя дочке, племяннице, внучке и праправнучке придумывали всей толпой, перетряхнув святцы и гороскопы. Выбрали – звонкое, красивое, с сочетанием звуков из имен родителей. Но тут позвонила Светкина подружка: «Ой-ой, только так не называйте!» – зачитала из какой-то специальной книги перечень имен с характерами и даже заболеваниями. С сожалением отказались от избранного и начали снова. В результате внучка до приезда зятя жила без имени. Он и назвал. Мне не понравилось, но книга вещала неплохо, и у Пушкина встречаются посвященные строки.

Я ловила себя на желании лицезреть девочку ежеминутно. Верно говорит народная мудрость: «Дети – куклы, внуки – дети». На меня с некоторым опозданием обрушилось дальнобойное родительское чувство. Все мои интересы и страсти на время скромно отошли и стали внучкиным фоном. Это не я, это страх за ребенка бегал ночью проверять, не уснула ли юная мамочка, не уронила ли дитя на пол либо, не дай бог, не заспала ли!

– Мама, ты как бомбардировщик, налетаешь и спать не даешь! – Светка досадливо морщилась, когда я в который раз в ужасе склонялась над безмолвной девочкой. Фу, дышит…

Обратно на свой матрац я тащилась на подгибающихся ногах. Они плохо держали меня из-за неподъемности счастья.

Из комнаты высовывалось бабкино древнее лицо, обрамленное кокетливым облачком растрепанных буклей:

– Все хорошо?

– Хорошо, Роза Федоровна, что вы не спите?

– А ты чего, Иришк?

– Я – бабушка, Роза Федоровна!

– Так ведь и я…

Потом приехал зять, забрал моих девочек, а мы с Розой Федоровной поругались. Она мне сказала, что я всех кинула.

А вечером от меня ушел Вовка.

Муж мой глухо тунеядствовал после сокращения, грянувшего у него на предприятии еще в невыплатные годы. То есть был БОМРом, перебивался халтурой. Работу нашел два года назад. Мы его получку решили до копейки откладывать – собрались квартиру на большую разменять с доплатой. А он на этой новой работе нашел себе молодую бл… благоверную. Дождался рождения внучки, потетешкал и, когда я, ослепшая от приступа бабушкизма, расслабилась, официально, через суд, меня бросил. Вместе с Розой Федоровной. Она в его нынешнюю жизнь не вписалась. И я теперь вообще запуталась, кем бабка мне приходится в неожиданном положении вещей.

Без особой цели, даже не знаю, из каких мазохических соображений, я подкараулила разлучницу. Посмотрела на нее внимательно. И ушла как могла гордо. А что еще? Не бить же мордой об пол. Под два метра, выше Вовки едва ль не на голову, вся целлюлитом обложена, будто дрожжевым тестом. Зато в норковой шубе и молодая…

Роза Федоровна иногда созванивается с внуком. Уж не знаю, о чем они там разговаривают. По тону вроде бранятся. Дочь отнеслась к нашему разводу философски, Лерка – непонятно, похоже, доволен. Как же – комнату ему освободили. Роза Федоровна переждала месяц, пока я освоюсь с новостями, и переехала с сундуком ко мне в зал.

В день очередного бабкиного «переезда» сынуля был необыкновенно покладист. Паниковского опять к себе забрал и обмолвился, что летом у него родится братец. Я в первую минуту не сообразила.

– На УЗИ проверяли, – пояснил Лерка. – Мальчик.

Тут я нечаянно в зеркало глянула и обомлела: вытаращилась на меня из багета взъерошенная дура в приличных годах и с приветом – рот открыт, глаза пуговицами…

Я тогда взяла и хладнокровно раскокала зеркало кулаком. Один раз стукнула, а оно – дзинь – и разбилось. А рама ничего, висит себе, самостоятельная, как одинокая баба, золотится осиротевшими выпуклостями…

Сын испугался, шмыгнул к себе, Роза Федоровна за шторкой притаилась. Не привыкли к скандалам. А я просто удалила свидетеля. Вспомнила, как отражались в зеркале мои счастливые глаза, когда мы его с Вовкой покупали с первой зарплаты… Новое, решила, куплю. Чистое, честное, без ненужной памяти в зазеркалье. И, как ни в чем не бывало, села к телевизору.

Роза Федоровна аккуратно подмела осколки, Лерка посуду помыл. Пользуясь временной шелковостью домочадцев, я из них, миленьких, вытрясла, как мой экс-супруг поживает. Они, наверное, подумали, что я смирилась и все такое, а может, не думали, но в голосах слышалось нетерпение – первому рассказать всегда приятнее.

– Она вроде нормальная. Отца не гнобит.

(Получается, я-то в Леркиных глазах ненормальная и гнобила.)

– Как ни странно, Ириша, эта женщина, хоть молодая, вкусно умеет готовить…

(Значит, ходила угощалась, карга. Косточки мои перетирала, мол, первая жена в возрасте да неумеха.)

– Вова так говорит, – уточнила, опомнившись, Роза Федоровна. И заторопилась: – Но я не верю, я знаю – он как в кого влюбится, начинает приписывать несуществующие качества…

(Ага, «как в кого влюбится». Выходит, не первый случай. Почему я не замечала? Когда успевал? В мои «спортивно-половые» дни?!)

– Папуля бодрячком, в новом прикиде – пальто кожаное. – Сын покрутил головой (в восхищении? Возмущенно?). Ему не хватало слов. – Недавно квартиру купил, на предприятии помогли. Пока однокомнатную, и люстру для нее, с бронзой…

Я до этого кивала только. А тут не выдержала:

– Для кого «для нее»?

– Для квартиры, – пискнула бабка, и оба замолчали.

Тогда-то я и разъярилась по-настоящему.

Так вот на что он деньги потратил! При разводе решили: ему сбережения – мне остальное. Правда, он тогда не сказал, что с довеском… Но главное не это. До меня впервые дошла страшная истина. Что Вовки в моей жизни больше не будет. А в Вовкиной – меня. Сжег за собой мосты и теперь вкалывает как на убой, чтобы его новая семья сыром каталась в маслах и майонезах, а я для него значу не больше, чем обгорелая чурка на пепелище.

Со мной от этого открытия неожиданно случился бабский припадок. Я завыла и закричала.

Коту под хвост годы и годы, молодость вся, полжизни лучшей! Работала для него! Для него жила! Любила! И как же… Как же внучка?! Кукушечка, белочка, Бабрак Кармаль?! Седина в голову… Ложь, все ложь, уже знал, что эта, молодая, его ребенка носит, гадина, ненавижу!

…Не я первая, не на мне мужское предательство замкнулось, но в ту адскую минуту казалось – только моя история самая горькая, только мой муж самый подлый из подлого племени мужиков, и не было ни сил, ни возможности вынести эту несправедливость.

Продолжая орать, я вдруг отстраненно подумала: не у брошенных ли женщин наши классики понабрались дурацких вопросов «что делать?» и «кто виноват?».

Кто-кто. Конь в пальто. Он в новом пальто, а я в штопаных колготках. Рот у меня сам собой захлопнулся, и слезы высохли.

Ночью позвонила Светка:

– Мама, у дочки температура…

Мы с Розой Федоровной кое-как оделись и помчались к молодым. Поставили, конечно, дом на уши, вместо требуемых тишины и покоя – суета вокруг ребенка и бестолковые вопли. Таскают малышку с собой куда ни попадя, когда везде так и шлендрают инфекционные больные!

– Во-во, приближается филиппинская эпидемия гриппа, – добавила начитанная бабка.

Светка огрызнулась:

– В четырех стенах прикажете запереться? А на что вы – бабушки?

Я возмутилась:

– Кто работать будет, семью содержать?

– А я старая, – пробормотала Роза Федоровна и молниеносно одряхлела лицом.

Чувствуя все же вину, я ушла в ванную и начала молиться про себя, как в трудное время молятся, наверное, все мамы и бабушки: «Господи, сделай, пожалуйста, так, чтобы ребенку стало легче… Господи, пусть лучше болезнь перейдет ко мне…»

И надо же, просто не верится! Ночью на внучкином тельце высыпали красные пятна, и ей полегчало. А через три дня градусник показал, что больна уже я! Еще три дня борьбы с жестокой температурой – и я стала похожа на человека неопределенной расы и пола, вышедшего из тайги в комариную пору. Это была краснуха, детская хворь. Причем я переболела ею в детстве. Или те, у кого иммунитет стрессом ослаблен, подхватывают вторично? Или просто Бог есть…

Несмотря на жар, спала я как убитая, с краткими промежутками жизни. Сквозь туман запомнились лица: Светкино, зятя, сына… А может, снилось. Снилось, как Роза Федоровна протирает мне лицо и руки влажной губкой, отпаивает морсом и мы с ней тащимся в туалет, отдыхая по пути на табуретках. Их для нас предусмотрительно расставил Лерка…

Когда я после болезни самостоятельно прошаркала в кухню, старуха разговаривала по телефону:

– Кризис миновал, Вова. Все в порядке.

Увидела меня и трусливо кинула трубку.

– С кем это вы, Роза Федоровна?

– Света звонила.

Голос у бабки как у первоклассницы, и глазки такие же – ясные, честные.

– А-а, ну-ну…

Язвить было лень. Если бывший муж еще помнит о бывшей жене, так это его проблемы. Волнуется он, ага, держите карман ширше. Скорее всего лелеял надежду на мою скоропостижную смерть, а я ее не оправдала.

Назавтра я совсем оклемалась и решила прогуляться во дворе. Остатки болезни во мне еще хороводили, но уже бодро думалось об одной переменчивой и относительной штуке. О счастье. Все мои любимые люди живы, есть где жить и что есть. Чего надо? Почему человек всегда чем-то недоволен? Мало в нас, человеках, благодарности. Хотим счастья много и сразу…

Зашла в магазин за хлебом. Мужчина, стоящий в кассе передо мной, заплатил за три бутылки дорогого грузинского вина. Кассирша отбила и крикнула продавщице:

– Маша, подай гражданину три «Мукузани»! – Глянула на него внимательнее и поправилась: – …Господину.

С какой, интересно, бутылки повысилось социальное положение гражданина?

А я по привычке посмотрела на абрикосовый компот… И вдруг что-то такое меня захлестнуло, вся моя женская психология взяла и перевернулась во мне! Да что я себя заживо хороню?! Ну и что – бабушка, до сорока еще жить да жить! Мужа нет, дочь – отрезанный ломоть, сын взрослый…

Свободна! Я свободна! Да здравствуют дорогие вина, парикмахерская, забытый секс, незнакомый петтинг и остальные немотивированные вещи из журналов для тех, кто свободен!

Я купила три банки абрикосового компота и за ужином под осуждающим взглядом Розы Федоровны съела одну за другой. Все три. Медленно и мстительно.

В субботу Светка принесла маленькую:

– Посмотришь, мам, а? Мы в театр. Комедия в одном действии, идет всего час с хвостиком, максимум полтора… Я ее только что покормила. Ты ведь выздоровела?.. Можно?

– Можно, – махнула я рукой, хотя несколько дней после компотного обжорства чувствовала себя неважно.

Со мной девочка не плачет. Ощущает родственную душу. Смотрит на меня круглыми карими глазенками и что-то очень хорошее лепечет на своем мудром младенческом языке, который понимают звери и птицы. Вон Михаил Самуэльевич ласково мяукнул в ответ, а за окном расчирикались воробьи… Весна.

Говорят, внучка похожа на родителей. А я ничего такого не нахожу. Нет, не походит она ни на дочь с ее слегка вопросительным, будто чего-то ожидающим лицом с высокими округлыми бровками, ни на зятя. У внучки вполне оформившееся личико со знакомыми, но гораздо более усовершенствованными чертами. Это до боли известное мне лицо я каждый день вижу в новом зеркале визави.

Никому не говорю о своих наблюдениях – засмеют. Молодым лишь бы поржать лишний раз. Увы, наступит время, когда смех не станет посещать их так часто, жизнерадостно и бездумно. Пусть они сохранят способность смеяться подольше. Пусть уж, ладно, смеются надо мной, если им нравится, радуются каждому дню девочки, ее вызревающим зубкам, первым «ладушкам». Пусть у них, как и у нее, всегда будут причины для веселья, а для слез – никогда-никогда, во веки веков, аминь.

Так я молюсь потихоньку, сидя с внучкой вдвоем, и на нас снисходят благость и умиротворение.

Роза Федоровна ушла к какой-то своей подруге. У нее подруг больше, чем у меня. Почти все эти божьи одуванчики младше нашей старушенции лет на десять-двадцать, а выглядят на столько же старше. Да и то сказать, Роза Федоровна – член партии с сорок шестого года, закалка как у тезки Люксембург. Я глянула на часы: ой, восемь! Скоро совсем стемнеет, а у дома фонарь разбили, вдруг ногу подвернет?

Явились наконец Светка с зятем, и я осталась одна. Лерка, наверное, припрется к девяти. Где бабка-то шляется?

Тут звонок по телефону, и голос у старухи отчего-то взволнованный:

– Скоро приду. Ты на всякий случай надень кимоно с синими цветами, оно тебе идет. И глаза подкрась.

– Зачем?

– Надо, – загадочно сказала она, как татарин в фильме.

Ну и сюрприз: предстала моя бабуся с мужчиной! Где-то я его видела недавно… Помучившись, вспомнила: тот самый гражданин-господин, что покупал «Мукузани» в ближнем маркете.

– Здравствуйте. – Он снял кепку и застенчиво уставился в пол.

– Познакомься, Ириша, – зачастила бабка, – это Николай, сын Веры Васильевны. Она у меня на юбилее была, в сиреневой блузе и юбке плиссе, помнишь? Славная женщина, мы с ней раньше в статуправлении работали. Я Николая попросила кран в кухне посмотреть. Он по всяким протечкам большой специалист, бригадир сантехнических работников ЖЭУ…

Сказала бы – сантехник. Не-ет, Розе Федоровне надо все усложнить. Щеки зарозовели, как два абрикоса в сеточке, – выпила, что ли? Одобрительно скользнув взглядом по моему кимоно, завертела ручкой за спиной мужчины: не стой столбом, приглашай давай, на стол мечи…

– Николай. – Он неловко ткнулся мне навстречу ребром ладони.

– Ирина.

Вид у него был совсем не сантехниковский. Костюм-тройка, накрахмаленный воротничок рубашки подпирает гладковыбритый подбородок. Господин, только что из офиса. Только рука жесткая, мозолистая.

Нетипичный сантехник молча вынул из пакета зеленый пластиковый передник и толстые резиновые перчатки до локтей. Протекающий кран в кухне починил в считаные минуты. Роза Федоровна, оттолкнув замешкавшуюся меня, успела за это время накрыть на стол.

Николай пошуршал в прихожке пакетом и все так же молча подал мне коробку конфет «Птичье молоко». Поставил на стол бутылку «Мукузани».

– А где еще две? – не удержалась я.

– Что – две? – не понял он.

– Бутылки.

Николай меня тогда в магазине, конечно, не заметил. А тут поднял глаза, и я поняла – восхищен. Еще бы: похудевшая после болезни, подкрашенная и в кимоно, я сама себе нравилась.

– Что? – переспросил он. Вероятно, подумал, что ослышался.

Я засмеялась:

– Не обращайте внимания. Заговариваюсь иногда…

Пришел сынуля и принялся откровенно разглядывать сантехника. Тот забеспокоился, затикал глазом. Я пнула Лерку под столом и тотчас схлопотала в ответ. К счастью, нижняя возня никак не отразилась на учтивом лице сына. Моя выучка.

Вначале беседовали о погоде, потом о предстоящих выборах и ценах на продукты. Стандартный набор тем перед примеркой к более близкому знакомству.

– Николай разведен, – быстро выпалила бабка в паузе. Дождалась момента.

Сын славной Веры Васильевны покраснел.

– Какое удачное совпадение – мамуля тоже разведена, – артистично всплеснул руками Лерка.

– Валерий, сегодня по телевизору фильм с твоими любимыми вампирами, – напомнила Роза Федоровна, оскалив роскошную вставную челюсть.

– Да-да, конечно. Я его у Нинки посмотрю. Там и переночую. Мамуля, бабуля, целую ручки, спок ночи. Чао, Николай… э-э…

– Семенович, – подсказал сантехник.

– …Симеонович. – Леркино лицо изобразило верх любезности. – Мне теперь завтра прийти, Николай Семидронович, или через неделю? Вы же, надо полагать, надолго задержитесь, Николай Семизвонович? Вам же для полного счастья еще толчок в туалете поменять придется, да, Николай Семипупович? – Последнее Лерка выкрикнул уже за порогом.

– У мальчика переходный возраст, десятый класс, отца нет, вот и распустился, вы, пожалуйста, простите, – голос у бабки многочастотный, как у вьетнамца, одновременно сконфуженный и заискивающий, – фильмы американские любит смотреть про зомбей и мертвецов, – это выпад уже в мою сторону.

Вслушиваясь в затихающий перестук Леркиных скачков по лестнице, я напряглась… И меня понесло. Может, не полностью оправилась после компота?..

Я говорила что попало, а сама в бешенстве гадала, к какой из Нинок ушел сын. Если к однокласснице, то ничего, но если к шалаве Нинке из соседнего подъезда… Я грубо сказала Розе Федоровне, что величайшая глупость с ее стороны – брать на себя обязанности свахи, пользуясь для организации случки бытовыми неполадками. Пусть вспомнит, кем она мне приходится.

Бабка с сантехником растерялись. Пока они пребывали в ступоре, я предположила, что являюсь не первой незнакомой женщиной, кому Николай преподносит «Мукузани» с целью заманить в постель. Однако здесь-то не на такую напал, стало быть – до свидания, бонжур, ауф-видерзейн, наше вам с кисточкой, с огурцом-с… В общем, «по плодам их узнаете их». Евангелие от Матфея.

Лерка нарисовался почти сразу же, едва за Николаем закрылась дверь. Под лестницей, наверное, прятался. Развязно осведомился, раскидывая грязные ботинки:

– Как женишок, мамуля?

…Это была первая пощечина в жизни сына. И в моей. Дернувшись, Лерка уставился на меня, будто не веря. Вместе с ударенной покраснела и вторая щека.

Дальше было то, чего я никак не ждала. Мне не прилетело обратно. Сын не заругался матом, не хлопнул дверью, уходя навсегда. Он просто сел на пол и разревелся как маленький.

Роза Федоровна птичкой запрыгала вокруг, запричитала, не зная, что делать: «Мальчик, мальчик…» Только тогда я, невнимательная, эгоистичная мамаша, по макушку утопшая в личных переживаниях, заметила под носом у мальчика пробивающиеся усы.

Я присела с ним рядом и обняла – кажется, опять-таки в первый раз в его тинейджерской жизни:

– Прости.

– Мам, это я дурак, – прорыдал Лерка. – Хочешь, я отца убью?

– Не надо. Пусть живет…

– Ну да, пусть живет, у него же теперь будет другой сын, есть для кого жить…

– А у тебя будет братишка.

– На фиг он мне нужен…

– Это не он тебе, это ты ему нужен – старший брат.

– Мамуль, ну что ты говоришь! Нам и так хорошо… И никого не надо, правда?

– Правда, – сказала я.

И запнулась.

Лерка насторожился. Но мне удалось незаметно перевести опасный разговор в другую плоскость: перешли на Леркиных одноклассниц, на Нинку первую и Нинку вторую – шалаву. Сын сказал – она раньше приходила к Светке и он с ней в «города-реки» играл всего каких-то четыре года назад. А я Нинку девочкой и не помню.

Давно мы с сыном не болтали так хорошо и долго. До часу ночи просидели в прихожке на полу, аж спина затекла. А Роза Федоровна (я знаю) подслушивала, томясь от ревности у дверей зала, закутанная в шаль поверх пижамы.

Я легла – и только задремала, как старуха гаркнула:

– Если он тебе не понравился, так и скажи!

– Кто? – спросонья я не поняла, о ком речь.

– Сын Веры Васильевны.

– Боже ж ты мой, да забыла я его уже…

– Значит, не понравился… А знаешь, – оживилась бабка, – сын Галины Анатольевны, Иннокентий его зовут, очень хороший человек.

– Искренне рада за Галину Анатольевну-а-а-у…

Я не смогла сдержать громкий зевок и от лени сплагиатничала Светкино:

– Вы, Роза Федоровна, как бомбардировщик налетаете и спать не даете…

Утром все было как всегда. Настолько как всегда, что мне захотелось плакать. Лерка в кухне коротко кивнул вместо приветствия. Уткнувшись в ярко размалеванный журнал, он нечеловеческими кусками поглощал приготовленные бабкой бутерброды. Роза Федоровна размешивала серебряной ложечкой кофе и, сидя сбоку, с обожанием смотрела на правнука.

– Иришк, – перевела она млеющий взор на анонс на обложке. – Что такое «термоядерный адюльтер»? Почему термоядерный?

– М-м-м…

– Не слышу, скажи громче!

– Зачем вы ко мне с дурацкими вопросами лезете? – вспылила я, мгновенно вспомнив, кто кому кто. – У внука своего спрашивайте!

– У какого внука? – прикинулась слабоумной Роза Федоровна.

– У блудливого!

Лерка гнусно захихикал и улизнул в комнату. Я оглушительно чихнула, и пошло-поехало, остановилась где-то на десятом «апчхи» – многозалповый чих обычно случается со мной от расстройства.

Бабка подсела ближе, сунула под нос салфетку:

– Будь здорова, Ириша… Думаешь, не понимаю? Думаешь, я через это не прошла? Сволочь Вовка. Плюнь на него. Плюнь – и разотри! Я – за тебя. Не потому, что у тебя живу… Ты скажи – я к дочери уеду, если хочешь… Только я ж к тебе привыкла как к родной и счастья тебе хочу… Я же, Ириша, теперь не могу без тебя!

Так я услышала самое странное в моей жизни признание в любви.

…Вот и все.

Внучке вчера исполнился годик. Я, с одной стороны, бабушка, с другой – свободная незамужняя дама, сама себе руль и ветрила. И этим дорожу. С отпускных купила шубу. Правда, не норковую – каракулевую и с рук, но почти совсем неношеную. Летом родился брат моих детей, дядя моей внучки, сын моего бывшего мужа, внук бывшей свекрови, новый правнук нашей бабки, а мне никто.

На Вовку я плюнула, по совету Розы Федоровны. Прямо в лицо, когда случайно встретила в автобусе. Наслаждение получила термоядерное! Жаль, людей было мало.

Время от времени к нам в гости приходит сантехник Николай с неизменной бутылкой «Мукузани». Сын Галины Анатольевны, хороший человек Иннокентий, помог нам с ремонтом. Один коллега недавно сделал мне предложение. Но он тоже разведенный, и я еще посмотрю. И потом, как я объясню ему Розу Федоровну? Ведь не поймет!