Текст книги "Московское гостеприимство"

– Большой – что ты говоришь! Кто же здесь, в городе, носит большие зонтики! Это не деревня. Послушайте. У вас есть подвязки, такие, знаете, с машинками. Потом ботинки на пуговицах и на высоких каблуках… не те, выше, еще выше.

Я сидел молчаливый, с сильно бьющимся сердцем и страдальчески искаженным лицом и наблюдал, как постепенно гасли косые красные лучи заходящего солнца, как спадал с плеч уютный пуховый платок, как вырастала изгородь из хрупких кружевных зонтиков и как на ней причудливыми гирляндами висели панталоны из кружев и бантов… А на тихой, дремлющей вдали и осененной ветлами усадьбе резко вырисовывалась вывеска с тремя странными словами:

Modes et robes[1]1
  Шляпы и платья (фр.).


[Закрыть]

Девушка отошла от изгороди и – умерла.

Жалкое существо

Мы столкнулись с ней на повороте улицы, и первые слова ее были:

– Удивительно! Вы в Петербурге?

– Я в этом уверен, и доказательством служит то, что, будь я в Киеве или Одессе, вам сейчас было бы трудно задать этот вопрос.

– Какой вы смешной! Проводите меня.

Мы пошли рядом, разговаривая. Пройдя сотню шагов, я заметил, что моя спутница все время тревожно оглядывалась на мостовую.

– Что с вами, Верочка?

– Прежде всего не Верочка, а Вера Валентиновна…

– Да что вы! Я давно это подозревал…

– То есть что – «это»?

– Так, вообще… Жизнь наша – цепь случайностей! А скажите, что вас так притягивает к этой мостовой?

– Он везет ее за мной.

– Кто он?

– Он, извозчик.

– Чего же вы идете, а она едет?

– Вы что-то путаете… Она – это лампа.

– Черт возьми! А я думал – приятельница.

– У вас вечно на уме приятельницы… Просто я устраиваю себе столовую и вот купила лампу. Зайду в два-три магазина и домой…

– Но почему же вы не можете оторвать глаз от извозчика? Он кажется мне парнем не в вашем духе…

– Я боюсь, что он удерет!

– Так вы бы заметили номер.

– В самом деле! Надо будет это сделать. Зайдем сейчас только в этот магазин.

Мы вошли в оружейный магазин.

Я сел вдали и стал наблюдать это милое, нелепое существо, такое беспомощное в обыденной жизни…

Диалог между Верочкой и приказчиком был, приблизительно, следующий:

– Здравствуйте. Есть у вас этот, гм… порох?

– Порох? Есть, сударыня. Вам какой прикажете?

– Такой… обыкновенный. Пять фунтов.

Приказчик стал заворачивать пакет и, смотря в окно, сказал:

– Охота в этом году неудачная… Дожди.

– Неужели? Терпеть не могу охоты. Ненавижу дожди.

Приказчик вежливо ухмыльнулся и заметил:

– Но ваш супруг, вероятно, страстный охотник… Потому что такой запас пороха…

Верочка расхохоталась.

– Какой вы смешной! Откуда вы взяли, что у меня есть муж? Просто я покупаю порох для столовой.

Приказчик очень удивился.

– Для… столовой?

– Ну, да. Я купила столовую лампу, и там наверху есть такой шар, в который насыпается порох для веса. Скажите, пять фунтов достаточно?

– Сударыня!! Вам, вероятно, нужно дроби?!

– Ну, дайте дроби.

Приказчик, в изумлении, искал моего взгляда, но я отвернулся.

Мы вышли из магазина, я – навьюченный дробью, она – веселая, жизнерадостная, с какой-то картонкой в руке.

– Вы знаете, что было бы, если бы приказчик дал вам для лампы порох?

Мой зловещий тон испугал ее.

– А что? Оно бы загорелось?

– «Оно» взорвало бы весь дом на воздух.

– Что вы говорите! Какой ужас! А дробь опасна?

Я пожал плечами.

– В ваших руках – пожалуй.

Когда мы подошли к дому, она пригласила меня зайти отдохнуть. Мы втащили в столовую лампу, дробь, и Верочка сейчас же захлопотала.

Энергия у нее была изумительная.

– Марья! Дай гвоздь, принеси керосину, спичек и скамеечку. А вы сядьте пока там в углу и не мешайте мне. Я это сделаю в две минуты.

Так как стол был уже накрыт, то она отодвинула приборы, поставила скамеечку и с гвоздем потянулась к потолку.

– Чем же я его забью? Молотка у нас, кажется, нет…

Она попробовала спичечной коробкой. Спички рассыпались, и коробка сломалась. Она подумала, бросила коробку и взяла со стола чайный стакан. При столкновении с гвоздем он разлетелся вдребезги, и Верочка, улыбаясь сквозь слезы, стала сосать обрезанную руку. Пущенные последовательно в дело нож, вилка и разливательная ложка встретили со стороны коренастого гвоздя самое тупое, решительное сопротивление. Наконец, в дело вмешалось тяжелое, солидное пресс-папье. Оно исполнило возложенную на него миссию удовлетворительно, хотя с большим ущербом для себя, потолка, гвоздя и пальцев хозяйки. После этого лампа, без суда и следствия, была торжественно повешена.

– Как вы думаете, крепко держится?

Я высказал предположение, что ходьба по полу верхнего этажа может довести лампу до самого легкомысленного падения.

– Неужели? Марья! Пойди скажи, чтобы наверху поменьше ходили.

– Вы лучше попросите их съехать с квартиры, – посоветовал я.

Она подумала.

– Нет, знаете… это неудобно.

– Отчего неудобно? Если вы предложите им выбор между тем, чтобы сгореть заживо или расстаться с квартирой, – я уверен, они выберут второе.

– Нет, пустяки. Ничего не случится… висит же она уже пять минут, и ничего. Теперь только налить керосину, зажечь, и мы можем обедать.

Она взяла со стола бутылку, вылила керосин в резервуар и зажгла фитиль.

Фитиль потух.

Она поболтала лампой и опять зажгла.

Фитиль опять потух.

Были мобилизованы все наличные силы: я и Марья. Лампа заявила, что гореть она не будет ни под каким видом.

Мы дули в нее, выкручивали фитиль, разбирали горелку, снова зажигали, а она, подмигнув иронически, сейчас же гасла.

– Очевидно, вас с лампой надули. Пошлите Марью переменить.

Так как Верочка изнемогала от усталости, то согласилась немедленно.

– Керосин только вылью. Марья, дай бутылку!

Потом до меня донесся удивленный голос Верочки:

– Чудеса! Недавно из этой бутылки вылила керосин, а она опять полна. Ничего не понимаю.

Заинтересованный, я подошел.

– Позвольте, Верочка! Вы не в ту бутылку льете.

– Много вы понимаете! Та с уксусом. Глупая Марья забыла ее на столе.

– Она не с уксусом, а пустая.

Верочка опустила лампу и растерянно посмотрела на меня.

– Вы знаете, почему лампа не горела?

Я подошел к ней ближе и сказал:

– Теперь я это знаю. Несчастное существо! Куда вы годитесь?!

– Пустите меня! Как вы смеете целоваться? Это наглость… Вы непорядочный человек!

– Кто, я? Негодяй первой степени. Разве вы не знали?

– Вы пользуетесь тем, что я одна!

– Чего же от меня ожидать хорошего… Конечно, условия воспитания, полная заброшенность в детстве, фребелевский метод обучения…

Она старалась вырваться, но, очевидно, возня с лампой так утомила ее, что голова ее опустилась на мою грудь.

Она посмотрела на меня и сказала:

– Какой вы смешной!

Потом она решила, что лучший выход из положения – ответить мне таким же сочным поцелуем.

Бедное, беспомощное создание!

Это было единственное, что она умела делать как следует.

Люди четырех измерений

I

– Удивительно они забавные! – сказала она, улыбаясь мечтательно и рассеянно.

Не зная, хвалит ли женщина в подобных случаях или порицает, я ответил, стараясь быть неопределенным:

– Совершенно верно. – Это частенько можно утверждать, не рискуя впасть в ошибку.

– Иногда они смешат меня.

– Это мило с их стороны, – осторожно заметил я, усиливаясь ее понять.

– Вы знаете, он – настоящий Отелло.

Так как до сих пор мы говорили о старике-докторе, их домашнем враче, то я, удивленный этим странным его свойством, возразил:

– Никогда этого нельзя было подумать!

Она вздохнула.

– Да. И ужасно сознавать, что ты в полной власти такого человека. Иногда я жалею, что вышла за него замуж. Я уверена, что у него голова расшиблена до сих пор.

– Ах, вы говорите о муже! Но ведь он…

Она удивленно посмотрела на меня.

– Голова расшиблена не у мужа. Он ее сам расшиб.

– Упал, что ли?

– Да нет. Он ее расшиб этому молодому человеку.

Так как последний раз разговор о молодых людях был у нас недели три тому назад, то «этот молодой человек», если она не называла так доктора, был, очевидно, для меня личностью совершенно неизвестной.

Я беспомощно взглянул на нее и сказал:

– До тех пор, пока вы не разъясните причины несчастья с «молодым человеком», судьба этого незнакомца будет чужда моему сердцу.

– Ах, я и забыла, что вы не знаете этого случая! Недели три тому назад мы шли с ним из гостей, знаете, через сквер. А он сидел на скамейке, пока мы не попали на полосу электрического света. Бледный такой, черноволосый. Эти мужчины иногда бывают удивительно безрассудны. На мне тогда была большая черная шляпа, которая мне так к лицу, и от ходьбы я очень разрумянилась. Этот сумасброд внимательно посмотрел на меня и вдруг, вставши со скамьи, подходит к нам. Вы понимаете – я с мужем. Это сумасшествие. Молоденький такой. А муж, как я вам уже говорила, – настоящий Отелло. Подходит, берет мужа за рукав. «Позвольте, – говорит, – закурить». Александр выдергивает у него руку, быстрее молнии наклоняется к земле и каким-то кирпичом его по голове – трах! И молодой человек, как этот самый… сноп, – падает. Ужас!

– Неужели, он его приревновал ни с того ни с сего?!

Она пожала плечами.

– Я же вам говорю, – они удивительно забавные!

II

Простившись с ней, я вышел из дому и на углу улицы столкнулся с мужем.

– Ба! Вот неожиданная встреча! Что это вы и глаз не кажете!

– И не покажусь, – пошутил я. – Говорят, вы кирпичами ломаете головы, как каленые орехи.

Он захохотал.

– Жена рассказала? Хорошо, что мне под руку кирпич подвернулся. А то, – подумайте, – у меня было тысячи полторы денег при себе, на жене бриллиантовые серьги…

Я отшатнулся от него.

– Но… причем здесь серьги?

– Ведь он их с мясом мог. Сквер пустой и глушь отчаянная.

– Вы думаете, что это грабитель?

– Нет, атташе французского посольства! Подходит в глухом месте человек, просит закурить и хватает за руку – ясно, кажется.

Он обиженно замолчал.

– Так вы его… кирпичом?

– По голове. Не пискнул даже… Мы тоже эти дела понимаем.

Недоумевая, я простился и пошел дальше.

III

– За вами не поспеешь! – раздался сзади меня голос.

Я оглянулся и увидел своего приятеля, которого не видел недели три.

Вглядевшись в него, я всплеснул руками и не удержался от крика.

– Боже! Что с вами сделалось?!

– Сегодня только из больницы вышел; слаб еще.

– Но… ради Бога! Чем вы были больны?

Он слабо улыбнулся и спросил в свою очередь:

– Скажите, вы не слышали: в последние три недели в нашем городе не было побегов из дома умалишенных?

– Не знаю. А что?

– Ну… не было случаев нападения бежавшего сумасшедшего на мирных прохожих?

– Охота вам таким вздором интересоваться!.. Расскажите лучше о себе.

– Да что! Был я три недели между жизнью и смертью. До сих пор шрам.

Я схватил его за руку и с неожиданным интересом воскликнул:

– Вы говорите – шрам? Три недели назад? Не сидели ли вы тогда в сквере?

– Ну, да. Вы, вероятно, прочли в газете? Это самый нелепый случай моей жизни… Сижу я как-то теплым, тихим вечером в сквере. Лень, истома. Хочу закурить папиросу, – черт возьми! Нет спичек… Ну, думаю, будет проходить добрая душа, – попрошу. Как раз минут через десять проходит господин с дамой. Ее я не рассмотрел: – рожа, кажется. Но он курил. Подхожу, трогаю его самым вежливым образом за рукав: «Позвольте закурить». И – что же вы думаете! Этот бесноватый наклоняется к земле, поднимает что-то – и я, с разбитой головой, без памяти, лечу на землю. Подумать только, что эта несчастная беззащитная женщина шла с ним, даже не подозревая, вероятно, что это за птица.

Я посмотрел ему в глаза и строго спросил:

– Вы… действительно думаете, что имели дело с сумасшедшим?

– Я в этом уверен.

IV

Через полтора часа я лихорадочно рылся в старых номерах местной газеты и наконец нашел, что мне требовалось. Это была небольшая заметка в хронике происшествий:

«Под парами алкоголя. – Вчера утром сторожами, убиравшими сквер, был замечен неизвестный молодой человек, оказавшийся по паспорту дворянином, который, будучи в сильном опьянении, упал на дорожке сквера так неудачно, что разбил себе о лежавший неподалеку кирпич голову. Горе несчастных родителей этого заблудшего молодого человека не поддается описанию…»

* * *

Я сейчас стою на соборной колокольне, смотрю на движущиеся по улице кучки серых людей, напоминающих муравьев, которые сходятся, расходятся, сталкиваются и опять без всякой цели и плана расползаются во все стороны…

И смеюсь, смеюсь.

Первый дебют
(Рождественская история)

Настроение на этом собрании было какое-то особенное, приподнятое.

Старый, пыльный чердак, заваленный массой разного хлама и украшенный красивыми гирляндами тяжелой от пыли паутины, давно не видел такого оживления и подъема духа.

Первым говорил самый почтенный из всех призраков, – призрак старого повесившегося нотариуса.

– Милостивые господа! – начал он. – Сегодня мы имеем юридическое и моральное право исполнить наше главное назначение, – явиться людям, живущим в этом доме, и хорошенько напугать их. В качестве юриста я, не останавливаясь на моральной стороне дела, укажу на наше юридическое право: сегодня наступит знаменитая, популярная среди призраков ночь, ночь под Рождество, и мы будем большими дураками, если не воспользуемся, хорошенько этим прекрасным случаем. Моральное освещение нашего предполагаемого предприятия я предоставляю моему уважаемому соседу, отцу дьякону.

Призрак дьякона крякнул и сказал:

– Одобряю! Прихожане погрязли в грехах и забыли о будущей жизни… Да… это самое… надо им сделать тонкий намек на это толстое обстоятельство.

Дьякон прислушался к вою ветра в трубе, потрогал свою печень и со щемящей тоской в голосе добавил:

– Сколько они этой водки вылакают за праздник – уму непостижимо!

Призраки притихли, грустно поникнув головой.

Желая нарушить печальное молчание, призрак коммивояжера поднял голову и сказал:

– А за границей мы уже являлись…

– Что?

– За границей, говорю, наш брат уже отпраздновал эту ночь.

– Почему?

– Как же! У них на тринадцать дней раньше. По новому стилю. Я был в Берлине, там являлся, теперь здесь буду.

Все с завистью посмотрели на расторопного коммивояжера, а нотариус сказал:

– В сущности, вы, как русский подданный, не имеете права являться в Берлине. Вас могли за это притянуть… Бррр… как воет ветер!

Приютский мальчишка, хлебнувший, в свое время, под горячую руку уксусной эссенции, посмотрел в темный, не освещенный луной угол и прошептал:

– А мне, дяденьки, страшно чивой-то!

Нотариус обернулся к нему и сухо спросил:

– Ты – первый год?

– Первый.

– Сам?

– Сам. Хозяин шпандырем уж оченно дубасил.

– Причина, положим, глупая. Но являться тебе все-таки нужно… Господа, разрешите поставить на очередь вопрос: кто к кому в этом доме желал бы явиться?

– Я желаю явиться в жилище третьего этажа, моей бывшей соседке, – сказал сухощавый призрак старой девы. – Однажды, я просила у нее на один час красный зонтик, а она, дрянь этакая, не дала… Напугаю я ее за это до смерти!

– Вздорная бабенка, – шепнул старый нотариус своему соседу, бакалейному лавочнику. – Я, господа, беру на себя смелость явиться в пансион для благородных девиц во втором этаже. Я имею на это юридическое право.

Хотя нотариус соврал (никакого юридического права он не имел), но ему уступили, причем бакалейщик взял на себя квартиру мануфактурщика, с которым он был знаком домами, а дьякон пожелал до смерти перепугать содержателя ресторана со спиртными напитками.

Более опытные призраки расхватали себе всех хороших жильцов, а бедный, приютский мальчишка молчал и поэтому когда вспомнили о нем, то ему достался старый меняла четвертого этажа, сухой, черствый старик.

Втайне призрак приютского мальчишки мечтал о графе первого этажа, в квартире которого он как-то разглядел через окна красивый потолок и шкуру медведя на диване, но теперь графа забрал себе коммивояжер, и мальчишка робко согласился на скучного, неприятного менялу…

– Ну, мы будем собираться, – распорядился нотариус, – а вы, отец дьякон, пошаркайте пока по полу ногами и порычите немножко.

– За… зачем это? – умирая от страха, спросил приютский мальчишка.

Нотариус подмигнул.

– Это им там внизу до ужаса взвинтит нервы… И когда мы явимся, они уже будут хорошенько приготовлены.

Приютский мальчишка, оставшись на чердаке последним, задрапировался в дырявую простыню, которую ни один из призраков не хотел брать, и, вздохнув, поплелся к своему меняле.

По пути он дрожал от страха, а в голову ему приходила мысль: бросить свою простыню и удрать во все лопатки.

Но, боясь насмешек своих товарищей и чувствуя жадное любопытство к тому, как испугается его старый меняла, призрачный мальчишка отогнал трусливые мысли и бодро вошел в спальню менялы.

Хозяин раздевался, чтобы лечь спать. Он повязал уже голову платком и, почесав худую волосатую ногу, хотел улечься, как сонный взгляд его упал на стоящего в углу приютского мальчишку.

– Это что такое? – скрипучим голосом спросил он и стал вглядываться старыми тусклыми глазами… – Это что такое? Неужто, привидение? Гм… странно!

Видя, что меняла не испугался, призрак мальчишки помялся немного, потом нерешительно поднял руки и зарычал:

– Гууууу!!.

Меняла неторопливо встал, взял свечу и, подойдя к призраку, окинул его строгим взглядом.

– Привиденье? – отрывисто спросил он.

– Буууу!

– Не строй дурака! Привиденье?

– Да, дяденька.

– Зачем?

Мальчишка подумал и решил сказать самое страшное, что он знал:

– Пришел взять твою душу, а потом наставить синяков на руках, на голове и исполосовать всю спину.

– Гм, – угрюмо усмехнулся меняла, – широко задумано! Для чего же это тебе нужно?…

Этот вопрос застал приютского мальчишку врасплох. Он и сам не знал, для чего ему все это нужно.

Растерявшись, мальчишка выпучил свои призрачные глаза и снова загудел:

– Ууууу!

– Удивительно остроумно! – сердито проворчал меняла. – Чем глупости выкидывать, лучше бы делом каким занялся… Да, право! Ходят, ходят тут всякие, а зачем – и сами не знают. – «Я призрак! Я привидение! Я пришелец из загробного мира!!» – Да мне-то какое до этого дело? Подумаешь! Я понимаю, если бы это кому-нибудь приносило пользу, а то ведь так – дурака валяете!

Приютский мальчишка стоял сконфуженный и еле удерживался, чтобы не расплакаться.

– А тебе, паренек, стыдно! Ты призрак молодой совсем, перед тобой вся… (старик замялся) вся… смерть впереди, а ты, вместо того чтобы делами хорошими заниматься, по ночам шатаешься, людей пугаешь. Ведь вот испугайся я, ты бы обнаглел и готов был бы мне на голову сесть, а теперь, увидев, что твое дело не выгорело, стоишь как пень и не знаешь, что делать дальше… Уу… Безнравственный мальчишка!

Меняла с презрением отвернулся от уничтоженного призрака и, кряхтя, лег под одеяло.

Приютский мальчишка, притаив дыхание, выждал несколько минут и потом, подкравшись к задремавшему меняле, потихоньку ущипнул его за ногу.

– Вот я тебе ущипну, негодяй! Ты мне будешь щипаться… Проваливай!

Призрак потоптался еще несколько минут около кровати менялы. Он попытался сдернуть с него одеяло, но неудачно, потом дернул старика за ухо.

Меняла делал вид, что спит и не замечает стараний приютского мальчишки.

Прибегнув в последний раз к своему излюбленному приему, густому гуденью, и видя его безрезультатность, призрак мальчишки горько вздохнул и, обескураженный, нехотя зашагал на чердак.

Вокруг нотариуса сидела почти вся компания вернувшихся призраков, и все обменивались впечатлениями минувшей ночи.

Общий результат был таков, что все обитатели дома перепугались до смерти.

Когда же очередь дошла до приютского мальчишки, он нагло улыбнулся и, приняв суровый вид, стал рассказывать:

– Когда он меня увидел, то чуть не умер от страху. А я на него как напал! А-а, говорю ему, такой-сякой! Делом не занимаешься, глупости все на уме! Вот я тебя сейчас! А он плакал, просил прощенья и, залезши под кровать, трясся, как осиновый лист. Я его поколотил хорошенько и ушел!

Служитель муз

– К вам можно?

Не дожидаясь ответа, ко мне в кабинет боком протиснулся высокий парень с тупым взглядом исподлобья и порывистыми, без всякой логики, движениями.

– Это вы самый и есть редактор?

– Не скрою… Я, действительно, немного замешан в этом деле.

– Так. Странно только, что лицо у вас не редакторское. Такое, какое-то… недалекое.

– Послушайте…

– Да вы не обижайтесь… Ведь я не ставлю вам этого в вину.

– Что вам нужно?

– Принес стихи!

– Хорошо… Оставьте! Ответ через две недели…

– Э, нет! Мы эти штуки знаем… Я хочу, чтобы вы их сейчас прочли.

Будучи втайне зол на посетителя за его отзыв о моем лице, я решил затянуть ответ еще больше, чем на две недели.

– Зайдите как-нибудь зимою. Тогда я… Впрочем, можно прочесть их и сейчас!

Последняя фраза была произнесена мной невольно, после того как я поднял глаза на посетителя и увидел направленное на меня дуло револьвера.

Съежившись, я небрежно спросил:

– Вы хотите показать мне систему вашего револьвера?

– Нет, я хочу показать свою систему беседы с людьми вашего пошиба. Скажите, хотели бы вы получить кусок свинца в лоб?

Я категорически отказался от этого.

– Во-первых, мне сейчас некогда! Затем, ваше предложение так неожиданно… Я подумаю. Зайдите на днях.

– Да ты стихи прочтешь или нет?! – заревел посетитель, потрясая револьвером.

– Конечно, конечно… Я уверен, что стихи ваши превосходного сорта.

– Еще бы! Эй! Убери от звонка лапу, а то я ее перешибу!!

– Вы думаете, я хотел позвонить? Глубоко ошибаетесь… Какой у вас красивый почерк!

– Нужно быть упадочником и дегенератом, чтобы, держа такое произведение в руках, восхищаться только почерком. Читай, – только с чувством!

Я исполнил его приказание лишь наполовину, потому, что стал читать рукопись с чувством глубокого отвращения. Она начиналась так:

 
Что вы жирные? Что серые?
Дьявол вас на свет призвал…
Думы – мыши… вас без меры я
Ненавидел. Целовал.
Ваш овал.
Как шаман, я дик, я страшен —
Не хочу в подвал,
Одинок, я в зубьях башен
Черепа овал
Целовал!..
 

Закрывши глаза и приложив в рассеянности револьвер к животу, поэт наслаждался музыкой своих стихов. Я хотел потихоньку дернуть его за руку, палец которой был на курке, но поэт открыл один глаз и вопросительно посмотрел на меня.

– Читали вы что-нибудь подобное?

Совершенно искренно я ответил:

– Ничего подобного я не читал.

– То-то же… Вы третью строку поняли?

– Ах, это где мыши?… Очень, очень мило.

– Вы поняли, что такое мыши?

– Как же! Это такие серые животные из породы грызунов, которые…

– Боже! И такой человек – редактор! Ну, где у вас мозги? Я спрашиваю, где ваши мозги?

Боясь, чтобы он в поисках моих мозгов не вспомнил о револьвере, я поспешил замять этот щекотливый вопрос.

– А эта строка у вас – чудо, что такое!

 
Как шаман, я дик, я страшен…
Не хочу в подвал!
 

– Ты догадался, почему он не хочет в подвал?

– Гм… Конечно! Надеюсь, у него были основательные причины для этого.

– У тебя в разговоре ужасно пошлая проза… Я уверен, что тебе не понятна даже такая элементарная строка:

 
Одинок, я в зубьях башен…
 

– Испытал ли ты такое одиночество?

– Откровенно говоря, такое одиночество мне не перепадало. Так, вообще, кое-что… было.

– Тебе, вероятно, незнакомо и это переживание:

 
Черепа овал
Целовал…
 

– Переживал ты это?

– Погодите… Дайте вспомнить! Вы говорите: овал черепа? Нет!.. Насколько память мне не изменяет – не приходилось.

Я скорбно вздохнул:

– Да и где мне! Так, живешь себе без всякого удовольствия…

– Потому что ты не поэт, а червь.

– Совершенно верно. Это вы тонко подметили.

– Ну так вот… Оставляю тебе это стихотворение… Не благодари! Терпеть не могу, когда мне руки лижут. Заплатить можешь сейчас. Постой – сколько тут строк? Десять? Ну, будем считать для ровного счета – пятнадцать… я беру по три рубля строка (это ты заруби себе на носу), значит, сорок пять… ну, для ровного счета – пятьдесят рублей!

Искоса взглянув на револьвер, я вынул из бумажника деньги и робко положил на стол.

Взявши их, он сказал:

– Только слово «серые» напечатайте серой краской…

– Виноват, но типографские условия…

Стуча револьвером по столу, он отчетливо отчеканил:

– Знайте, что для меня типографских условий не существует! Я хочу, чтобы мои стихотворения производили на публику впечатление…

– Бреда сумасшедшего, – хотел докончить я вслух, но промолчал.

Когда он встал и спрятал опасное оружие, собираясь прощаться, я предложил ему, втайне дрожа от радости, что он уходит:

– Можно там, где вы говорите о жирных мышах…

– Ну…

– Напечатать слово «жирные» жирным шрифтом. Это произведет впечатление…

– Идиот!..

Он презрительно пожал плечами и вышел, пропуская ко мне в кабинет нашего сотрудника.

– Скажите, – угрюмо спросил я, – что это за сумасшедший?

Сотрудник удивленно посмотрел на меня.

– Сумасшедший?… Это известный поэт-модернист. Его везде охотно печатают.

Я уткнулся в бумаги и проворчал:

– Охотно вам верю.