Текст книги "Небесный огонь"

Домм четвертого вечера
В страну сумерек

Вокруг луны серебрились круги расплывчатого сияния. Болот седлал коня, собираясь в ночной дозор. Раньше бы порадовался светлой ночи, а тут подумал: «Пусть эта красивая луна навеет спокойный сон Илинэ… Если она жива». Бремя ее возможной смерти, как часто бывало теперь, сдавило грудь – тяжкое, точно каменная плита.

Матушка говорила, будто бы предводитель шаманов объявил, что девушка жива. Болот верил и не верил, из противоречивых чувств пугаясь того и другого. Затеплившейся надеждой боялся навредить жизни Илинэ. Чтобы не сглазить, отгонял мысли о ней. По крайней мере, пока глаза не перестанут везде ее искать.

Сегодня выпало стеречь северную часть Элен с Чиргэлом и Чэбдиком. Договорился встретиться с близнецами после первого круга.

Серый конек ступал спокойно и мягко. Весенний ветер приятно обдувал свежий шрам-молнию на щеке. Посвящение в ботуры было единственным радостным происшествием за последнее время. Болот думал о нем, чутко озирая спящую долину.

Испытания огнем, водой и воздухом, то есть высотой, без особых перемен повторялись каждое Посвящение. Секрета из них не делали. Все желающие ходили смотреть на показательные стрельбища, хапсагай и бои с разного рода оружием. Болот, как начал себя понимать, ни одного зрелища не пропустил.

Нынче тоже ничего необычного не происходило. Кроме того, что в этот раз он находился не в толпе зрителей, а среди испытуемых. Болот сильно волновался, хотя знал: в войске Модун его умений никто не превзойдет. Не потому, конечно, что сам такой молодец. Просто с ним-то матушка занималась с малых весен.

Отрядники гоняли парней в натазниках, с повязками на глазах, между вонзенными в землю мечами. Болот пришел первым и даже не оцарапался. Вслепую рубили мечом по расставленным целям – опять первый, из всех ударов ни одного лишнего. Ему ли тут плошать, слово «цель» было ключевым в их с матушкой ежевечерней молитве.

После игрищ с мечом главные судьи Хозяйки сказали, что такое мастерство видят у новичка впервые. Ни в чем не подвел Болота, именем Меч, его преданный меч-болот, носящий имя Человек.

Молодой воин усмехнулся, вспомнив, как в детстве на задворках ссаживал головки с дягиля. Только свист слышался – за изгородь улетали. Ох, сколько же воображаемых врагов поразил отточенный клинок, покуда Болот и Человек не приняли бой на настоящем ристалище! Тогда, при встрече один на один с другим оружейным булатом, и начало сниматься с меча тайное напряжение. Ведь он, как и его хозяин, не знал до той поры, на что способен. На Посвящении оба они повзрослели и возмужали.

Вот в словесном состязании Болот оказался не лучшим. Матушка огорчилась: не в нее пошел сын. Уж она-то была спора на слово, задевающее не хуже лезвия. Хозяйки Круга оценивали и умение держать в узде пыл обиды от насмешек. Парни на смех подняли, что голод и Болот друг друга совсем не терпят. Слово за словом – занозами втыкались издевки, еле скрепился. Ну, что правда, то правда: впрямь изрядно мучился без еды. Во все дни Посвящения по утрам давали по кусочку мяса – и всё. Хвала Илбису, удалось преломить себя, не дать гневу ослабить душу обидой. Дядька Быгдай шепнул, мол, сам багалык Хорсун не слывет искусником в метких ответах, поэтому Болот не слишком расстроился.

Много было всего. Парню чудилось, что с ним такое однажды уже случалось. Это ощущение не покинуло его и на последнем, самом жестоком испытании в пещере Камня Предков. А ведь оно, говорят, для каждого отдельное, потому что посылают его воины-предки, которые насквозь видят прошлое и будущее…

Хозяйки велели одеться во все ветхое. Как зашел, сказали:

– Корни крепки – поглядим, тверды ли ветки.

В пещере стало темно и туманно. Болот бывал в ней раньше на свету и примерно помнил, где она закруглялась. А тут померещилось, что перед ним открылся зев неведомого чудища. Громадная глотка начала приближаться с лязгом и грохотом, оказалась живой и в то же время железной…

О дальнейшем вспоминать не хотелось. Болот так и не понял, наяву довелось воевать с кем-то или то был сон. Наверное, сон. Но более всамделишного сна никогда не видел. Да что там видеть! Жуть и боль, ненависть и отчаяние, и большая, высокая, как полет, жалость к матушке, Илинэ, деду, долине, Великому лесу захлестнули Болота. А сам он горел в огне. Уже смерть пришла… и вдруг очутился снаружи.

Из пещеры донесся частый глухой стук, будто невидимые люди ударили ножнами в щиты. Далекие голоса закричали за спиной:

– Уруй! Уруй! Уруй!

Терзающая боль отпускала медленно и неохотно. По стенам бежали солнечные зайчики. Болот оглянулся, шатаясь, едва не падая. Как прежде, закруглялась задняя стена, сбитая из дерна и камня. Больше в пещере не было никого и ничего. Только тогда парень заметил, что от одежды его остались обгорелые клочья и срам не прикрыт. Попытался скрестить ладони на животе – жилы тянуло и скручивало, руки не слушались. Пришлось присесть. Подошли Хозяйки, набросили на плечи доху. Одна приглушенно осведомилась:

– Теперь-то хочешь ли ботуром стать?

Они еще спрашивают! Да пусть бы Болот и умер в пещере, защищая любимых своих…

– Да, – прошептал запекшимися губами.

Третья Хозяйка обернулась к людям и громко сказала:

– Воин родился. Уруй!

– Уруй, уруй! Уруй! – подхватила толпа.

Болоту думалось, что на последнее испытание ушло не менее двух варок мяса. Сильно удивился, когда увидел, как один за другим заходят в пещеру и почти сразу выскакивают из нее парни и девчонки. Одежда у многих была в крови, волосы торчали дыбом, на лицах ужас и боль. Будто впрямь в когтях Ёлю побывали… И снова:

– Воин родился, – с троекратным: «Уруй!»

После матушка спросила, что с ним случилось в пещере.

– Сама говорила – никто не рассказывает о том, – укорил сын, изумившись вопросу.

– Просто хотела спросить, вспомнил ли ты там слова-обереги, которым я тебя учила, – смешалась матушка. Не дождалась вразумительного ответа и ушла. Забыла позавтракать…

Хорошо, что ушла. Все ее секретные молитвы, призванные укрепить дух и ослабить противника, Болот отлично знал и помнил. Но до заговоров ли было в пещере, если в голове взбаламутились муть и туман! Муть и туман клубились кругом, словно испытание происходило не в воздухе, а в плотной, вязкой воде. Лишь раз, когда особенно сильно пахнуло жженым смрадом, точно горела издырявленная червями куча нечистот, в дыме и пламени мелькнуло рядом лицо врага. В выбеленных огнем древних глазах пылали красные угли…

Мощь слова, вольного приводить в действие могучие силы, Болот почувствовал, давая клятву. Она запала в душу, как последнее звено в Посвящении, и замкнула Круг испытаний, чтобы воин мог начать новую жизнь.

Вторая Хозяйка вырезала зигзаг на правой щеке, Третья помазала чем-то, от чего ранка сразу перестала кровоточить. Старухи подпоясали Болота поясом с красивым колчаном. Из него торчали девять стрел с орлиным оперением. Девять – отметка лучших новобранцев.

В полном вооружении стоя лицом на восток у очищающего огня, Болот клялся памятью предков, своей жизнью и любовью к Орто. Отныне оружие станет его костями, броня – плотью, кровь – песней битвы, а верность долгу – духом. В конце клятвы, ударяя о щит ножнами меча, повторил песенные слова вслед за другими.

 
Мысли мои – не сгоряча,
слово мое – удар меча,
дело мое – мир уберечь,
клятва моя – Илбису речь —
будет крепчать день ото дня,
а не сдержу – меч на меня!
 

В груди Болота при этом взмыло к горлу что-то горячее, пронизанное множеством множеств лучей. Он будто с головой окунулся в солнце, и тело охватило ликующим белым светом…

Очнуться от воспоминаний заставил шорох. Нет, даже не шорох, а шум! Острые глаза узрели облачко пыли, поднятое камнепадом. Шум быстро смолк, но причудился стиснутый тишиной беззвучный вопль. Болот сам так кричал, сражаясь с белоглазым призраком на последнем испытании… Мысли разбежались, как табун на аласе, оставив одну: враг проник в Элен! С гулким сердцем воин галопом пустил коня к утесу.

Человек лежал на земле. Завидев ботура, он со стоном пополз к кустам. Болот спрыгнул с коня. Не стал обнажать меч, нагнулся за батасом, спрятанным за голенищем… и замер. Страшная, черная, в лохмотьях и крови, женщина приподнялась на колени и обернулась. Падая на обороте, протянула руки, как ребенок, что потерялся в тайге, обессилел и наконец-то нашелся.

– Бо-олот, – назвал по имени сиплый шепот.

– Олджуна! – Воин ахнул и попятился. Он узнавал и не мог узнать в грязной оборванке бывшую соседку, надменную баджу Тимира. «Это не Олджуна! – леденящей жутью отдалось в крови. – Это Йор!»

– Нет, нет, – прохрипела женщина, догадываясь, о чем он подумал, – злого духа нет во мне…

Болот разглядел распластанную на земле медвежью шкуру и в ужасе отступил еще на шаг.

– Мы убили черного лесного старика, – пролепетал он зачем-то, лишь бы не молчать. – Я видел в берлоге сломанный батас…

– Сам Дилга послал мне тебя, – прервала она. – Подожди, послушай: твоя Илинэ в опасности!

* * *

Слава богам: окно кузницы теплилось слабым светом. Болот заглянул – в ней колыхалась сумрачная тень Атына. Кроме молодого кузнеца, никого. Это хорошо, не сразу суматоха наступит. Атын нянчился с какой-то белой полосой, она ярко сверкнула в свете огонька сальной плошки. Похоже, меч… Некогда было присматриваться. Кинув скатку медвежьей шкуры у порога, воин носком зацепил дверь, шибанул ее вбок и на руках внес женщину внутрь.

– Олджуна?! – воскликнул Атын в смятении, как Болот малое время назад, и встал столбом. Меч упал с колен и вонзился острием в глиняный пол.

– Эй, очнись! – прикрикнул ботур. Кузнец протер глаза, будто блажь примерещилась. Мгновение спустя, смахнув мелкую снасть с верстака, кинул сверху ветошь:

– Давай сюда! – И воин осторожно положил женщину на столешницу.

Осмотрели с плошкой рассеченную камнем ногу Олджуны, убедились, что сухожилие не задето. Мякоть сильно повреждена, сюда бы Отосута… Ничего, подождет нога, пусть прежде женщина все расскажет.

Она попросила воды и дрожащими губами припала к краю ковша. Болот промыл рану и помог Олджуне умыться.

– Теперь скажи нам об Илинэ.

Атын только собрался о чем-то спросить и осекся, ошеломленный.

Олджуна рассказала, как могла, коротко. Привыкший к молчанию язык повиновался с трудом. К тому же видела, что с каждым ее словом перед парнями предстают видения одно страшнее другого и сводят с ума. Огонь плошки возгорался в глазах вместе с пламенем гнева. Наконец женщина выговорилась и от слабости едва не лишилась чувств.

– Убью гадину! – крикнул Болот о Кинтее. Саданул локтем в стену – боль полоснула от плеча до кончиков пальцев. Воин не дрогнул. Лишь бы эхо боли помогло превозмочь раздирающую душу ярость…

Атын сцепил зубы, лицо стало белее меловой глины.

Он, конечно, слышал, что Болот собирался присвататься к Илинэ, да разве это имело сейчас какое-то значение! Правду сказал предводитель шаманов: Илинэ была жива. Но ей грозила такая беда, перед которой в глазах Атына меркло все остальное. Во всем виноват он, трус и глупец! Зачем отдал Илинэ Сата, чего испугался?! Кинтей вовремя оказался на ее пути. Вовремя для Соннука, двойнику на руку это похищение. Избавится от спутника и приведет Илинэ к черному Страннику, а уж тот сумеет добиться ответа, куда она спрятала волшебный камень. Замучает, а добьется… Знает ли о том Олджуна?

Атын застонал в бессильном отчаянии. Тоже захотелось грохнуть о стену кулаком. Сдержался: сам виноват, так при чем тут дедовская кузня?

А в руке Болота боль понемногу стихала. Помедлив, спросил:

– Почему она не бежала вместе с тобой?

– Не смогла, – опустила глаза женщина.

Парни переглянулись.

– Кинтей ее не тронет, – заверила она торопливо, боясь вызвать новый приступ их бешенства. – Соннук не даст.

Бросила на Атына удрученный взгляд:

– Он неплохой, твой брат-близнец. Не думай о нем дурно.

Атын выдернул острие меча, подобрал кусочек замши, которым полировал клинок.

– Соннука обманули, – продолжала Олджуна. – Страшный человек манит его в страну сумерек лживыми сказками, а он верит. Соннук доверчив, но, думаю, скоро все поймет. Тогда они с Илинэ вернутся.

Атын в угрюмом замешательстве провел по клинку замшей. Бегучая тень отразилась в блестящем железе. И, словно отторгнувшись от мысленного отражения, в памяти вновь всплыл день сотворения Соннука. Он и Странник, какими видел их в волшебном камне. В гранях стеною кренилась и падала в пропасть земля…

– Что за брат-близнец? – Болот не мог сообразить, о ком говорит Олджуна. – Откуда он взялся у тебя, Атын?

– Вот те на! – послышался тут из-за двери изумленный возглас Тимира. – Никак, пропавшая шкура лесного старика сама к нам прискакала?!

– Ни слова об Илинэ, – успел шепнуть Атын, и дверь отворилась.

Главному кузнецу едва ноги не отказали. Остолбенел, войдя за порог, с полусогнутыми коленями и открытым ртом. Олджуна равнодушно скользнула по его ошарашенному лицу и замедлила взгляд: за Тимиром белело лицо Ураны. С гулким стуком упал и, погромыхивая, покатился котелок с мясом, принесенный Ураной. Сын поесть забыл за работой…

Болот тихо охнул – вспомнил, что и он, вообще-то, на службе. Наверное, Чиргэл с Чэбдиком недоумевают, не застав его в условленном месте.

– Олджуна! – вскричала Урана тонким голосом. – Я знала – ты придешь! – и, оттолкнув мужа, кинулась к бадже. Та тяжело скинула ноги с верстака, попробовала встать. Урана подставила плечо:

– Пойдем домой, – залопотала радостно. – Пойдем, дочка…

Странное слово явно не причудилось Тимиру в дурацком ворковании Ураны и перешибло первое потрясение новым. Опомнился в крепкой досаде: «Спятила, старая дура, дочку нашла!» Памятуя о Йор, не без опаски отодвинулся от сумасшедших жен, на лавку присел. Глупые бабы проковыляли мимо.

– Нам с Болотом надо поговорить, – сказал Атын отцу.

Растерянный Тимир поспешно кивнул, засуетился, зачем-то подвинул лавку ближе к стене.

– Ухожу, ухожу, – буркнул сердито.

Сын с каждым днем становился все отчужденнее. Бывало, с утра до вечера словом с ним не перемолвишься, а скажет что, так лишь по делу-нужде. На вопросы отвечал кратко: «Да – нет», либо отмалчивался. Тимиру заранее приходилось обдумывать слова. С непривычки нападало косноязычие, спотыкался в речи, как Балтысыт. Боялся парня от себя отвратить и в то же время сердился.

Тимир вышел, раздраженный на сына и собственный неровный норов. Чуть громче положенного хлопнула дверь.

Атын тянул с разговором. Дул на меч, выглаживал ворсистой замшей. Несмотря на хмурые думы, Болот с интересом посматривал на красивое боевое оружие. Оно, пожалуй, было ничуть не хуже его меча Человека.

– Ты стал большим мастером, – произнес с уважением. Протянул руку: – Можно?

Разглядывая меч на свету плошки, с восхищением цокнул языком. Размахнувшись крест-накрест, прислушался к тонкому свисту острия. Великолепный клинок будто пластами нарезал дымный воздух кузни.

– Себе сделал?

Кузнец кивнул, забрал меч. Клинок влился в ножны.

– Ты хотел знать о Соннуке. Так вот, все началось в том году, когда мы с тобой забрались на скалу орлов…

Чиргэл с Чэбдиком, должно быть, уже не Элен охраняли, а искали Болота. Он не сомневался, что парни его не выдадут, как не сомневался и в том, что завтра ответит перед ними сполна. Ну, пусть поколотят, отведут души. Болот не мог уйти, не дослушав эту диковинную историю. Странные чувства завладели воином. Злился на соперника, осуждал и восторгался…

– Поеду за Илинэ, – завершил Атын. – Сегодня, сейчас же.

– Я тоже.

Кузнец пожал плечом.

– Но у меня дозор, – заторопился Болот. – Давай двинемся утром?

– Не могу ждать.

– Ладно, езжай один… Я догоню.

– Как мне миновать стражу?

– Попробую отвлечь, – вздохнул ботур. – Поскорее собирайся, опоздал я совсем. Напарники башку снимут.

Атын отлучился ненадолго, дома не пришлось объясняться. Тимир спал или делал вид, что спит, женщины шептались за занавеской на левой половине. Парень побросал в суму скибку творога, мешочки со всякой сушеной едой, какие сыскал в темноте. Снял с колышка охотничий лук, пояс с полным колчаном стрел. Прихватил дедовский оберег – плоскую железку с отверстиями для высадки гвоздей. С ней и Тимир не расставался когда-то. Среди девяти кузнечных духов-покровителей эта железка самая главная. Стоит кузнецу бросить ее левой рукой в черного колдуна, и злые чары рассеются…

Почти развиднелось, когда Болот проводил Атына за ворота. Смотрел, как, удаляясь по серой предутренней тропе, яркой поземкой вихрятся белые до запястий задние ноги пепельно-пятнистой лошади молодого кузнеца, и с благодарностью думал о Чиргэле и Чэбдике. Встретившись с ними, Болот с согласия Атына вкратце повторил рассказ Олджуны. Возбужденные новостью, близнецы обещали помалкивать. Помогли уломать стражу северных ворот. Наплели чужим воинам с три короба, будто Атыну необходимо набрать какой-то необыкновенной секретной руды, якобы обнаруженной о прошлом годе в горах за озером Аймачным.

Утром, едва сменились, Болот помчался домой. Матушка ушла недавно – камелек еще вовсю горел. Парень присел перед огнем, поворошил кочергой угли. Дух-хозяин огня ответил гудением и треском.

– Об опасности предупреждаешь, звонковзрывчатый? – вымученно улыбнулся Болот. – Знаю о ней. Но ведь и ты знаешь, что с тех пор, как Ёлю заглянула в твой дымоход, людям в этом доме снятся только ратные сны… Прощай, серебристобородый, береги матушку и деда.

Окинул юрту опечаленным взором. Может, больше не доведется увидеть ему родные окна. А глазам-окнам – его.

Домашние стены и вещи, имеющие корни памяти, помнили ботура маленьким. Наблюдали, как он рос, наливаясь силой и военным умением. Видели радости и грусти молодого хозяина, любовь его и метания, тайный плач по Илинэ. Они его понимали.

Мешкая, он все же решился: выстрелил из лука в северо-восточную балку потолка. Матушка и дед сообразят, куда Болот направился. Зачем – рано или поздно узнают после.

Взор задержался на правом крайнем столбе, где висел старый охотничий лук Кугаса. Наверное, матушка нарочно поместила лук ближе к двери, чтобы сын, входя, вспоминал отца. Или чтобы самой не забыть настойчивого муравья, который научил ее упорству и стойкости.

Перешагивая через порог, Болот не оглянулся. Не оглядываются в начале пути.

* * *

Жена-висящего-на-березе приставила ладонь к дальнозорким глазам. Смотрела долго. Потом сказала:

– У тебя хорошее лицо, человек саха. Я плохо вижу, но чувствую. Почему-то кажется, что я уже видела похожее лицо. Знаю, откуда бежишь. Ты бежишь из Перекрестья живых путей.

Тот, с кем она говорила, не слышал ее, да и не мог услышать, поскольку находился довольно далеко. Придерживая за узду пепельно-пятнистую лошадь, он осторожно спускался с крутой горной тропы, больше заботясь о лошади, чем о себе.

Человек был занят своими думами и очень спешил. Напряженный взгляд его устремился к северо-востоку и ничего вокруг не замечал. Впрочем, маленькое кочевье усмотрел бы не всякий. Оно пряталось нынче в ложбине между утесами на берегу Большой Реки.

Олени спали, лежа по бокам жилищ. Стояло раннее утро. Старуха еще только собиралась развести утренний костер. Прошли положенные дни после смерти мужа, и ей уже позволялось будить огонь.

– В вашей долине Элен все сильно, – говорила старуха, продолжая односторонний разговор с бегущим. – Сильна память предков, сильны нравы и чувства. Любовь сильнее, чем в других местах. Это потому, что там стоит мировое древо Ал-Кудук – так называют его люди саха. Оно притягивает к себе добрые пути… Я знаю одно древнее сказание. В нем поется, что в Долине Смерти тоже есть свое великое древо – Кудук-Ла. Оно перевернуто к небу вверх корнями и увешано опустошенными мошонками сластолюбцев, высохшими языками предателей и челюстями обжор… К Кудук-Ла ведут злые дороги Земли. Они приводят людей назад-вперед и больше не отпускают. Так поется в сказании, а теперь над гиблыми тропами страшной путеводной звездой возгорелось Пятно.

Она помолчала.

– Недавно у нас гостили женщина, юная девушка и двое парней. Они так же, как ты, человек с хорошим лицом, бежали из Элен на северо-восток. Я предупредила их, что Пятно убивает души, но парни не захотели об этом знать. Послушалась только женщина. Она была не праздна и думала о ребенке. Поэтому она испугалась и сбежала от парня, который любит ее очень сильно. Совсем как мой старик в наши с ним молодые весны. Жаль, что парень ошибается. Думает, в Долине Смерти хорошо. Мой старик тоже так думал. Но разве в мертвой долине кому-нибудь из живых созданий может быть хорошо? Там хорошо лишь бесам и людям, души которых давно замерзли… Зачем ты, человек с хорошим лицом, бежишь туда? Что тебе нужно?

Давно не видя перед собой высокую березу с нежной листвой и заветным туесом на верхней ветви, старуха чувствовала, как хиреет телом и мыслями. Собственные силы ее угасли. Она жила благодаря силе мужа-старейшины. Часть этой силы, оставленная им на Земле вместе со знанием живого пути, вошла в старуху с его сердцем, испеченным в углях костра.

– А-а, наверное, ты бежишь спасать девушку! – догадалась она. – Ты ее любишь! У этой девушки доброе сердце. Нежное, но сильное. И лицом она пригожа. Совсем как я в мои юные весны…

Морщины, как веточки к солнцу, потянулись к уголкам глаз. Высмотрев что-то приятное в прошлом, она улыбнулась своей дальнозоркой памяти, предпочитающей видеть время назад.

– Я тоже бежала. Вначале мчалась из детства, потому что хотелось скорее повзрослеть. Потом из свободной юности неслась к любви и замужеству. Рвалась из молодости к детям и зрелости… – Старуха вздохнула. – Уже не хочу бежать, но жизнь моя слишком давно взяла разгон. Разве удержишь?

Задумалась, а когда заговорила, голос был полон сочувствия и тревоги:

– Непонятно, почему девушка не сбежала обратно в Элен с той, другой. Я слышала, как женщина пыталась ее разбудить. Я чутко сплю. Можно сказать, не сплю вовсе. И слух у меня отличный, не то что глаза. Глаза мои видят далеко, а близко видят плохо. Совсем как память… Так вот, я слышала: девушка плакала после того, как женщина отъехала верхом на олене. Беглянка взяла себе двух оленей и мешок с юколой, который я подарила им всем. Я подарила им и свою ярангу. Три родовых шеста – сердце яранги – служили мне с юности. До этого они принадлежали моей матери. А до того – бабушке, матери бабушки и матери ее матери…

Бегущий человек сел на лошадь и скрылся в березовой роще, но она еще не кончила с ним говорить.

– Это хороший наследный дом! В нем умирали от старости и усталости и никогда – от болезни. В нем твоей девушке будет тепло и станут сниться хорошие сны. Я надеюсь, что ее горячее сердечко не заледенеет в пальцах ходячей стужи. Может, тебе удастся спасти свою девушку. Прощай, человек бегущий! Я стану молиться за вас двоих.

Жена-висящего-на-березе занялась костром. Молодой одуллар вышел из средней яранги и, сладко потянувшись, стряхнул остатки сна. Пора вставать остальным мужчинам, пора идти на лов рыбы.

После завтрака старуха подозвала младшего внука и велела ему зачерпнуть из реки воды в туесок. Сполоснула медные мисы, стараясь не шуметь, – водной шири не нравится звон посуды. Малыш хотел выплеснуть грязную воду в реку, – бабка удержала:

– Нечистого в реку не льют, не бросают, иначе ослепнет рыба.

Внук послушно отнес туесок подальше от берега. Старуха пошла за мальчиком и, кинув на давешний спуск случайный взор, остановилась. Приставила ладонь к глазам и воскликнула удивленно:

– Опять человек!

Рассмотрела его, насколько позволило зрение:

– Большой, сильный воин в рыжей шапке. Или волосы у него такие. А лицо доверчивое, как у ребенка… Не вижу, но чувствую. Воин не мог нас не заметить. Заметил наверняка.

Внук обернулся и понял: бабушка беседует не с ним. Ребенок пошел к ярангам, а старуха заговорила с тем, кто не пожелал тратить время на доброе знакомство:

– Гляжу, ты спешишь не меньше первого. Догоняешь его, бегущего в Долину Смерти, или бежишь сам по себе? Друг он твой или оба вы любите девушку с нежным сердцем?..

Старуха поежилась от холодного речного ветра. Ей было хорошо. Ветер взбадривал усталую плоть и мысли.

– Человек жив любовью. Не желанием богатства, не местью, не ненавистью, никакими иными чувствами. Только любовью. Каждый раз для двоих она – костер небесного огня, единственный в целом мире… Беги, воин, беги!

Рыжий воин увидел старуху и приветливо махнул рукой. Она махала ему до тех пор, пока всадник на сером коне не исчез в роще.

В полдень какое-то наитие заставило старуху снова повернуться к спуску.

– Так и знала, – сказала она. – Не один, двое. И тоже воины.

Прищурилась из-под руки:

– Лица веселые, любят смеяться… Впрямь одинаковые или чудится? Нет, точно – одинаковые. Близнецы из одной родильной рубашки.

Они приближались к роще. Старуха всмотрелась, ожидая, что близнецы увидят ее и, может быть, подойдут. Но братья, занятые своим разговором, быстро помогли друг другу и коням спуститься. Моргнуть не успела – растворились в лесу.

Рысьи уши на шапке старухи замотались из стороны в сторону. Она скорбно и чуть обиженно покачала головой:

– Вы-то зачем бежите из солнечных мест в страну сумерек и отчаяния? Что даст вам чудовищный край на перепутье бедовых дорог? Там нет ни одного, кто мог бы называться человеком. Если бы вы захотели со мной поговорить, я б рассказала, как в поисках богатства наш род шел в сторону Долины Смерти. Теперь мы бежим от нее… Ну, ваше дело. Недаром толкуют: верь не тому, что говорят, верь тому, что увидишь сам. Наверное, вы – друзья первых двоих и хотите им помочь.

Поворачивая в ярангу сына, старуха пробормотала:

– Я отыщу для рода доброе место на Земле и наконец-то перестану бежать. У меня есть знание живого пути. А если я так устану, что не смогу идти, людей поведет мой сын. Он исполнит мечту отца. Он не ошибется, потому что видел зло собственными глазами.