Текст книги "Память, что зовется империей"

– Я ресторан не взрывала, – сказала Махит, пытаясь запомнить «Одилию» и «Тридцать Шпорника», пытаясь запомнить «общественный страх», предать памяти сейчас, чтобы потом собрать вместе все детали головоломки, покрутить, посмотреть, как они сходятся.

– А разве я сказала, что это ты, Махит? – спросила Девятнадцать Тесло, и снова возник вес ее внимания, намек на абсолютную и сочувственную близость. Махит представила ее с Искандром в постели – проблеск возможного воспоминания, а может, только желания. Голые тела. Нечто большее, чем политическая дружба. (А если и так, то что? Махит-то сама не собиралась… не то чтобы она против, Девятнадцать Тесло все-таки довольно…)

– Позвольте прервать, ваше превосходительство, – вклинилась Пять Агат, к немалому облегчению Махит. – Но вам стоит взглянуть на трансляции с плазы Центр-Семь.

Девятнадцать Тесло подняла обе брови.

– Тогда перекинь сюда, – сказала она. Пять Агат так и сделала широким взмахом ладони, поймав край одного из инфографиков и отправив с кометным хвостом к рабочему пространству Девятнадцать Тесло. Та поймала его серией движений руками и глазами, установила, раздвинула рамки, пока экран не повис, как окно в воздухе. Махит сделала шаг ближе, встала по левую руку эзуазуаката, пока Пять Агат встала по правую.

Во многом плаза Центр-Семь, показанная с какой-то камеры на высоте – установленной агентами Девятнадцать Тесло? Императора? Солнечных? Или Город сам приглядывал за собой? – напоминала плазу Центр-Девять, пусть и не была такой грандиозной по масштабу. Та же форма раскрытых лепестков – которая, как теперь знала Махит, может раскладываться в стены-барьеры; сплошные магазины, рестораны и, по всей видимости, либо правительственное здание, или общественный театр, если судить по размеру и статуям у фасада. Еще площадь была запружена тейкскалаанцами.

Некоторые держали плакаты.

Они кричали. Звук доносился с трансляции отдаленным ревом, неразборчивый.

– Вы не могли бы… – начала Махит.

– Сделать погромче, да, – сказала Пять Агат. – Ненамного. В зависимости от того, что они кричат, насколько отчетливо…

– Они кричат «Один Молния», – сказала Девятнадцать Тесло. – Если ошибаюсь, Пять Агат, куплю тебе на банкет императора на этой неделе новый костюм. Но все-таки включи погромче.

Толпа и правда кричала «Один Молния» – имя яотлека, названное Солнечными, когда они пытались ее арестовать. Командира флота, который в настоящий момент находился ближе всех к Городу. Они кричали его имя и четырехстрочные ямбические вирши, которые Махит различила только в виде ритма, построенного на возбужденном повторе «Тейкскалаан! Тейкскалаан! Тейкскалаан!» в конце.

– Они пытаются провести аккламацию без военных побед? – спросила Пять Агат.

– Пока еще нет, – сказала Девятнадцать Тесло. Растопырила пальцы, как солнечные протуберанцы, и камера наехала на лица демонстрантов. Некоторые нарисовали на лбу горизонтальную красную линию. Махит представились жертвенные короны, которые в эпических поэмах носили вернувшиеся из похода тейкскалаанские генералы: не краска, а кровь – своя собственная, смешанная с кровью побежденных. Теперь же, в век межпланетных завоеваний, совершенно символическая.

– У меня сложилось впечатление, что это незаконно, – сказала она.

– Бесполезно, но законно, – ответила Девятнадцать Тесло. – Пять Агат, цель военной аккламации. Для просвещения посла.

Пять Агат откашлялась и искоса поймала глаза Махит. Ей показалось, что помощница пытается извиниться.

– Для придания легитимности будущему императору Тейкскалаана, который возвысился не по кровному родству или по назначению предыдущего императора, проводится военная аккламация – публичная демонстрация его добродетели или же публичная демонстрация милости вечно горящих звезд.

– А в чем проявляется эта милость? – поторопила Девятнадцать Тесло.

– Традиционно это крупная военная победа. Или большое их число. Последнее предпочтительней.

Девятнадцать Тесло кивнула.

– Совершенно верно. Большое число побед – это доказательство; все остальное – вопли, а от простых воплей действующий чиновничий аппарат или сколько-нибудь образованная публика – а наша империя может похвастаться и теми, и другими – не оставит камня на камне.

– Вы хотите, чтобы я спросила, почему они тогда все равно вышли ради Один Молнии, – сказала Махит. – Ведь у него нет военных достижений, подобающих претенденту в императоры. Или, по крайней мере, эти новости об этих достижениях не дошли до далеких и темных регионов, где находится станция Лсел.

Пять Агат казалась слегка изумленной; но больше – заинтригованной.

– Он амбициозен, – сказала она, а когда эзуазуакат кивнула, продолжала: – Он из тех амбициозных, кто ищет возможность. Он одерживал верх в стычках в некоторых диких секторах, не говоря уже о паре мелких кампаний, чтобы подавить местные возмущения или возглавить поход за пределы империи, – и у его войск высочайшая мораль. Его не было на Одилии, но он обучал командира, которая была, Три Сумах, и та благодарит его каждый раз, как мелькает в новостных трансляциях. Он жаждет значительных военных достижений, и у него достаточно поддержки, чтобы солдаты верили, будто под его командованием они еще будут.

– Аккламация на основе веры в потенциал, – сухо заметила Махит. «Аккламация на основе желания войны». – Желаю ему всяческого личного успеха. Раз ему, очевидно, не хватает значительных военных достижений, если только он не ставит себе в заслуги, что сегодня на плазе Центр-Девять взорвалась всего одна бомба.

– Продолжай в том же духе – и можно будет заподозрить, что ты дипломат, Махит, – сказала Девятнадцать Тесло.

– Вполне.

– Причем правильно заподозрить. Но дипломат ты или нет, ты упускаешь один значительный фактор – хотя упускаешь только потому, что свои первые двое суток на планете провела слишком насыщенно.

Махит лавировала между оскорбленностью и смешливостью и пришла к сарказму.

– Просветите, эзуазуакат. Если вас не слишком затруднит перейти к концу, – после разговора за чаем у нее не должно было остаться сил на сарказм – но, возможно, отчасти к такому образу и стремилась Девятнадцать Тесло: эта искрометная политик, которая не лезет за словом в карман и с которой просто-таки хочется перебрасываться остротами, – то же самое создание, что нарубит разговор в клочья и заставит тебя в слезах жаждать ее понимания.

Махит снова пожалела, что с ней нет Три Саргасс – да любого, кто мог бы отвлечь огонь на себя или послужить щитом. Друга. Ее собственного, не какого-то призрачного друга из прошлого Искандра.

Девятнадцать Тесло отдалила камеру в трансляции. Между ними в воздухе повисла масса ликующих тейкскалаанцев, медленно вращаясь вокруг центральной оси, когда эзуазуакат описала оборот рукой.

– Император Шесть Путь, наш светозарный звездоподобный правитель, что ярче самоцветов и гораздо теплее, кому я присягнула на верность и во чье имя пролью всю свою кровь до последней капли: ему восемьдесят четыре года и у него нет биологического потомка. Вот что ты упускаешь, посол.

– Так у вас проблемы с престолонаследием, – сказала Махит, потому что не могла сказать «мне очень жаль, что скоро вы потеряете своего друга»; это казалось чем-то – нехорошим. Необязательным. Не по теме. Да и откуда ей знать, настоящая ли дружба у эзуазуаката с императором или только символическая? Вот трудности общества, которое одержимо воссоздает собственную классическую литературу, – и как бы теперь хотелось объяснить это самой себе двухнедельной давности. Или обсудить с Искандром. Она не сомневалась – ему нашлось бы, что сказать.

– Крикуны Один Молнии явно считают именно так, – сказала Девятнадцать Тесло. Взмахнула рукой, трансляция свернулась и погасла. – Сама я не тороплюсь с выводами. Но ты выбрала интересный момент, чтобы прибыть ко двору, посол.

– Я не выбирала, – сказала Махит. – Меня вызвали.

Эзуазуакат склонила голову набок.

– И срочно? – спросила она.

– Даже с неприличной срочностью, – ответила Махит, вспоминая, как их с Искандром слепили вместе на одной только надежде и трех месяцах медитации, дабы создать единого агента станции.

– На твоем месте, – заметила Девятнадцать Тесло, – я бы узнала, кто одобрял твое разрешение на въезд. Подозреваю, это раскроет глаза на многое.

Это наводящий вопрос? Она подталкивала Махит к какому-то трудоемкому расследованию, только чтобы в итоге узнать, что ответ – «эзуазуакат Девятнадцать Тесло»? Нет, решила Махит, слишком она умна, чтобы получать удовольствие от того, как Махит носится кругами. Это трюки из арсенала водевильных злодеев и мелодрам, а даже тейкскалаанская одержимость сюжетами по большей части предпочитала качественные сюжеты. Нет, все еще хуже: это задание эзуазуаката, как те, что она раздает слугам. «Пойди, узнай и расскажи мне». Будто Махит принадлежит ей. (Будто ей принадлежал Искандр – но она начинала верить, что все-таки нет, не вполне, даже если они и спали вместе, и отчасти в этом была причина их трений.)

– Интересная мысль, – сказала Махит. – Когда вернусь к собственному рабочему месту в своих апартаментах, обязательно узнаю.

– Незачем тянуть, – сказала Девятнадцать Тесло. – Неужели ты воображаешь, что после стольких твоих стараний добраться до сравнительной безопасности я отпущу тебя во дворец одну? Да тогда, когда мы все еще не знаем, кто готов взрывать невинных граждан прямо рядом с тобой?

– Моя культурная посредница… – Махит думала возразить насчет того, что она одна.

– Скоро выпишется из больницы. У меня хватает инфографических дисплеев, я могу поделиться, Махит. Попрошу Семь Шкалу организовать для тебя временный кабинет.

«Прямо здесь, вне дипломатической территории Лсела», – подумала Махит, но заставила руки сложиться в жест формальной благодарности – а когда молодой человек, убиравший чай, повел ее вглубь территории Девятнадцать Тесло, она просто подчинилась.

Кабинет – а Махит изо всех сил старалась не видеть в нем тюремную камеру и в основном справлялась – заливало вечернее солнце, розовое из-за стекла эркера. Вдоль изгиба эркера стоял низкий и широкий диван. Семь Шкала показал, как открыть собственный дисплей, и предоставил пачку пустых инфокарт-стиков нейтрального и безличного серого цвета. Он был спокоен, расторопен и не задавал вопросов, и все в нем помогало вздохнуть свободно после разговора с Девятнадцать Тесло. Скорее всего, так и задумывалось. Эзуазуакат предлагала и отнимала комфорт, как мастер допросов, и Махит уже мучительно устала от перепадов эмоций. Когда Семь Шкала ушел, закрыв за собой дверь, она легла на диван, отвернулась к стене под подоконником и подтянула колени к груди, пока не заныл синяк на бедре.

Если уставиться на пустую белую краску и вытянуть руку над головой, чтобы коснуться изгибающегося подоконника в изголовье, можно было вообразить, что она в своей комнате на станции. Надежный тубус размера 1´1´3 метра, нежная скорлупа стен: пространство крошечное, нерушимое и ее личное, висящее среди рядов остальных комнат. Звукоизолированное. Под замком. Можно свернуться с подругой спина к спине, или грудь к груди с возлюбленным, или… там было заперто. Там было безопасно.

Она заставила себя сесть. За окном – буйство синих лотосов, плавающих в прудах, и оживленные тропинки в форме звезды на внутреннем дворе Дворца-Север, где шагали тейкскалаанские ноги по тейкскалаанским делам. Сперва она ощутила позыв самой выйти во двор через окно, а потом – равно неподобающий позыв написать о своих чувствах пятнадцатислоговый стих.

«Эй, Искандр, – подумала она, словно бросая камень в темную воду одного из тех прудов. – А по чему больше скучаешь ты?»

Потом включила дисплей и зарегистрировалась, как ей объяснили. При этом осознала, что впервые регистрируются в собственном эквиваленте облачной привязки – вместо того чтобы за нее открывала двери Три Саргасс. Так странно: требовать свободу в собственных апартаментах – на своей дипломатической территории, – а найти ее только здесь, в какой-то очень сложной версии плена. Отлично зная, что Девятнадцать Тесло почти наверняка записывает все, что она делает, Махит приступила к работе.

Интерфейс, если не заниматься расшифровкой обычной почты, был понятнее, чем ожидала Махит. Делаешь жест – и инфограф реагирует: стоило развести руками и повернуть ладонь, как родилось множество прозрачных рабочих экранов, и она создала собственный нимб из информации. Нашла трансляции с камер Девятнадцать Тесло, вызвала ту, что еще показывала демонстрацию в честь Один Молнии – пусть эзуазуакат думает об интересе Махит все, что хочет, – и оставила работать по правую руку. Над левым плечом установила окно с бегущим столбцом из заголовков таблоидов и настроилась пополнить свой лексикон обыденного и оскорбительного просторечия – а заодно, возможно, и разузнать что-нибудь об антиимперских активистах, или Тридцать Шпорнике, или просто что тейкскалаанские таблоиды думают насчет взрывов в ресторанах. Посередине она включила простой текстовый ввод и начала составлять сообщения, направляя их через собственный канал лселского посла.

Ей же наверняка придется шифровать их с помощью хвалебной поэзии, верно? Если хочется, чтобы ее принимали всерьез…

Нет. Оставит без прикрас. Нецивилизованным. Написанным с неприличной спешкой и срочностью женщиной вдали от домашнего кабинета (с абсурдной тоской вспомнилась корзинка неотвеченных инфокарт в апартаментах, наверняка уже полная с горкой), чужой в Городе. Зеркало может отражать многое – она уже побывала ножом, когда отражала Девятнадцать Тесло. Теперь будет грубым камнем: неизбежным, непрошибаемым, варварским. Ожидаемым – всеми, кроме тех, кто ждет увидеть в ней Искандра, и не узнает ли она теперь заодно, кто они?

Простой речью – той самой, о которой и думать забыла после первых экзаменов на способности к тейкскалаанскому языку – она написала последнему, кто видел Искандра живым. Министру науки Десять Перлу. Она просила о встрече. Выражала надежду на нормализацию отношений – стерла «нормализацию» и написала «надеюсь, в будущем мы будем в хороших отношениях», поскольку пожелания не требовали какой-то специализированной грамматики, не считая будущего времени, а «нормализовать» – это обобщающий глагол, требующий от говорящего более чем мимолетного знакомства с временами и сослагательными наклонениями.

Иногда тейкскалаанский язык мог быть ужасным, хоть и звучал красиво в пятнадцатислоговых стихах. Но ничто в сообщении не намекало, что она заинтересована в расследовании смерти предшественника – ничто не намекало, что она хотя бы чуть-чуть компетентный политик.

Такая беспомощная, эта новый лселский посол. Вы слышали? Ей пришлось упрашивать ее превосходительство Девятнадцать Тесло о защите от ареста.

Махит усмехнулась. Неожиданно громко, даже несмотря на приглушенный рев из трансляции с демонстрацией. Она нацепила на лицо имперскую бесстрастность, словно ее застали в неловком положении.

Остальные сообщения пошли проще. Одно – Двенадцать Азалии, с просьбой проведать Три Саргасс: ему же должно быть интересно, что его подругу Тростинку госпитализировали, а может, заодно он будет в настроении сообщить, скоро ли посредница оправится от неврологического шока. Одно – самой себе: скопировала предыдущие два, чтобы иметь запись о них в какой-никакой физической безопасности на лселской дипломатической территории, а не просто в незначительной безопасности ее электронного ящика, и последнее – в министерство информации, без конкретного адресата, с запросом информации о том, кто одобрил ее разрешение на въезд.

И пускай Девятнадцать Тесло следит, что она делает.

Сохранив письма на предоставленных инфокарт-стиках и проверив, что каждый проливает сообщение, если открыть, она запечатала их все горячим воском. Воск находился в наборе на пристенном столике рядом с дверью, а оплавлять его надо было ручной этаноловой зажигалкой. При этом Махит обожгла большой палец. Как это по-имперски – составлять послания из света, шифровать с помощью поэзии и иметь физический объект для хранения.

Какая же трата ресурсов. Времени, энергии и материала.

Она чуть ли не жалела о том, насколько это радовало душу.

Глава 6

На шоссе Хризантем на данный момент все еще продолжается уборка последствий аварии; извещаем пассажиров о затрудненном движении… ожидается, что задержки на Центральной линии продолжатся; станция «Центр-Девять» остается закрытой до нового уведомления из-за расследования взрыва; чтобы попасть на остановки в Центральном Городе, следующие за «Центр-Девять», пользуйтесь объездом по Северной Зеленой линии; для посещения дворца или развлекательных учреждений планируйте маршрут заранее из-за введенных контрольных пунктов… Начиная с Д260 по Околополярной линии каждый третий день будет ходить дополнительный маглев, чтобы принять приток зимних туристов; билеты приобретайте на муниципальных вокзалах по всему Городу…

ЗАКРЫТИЕ МЕТРО И ИЗМЕНЕНИЯ В РАСПИСАНИИ, ДЕНЬ 248 (Г3-И11)

* * *

…пять тейкскалаанских военных кораблей прошли через наш сектор, не предъявляя разрешений; хотя я полагаю, что в этой небрежности виноваты не только они, но и посол Искандр Агавн, и что надлежащие разрешения скоро снова будут выданы, я доношу до сведения Совета от имени Культурного наследия: безопасность в нашем секторе поддерживают только наши собственные корабли, и мы ничего не можем поделать с тейкскалаанскими судами, кроме как выписать штраф, который они без затруднений и с радостью уплатят…

Часть рапорта, поданного на рассмотрение Лселского совета 248.3.11 (по тейкскалаанскому летоисчислению) советницей культурного наследия

Проблема отправки сообщений в том, что на них отвечают, а значит, приходится писать еще больше сообщений.

Солнце, выскальзывающее из-за горизонта, за окнами без штор казалось ярким и холодным, неизбежным; оно вырвало Махит из тех ошметков сна, на которые ее хватило. Она встала с первыми лучами, и все же в миске за дверью уже лежали три новых и запечатанных стика. Для Девятнадцать Тесло почту доставляют без промедления, каждый час, даже ночью? Махит завернулась в огромное перьевое одеяло – полученное вчера ночью на закате из гиперэффективных рук Семь Шкалы. Она проснулась. Проснулась – и снова одна в своем разуме. Похоже, это навсегда.

Садиться было больно. Бедро за ночь отекло еще больше, и когда она попыталась стянуть позаимствованные штаны, то увидела большой синяк – с ладонь, сине-лиловый, бледнеющий по краям до тошнотворно-зеленого. Задалась вопросом, не найдется ли в ее новой изысканной тюрьме болеутоляющих вдобавок к доставленному одеялу и вчерашнему подносу вполне приличных, но неказистых долек овощей и очередной порции той же волокнистой пасты, которую подавала на завтрак Три Саргасс. В остальном Девятнадцать Тесло ее не трогала. Словно ее превосходительство дожидалось, пока новый зверек обживется, чтобы он не лаял на протянутые руки.

Все еще закутанная в одеяло Махит поморщилась, когда встала и напрягла бедро, и отправилась выуживать и открывать инфокарт-стики.

Первый – такой же анонимный, как и отправленный: серый и запечатанный неокрашенным сургучом. Она разломила его, потрясла, чтобы тот изрыгнул сплетенные из света глифы.

Ваш друг с опаской пишет на тему заключений,

Границ, демаркаций, кромок ножей,

Но вспоминает о вас, жертве одиночества,

И шлет в знак преданности двенадцать цветов.

Поэзия. Не самая лучшая поэзия, но это в первую очередь казалось аллюзией, со смыслом в духе «твою же мать, эзуазуакат блеск-ножа засадила тебя в свою тюрьму, чем я могу помочь?»

Без подписи.

Не то чтобы подпись нужна. Махит отправила всего три послания, и ни министр науки, ни множество мелких бюрократов из министерства информации не ответят таким откровенным шифром. Это Двенадцать Азалия, и он наверняка был искренен в своем желании помочь со спасением, если понадобится, и в то же время развлекался вовсю. Зашифрованные сообщения! Анонимные весточки наперекор границам ведомств! А Махит-то думала, что это она сверх меры любит жанровые традиции политических интриг в тейкскалаанской литературе.

Сверх меры ли, когда человек в этих традициях живет – когда это его собственная культура? Да, решила она. Точно сверх меры, когда воспроизводишь традиции только ради традиций. Но тейкскалаанцам такая мысль и в голову не придет.

Двенадцать Азалию никто не взрывал и даже не пытался. Может, его подруга и в больнице, а новый опасный политический знакомый пишет из аристократического плена, но он-то по-прежнему вправе вести себя так, будто сошел со страниц «Красных бутонов для Тридцать Ленты» или какой-нибудь дворцовой мелодрамы.

Она черкнула пару строк в ответ, решив, что хотя бы не будет хуже него в стихосложении – а то и лучше: «Заключенья свои я сама избираю / Ищу же лишь испрошенного: вестей». Запечатав инфокарту, тоже не потрудилась подписываться. Хоть кто-то здесь должен получать удовольствие; пусть это будет хотя бы Двенадцать Азалия, сколько получится.

Второй стик не был анонимным ни в одном отношении. Сделан из прозрачного стекла, не считая электронных внутренностей, и запечатан темно-зеленым сургучом с печатью в виде белого глифа – солнечное колесо министерства науки. Стоило открыть, как перед ней развернулось элегантное и снисходительное письмо: Десять Перл поздравляет с назначением послом и выражает дежурные сожаления из-за прискорбной кончины Искандра – настолько дежурные, что Махит мигом поняла: он их скопировал из руководства по прикладной риторике, может, даже того самого, по которому она сама училась писать. Махит испытала очень тейкскалаанский момент – уязвленные чувства из-за чужого недостатка усердия в аллюзиях, – а потом очень личный момент удовлетворения из-за того, что успешно разыграла темную варварку, которая старательно копирует грамотных граждан, но получается у нее разве что неуклюжее и жалости достойное подражание.

Под завершение Десять Перл говорил, что, конечно, с удовольствием встретится с лселским послом лично – возможно, на будущем императорском банкете.

Значит, публичная встреча. В чем-то так безопаснее; если Десять Перл считал, что его подозревают в убийстве Искандра, то встреча с преемником Искандра на людях сгладит все клеветнические обвинения в попытках сходным же образом избавиться от этого самого преемника. Какие могут быть тайные убийства иностранных сановников на глазах у всего двора! Решение надежное для репутации Десять Перла (и здоровья самой Махит, если в смерти Искандра правда виновен он), но еще и политическое: это продемонстрирует каждому, что между Лселом и министерством науки нет каких-либо обид.

Что ж. Махит все равно уже сказала, что будет на банкете. При нынешних темпах – что такое лишняя политическая угроза? А если она уговорит Десять Перла на вторую, более откровенную встречу после всех публичных расшаркиваний и улыбок, которые ему явно нужны в этот раз, тем лучше. Его сообщение она отложила в сторону и обратилась к последнему письму. (Последнему, до какого пока могла добраться, – в апартаментах инфокарт-стики наверняка громоздятся ужасными сугробами несделанной работы.)

Последний стик тоже был анонимным серым пластиком – но помеченный красным символом на черном звездном поле. Межпланетное послание, каким-то образом перенаправленное через ее собственный офис во Дворце-Восток до офиса эзуазуаката во Дворце-Север. Не впервые Махит гадала, не следит ли за ней сам Город, и снова вспомнила переливающийся рост ограничивающих стен на плазе Центр-Девять. Затем надломила стик и сразу совершенно позабыла о Городе.

Сообщение не пролилось голографическим светом в виде тейкскалаанских идеографов. В стике свернулась машинописная лента из полупрозрачного пластика, и, когда Махит вытащила ее и растянула, чтобы прочесть, символы оказались алфавитными – из ее собственного алфавита. Сообщение со станции Лсел.

И адресовано не ей. Как и не «лселскому послу в Тейкскалаане». Адресовано конкретно Искандру Агавну и датировано 227.3.11 – двести двадцать седьмой день третьего года одиннадцатого индикта императора Шесть Пути. Около трех недель назад.

«Послу Агавну – от Декакель Ончу, советницы по пилотам», – начиналось оно.

Если вы получили это сообщение, значит, вы лично вошли в свою электронную базу данных после того, как на станцию Лсел пришел запрос о новом после. Это сообщение служит двойным предупреждением от тех, кто остается вашими союзниками на станции, некогда служившей вам колыбелью и домом: во-первых, вас пытаются заменить при дворе императора. Во-вторых, вашей замене могут помешать диверсанты; она несет вашу раннюю имаго-запись, чье состояние перед интеграцией не дали верифицировать ни советнику по пилотам, ни советнику по гидропонике. Ее поддерживает Культурное наследие – и Шахтеры. Берегитесь. Ончу от Пилотов подозревает, что за саботажем – если таковой имеет место и зародился на Лселе – стоит Амнардбат от Культурного наследия. Уничтожьте послание. По возможности последуют новые.

Должно быть, сообщение активировалось, когда она вошла вчера вечером в электронную базу данных лселского посла, чтобы разослать письма.

Махит перечитала дважды. Трижды, чтобы запомнить – машинальная привычка, рожденная годами изучения тейкскалаанских текстов – рожденная вместе со знанием, как упаковать в разум набор фраз и слов, словно сжатый при высокой температуре алмаз смысла. «Если саботаж имеет место и зародился на Лселе. Не дали верифицировать. Ваши колыбель и дом…»

Она поймала себя на том, что думает – просто думает, чтобы не думать, думает, чтобы дать себе чувствовать и существовать под натиском шока и стресса. Практичные темы словно покров на том, как сжало ее желудок, на том, как она машинально потянулась за утешением к имаго, – который должен быть в разуме, но не был, – и снова заработала головокружение. Она думала, что скоро надо сжечь тело Искандра. А думая, рвала пластиковую ленту на клочки и плавила зажигалкой, которой растапливала сургуч для инфокарт. Она надеялась, что сможет сжечь труп, уже точно зная, кто его убил. Странное, бледное подобие правосудия – но даже если Искандр никогда не вернется к ней в разум, уж это она ему должна. Большинство преемников знают, как умерли их имаго-предшественники: возраст, или несчастный случай, или болезнь – любой из тысячи мелких способов, какими станция может прикончить человека. Над раком или сбоем шлюза не свершишь правосудие. Да и смысла нет. Но в том, чтобы узнать, как умер последний хранитель всех врученных тебе знаний, смысл был – пусть хотя бы ради того, чтобы исправить ошибку и сохранить свою линию чуть подольше, чуть получше. Растянуть память чуть подальше – там, на окраине человеческого космоса, уходящего бахромой во тьму.

Махит ровно сложила одеяло в ногах дивана, где ночевала, оделась – неуклюже и мучаясь от боли, когда пришлось задрать ногу выше второй ляжки – в те же чужие брюки и блузку, что и вчера, и задумалась, с каких пор так сильно переживает из-за лселской этической философии. Наверное, с тех, как ее покинул имаго. Если выражаться поэтически. С тех пор, как она отвалилась от одной из длинных, длинных линий памяти.

Они с предшественником не должны быть врагами. И все же в разуме по-прежнему отзывалось послание Ончу (и когда оно отправлено? Сколько поджидало, пока Искандр – мертвый Искандр – прочтет и примет меры?), как хорошая поэзия: «если саботаж имеет место и зародился на Лселе» – если она осталась без имаго из-за саботажа Акнель Амнардбат… но разве это не Амнардбат сделала ее новым послом? Разве не Амнардбат стояла за нее, хотела ее присутствия в Тейкскалаане, уговаривала доверить ей в помощь устаревший имаго Искандра? Зачем все это, если она желала, чтобы Махит потеряла имаго, осталась в империи одна-одинешенька, отрезанная от всего? Махит прислали навредить Искандру или же исправить его решения? Или ни то ни другое?

Как много всего она не знала – даже больно. Как ей одиноко. Голос с родины должен бы утешить, даже если это ехидный голос советника по пилотам, но взамен Махит обнаружила, что сидит на краю дивана, прижимает ладони к лицу, все еще отходит от головокружения. Отсутствие Искандра в разуме походило на дыру в мире. А теперь – теперь она не могла доверять самой себе, собственным мотивам…

«Будь зеркалом, – снова твердила она себе. – Будь зеркалом, когда встречаешь нож; будь зеркалом, когда встречаешь камень. Будь тейкскалаанкой по мере сил и будь лселкой по мере сил, и – ох, твою мать, просто дыши. Не забывай».

Она дышала. Мало-помалу головокружение прошло. Солнце едва поднялось над уровнем подоконника. В животе заурчало. Она все еще здесь. Знала немного меньше (о том, что ей полагается делать в должности посла в Тейкскалаане) и немного больше (о том, что делают с ней, и почему, и откуда) после сообщения Ончу. Она еще наверстает.

* * *

Махит оставила инфокарты со своими ответами в корзинке исходящих сообщений и босой пошлепала в лабиринт Девятнадцать Тесло. Для нее большинство дверей были закрыты – пустые панели не поддавались перед жестами безоблачной привязки. Жаль, за нее не может открывать двери Три Саргасс, подумала она и мрачно усмехнулась тому, как всего за один день переменила к этому факту отношение. После пятнадцати минут блужданий она выбрела во вчерашний офис – все еще пустой, не считая утреннего света, с дремлющими инфографами. Прошла через него, повернула налево в очередной коридор и углубилась на незнакомую территорию. Где-то в этом комплексе – занимающем по меньшей мере целый этаж здания – спала Девятнадцать Тесло. Махит представляла ее в своем логове как большую хищную кошку – из тех, что слишком крупные для втягивающихся когтей. Поднимаются и опускаются бока в размеренном дыхании; глаза приоткрыты на щелочку даже во сне.

О, но Махит все-таки прибыла в Город не для того, чтобы стать поэтессой.

(А зачем прибыла – и под чьим контролем – нет. Не сейчас.)

Хотя она прибыла в Город и не для того, чтобы ее заточили дома у эзуазуаката, однако же вот, пожалуйста.

Коридор закончился широкой аркой, выходящей в помещение, которое находилось, должно быть, на другом конце здания от офиса, если судить по более рассеянному утреннему свету, тусклому и мягкому. Очевидно, здесь была библиотека: где на стенах не висели звездные карты, там их скрывали кодексы и инфокарты. На широком диване посередине сидела Пять Агат, подвернув под себя ноги в позе лотоса. Над ее коленом вращалась яркая цветная голограмма с солнечной системой Города – орбиты размечены светящимися золотыми окружностями, каждая планета надписана глифом, который Махит могла прочитать даже с другого конца комнаты, – а перед голограммой, оттягивая маленькими ручками планеты и наблюдая, как они встают обратно в свои гравитационные колодцы, стоял ребенок не старше шести.