Текст книги "Любовь до белого каления"

Глава 9

– Аникеева, я сейчас умру! – Голос Ведеркиной вываливался из трубки свинцовыми шариками и бил по больной голове.

– Это хорошо или плохо? – вяло поинтересовалась Таня. Если честно, то ей было все равно, но Наталья не отвяжется, пока подробно не расскажет, почему она умрет, как и зачем.

– Он хочет познакомить меня с мамой.

– Вот ужас-то, – почти искренне посочувствовала Таня. Для полной искренности слишком ломило в висках.

– Дура, – немедленно обиделась Ведеркина. – Мама – это серьезно.

– Куда уж серьезнее. Свекровь – это стихийное бедствие. – Таня немедленно вспомнила свою, виденную лишь однажды – на свадьбе, где Вовина мама и объяснила, что молодые не пара, все русские – шлюхи, а у Вовы дома уже есть невеста. Это все не помешало Алтынай Данияровне, имя которой пьяненький тамада все время перевирал, поднимать тосты за здоровье молодых, горячо лобызаться с невестой и ее родителями, а также подарить пухлый конверт с деньгами. На вокзале она долго махала цветастым платком, сморкалась в него, потом снова махала, обещала приезжать с родными, соседями… В общем, когда «маму Алтынай» затолкали наконец-то в вагон, Татьяна была безмерно счастлива и твердо решила – в следующий раз они встретятся лет через десять, а лучше – вообще никогда.

– Ты погрязла в своем нигилизме и не понимаешь очевидных вещей. Когда мужчина хочет познакомить тебя со своей матерью?

– Когда? – задумалась Таня. – Ну, не знаю. Когда хочет тебя отпугнуть, наверное?

– Кретинизм не лечится, – печально констатировала Ведеркина. – Когда он относится к тебе серьезно и что-то планирует. Ясно?

– Не очень, – призналась Татьяна. – При чем тут мама? Если только они не собираются поменяться с тобой жилплощадью. Хотя нет. Тогда бы маму звали на твою территорию.

– Мне за тебя страшно. Как ты работаешь с людьми? Они тебя должны бояться. У тебя мозг завязан морским узлом и мыслит не в ту сторону.

– Слушай, Наташка, отстань, а? Я так устала. Если хочешь что-то рассказать – валяй. А то я только что вошла, голодная, холодная, и еще уроки у ребенка не проверяла. Кстати, у нас пахнет гарью, так что за ужином придется идти в кафе: Карина явно сожгла остатки запасов, – последнюю часть фразы она почти прокричала, надеясь, что дочь выйдет на голос и пояснит раздевающейся матери, что произошло.

Карина шевелилась где-то в своей комнате, но не отвечала.

– Ладно, я сегодня добрая, – сдалась Ведеркина. – Егор сказал, что хочет познакомить меня с мамой.

– Я в курсе.

– Не перебивай. Это значит, что ему нужно узнать ее мнение обо мне. А зачем? – едва сдерживая торжественное ликование, вопросила Наталья.

– Зачем? – послушно проскрипела Таня, стащив сапоги и нашаривая тапочки.

– Чтобы заручиться ее поддержкой! Чтобы наша свадьба не стала для нее неожиданностью!

– Ната, ты спятила. Ты опять бежишь впереди паровоза. Не напугай кавалера: он всего лишь хочет познакомить тебя с родительницей. Может быть, она волнуется и желает знать, где ночует ее сынок. И убедиться, что он не связался с иногородней шалавой или вообще – с мужиком. Вряд ли на тебе через пару недель знакомства кто-то собрался жениться. Тем более – его мама.

– Умеешь ты настроение испортить. Все не так!

– Я рада, если не так.

– У тебя голос незаинтересованный, – обиделась Ведеркина. – У меня, между прочим, жизнь решается.

– От меня чего надо? – Татьяна напряглась. В квартире было явно что-то не так, и ей было не до Ведеркиной.

– Совет нужен. Что надеть? У тебя какой-никакой, но опыт есть, – великодушно отвесила комплимент Наталья.

– Исходя из моего опыта, ты должна уметь готовить плов по правилам и есть его горячим, облизывая пальцы. Что-то мне подсказывает, что этот опыт вряд ли будет тебе полезен.

– Вот откуда в тебе столько желчи?

– Из желчного пузыря! И вообще – жизнь тяжелая. Наташка, не идиотничай. Чтобы понять, как понравиться его маме, надо располагать хоть какой-то информацией о старухе. Что у тебя на нее есть?

– На нее? Пара мокрух и грабеж, – мрачно буркнула Ведеркина. – Ты детективов насмотрелась, что ли? Откуда у меня информация о ней, если я ее ни разу не видела. А с Егором мне есть о чем поговорить, помимо обсуждения биографии его мамочки.

– Тогда минимум косметики, ногти покороче и юбку подлиннее.

– Она не в деревне живет, – напомнила Наталья и с любопытством поинтересовалась: – А ногти при чем?

– Если короткие, то тебя можно приспособить к хозяйству. Мамы это любят. А если маникюр, как у Фредди Крюгера, то от тебя одна морока. Это всего лишь мои предположения, слушать меня не обязательно.

– Я и не собиралась, но все равно – спасибо, – буркнула подруга и попрощалась, обнадежив напоследок: – Я еще позвоню.

На душе стало как-то совсем нехорошо. Карина так и не вышла, а это было странно: она всегда встречала мать и сразу по детской привычке лезла в сумку «за вкусненьким».

– Кариша, – Татьяна распахнула дверь в комнату дочери и обнаружила девочку сидящей у стола с неестественно выпрямленной спиной и лихорадочным румянцем. – Ты заболела? Что случилось? Почему такой запах? И… почему ты молчишь?

– Вопросы слушаю, – голос у Карины был чужим, и тон был чужим, и вообще – вся она была чужая, словно кто-то прикидывался ее дочерью, неловко и безыскусно пытаясь обмануть материнское сердце.

– Ты что, издеваешься? – Татьяна вздрогнула и попыталась прогнать ощущение бессилия. Черт бы побрал этот переходный возраст!

– Нет. Я уроки делаю.

– А… а свет почему не включила? – Настольная лампа была не просто выключена, даже шнур был выдернут из розетки.

– Ты меня в чем-то подозреваешь? – Карина надменно задрала подбородок и отвернулась.

– Да нет, что ты! – Татьяна искренне распахнула глаза, а в голове проносились всякие ужасы про наркоманию, токсикоманию и прочие мании вкупе с подростковым алкоголизмом.

В это мгновение в шкафу что-то грохнуло. Звук был не столько громким, сколько совершенно неожиданным и настолько пугающим, что у Татьяны чуть не остановилось сердце. Карина же, вместо того чтобы испугаться, досадливо повела плечом и уставилась в окно.

– Здрасти. – На остолбеневшую от ужаса Таню из шкафа, где ждали своего часа белые блузочки, скромное бельишко, купленное в детском мире, и прочие девчачьи аксессуары, вывалился здоровенный детина, пунцовый то ли от смущения, то ли от долгого сидения взаперти.

«Где он там уместился?» – мелькнуло в мыслях, но Татьяна мгновенно взяла себя в руки, чтобы защитить ребенка:

– Я вызываю милицию!

– Мама, ты что? С ума сошла? – раздраженно прошипела Карина. – Это ко мне. Неужели не ясно?

Таня кретинизмом не страдала, поэтому довольно быстро сориентировалась, хотя все происходящее казалось фарсом. У ее дочери никак не могло быть такого кавалера! Да еще в шкафу! Да у нее вообще не могло быть никакого кавалера, так как Татьяна в ее возрасте еще прыгала в резиночки и пела гимн на пионерской линейке! Она чувствовала себя ограниченной дурой из какой-нибудь второсортной рекламы:

– А это кто у нас в шкафу?

– Водопроводчик…

Очень смешно. Если бы кто-то рассказал нечто подобное, она бы даже не улыбнулась. Тем более не хотелось улыбаться сейчас.

– А с каких пор твои гости входят через шкаф? – то ли пошутила, то ли попыталась доминировать в диалоге Татьяна. Ни то ни другое не получалось.

– А я барабашка! – глупо хихикнул детина.

– Это моль, – отмерла Карина и тоже радостно захихикала.

– А что жгли на кухне? – Таня благоразумно ушла от щекотливой темы, иначе можно было выяснить что-то совершенно неприглядное, после чего будет очень тяжело жить. Или противно. В общем, никаких оптимистичных последствий наличие в шкафу здорового мужика иметь не могло.

– Кира ужин жгла. Удачно, все сгорело, – улыбнулся парень. Если бы он не вылез из дочкиного шкафа, его вполне можно было бы посчитать приличным и даже приятным человеком.

– Кто такая Кира? – Татьяна потерла лоб, соображая, как бы выпроводить гостя, чтобы никто не обиделся.

– Жбан меня так называет, – неожиданно сексуальным голосом мурлыкнула дочь. Интонации были предназначены явно не для маменьки, озадаченным столбом стоявшей на пороге.

– Жбан? – Только хмыря с уголовной кличкой ей и не хватало. Татьяна тоскливо закатила глаза и поморщилась.

– Жбанов Антон, – отрапортовал парень. – Учусь в Кириной школе.

Судя по габаритам, он был даже не второгодником. Чтобы при такой комплекции и щетине все еще оставаться школьником, надо было сидеть в каждом классе года по три. Очень здорово. Ведеркина накаркала.

Всегда приятно найти виноватого, и особенно приятно, когда виноват кто-то другой, а не ты. Не уследила, не поняла… Глупости педагогические. Как она могла не уследить, когда дочь всегда все рассказывала. И как уследить, когда приползаешь с работы поздно вечером. Кто-то ведь должен зарабатывать деньги!

– И давно учитесь? – язвительно подколола Антона хозяйка. – Много ли осталось?

– Так все, заканчиваю уже, – простодушно улыбнулся мальчик. «Хотя какой он мальчик! Центнер мышц с глазами и кое-чем еще, о чем Карише знать еще рано. Ужасно было даже мысль допустить, что она уже давным-давно все знает. В тринадцать-то лет!»

– Поздравляю. – Татьяна начала заводиться. В конце концов – она в этом доме главная, а дочери до совершеннолетия еще жить и жить. Седьмой класс, какие мальчики. Тьфу, мужики. Мальчики-то – бог с ними, пусть будут. Цветы, кино, конфеты. Но не этот лось в шкафу! И вообще, раз он в шкафу, то что-то здесь нечисто.

– Пойду я, пожалуй, – смутился Антон. Скорее всего, он разглядел на лице подружкиной мамы нечто такое, что подсказало ему правильную линию поведения.

– Счастливо, – кивнула Татьяна.

– Я провожу. – Карина соскользнула со стула и проворно метнулась за бойфрендом.

– До двери, – жестко сказала Таня. – У меня к тебе дело.

Всем было ясно, какое у нее «дело». В коридоре шуршали, возились и шептались.

«Прощаются», – растерянно подумала Татьяна, не понимая, стоит ли вмешиваться. Дочь не простит. А что, если она сейчас тоже одевается, собираясь продемонстрировать юношеский максимализм и не подчиниться. Переходный возраст – самое время для таких экспериментов.

– Чего в темноте стоишь? – независимым тоном спросила дочь, промаршировав мимо по коридору в кухню. Напряжение отпустило: пока еще слушается.

– Кто это был? – Татьяна вошла следом за Кариной и демонстративно помахала руками, разгоняя остатки дыма.

– Мам, рано тебе еще для склероза. Антон Жбанов, он же сам сказал.

– Антон Жбанов – это не объяснение. Тут мог быть Ваня Иванов, Федя Пупкин и Махмуд Махмудов! Это ни о чем мне не говорит! Кто такой этот Жбанов и почему ты затолкала его в шкаф, как грязные колготки? Кстати, может быть, хотя бы необходимость прятать в шкафу мужиков поможет тебе научиться стирать белье, а не складировать его в углах.

Дочь надулась и понуро села у холодильника. Это место было самым удобным в их маленькой кухоньке. Повернувшись спиной в угол, можно было чувствовать себя защищенной. Именно из этой позиции Татьяна заводила тягостные воспитательные монологи и выясняла отношения. Сейчас любимое место оккупировала Карина.

– Не смей молчать, когда я спрашиваю. Я имею право знать, что у нас делают твои друзья!

– А что? Я не имею права привести друзей?

– Имеешь. Но если нет никакого криминала, зачем ты его в шкаф запихнула?

– Может, мы в прятки играли. И вообще, в этом ты вся – сразу начинаешь думать про меня гадости!

– Если ты немедленно не скажешь мне, кто такой этот Жбанов, я завтра пойду выяснять подробности в школу! – взвизгнула Татьяна. Ей было противно и стыдно, а еще раздражало бессилие, словно она была крохотной мышкой, пытающейся в одиночку прорыть туннель под Ла-Маншем.

– Он из одиннадцатого «Б», – вздохнула дочь и снова с видом оскорбленной принцессы задрала подбородок.

– Второгодник?

– Почему? – Видимо, все, что касалось драгоценного Жбанова, было ей близко. Мамино предположение Карину явно обидело. Уже хорошо. – Не отличник, конечно, но и не двоечник!

– Из одиннадцатого? А почему он такой… такой… – Татьяна замялась, подбирая нужное слово. В голову лезла всякая дрянь: брутальный, волосатый, сексуальный… – Почему он такой крупный?

Карина пожала плечами. Действительно, откуда ей знать – почему?

– У вас с ним что-то было? – отважилась наконец одуревшая от событий мать на самый главный вопрос.

– Не было у нас ничего! – Карина так горестно это выпалила, что сразу стало ясно: ничего на самом деле не было, но она об этом страшно сожалеет.

– Ах, какое горе, – лицемерно посочувствовала мать. – А что ж так? Я помешала?

– Если бы! Он не хочет, видишь ли! А почему? Чем я хуже Лизки? Или Катьки? Почему с ними он хочет, а со мной нет?

– Я смотрю, твой друг – ходок! – хмыкнула Татьяна.

– В каком смысле?

– В смысле – общительный! Через край.

– Ну и что? Зато по нему все в школе сохнут, а он со мной!

– Так уж и все, – пробормотала Таня, вспомнив суровую, бульдогообразную физиономию классного руководителя дочери Ады Ивановны. Она точно ни по какому Жбанову сохнуть не могла.

Глава 10

– Татьяна Борисовна, день добренький! – расплылась в улыбке Зинаида Семеновна. Раньше она отродясь не называла Татьяну по отчеству, она и отчества-то не знала. Скорее всего, сейчас главбух подсмотрела его в личном деле. Коллеги ассоциировались у Татьяны с призраками, фантомами: с одной стороны – живые, ходят по коридорам, толкутся в курилке и даже ругаются из-за открытой форточки, а с другой – их уже нет. Или почти нет. Как только она сможет найти замену по выданному списку, их больше здесь не будет. Это было невыносимо: ее любили, стиснув зубы, улыбались, задаривая, как ядовитую змею, и до истерики боялись. Никто не знал, кого именно уволят, и все боялись. А Татьяна изнывала под гнетом доверенной ей информации и мирилась с отведенной ролью только из-за Семена.

– Ты преувеличиваешь, – убежденно рявкнула Ведеркина, которой Таня позвонила из приемной. В связи с отсутствием Юлечки, которую выгнали, даже не дожидаясь замены, в приемной теперь обитала Татьяна. Это было одновременно и понижением в должности, и знаком высочайшего доверия. Теперь Семен мог садиться на ее стол, таинственно улыбаясь и иногда делая какие-то намеки. Таня никак не могла их разгадать и от этого волновалась, краснела и смущалась.

Она бросила все дела и набирала персонал. Разумеется, собеседовать ей доверили только секретарей, остальных она только фильтровала, решая, кого можно допустить до шефов, а кого – нет.

– Наташка, я с ума сойду. Они меня ненавидят, как будто я палач, решающий, кого казнить, а кого – помиловать.

– Это синдром тряпки, случайно брошенной на трон. Нет бы воспользоваться, так она по пыли скучает. У тебя в мозгу пробка. Или прыщ. В любом случае там есть какой-то непорядок, – раздражалась Ведеркина. – Поставь всех на место! Вспомни, как тебя шпыняли, насладись победой.

Наверное, у Наташки получилось бы насладиться, но Татьяне не хотелось плясать на чужих костях и чувствовать себя изгоем.

Сотрудники вылавливали претендентов на вакансии внизу и допрашивали с пристрастием, чтобы выяснить или угадать, кто не «жилец». Таня всеми правдами и неправдами пыталась препятствовать этим партизанским вылазкам. Руки опускались, нервы вытягивались тонкими нитями, а совесть трепыхалась выброшенной на берег селедкой.

– Что бы мы без вас делали, – нежно тянул Семен и иногда даже дотрагивался до руки. У Тани останавливалось дыхание, и в горле начинал шебуршиться комок, выжимающий слезы и глупое покашливание, как будто она подхихикивала.

С секретаршами происходило форменное безобразие. Несмотря на наличие более чем достаточного количества претенденток, найти нормальную не представлялось возможным. От обилия голых ног, полувывалившихся грудей и широко распахнутых глаз Татьяну уже слегка мутило. В течение первой недели она упивалась редкостным идиотизмом юных дурех, перевших на обещанную большую зарплату, как быки на красное. С чистой совестью Таня могла сказать, что ни одна из них не подходит. И это радовало, потому что было страшно допускать до Семена всех этих свежих, холеных красоток. Но потом стало хуже. Поток дур почти иссяк и пошли вполне нормальные кандидатки «на престол». Тут Татьяне стало действительно страшно, и она начала выискивать дефекты на случай, если надо будет оправдываться перед шефами. Она не могла признаться даже себе, что сознательно затягивает естественный отбор, чтобы быть ближе к любимому человеку, чтобы иметь право сидеть в приемной, чтобы не допустить на это сладкое место другую.

Однажды Юрий Михайлович недовольно поинтересовался:

– Татьяна, а не слишком ли тщательно вы отсеиваете девиц? Вчера одна рыженькая была очень даже ничего. С хвостом.

– Юра, рыжая и с хвостом – это либо лошадь, либо корова. Так что давай доверим кастинг специалисту, – подал спасительную реплику Семен.

Юрий Михайлович нехотя согласился, но это был первый тревожный звоночек, за которым мог последовать пожарный набат.

День не задался с самого утра. Молоко для овсянки сбежало, пришлось довольствоваться бутербродами, на подоле юбки откуда-то взялось пятно, а у блузки помялся воротничок. Поэтому вышло так, что под белой кофтой, наспех выдернутой из шкафа, оказался фиолетовый лифчик. При таком плебейском сочетании нельзя было расстегивать пиджак, а значит, целый день придется держать в рукаве козырного туза.

На утро было назначено целых четыре девицы, найденных по объявлениям. Умная Ведеркина давно предлагала обратиться в фирму по подбору персонала, но Тане хотелось выслужиться и сэкономить шефам деньги. Глупо, но еще ей не хотелось быть разоблаченной в маленьких женских хитростях, так как в агентстве довольно скоро могли поинтересоваться, «какого, собственно, рожна надо работодателю, отсеивающему всех подряд».

– Сегодня надо будет кого-то взять, – вздохнула Таня. Двоим из приглашенных было слегка за тридцать, одной восемнадцать и еще одной двадцать. Был шанс, что либо одна из молоденьких окажется страшненькой, но более-менее соответствующей требованиям, либо подойдет кто-то из ровесниц, помятых жизненными передрягами. Татьяне очень хотелось верить, что они помятые, потрепанные или некондиционные.

– Танечка Борисовна, – пропела бухгалтер Лида, заглядывая в кабинет, – у нас шоколад есть, приходите кофе пить.

В отличие от Зинаиды Семеновны Лиду оставляли, но об этом никто, кроме Татьяны, не знал, и говорить было нельзя, поэтому Лидино подобострастие было вдвойне неприятно. Униженный человек никогда не забудет и не простит своего унижения. Лида была довольно независимой и острой на язык матерью-одиночкой. Обстоятельства сложились так, что ей пришлось лебезить.

«Наверное, других вариантов не нашла, а ребенка кормить надо», – невесело подумалось Тане, и она осторожно напомнила:

– Лид, мы с тобой на «ты» были. Чего ты вдруг?

– Ну, так это ж когда было, – развела руками бухгалтерша. – Вы нынче птица высокого полета, а гусь свинье не товарищ.

Она неловко помялась в дверях и уточнила:

– Свинья – это я. Чтобы не возникло недопонимания.

Пауза получилась тоскливой и неудобной.

– А что про меня в офисе говорят? – вдруг спросила Таня. – Только не ври, я ж знаю, что вы шушукаетесь. Раньше все было иначе, и мне жаль, что так вышло.

– Жаль? Ну-ну. Ничего не говорят. Уважают и все такое.

– Лида…

– Ой, ну что такого? Гадают, с кем из начальства вы спите. А я считаю, что ни с кем, просто вас оценили по достоинству, вот и посадили тут.

Лида ушла, а Татьяна еще долго думала, не было ли в словах бухгалтера завуалированного оскорбления. Судя по взгляду, который девушка упорно отводила в сторону, – было, а если анализировать дословно – то вроде нет.

– Неврастеничка, – сообщила Татьяна сама себе и достала пудреницу. Фасад был в порядке, но глубокое чувство неудовлетворенности портило настроение, а следом за ним валились и самоощущение, и уверенность, и все остальное, словно стопка тарелок, из-под которой выдернули самую нижнюю.

– Танюша, – в приемную выглянул Семен, и она тут же растаяла, как снеговик в апреле: пудреница словно отмерзшая морковка вывалилась из слабых рук, а сама Татьяна осела и разомлела от первых же звуков его голоса. – Вы заняты?

Естественно, любой здравомыслящий сотрудник в столь опасной рабочей обстановке сказал бы, что занят. Поскольку если он не занят, то что он тут делает и за что получает зарплату? Но если ответить «да, конечно, занята», то ненаглядный блондин уползет обратно в кабинет, как устрица в свою раковину.

– А что вы хотели? – улыбнулась Татьяна и тут же мысленно застонала: «Как по-хамски получилось! Вопросом на вопрос! Мол, че надо?»

И она на всякий случай с готовностью подалась навстречу шефу и его просьбе.

– У меня личный вопрос, – немного смутился Семен. – Давайте я потом подойду, когда вы освободитесь.

– Черт! – шепотом рявкнула Таня в захлопнувшуюся за ним дверь. – Я ж теперь с ума сойду от любопытства!

Никакой работы у нее не было. Всех, кого можно было, Татьяна уже назначила на собеседования, ее тетки еще не пришли. Сейчас было бы самое время побеседовать на личные темы.

– Неужели сдвинулось? – Она молитвенно сложила руки и посмотрела в низкое небо за окном. Если там, высоко, есть кто-то, кто решает людские судьбы, пусть он сейчас услышит, иначе жить невозможно. И дышать, и говорить. Нет больше сил ждать, сходить с ума по ночам и мечтать, путая реальность с фантазией. В мечтах она зашла уже так далеко, что иногда боялась опозориться на людях, так как Семен Сергеевич был не в курсе ее смелых планов.

– Молитесь? – подобострастно прошипела Зинаида Семеновна, юркой мышью прокравшаяся в приемную. – Я тоже верующая.

– С чего вы взяли? – грубовато бросила Таня, вздрогнув от неожиданности, словно ее застали за ковырянием в носу. – Вы что-то хотели?

– Соскучилась, – истово выкатила глаза главбух. – Не заходите к нам больше, забыли совсем, а без вас тоскливо.

Можно подумать, что раньше Татьяна была местным массовиком-затейником, развлекавшим персонал плясками и частушками. Ей было неприятно подхалимство взрослой женщины, откровенная ложь, а еще было стыдно, заранее стыдно и тягостно, потому что, видимо, именно ей выпадет участь сказать Зинаиде Семеновне про увольнение.

– Я вот пирожок принесла, – главбух вытрясла что-то из полиэтилена. Это «что-то» было замотано в полотенце и издавало тягучий луково-котлетный запах. Такой столовский и неаппетитный, что Таню затошнило.

– Свой, не сомневайтесь, чистыми руками сделан из своих продуктов, – главбух подтолкнула сверток по столу и убежала, смущенно хихикнув.

Амбре поползло по приемной и прочно застряло в носу, перебив тонкий запах духов.

– Добрый день, – в приемную заглянула кудрявая голова, принюхиваясь и оглядываясь. – Ой, я не вовремя? Вы обедаете?

– Нет, – досадливо мотнула головой Татьяна, – проходите.

Она торопливо затолкала пирог обратно в полиэтилен, потом для верности надела на него пару «прозрачных» карманов из регистратора и скрепила степлером, после чего сунула в помойное ведро. Теперь воняло от рук, но выйти из приемной, оставив там посетителя, она не могла. Вытерев жирные пальцы листом бумаги и ощущая навязчивый столовский аромат, Таня тоскливо вздохнула: когда не везет, это на весь день.

– А я пришла в секретарши, – радостно оповестила ее голова, наблюдавшая за манипуляциями. – Можно?

Учитывая «правильность» построения фразы, в секретарши этой соискательнице было категорически нельзя.

– Проходите. – Татьяна гостеприимно повела рукой, продолжая принюхиваться. Ей уже казалось, что луком и мясом пропахло все: и руки, и волосы, и костюм. Замечательно! Чиполлино отдыхает!

– Я все принесла, – счастливым голосом оповестила пришедшая, старательно ловя Танин взгляд.

– Что – все?

– Документы, чтобы сразу оформиться.

– Давайте сначала поговорим, – вежливо предложила Таня, разглядывая женщину. Ближайшее собеседование должно было состояться почти через час, поэтому угадать, кто к ней явился, было сложно, но можно. Это явно была одна из «дам за тридцать». Внешность у нее оказалась вполне обнадеживающая: смешные жидкие кудряшки, тонкий крохотный нос, обилие следов от прыщей, блеклые глаза. В общем – самое то, что надо, с точки зрения неконкурентоспособности в борьбе за Семена. А Таня была уверена, что за Семена придется бороться. Насколько она успела понять, работал он тут допоздна, женщины ему не звонили, не считая пары звонков на мобильный, но и те – сугубо деловые. Это могло означать только одно: Семен, как это ни странно, свободен. Или, что вряд ли (потому что так просто не хотелось думать!) – у него дома сидит робкая и покорная женщина, не отваживающаяся беспокоить свое божество по личным вопросам. Татьяна презирала таких безвольных и безропотных содержанок, но сама готова была стать такой же при одном условии – мужчиной должен быть Семен. Мировоззрение менялось, как погода в тропиках, поэтому никому нельзя было об этом рассказать, не с кем посоветоваться, потому что подруги Таню уважали именно за стойкость в отношении мужского пола. Погорела ее стойкость, как сухостой во время пожара. Правильно говорила Ведеркина: «Не зарекайся!»

Визитерша смотрела на задумавшуюся Татьяну, округлив глаза и напружинившись, словно та должна была не вопрос задать, а бросить мяч или шайбу.

– Вы представьтесь для начала. – Таня взяла себя в руки и сердито подумала, что сердечные переживания, без преувеличений, мешают работать. Да они не просто мешают, а вообще стопорят весь процесс результативнее, чем удар битой по затылку!

– Зоя, – широко улыбнулась женщина и даже привстала, то ли кланяясь, то ли собираясь протянуть руку для скрепления знакомства. Татьяну ее улыбчивость начала раздражать. Приветливость хороша, но не до идиотизма. Начитавшись Дейла Карнеги, наш продвинутый народ начал улыбаться где надо и не надо. Сейчас ее резиновые улыбки были абсолютно не к месту, особенно учитывая Танино нервозное состояние.

Зато выяснилось, что это именно Зоя Крячихина, тридцати двух лет от роду, секретарь директора кооператива «Серп». Кооператив работал и процветал на краю области, занимаясь закупкой и оптовой продажей яиц. Почему организация носила столь неподходящее название, было неясно: либо хозяин оказался юмористом, либо – старым коммунистом. Все это не имело значения, так как Зою уволили несколько недель назад.

– А почему вы решили сменить место работы? – Татьяна решила следовать собственному опроснику, составленному в самом начале эпопеи с собеседованиями. Зою очень хотелось оставить: она была вся как на ладони, да еще эти пережженные кудряшки… Но уж больно она неотесанная какая-то. Татьяна со вздохом посмотрела на крепкие пальцы с короткими ногтями, выкрашенными в коричневый цвет, словно забор. Золотой зуб в глубине улыбчивого Зоиного рта тоже не вдохновлял.

– Так я бы и не меняла, – доверительно прошептала Зоя. – Только у него новая полюбовница объявилась. Вишь, помоложе и потощее. А кому она нужна, такая скелетина? Дунь, плюнь, и одни лапки останутся. Вот он меня и выпер, ее на мое место посадил.

Из этого следовало, что предыдущей «полюбовницей» была Зоя.

– Мы вам перезвоним, – решительно сказала Таня и встала, обозначив окончание аудиенции.

– Так не поговорили же толком, – опечалилась Зоя и вздохнула. – Я ведь печатаю вслепую и машинку как облупленную знаю!

– Какую машинку?

– Печатную.

– У нас компьютер. До свидания. Я обязательно перезвоню.

– У меня машинка своя, – гордо поведала Зоя, пятясь к выходу. – Так что я все свое могу с собой принести.

Представив Зою в лаптях и с машинкой, подъезжающую к офису на печати, Татьяна улыбнулась, как Чеширский кот.

Зоя тоже улыбнулась и помахала полной ладошкой:

– Я не прощаюсь!

– Конечно, конечно, – и Татьяна схватила телефонную трубку, обозначив занятость.

Когда Зоя тяжелыми шагами утопала вдаль по коридору, Татьяна вызвала Яшу. Ей срочно нужны были газеты с резюме и вакансиями, чтобы хоть чем-то себя занять. Раньше ей бы в голову не пришло просить о чем-то водителя, а Яша, услыхав подобную просьбу, послал бы ее так далеко, насколько хватило бы его богатого словарного запаса. Теперь все поменялось, и Таня даже научилась извлекать плюсы из своего двойственного положения. Сейчас достаточно было сказать: «Яша, мне нужны газеты», – как водитель трусцой несся к ближайшему киоску, как дрессированный пес за хозяйскими тапками.

Она обложилась доставленной прессой, словно собиралась заняться поклейкой обоев. Надо было хоть чем-то занять себя, чтобы не думать про «личный вопрос», который был к ней у Семена. Было совершенно непонятно, радоваться, потому что шеф наконец-то созрел, или печалиться, потому что вопрос мог и не касаться их взаимоотношений. Тогда вряд ли она сможет скрыть разочарование. А возможно – ни то и ни другое. Это могло оказаться чем-то средним, шансом, лотерейным билетом, который мог не выиграть вообще или выиграть банку сгущенки. Или маленькую бутылку пепси. Или значок. Все одинаково ненужное и разочаровывающее, так как ждала она большой куш. Куш и кукиш отличаются всего парой букв в написании, но какая между ними пропасть! Татьяне пока что выпадали сплошные кукиши.

В дверь постучали. Видимо, пришел кто-то через край воспитанный, так как без разрешения не входил.

– Войдите! – крикнула наконец Таня, которой надоело экспериментировать и испытывать нервы незнакомца за дверью.

В приемную вошла потрясающая, в прямом смысле слова, женщина. Она как будто выпала из строго организованного комсомольского прошлого: очки, гладко собранные в большую корзиночку волосы, деловой костюм, низкий каблук. Сухарь, кремень, синий чулок, надежда и опора…

– Я – Евгения Романовна. Мне назначено. Вами, полагаю.

Таня кивнула.

– У меня есть полчаса, – непререкаемым тоном сообщила перезревшая комсомолка. – И я сразу хочу начать с обсуждения оплаты.

«Йес!» – ликовала про себя Татьяна. Не красавица, но умеренно интересная, деловая, не вульгарная – мечта. Резюме у Евгении Романовны тоже было подходящим.

Но неудачный день продолжился в избранном стиле – неудачно. Идеальная секретарша попросила нереальную зарплату. Цифра была такой, что даже идти к шефам советоваться не имело смысла.

Но грех не воспользоваться возможностью лишний раз пообщаться с Семеном, а заодно и продемонстрировать: мол, не ворон считаю, работаю, ищу вам правую руку и верного соратника. Как раз на соратника тетка тянула идеально, ей бы в подполье листовки печатать – и на баррикады. Но за соответствующую зарплату.

– Одну минуту, я сейчас подойду. – Татьяна, постеснявшись прихорашиваться перед визитершей, побежала к начальству как есть, понадеявшись на естественную красоту.