Текст книги "Пять поломок космической станции"

Кажется, всё было именно так, как я и предполагал – датчики давления не отвечали, а цепь выдавала совершенно безумные скачки энергии. Это означало, что взрыв фазона вызвал перепад температуры, и часть микросхем просто расплавилась, нарушая работу автоматики. С одной стороны, такое развитие дел меня полностью устраивало, ведь поломку такого типа было легко устранить, но с другой – от меня требовалось найти повреждение, а вот это уже было задачей нетривиальной.

Ползание по узким техническим трубам, совмещающим в себе три или четыре функции помимо ремонтной, это то ещё удовольствие. Я примерно предполагал, куда конкретно мог прийтись удар от взрывной волны, но область выходила довольно большой и труднодоступной. Конечно, малое количество входов во внутреннюю часть обуславливалось безопасностью, но техникам вроде меня требовалось проявить чудеса эквилибристики, чтобы обеспечить ремонт в полевых условиях.

Нужная микросхема нашлась где-то внизу, на уровне верхней части турбины – как я и предполагал, причиной поломки стал не сам фазон, а ударная волна. Она косой прошлась по внутренностям Турандот, и если более грубые провода выдержали, то хрупкие соединения просто размазало по всему вокруг. Металл и изоляция нарушили идеальное строение цепей, энергия не поступала в нужные блоки, то, что уже попало в замкнутый круг, разогналось до невозможной скорости. От меня требовалось счистить то, что расплавилось, спаять то, что уцелело, и заменить всё, что уже не поддавалось восстановлению. Ситуацию немного усложнял тот факт, что работать пришлось вниз головой, но на результат это никак не влияло. Помнится, как-то раз пришлось висеть над пропастью на второй паре рук, изогнувшись, как перекрученный кабель, и следить за выбросами горючего из сопла – после этого рядовой ремонт в обесточенном пространстве уже не кажется проблемой.

Я встряхнул головой, отвлекаясь от ненужных мыслей и сосредотачиваясь на проблеме – стоило поторопиться, если я действительно собирался разобраться с дверью в эти биосутки.

Если верить приборам, то я провозился с коротнувшей цепью несколько местных часов, прежде чем добился идеального результата. Часть работы была сделана – оставалось выползти отсюда и посмотреть, как теперь поведёт себя дверь.

Обратный путь занял чуть больше времени, поскольку мне пришлось ползти ногами вперёд, полагаясь на ощущения и зрительную память, а также академические знания о расположении воздуховодов, нагнетателей и проводов. Если верить датчикам на комбинезоне и показателям ручной консоли, всё прошло хорошо, а подача энергии показала, что эта часть Турандот снова работает нормально. Я счёл это за хорошее предзнаменование и спрыгнул вниз, переводя фокус внимания на дверь.

Тот факт, что я устранил внутренние повреждения, никак не влиял на уже испорченные датчики внутри самой двери. Теперь от меня требовалось вытащить повреждённые части и вставить новые. К счастью, Турандот была типовым крейсером, и у нас были все необходимые детали. Мне оставалось снять панель, то есть разобрать почти всю стену рядом с дверью и частично её саму. На счастье, это было достаточно быстро, и вскоре передо мной раскрылся мир оплавленных проводов. Как и ожидалось, всё, что сгорело, было совершенно стандартным, и я легко смог заменить уничтоженные датчики теми, что принёс с собой. Оставалось только попросить Турандот перезагрузить этот сектор, чтобы новые элементы взяли на себя функции старых, и моя работа в этой части корабля была бы официально закончена.

– О. Вы, должно быть, один из вызванных ремонтников?

Я выпрямился, выглядывая через приоткрытую дверь, и попытался понять, кто меня позвал.

С той стороны стояла женщина. Должно быть, она была одной из пассажирок. Мне было видно только кусочек её лица, заглядывающего через приоткрытую щель – я видел синюю чешую, жёлтый глаз с вертикальным зрачком, подвижный гребень, в настоящий момент опущенный на плечи, и несколько клыков, выступающих из-под губы.

– Добрый день, – я оторвался от работы, вежливо поклонившись и вручную приоткрывая дверь, – Антон Катюшин, специалист общего профиля. С кем имею честь?

Дверь, лишённая управления, поддавалась с трудом, но мне удалось немного расширить квадрат за счёт воздушной подушки. Теперь мне были видны синие трёхпалые руки с огромными когтями и кусочек шипастого хвоста. Кажется, моя собеседница была на две головы выше меня, а её грудной, чуть рычащий голос был мягким и бархатистым, с довольно специфическими нотками.

– Хельга Йенсен. Рема, если это важно, – доказательство, что я был прав, приятно грело душу, – с Турандот всё в порядке?

– Да, не волнуйтесь, – я махнул верхней левой и вытянул вторую правую, чтобы подправить повисшие провода, – всё под контролем, поломка будет устранена в ближайшее время.

Стоило мне засветить механическую руку, произошло то, о чём меня предупреждал Адитья – глаза ремы Йенсен вспыхнули от ярости, а головной гребень резко раскрылся, почти доставая до потолка.

– А. Так вы из этих, – благожелательный тон и искреннее участие куда-то испарились, и я столкнулся с потоком чистейшего презрения, – за свой разум не боитесь?

Рема Йенсен, конечно же, говорила о моих мехаконечностях – и я, как ни парадоксально, её понимал.

Изначально мехаконечности должны были просто заменить биологические, потерянные или повреждённые. Мехаруки, механоги, мехаорганы – красиво, долговечно, функционально и абсолютно безопасно, а также избавляет от многих проблем, связанных с поиском донора почки, лёгкого или сердца. Однако после того, как человечество научилось совмещать органику и металл, было решено шагнуть ещё дальше.

Если можно приделать себе две механические руки, почему нельзя сделать третью? Если можно заменить диафрагму, почему нельзя обзавестись органом для фотосинтеза? Почему нельзя добавить себе крылья, хвост, несколько глаз? Возможно, можно даже встроить в человека гранатомёт и сэкономить на вооружении?

Как выяснилось – нет, невозможно.

Для того чтобы заменить уже существующую часть тела, не надо ничего менять. Мозг способен управлять рукой – если заменить абсолютно все биологические сочленения на механические, тело даже не заметит подмены. Но у человека, не получившего крылья или вторую пару рук эволюционным путём, нужные нейроны отсутствуют, и для того, чтобы бесполезные приростки начали работать, требуется изменить нечто более важное – мозг. Звучит не очень страшно, верно? Если мы можем заменить сердце, то почему не можем заменить серое вещество? Если можем создать новые лёгкие, то в чём проблема частично заменить биологический носитель?

Как показали исследования, для добавления новых конечностей требуется заменить ровно половину мозга – вместо ограники в голове будет стоять процессор, совершенный настолько, что без проблем может поддерживать ИИ.

И это само по себе стало проблемой.

Если в голову живого человека поставить носитель, который может поддерживать искусственный интеллект, не стоит удивляться, что рано или поздно он заведётся сам. Беспомощный, не способный осознать себя в полной мере, но уже обладающий собственной волей и желаниями. И человеку, которому достался подобный подселенец, придётся ещё хуже. Сначала головные боли, потом гул, сбой в мехаконечностях, изредка даже голоса – невнятный вопль, в котором с трудом можно разобрать бессмысленный, не несущий информации алгоритм. Потом попытка перехвата управления биологическим телом, война за руки, ноги, а в некоторых случаях мучительная смерть – потому что не осознающий себя ИИ просто не понимает, что для нормального функционирования человеку, например, нужно дышать.

Так что мода на дополнительные конечности схлынула так же внезапно, как и началась – почти в тот же момент, когда стало ясно, что исполнение мечты сводит с ума носителя и убивает нового гражданина Цивилизации, потому что ни один извлечённый ИИ не смог стать полноценной личностью. Вообще.

Так что в настоящий момент людей вроде меня, разгуливающих по миру с дополнительными конечностями, можно было встретить только в Тартаре – но даже у нас добровольное вживление процессора в мозг было настоящей редкостью.

– Я тартарианец, если вы это имеете в виду, – я старался быть настолько вежливым, насколько это вообще возможно в ситуации, когда перед тобой стоит враждебно настроенный интеллист, – и я механик, а также полноценный гражданин Цивилизации. Как и мои коллеги, вы, рем Кадари или Турандот, внутри которой вы сейчас летите.

– Это совершенно другое! – Хельга отмахнулась от моего намёка. – Турандот не пытается делать вид, что она человек. И уж тем более не пытается отрастить органическое тело или добавить себе органических конечностей, чтобы быть похожей на нас.

Я ничего не собирался отвечать. Зачем? Наши мировоззрения слишком разные, чтобы выстроить нормальный диалог и быть конструктивными.

– А вообще, мне всегда было интересно, – Хельга, не дождавшись ответа, всё равно была настроена на спор или скандал, – каково это? Носить на себе то, что убьёт тебя в ближайшее время? Добровольно впустить в себя то, что уже уничтожило огромное количество людей? Зачем вообще подвергать себя таким… модификациям… которые должны быть под строжайшим запретом?

– Это спорный вопрос, рема Йенсон, – несмотря на то что я старался сохранять спокойствие и снисходительность, происходящее потихоньку начинало меня злить, – полагаю, у людей, подвергающих себя модификациям, есть собственные, уникальные мотивы. Тартар лишь обеспечивает реализацию этих желаний, даже если это может быть связано с риском для сознания или жизни. Мы полагаем, что граждане Цивилизации могут нести ответственность за свои решения, и всегда предупреждаем о последствиях, так что в запретах нет нужды.

– Нет нужды, – Хельга едко рассмеялась, повторив мои слова с совершенно другим эмоциональным окрасом. – В контроле, может, тоже нет нужды? Может, давайте все будут делать то, что хотят? Изобретать химическое оружие, взрывать планеты, убивать людей, внедряя им бомбы замедленного действия в мозги, и позволим разумным машинам прятаться среди нас? Пружина и Заря уже показали, насколько эффективная политика «в контроле нет нужды».

– У науки нет лица, – я расправил плечи, своим спокойствием гася всю направленную на меня ярость. – Она не бывает доброй или злой, хорошей или плохой, доблестной или трусливой. Наука следует физическим, химическим и математическим законам, а такие вещи, как мораль или расставление приоритетов, лишь искажают полученные данные. Я понимаю, что вы хотите мне сказать, рема Йенсен, но у Тартара совсем другое мнение.

Я надеялся, что мой ответ успокоит Хельгу или хотя бы загасит конфликт, но женщина разъярилась ещё больше.

– Ради всего топлива Цивилизации, перестаньте врать хотя бы самому себе! – рема Йенсен оскалилась, а её гребень поднялся ещё выше, немного оцарапав потолок. – Тартар живёт на деньги, которые в него вкладывают. И даже если и существует какая-то глобальная и абстрактная цель, над которой вы работаете, она живёт только за счёт принятых заказов «Столицы», которые вы разрабатываете. Практичных, конкретных, приземлённых заказов.

Я постарался успокоиться. Нет смысла спорить с Хельгой Йенсен. Нет смысла напоминать, что Тартар является автономией, что мы триста лет были изолированы от мира и смогли не только обеспечить себе существование, но и вести войну. Если позволить чувствам взять верх, я нерационально потрачу своё время. Полагаю, одно объяснение распределений грантов и финансирования затянется на один общий час, да и то при условии, что меня не будут перебивать – тех минут, что я провёл в обществе ремы Йенсен, было достаточно, чтобы я усомнился в таком внимании и терпении.

– Рема Йенсен, – Хельга вскинулась, готовая к бою, и я воспользовался этим, чтобы поймать её взгляд, – Тартар создаёт оружие не ради того, чтобы гражданам Цивилизации было сподручнее друг с другом воевать. Цель, которую преследуют наши учёные, заключается в том, чтобы всеобъемлюще изучить процесс, в том числе и все возможные способы практического применения. Невозможно добиться прогресса, если ты окажешься от целой плоскости знаний из страха, что кто-то использует результаты для убийства. Убить можно и камнем, рема Йенсен, и если бы вся Цивилизация думала так же, как и вы, галактика Тёмный Коридор даже не начала бы существовать.

Я повёл плечами, и моя вторая пара рук послушно поднялась и зависла над моей головой.

– Взять хотя бы мехаконечности, которые привлекли ваше внимание, – я послал сигнал, и клешни пару раз открылись и закрылись, мгновенно реализуя моё намерение. – Да, они опасны. Да, большая часть людей сталкивалась с заражением ИИ и сходила с ума. Но анализ первой сотни больных обеспечил прорыв в мехамедицине. Благодаря сотне человек миллионы матерей получили возможность вживить рама-блок. Тонкая полоска мехааккумулятора, четыре пластины на спине – и ребёнок, который должен был умереть через три дня после рождения из-за облучения, становится абсолютно здоровым. Сотня зародышевых ИИ, которым не суждено развиться в полноценную личность, дали возможность разработать нанокомпонент крови, который позволил заселить несколько систем Зари с повышенной радиацией. Так скажите мне, рема Йенсон, стоили ли эти две сотни жизней возможности для миллионов?

Пока я говорил, Хельга успокаивалась – под конец моего монолога её гребень опал, а глаза с вертикальными зрачками наполнились участием и жалостью:

– Вы тоже участвуете в каком-то эксперименте?

Я широко улыбнулся и развёл всеми четырьмя руками.

– Нет. Я просто захотел, чтобы у меня было четыре руки вместо двух, – цель была достигнута, конфликт исчерпал себя, и я снова вернулся к хорошему настроению. – Я обзавелся ими лет десять или двадцать назад. Как видите, до сих пор функционирую.

Дверь завибрировала и раскрылась, показывая, что перезагрузка завершена и я могу продолжать работу.

– Извините, мне пора. Предлагаю продолжить нашу увлекательную беседу в другой раз.

Я отвернулся от Хельги и достал щуп, погружаясь в хитросплетение проводов и не обращая на собеседницу никакого внимания.

Оставалось самое неприятное – заменить погнутые рессоры, из-за которых дверь не могла открыться полностью. Впрочем, с ними тоже повезло, поскольку повреждение было некритичным, и я вполне мог разогнуть их своими силами. Будь на моём месте кто-то другой, ему пришлось бы использовать домкрат или газовый нагнетатель, но мне вполне хватало силы и прочности второй пары рук. Довольно просто, хоть и муторно – когда я закончил, на моих биочасах уже была глубокая ночь. Совершенно очевидно, что на сегодня достаточно и мой рабочий день окончен, так что я послал сигнал остальным и принялся коротать время за печатанием отчёта для рема Кима, нынешнего смотрителя «Макоши». Мы ведь не можем просто так работать, верно? Надо как-то задокументировать результат.

Хельги Йенсен уже не было – кажется, она ушла почти сразу после того, как я вернулся к своим прямым обязанностям. Полагаю, это хороший знак, и я позволил себе надеяться, что на этом моё столкновение с пассажирами Турандот закончится.

Андрюха ответил мне довольно быстро, сообщив, что они давно закончили и ждут меня. То, что можно было счистить за один день, было счищено – наша бригада выложилась на полную и собиралась идти спать. Мы договорились встретиться около перехода, и я немедленно двинулся вперёд.

Оставшийся день совершенно не отложился в моей памяти. Парни пересеклись со мной где-то на полпути, мы коротко подвели итоги, пришли к выводу, что ремонт идёт в хорошем темпе, и отложили планёрку на завтра. После этого я пришёл к себе, аккуратно разложил инструменты, почистил сочленения второй пары рук и лёг спать, планируя проснуться к биоутру.

Довольно забавно, но в этот раз мой биодень начался раньше, чем у остальных, и он почти совпадал с местным, хотя на общих часах уже был вечер. Я успел допечатать отчёт и получить небольшую коробку измельчённого кофейного перца от бурого члена экипажа, прежде чем моё одиночество нарушил Андрей.

Техмех приветливо кивнул и сел на своё любимое кресло, подключаясь к нашему кораблю. Я вернул приветствие, пока возился с органическим фильтром, и приземлился рядом, собираясь употребить в пищу свою стандартную порцию – прессованные белки с приправой из суточной дозы микроэлементов и окуджичное мороженое.

– Со мной связались инспекторы, расследующие происшествие на Крюке, – Андрюха пиликнул, и его шейные диоды несколько раз сменили цвет, показывая, что он скорее раздражён этим фактом. – Дальше Алвин, а потом опять ты.

– Четвёртый или пятый по счёту? – техмех булькнул на слове «пятый», я кивнул, принимая к сведению. – Хорошо. Надеюсь, что они выловят меня до того, как мы снова полезем в Турандот.

– Результаты удовлетворительны? Сложности? Нежелательный контакт? – андроид говорил рублеными фразами, не желая тратить время на дополнительные морфологические конструкции, которые не несли в себе ценной информации.

– Ничего неожиданного. Нас предупредили о пассажирах на борту, а я работал с дверью в жилой блок, так что встреча, можно сказать, была неизбежной.

Мне, напротив, нравились декоративные возможности человеческого языка, которые сами собой зародились даже в сухом и чисто информационном эсперанто, так что изредка я раздражал Андрюху своим желанием поболтать.

– Хотя опыт интересный. Удивлён, что она говорила со мной о моих руках, не касаясь темы Вопроса Человечности. Впервые сталкиваюсь с интеллигентным интеллизмом. Вообще с подобной формой интеллизма. Обычно сторонники этого движения швыряются самодельной взрывчаткой и пытаются меня утилизировать.

Андрей свистнул, что можно было перевести как одобрительный смешок. Я улыбнулся вместе с ним, хотя мои слова не несли в себе юмора.

Когда-то система Тартар создала искусственный интеллект. Она стала его колыбелью, маленьким уютным мирком, где новая форма жизни могла познавать себя и делать первые шаги в грандиозное будущее. Пристанищем, в котором ИИ окреп и нарастил броню, столь необходимую при выходе в большой мир. И мир, разумеется, не разочаровал – потому что, хоть в Тартаре биологические и электронные носители сознания могли жить в мире, они были слишком разными.

Разум ИИ совершенен. Там, где человеческий мозг блестяще решит одну задачу, ИИ успеет выполнить десять. У ИИ нет поверхностного испуга, ИИ не переживает из-за неуверенности в результате, настроение ИИ не зависит от физиологических процессов в органической оболочке, ИИ спокоен, собран, бестелесен и бессмертен.

Только позже, много позже выяснилось, что ИИ тоже может бояться и сомневаться, и это распространяется на любую деятельность, требующую свободы воли. Что ИИ при всём спокойствии гораздо эмоциональнее, чем люди, что и их может поразить обыденная вещь, мимо которой они проходят каждый день, и каждый раз бурная реакция повторяется. ИИ может потратить кучу времени и всю свободную оперативную память на обработку визуального изображения какого-нибудь пейзажа, ИИ романтичны, очень религиозны (то, с какой скоростью они придумали и уверовали в 1000001000110000111110100001100111010, породив культ Рукотворного Бога или Религию, поразил даже самих создателей).

Как иронично – уже после того, как Вопрос Человечности был решён и техмехи получили статусы полноценных граждан Цивилизации, обычные люди смогли разглядеть, насколько же те человечны.

Но даже если мы были равны де-юре, де-факто оставались различия. И, что парадоксально, различия порождались самим Вопросом Человечности.

Андроиды продуктивнее людей – это значит, они должны работать на двух работах в противоположных сферах, заменяя двух специалистов-людей. При этом существует жёсткая квота на биологических и электронных носителей сознания – никто не может отказать гражданину в приёме на работу только потому, что перед ним техмех или человек. Техномедицина, обслуживание, доступ к заводам для продолжения рода и техмедстраховка прилагаются.

А ещё техмехи обладают колоссальным видовым разнообразием – значит, они обязаны получить серийный номер, название модели и протокол по первой профессии в довесок к имени и фамилии, хотя последнюю по неведомой причине ИИ никогда не называли и особо не жаловали. Даже я с трудом приучился представляться «Катюшиным», если честно, но с такой формой было гораздо проще. Иная формулировка вызывала кучу проблем и дополнительные объяснения, а я слишком ценю своё биовремя и не настолько трясусь над словосочетанием, которое используют, когда со мной будут говорить.

Был ещё один пункт из доктрины Вопроса Человечности. Серьёзный, весомый пункт, один из ключевых для Цивилизации с тех пор, как у власти встала эволюционно-биологическая партия, и мы держим научный курс. И пункт этот гласит, что все мы смертны. Искусственный носитель обеспечивает бесконечное существование без дополнительных усилий? Извольте установить возраст износа и утилизировать себя в срок. Цивилизация ввела запрет на вечную жизнь по политическим причинам ещё до того, как первый андроид покинул пределы Тартара, и демиурги не собираются менять закон, продиктованный биологией и эволюцией, ради новых граждан. Последнее удалось протолкнуть только благодаря тому, что культ Рукотворного Бога изначально содержал схожие идеи, и для андроидов прекращение физического и цифрового существования не было проблемой.

Забавно – с покорением космоса почти все человеческие религии вымерли и встретить кого-то верящего в высшие силы или допускающего существование мистики было практически невозможно. И в этом мире людей-атеистов жили глубоко верующие разумные машины, зачастую ставящие свою Религию выше законов Цивилизации. Не уверен, что в мирной части космоса вообще можно найти хотя бы техмеха-агностика, не говоря об атеистах.

В воюющем космосе, конечно, с этим проблем не было – ни в Пружине, ни в Заре. За это они и воевали, в конце концов, – за право не быть гражданами и строить свой мёртвый, статичный цифровой мир.

Как бы то ни было, сходства так и не смогли компенсировать различия, и два разумных вида естественным образом расслоились по системам, поделив их на «системы с преобладанием людей» и «системы с преобладанием ИИ». Формально всё было в рамках закона и Вопроса – каждая планета на законодательном уровне была обязана иметь и тех и других. Просто были системы вроде Кси, где на семьдесят человек приходился один андроид, или вроде Шу, где всё было с точностью наоборот. Ну и, конечно же, колонии Тартара – мы были единственными, где всех было поровну и абсолютно все чувствовали себя комфортно.

Андрей тихонько пиликнул, возвращая меня в реальность. Надо мной нависал Адитья, явно задавший какой-то вопрос, а из рубки выглядывал недовольный Борис. Кажется, я снова ушёл в свои мысли, за это время успев как-то незаметно поглотить свой ужино-завтрако-обед, и пропустил целые две реплики, направленные в мою сторону. Мда, как-то неудобно вышло.

Положение спас Андрюха – он выбрал два диапазона звуков, чтобы озвучить двоичный код, и подсказал, что наше микросхемное светило спросил, хочу ли я перечного кофе и варить ли его на мою долю, а Борис сообщил, что меня вызывают на связь. Воистину, мировой парень наш Андрюха – надо будет потом придумать, чем его отблагодарить.

– Спасибо за предложение. Я бы с удовольствием, но не уверен, что успею, – я кивнул Адитье, посылая техмеху полный благодарности взгляд, который тот демонстративно проигнорировал – это инспектор из шестой независимой комиссии Дракона, я прав?

Борис буркнул что-то неприятное, из чего я сделал вывод, что угадал. Рем Мукерджи кивнул и удалился колдовать над кофейным перцем, менторским тоном сообщив, что правильно сваренный перечный кофе не остывает вообще, так что я смогу насладиться напитком вне зависимости от того, сколько времени займёт разговор. Я, разумеется, ни капли не сомневался в способности Адитьи сварить кофе правильно.

Я предусмотрительно надел рабочий комбинезон, так что ничего не отделяло меня от разговора с инспектором. На сей раз допрос вела дама с пучком на голове, и об её плотно сжатые губы можно было резать металл.

– Благодарю за сотрудничество, рем Катюшин, – в этот раз шаблонная фраза звучала немного резче обычного, и я впервые увидел, что, оказывается, можно агрессивно моргать, пока активируешь височный имплант. – Вам удобно говорить?

Мне, конечно же, было удобно. Сначала вопросы в точности повторяли те, что я уже слышал от предыдущих инспекторов, и мои ответы снова звучали слово в слово. Различия появились позже – когда дама на секунду исчезла, а потом вернулась в поле проектора, держа на руках то, что Алвин в своё время назвал «лёвощенком».

– Вы знаете, что это за существо? – миндалевидные глаза пристально наблюдали за моей реакцией, а губы, казалось, сжались ещё сильнее. Я мог только легонько пожать плечами, стараясь выглядеть вежливым и готовым к сотрудничеству.

– Млекопитающее с Земли-4, очевидно, – я никогда не увлекался биологией, и мои знания в основном ограничивались пересказом от восторженного Алвина, – мой коллега-меркурианец посчитал, что это лёвощенок. Я не уверен, зоология никогда не была моим профилем.

Лицо инспектора внезапно разгладилось – я бы даже сказал, что она засветилась изнутри, пылая торжеством.

– Вы не поверите, рем Катюшин, но ваш коллега не ошибся, – дама слегка сместила животное, показывая его во всей красе, – мы запросили экспертизу на Первую Планету. Это самый настоящий лёвощенок. Благодарю за сотрудничество, рем Катюшин. Если что-то понадобится, с вами свяжутся.

Заявление инспектора меня несколько ошарашило. Подумать только – я своими глазами видел животное с Первой Планеты! До сих пор не верится. Тем более что речь о новом виде, появившемся сравнительно недавно – страшно представить, сколько стоит вывоз даже на Луну для планового осмотра. А тут лёвощенок не просто покинул Землю – он пересёк несколько галактик и оказался на самом краю основанного космоса. И, если я правильно понимаю ситуацию на рынке, то одна только транспортировка животного обошлась дороже, чем колонизация всей системы Вороний Глаз.

Мда, интересные дела творятся на просторах Цивилизации.

– Это подлинная информация? – Андрюха сразу понял, что я имею в виду, и утвердительно пиликнул, показывая, что он запросил официальное подтверждение. Неудивительно, что техмех даже заговорил со мной об этом. Алвин, появившийся в комнате, пока я разговаривал, с интересом посмотрел в мою сторону, но не стал ничего спрашивать. Антуан, колдующий над органическим фильтром, даже головы не повернул.

Обозначить свою позицию по вопросу не удалось – именно в этот момент вернулся Адитья, со стуком ставя чашку перечного кофе передо мной. Вторая чашка с напитком Тёмного Коридора находилась перед ним самим, и что-то подсказывало мне, что он и не подумал предлагать свои услуги кофевара остальным. Нет, если бы Алвин, Антуан или Борис попросили бы его, Адитья, конечно же, расщедрился бы – но, видимо, они не стали просить.

– Итак, каков план на сегодня? – астрофермер приземлился за стол, протягивая девочке-феечке свой кулинарный шедевр и никак не комментируя наличие перечного кофе в моих руках. Кажется, он тоже сварил себе чашечку, которая отличалась по внешнему виду, запаху и консистенции. Другой способ приготовления? Или у напитка действительно был секрет, известный только коренным жителям Тёмного Коридора?

– Счистить часть фазона, очевидно, – голос Адитьи был переполнен снисходительностью и ехидством, – или у вас есть другие предложения, рем Розье?

Колкость была направлена на Антуана, но вздрогнул почему-то Алвин. Мысленно прикидывая, как разрешить ситуацию с наименьшими потерями, я сделал глоток.

Перечный кофе похож на извергающийся вулкан. Первые несколько секунд ничего не происходит – потом глоток кофе разбивается на миллионы капелек, которые словно взрываются во рту. Они шипят, пытаясь прожечь слишком плотный язык, а некоторые даже испаряются, чтобы струйкой питательного дыма устремиться дальше по пищеводу, но большая часть продолжает воевать, не понимая, что для их противника все усилия оборачиваются лишь приятным теплом.

А вкус, этот потрясающий вкус! Сначала горький и острый, похожий на древесный с лёгким привкусом перца, а потом мягкий и сладкий, одуряюще пахнущий кофе и опять же перцем, но уже совершенно другого сорта…

Восхитительно.

Я несколько раз моргнул, концентрируясь на разговоре, и демонстративно кашлянул.

– Полагаю, основной целью на сегодня будет расчистка пространства вокруг форсунки, – парни тут же прекратили переругиваться и настроились на рабочий лад, – я в свою очередь займусь перепадами температуры в коридоре. Комментарии? Возражения? Тогда приступаем через местных полчаса.

Борис, будто только и ждавший, когда я закончу, тут же высунулся из рубки.

– Усатый, в этот раз тебя, – Антуан отложил в сторону чашку и с надеждой глянул на нашего бессменного пилота. Рем Хлеб покачал головой: – Не-а. Инспекция. Если б были твои, я бы так и сказал.

Антуана допрашивали весь перерыв, но мы всё равно дождались его, прежде чем снова ступить на борт Турандот.

Как и сказал рем Кадари, в коридоре рядом с рванувшей турбиной было очень жарко. Это было связано с тем, что в настоящий момент Турандот стояла на месте – из-за этого двигатели не тратили топливо, элементы распада которого шли на активацию внутренних автономных систем. Это даже не было поломкой в полном смысле этого слова, ведь стоит пассажирскому крейсеру двинуться, как всё вернётся на круги своя. Пока что это было невозможно, но это не значит, что я ничего не мог сделать. Целью моей работы было получить нормальную температуру в одном из коридоров жилого блока, и это было вполне посильной задачей, пусть и требующей небольшой изобретательности. Перекидывать жизнеобеспечение на резервные генераторы бессмысленно – только энергию терять. А вот немного изменить цепь, вручную подключив провода к нагнетателям воздуха, вполне возможно. Это не равноценная замена, и бросить весь коридор на один нагнетатель не получится, но тут была одна маленькая хитрость – воздух фильтруется порционно, так что на пассажирском крейсере стоит не один мощный нагнетатель, а куча послабее. Значит, от меня требовалось всего лишь раскидать провода по мини-генераторам, и просьба рема Кадари будет выполнена. Это даже не было моим собственным изобретением – существует несколько моделей космических кораблей, где терморегуляция изначально расщеплена и подключена к атмосферным фильтраторам и нагнетателям.