Текст книги "Записки научного работника"

С моей точки зрения – я попытаюсь пояснить ее позднее – в какой-то момент конфликт между учеником и учителем неизбежен. Разгорится он или нет и насколько окажется острым и ранящим, зависит в основном от воспитания его участников. И я решил написать книгу о моих взаимоотношениях с учителем – Олегом Ефимовичем Баталиным, чтобы попытаться научить молодежь избегать распрей, так как при дружной работе ученика и учителя шансов достичь успеха в научных исследованиях гораздо больше. Судя по недовольному взгляду официантки, я понял, что нужно либо освободить прекрасный видовой столик, либо заказать что-нибудь подороже, чем чайник чая, который я выпил за это время. Я уже полез в карман за бумажником, чтобы рассчитаться, но сознание нерешенной задачи остановило меня. Я понял, что, как бы ни была хороша планируемая книга, она вряд ли в полной мере поможет «встать на крыло» молодым ученым.

Чувствуя спиной неприязнь официантки, я подозвал ее и заказал рюмку хорошего коньяка с закуской, а еще попросил принести лист бумаги. Я вспомнил, как много раз умнейший Ефим Борисович Цыркин учил меня: «Если решение не находится, напишите на листе бумаги, что вам известно и что нужно найти. Максимум полчаса размышлений – и все будет в порядке». Так я и поступил. Сначала написал задачу, которую надо решить, а именно: создать инструкцию, обучающую выпускников вузов, как из молодого специалиста превратиться в зрелого ученого.

Что есть у меня для выполнения этой нелегкой задачи? Есть собственный опыт подобной трансформации, который я получил, в первую очередь, общаясь со своим шефом. Кроме того, моими учителями стали коллеги по лаборатории и институту, которым было что передать молодому специалисту. Несомненно, частые поездки на заводы, встречи с интересными людьми на конференциях мне много чего дали, и все это сформировало меня как ученого.

Наконец я сообразил, что делать. Нужно изложить свою профессиональную биографию, выделив жизненные ситуации, которые помогли мне стать зрелым научным работником. Кроме того, в этой книге я должен рассказать о людях, у которых многому научился и благодаря которым сам могу быть учителем. И, если планируемая книга поможет хотя бы одному из прочитавших ее молодых ребят, можно считать, что я трудился не зря и поставленную перед собой задачу выполнил.

В первую очередь я хотел бы рассказать об Олеге Ефимовиче Баталине – моем шефе, человеке, сыгравшем огромную роль в становлении меня как ученого, и о наших непростых взаимоотношениях на протяжении многих лет.

Глава первая

С моим учителем, Олегом Ефимовичем Баталиным, я познакомился в мае 1970 года, когда искал работу после окончания химического факультета Ленинградского университета. Я испытывал вполне конкретные трудности при трудоустройстве. Проще говоря, меня никуда не брали, несмотря на диплом с отличием. Более подробно расскажу об этом ниже.

Поэтому я очень волновался, идя к нему на собеседование, – это было вполне обоснованно. В то время университет давал сильную подготовку, но, выпускаясь, мы обладали чисто академическими знаниями – неплохо ориентировались в теоретических вопросах химии и могли работать с литературой. А вот к решению практических задач, особенно технологического характера, были абсолютно не готовы.

Однако все мои опасения исчезли минут через пять после начала разговора. Баталин резко пресек мою попытку похвастаться свидетельством об окончании школы с медалью и зачеткой, пестревшей оценками «отлично»:

– Показывай все это лучше девицам. Может, на них подействует, хотя сомневаюсь. Ведь женщины не любят былых заслуг – им сегодняшние свершения подавай.

Потом я неоднократно убеждался в правоте его слов, к тому же от рассказов о былых заслугах веет чем-то пенсионным. Еще я решил показать ему мой диплом химика-лаборанта второй категории, полученный в химической школе, на что получил вполне резонный ответ:

– Я же тебя не лаборантом беру, мне твоя голова нужна. Так что подколи эту ксиву к предыдущим двум и держи в семейном архиве. А мне расскажи, что ты на дипломе делал.

Только после того, как Баталин услышал подробный рассказ о моей работе, касающейся вязкости растворов фосфатов калия, и задал несколько вопросов, обозначивших его интерес к данной тематике, он по-другому взглянул на меня.

– Так, – после непродолжительного раздумья сказал он, – нам с тобой предстоит сделать кальций-фосфатный катализатор для процесса получения изопренового каучука, который используется для производства автопокрышек и резинотехнических изделий. Притом он должен быть существенно лучше, чем ныне существующий. Времени – года полтора, не больше, иначе за ненадобностью выкинут на самую вонючую помойку. Если страшно – лучше сразу откажись, если нет – вперед.

Не колеблясь ни секунды, я согласился на малопонятную тогда для меня работу и даже не испугался перспективы оказаться на самой вонючей помойке. Больше всего мне понравилось, что Баталин сказал «мы», – это означало, что он уже включил меня в свою команду.

Дорогие научные руководители, я пишу эту книгу не только для учеников, но и для учителей, то есть для вас. Никогда не считайте зазорным подчеркивать, что вы и ваш ученик – единое целое. Поверьте, если корона на голове сидит заслуженно, она не свалится. Но за это, извините за цинизм, вы получите существенную прибавку производительности труда вашего ученика. Кроме того, ведь это еще и справедливо. Наука, особенно отраслевая, давно двигается коллективными усилиями ученых, а не посредством подставления лба под падающее с дерева яблоко. Время Ньютонов давно прошло.

– Ну ладно, если согласен, когда можешь выйти на работу? – спросил мой будущий шеф.

– А когда надо? – ответил я вопросом на вопрос.

И тут же получил крайне емкий ответ:

– Вчера.

Это «вчера» стало девизом моей рабочей жизни. Сотрудники никогда не спрашивают меня, к какой дате нужно что-то сделать, потому что знают, какой получат ответ: «Вчера». Поверьте мне, это верный подход. Это был один из важнейших уроков, который я получил от Баталина при первом же свидании и усвоил на всю жизнь. Он сказал это так, что мне захотелось иметь машину времени, с помощью которой можно было бы перемещаться из «сегодня» во «вчера».

С того дня прошло больше пятидесяти лет, но я как сейчас помню это короткое и энергичное «вчера» и до сих пор благодарен своему учителю за науку.

Предлагаю отвлечься от основной канвы моего повествования и убедиться в верности подхода Баталина к сроку выполнения работы, которую нужно было сделать вчера. Всю профессиональную жизнь я, в числе прочего, занимаюсь процессом получения изопрена – исходного сырья для получения изопренового эластомера, аналога натурального каучука.

Наш процесс начали разрабатывать в середине 1940-х и внедрили в 1964 году сразу на двух заводах мощностью по сорок тысяч тонн каучука каждый, а в начале 1980-х вдогонку пустили еще два завода общей мощностью двести сорок тысяч тонн готовой продукции. На строительство этих предприятий государство потратило огромные деньги. Причем оценить капвложения в действующей сегодня финансовой системе координат невозможно, но, поверьте, это были очень большие деньги. И эти средства, по словам одного из создателей процесса Марка Семёновича Немцова, выделены были достаточно легко. Почему? Решение о строительстве каучуковых заводов и, соответственно, об их финансировании принималось во второй половине 1950-х годов. Экспорт продукции СССР на Запад был невелик, соответственно, валюты в страну поступало не много. И примерно треть этой суммы тратилась на закупку натурального каучука. Кроме того, в самый разгар «холодной войны» была велика вероятность введения эмбарго на поставки в СССР натурального каучука. Поэтому работа шла на ура, страна изыскала средства на разработку и строительство каучуковых предприятий. Создатели процесса после его внедрения были удостоены высшей награды страны – Ленинской премии.

Представьте, если бы Немцов с коллегами разработали процесс на двадцать – тридцать лет позднее, когда на мировом рынке резко возросли цены на нефть и газ, а их экспорт на Запад увеличился, то есть в стране появилось больше валюты! Кроме того, в лексикон политиков прочно вошло слово détente – «разрядка», и можно было, как тогда казалось, не бояться прекращения поставок натурального каучука. Стало бы в этих условиях государство вкладывать огромные деньги в строительство каучуковых заводов? Не знаю. Скорее нет, чем да.

Еще один пример на ту же тему. Как я уже отмечал выше, суммарная мощность двух первых каучуковых заводов составляла восемьдесят тысяч тонн в год. Каучука в стране не хватало, ведь СССР должен был снабжать полиизопреном не только свои заводы, но и шинные и резинотехнические производства стран социалистического лагеря. Поэтому в конце шестидесятых было принято постановление об увеличении выпуска изопренового каучука на построенных заводах в два раза. Это могло быть достигнуто двумя способами: увеличением количества оборудования на действующих предприятиях или повышением его производительности.

Первый способ обходился дорого и требовал наличия свободных площадей. Мы с Баталиным в начале 1970-х годов пошли вторым путем, и нам удалось разработать новые, более производительные катализаторы серии КФ-КБФ для производства каучука. Они были приняты на ура как на заводах, так и в министерстве. Их внедрение действительно позволило повысить производительность заводов более чем в два раза по сравнению с первоначальным проектом, к тому же почти без дополнительных капитальных затрат.

Внедрение любого нововведения в производственных условиях не проходит гладко. Однако и руководство заводов, и министерства, несмотря на различные трудности, сопутствующие промышленному освоению новых катализаторов, помогали нам решать возникающие проблемы.

А если бы мы с Олегом Ефимовичем предложили наши катализаторы на десять – пятнадцать лет позже, в середине 1980-х годов, после пуска еще двух заводов по производству полиизопрена, когда уже не было дефицита каучука? Я не уверен, что мы внедрили бы наши разработки так же быстро, как в начале семидесятых. Наверное, нам удалось бы убедить заводы в целесообразности применения новых катализаторов: они улучшали экономические показатели процесса. Но главный козырь – увеличение производительности заводов – уже не был бы столь актуален.

С катализаторами для получения каучука нам повезло, мы успели сделать их вовремя, а вот с другим нашим процессом – переработкой отходов (фенольная смола) производства фенола и ацетона – опоздали. Разработка началась в середине 1980-х, когда на заводах остро стояла проблема утилизации этого крайне вредного продукта, а технология была готова к внедрению в 1990-м, когда заводы из-за новой экономической ситуации уменьшили производство фенола. Следовательно, уменьшился и выпуск смолы. Финансовые возможности страны в то время тоже были гораздо скромнее. Сыграл свою роль и ряд субъективных факторов. В итоге внедрить процесс, пусть он и был хорош, не удалось, а готовый регламент на технологию разложения фенольной смолы лежит у меня на полке в лаборатории и тоскует. Просто надо все делать вовремя, то есть «вчера», как сказал Баталин.

Мне кажется, скорость течения времени за последние пятьдесят лет увеличилась. Если в 1970 году Баталин мудро сказал мне, что работу нужно начинать «вчера», то сегодня правильный ответ: «Позавчера». Я благодарен моему учителю за то, что он первым объяснил мне громадную ценность времени.

Первое, чему меня научил Баталин, когда я пришел на работу, – необходимости читать литературу, чтобы понимать, что уже сделано по интересующей тебя тематике предшественниками, дабы не изобретать велосипед. В те годы очень немногие научные работники систематически штудировали профессиональную литературу. Тому имелось несколько причин.

Во-первых, очень мало кто удовлетворительно знал основные языки международного научного общения: английский и немецкий. Во-вторых, трудно было получить необходимую литературу. Даже в прекрасной по тем временам библиотеке нашего института многие журналы не выписывали. Приходилось ездить в Публичную библиотеку или в Библиотеку Академии наук, на что уходил целый день. Был еще один способ – заказ научного журнала или книги по межбиблиотечному абонементу: делаешь заявку в библиотеке института и через месяц, а то и два получаешь интересующие тебя материалы.

К величайшему сожалению, даже в таком сильнейшем вузе, каким был тогда Ленинградский университет, не учили работать с источниками. Каждый постигал эту науку самостоятельно, что непросто.

В первый же день работы Баталин поставил передо мной задачу:

– Ты должен собрать всю литературу о фосфатах кальция. Даю тебе на это месяц-другой. Потом встретимся и поговорим. Запишись в Библиотеку Академии наук или Публичку, а лучше туда и сюда.

На вопрос, нужно ли с утра приезжать в институт и где-нибудь удостоверять факт выхода на работу, я получил ответ, который мне очень понравился:

– Если совсем делать с утра нечего, то приезжай.

Я был в восторге. Шеф, совершенно не зная меня, полностью мне доверял. Лишь потом, много позднее, я понял, что дело было не в доверии, хотя, конечно, и в нем. Просто Баталин был уверен, что, ознакомившись с результатами моих трудов за эти два месяца, поймет, работал я или валял дурака. В то время считалось, что такой подход к управлению сотрудниками присущ в основном выпускникам университета. Там действительно существовал порядок: приходи когда хочешь, уходи когда хочешь, только сделай работу. Тогда мне такой режим очень нравился, но позднее, уже став руководителем, я понял, что свободный распорядок рабочего дня может привести к дезорганизации коллектива и самого трудового процесса. Один из наших лабораторных механиков, выпрашивая по утрам пятьдесят граммов спирта на опохмелку, приговаривал:

– Соблазн велик, а человек слаб.

В научно-исследовательском коллективе позволять работать по свободному расписанию можно единицам, обладающим обостренным чувством личной ответственности за результат и, конечно, добросовестностью, свойственной, как известно, далеко не всем.

Меня такой подход устраивал, и, не хвалясь, скажу, что в те два месяца не было дня, когда я около девяти утра не пришел бы в библиотеку. А уходил, как правило, гораздо позднее положенных пяти часов вечера – по двум, нет, – скорее, по трем причинам.

Первая – чувство долга. Вторая – с первого дня работы я привязался к Баталину, как к родному. Он напоминал мне отца, который ушел из жизни за восемь лет до того, как я окончил университет. Рядом с шефом я чувствовал себя защищенным, будто с отцом, – они оба были большими и надежными. Поэтому обмануть ожидания Баталина для меня было так же неприемлемо, как подвести родного отца. Третья причина – с каждым днем работы мне становилась все интереснее изучаемая тема.

Когда почти через два месяца, после командировок и отпусков, появился Баталин, я шел к нему на встречу, волнуясь не меньше, чем перед вступительным экзаменом в университет. У меня перед глазами маячил образ Феликса, одного из героев фильма «Ещё раз про любовь», и звучали его слова: «Школа с золотой медалью, университет с отличием, аспирантура, а дальше ни-че-го».

Минут через тридцать после того, как Баталин стал внимательно читать собранные мной материалы, он вдруг остановился, с удовольствием глубоко затянулся сигаретой и с выражением произнес:

– Как долго я вас ждал, Аркадий Самуилович!

Для меня это были не просто слова, а лучшая в мире музыка. Образ Феликса мгновенно исчез, и мы начали обсуждать материалы вдвоем, осмысливая то, что я накопал. После этого я стал работать еще интенсивнее: днем ставил эксперимент, а после пяти вечера и по выходным пропадал в библиотеках. Раз в неделю я приходил к шефу, и мы обсуждали прочитанное и сделанное. Я не ждал от него никаких материальных поощрений, да и не было в семидесятых у заведующего лабораторией возможности экономически стимулировать молодого специалиста. Искренне скажу крамольную вещь: оно мне было и не нужно. Высшей наградой я считал слова шефа: «Да. Тут ты прав» или, например: «Дело говоришь». Это свидетельствовало о том, что шестнадцать лет в школе и университете я потратил не зря и моим учителям не должно быть стыдно за меня. Я чувствовал, что, благодаря собственному изнурительному труду и помощи Баталина, постепенно становлюсь научным работником.

Менее чем через год наша напряженная работа с утра до вечера и почти без выходных дала эффект: у нас родился первый катализатор, который мы назвали КФ-70. Я говорю о нем, как о ребенке, потому что мы с шефом вложили душу в появление на свет нашего изобретения не меньше, чем родители в свое дитя. Прошло сорок восемь лет с того дня, когда я получил первый образец нового катализатора, но я до сих пор помню его в деталях.

Не буду утомлять читателя техническими подробностями и очень коротко расскажу о рождении нашего первенца. Представьте себе большой сосуд с мешалкой. В нем перемешивается раствор фосфата кальция; pН[7]7
  pH – величина, определяющая концентрацию ионов водорода в растворе.


[Закрыть], или, иными словами, концентрация водородных ионов в растворе, как сейчас помню, 9,5[8]8
  Здесь и далее в этом фрагменте данные изменены по соображениям конфиденциальности.


[Закрыть], то есть раствор щелочной. На основании прочитанной литературы мы с шефом предположили, что, если раствор подкислить, то выделенный из него осадок – наш катализатор – будет превосходить по показателям существующий контакт. До какого значения pН его нужно подкислять, мы не знали. И вот я добавляю в пятилитровую емкость раствор фосфорной кислоты: сорок кубиков – вроде мало, добавил еще двадцать – тоже кажется маловато.

Ну, думаю, добавлю еще двенадцать кубиков, всего получится семьдесят два. Добавил. Значение pН – 6,0. Вроде бы ничего. И тут рука будто сама открыла кран бюретки и добавила еще восемь кубиков: pН стал равен 5,56. А дальше меня словно ударили по руке, и я остановился. Как оказалось, мы получили прекрасный катализатор. Уже потом, исследовав эту систему вдоль и поперек, я узнал, что, если бы я остановился на pН = 6,0, по показателям катализатор был бы близок к существующему. А если бы сделал pН меньше 5,5, получил бы просто никому не нужный порошок.

Что двигало моей рукой, когда я манипулировал с pН? Не знаю. Мне кажется, что нас с Баталиным просто наградили за огромный труд и душевные силы, вложенные в эту работу. В общем, ничего нового: кто рано встает – а я бы еще добавил, и поздно ложится, – тому Бог подает.

Хочу вернуться к вопросу о пользе чтения профессиональной литературы. До 1968 года лабораторией, разрабатывающей процесс получения изопрена – сырья для производства изопренового каучука, – руководил один из ее создателей, профессор Немцов. В шестьдесят восьмом лабораторию разделили на три части: две лаборатории и группу поисковых исследований, так называемую ГПИ. Одну лабораторию, курировавшую первую стадию процесса, возглавил ученик Марка Семёновича и к моменту моего прихода в институт его злейший враг – Сергей Кириллович Огородников. Другой, которая занималась второй стадией процесса, руководил мой шеф Баталин, а группа поисковых исследований подчинялась непосредственно Марку Семёновичу. О работе этой группы я расскажу ниже.

В состав нашей лаборатории входила группа ученицы Немцова – его верная сподвижница Римма Владимировна Качалова. Она занималась созданием катализаторов для получения изопрена. На разработку этого же направления Баталин взял и меня. Мы были конкурентами. Не вдаваясь в технические подробности, скажу, что Немцов и Римма Владимировна исповедовали идею, что катализатор для получения изопренового каучука, состоящий из фосфатов кальция, должен содержать незначительное количество кислых фосфатов. Мы же с Баталиным, наоборот, считали, что катализатор должен быть намного более активным, чем существующий, и предлагали увеличить его активность за счет повышения содержания в нем кислых фосфатов. Немцов и Качалова с яростью критиковали нашу позицию.

С Немцовым я познакомился в мой первый рабочий день в кабинете Баталина. Шеф представлял меня руководителям групп, как вдруг в кабинет вошел человек, удивительно похожий на очень популярного в то время артиста Ростислава Плятта. Услышав, с каким уважением сотрудники приветствуют вошедшего, я понял, что гость занимает какое-то высокое положение в служебной иерархии института. Поймав мой вопрошающий взгляд, сидевший рядом со мной сотрудник шепнул:

– Это лауреат Ленинской премии профессор Немцов.

Это был первый лауреат Ленинской премии, которого я увидел воочию. И тут совершенно неожиданно (во всяком случае, для меня), вместо какого-нибудь дежурного приветственного обращения к такому важному гостю, Баталин сказал:

– Вот, Марк Семёнович, наш новый сотрудник Аркадий Самуилович, и мы вместе с ним сделаем катализатор, который будет намного лучше вашего.

Мне стало немножко не по себе: в университете я не привык, чтобы так обращались к профессорам. Но Немцов за словом в карман не полез, и я до сих пор помню его ответ:

– Олег Ефимович, катализатор на основе кислых фосфатов кальция работать не будет. Максимум, что вы получите, – диссертацию для этого мальчика, – кивнул он в мою сторону. – Больше ничего. Поверьте мне.

Мне опять стало не по себе. Конечно, я очень хотел защитить кандидатскую диссертацию. Кроме почета, был и материальный стимул сделать это – зарплата увеличилась бы более чем на треть. Но уж больно презрительными были голос и взгляд маститого профессора, поэтому мысли о защите диссертации быстро отошли на задний план.

Кстати, о стиле разговора Немцова и Баталина: оба были невоздержанны на язык и могли в разговоре хамить друг другу без всяких ограничений. Потом я к этому привык.

Забегая вперед, хочу сказать, что правы оказались мы с Баталиным, создавшие кислый фосфатный катализатор, а Немцов ошибался. Почему? Он был, несомненно, одареннейшим человеком, имя которого должно быть вписано аршинными буквами в историю химии XX столетия. Ведь Марк Семёнович входил в число создателей двух сложнейших нефтехимических процессов – получения изопренового каучука, а также фенола и ацетона. Однажды я забавы ради прикинул, на какую сумму выпущено продукции по технологиям, разработанным Марком Семёновичем, за все время их эксплуатации. Можете себе представить, дорогой читатель, – больше чем на пятьсот миллиардов долларов!

Я не сомневаюсь, что, если бы Марк Семёнович или Римма Владимировна прочитали ту же литературу о фосфатах кальция, что и я, они по-другому отнеслись бы к предложенному нами с Баталиным способу использования кислых фосфатных катализаторов. Но история не терпит сослагательного наклонения, а выражение «Наверное, мог, но не сделал» не служит оправданием.

Я хочу еще раз подчеркнуть, что эта недоработка Немцова и Качаловой отчасти была вызвана отношением к чтению литературы, царившему в научных кругах Советского Союза того времени. Помню, месяца через четыре после поступления на работу я делал лабораторный семинар по кальций-фосфатным катализаторам. В ходе обсуждения моего доклада одна очень умная женщина сказала:

– Но ведь все, что изложил докладчик, основано только на литературных данных. Сделанного собственными руками у него ничего нет. А чего стоят литературные данные? Да ничего!

Я ни в коем случае не осуждаю отношения Риммы Владимировны Качаловой и второй сотрудницы к ознакомлению с научной литературой. Они обе родились в 1912 году, то есть начали работать во второй половине тридцатых, когда чтение иностранной литературы могло привести к печальным последствиям. Ну а потом наступила война, во время которой они занимались приготовлением серной кислоты для аккумуляторных батарей. То есть нужно было в большой чан вылить несколько бутылок серной кислоты (это тридцать пять килограммов), добавить дистиллированной воды и размешать полученный раствор деревянной палкой. А затем – расфасовать полученную кислоту в имевшуюся тару. Естественно, что все испарения доставались бедным женщинам. Конечно, тут было не до литературы. После войны все зарубежное начало подвергаться анафеме – даже французскую булку стали называть городской. Поэтому лучше было литературу не читать.

Сегодня ситуация в корне изменилась, так как практически на каждом рабочем столе стоит компьютер с доступом в Интернет – вот тебе и Библиотека Академии наук, и Публичка прямо перед глазами!

Тем не менее, мои дорогие коллеги-ученые, особенно молодые специалисты, прежде чем начать что-то делать самостоятельно, читайте литературу! Ведь расходы на проведение экспериментов выросли, наверное, в тысячу раз по сравнению с тем временем, когда начинал работать я. Поэтому, чтобы не потратить деньги зря и не наделать лишнего, прежде всего, читайте. Ведь только дураки учатся на своих ошибках, умные – на чужих, а мудрые вообще их избегают.

В школьные и студенческие годы под влиянием фильмов о научных работниках я считал: «Придумал, попробовал, получилось» – и все лавры на стол. Но оказалось, что после экспериментального подтверждения пришедшей в голову идеи работа лишь начинается.

Опыта перехода от успешного лабораторного эксперимента к промышленному внедрению ни у меня, ни у Баталина не было. Я несколько раз повторил первоначальный удачный эксперимент: все в порядке, результаты воспроизводятся. На душе стало спокойнее. И мы решили, что можно предлагать полученные результаты заводу для промышленного внедрения.

Баталин поехал на Куйбышевский завод синтетического каучука (КЗСК). Нашу идею создать катализатор, который позволит увеличить выработку каучука, приняли на ура. Вернувшись, Баталин сказал:

– Готовься ехать в Тольятти. Начальники цеха и центральной заводской лаборатории (ЦЗЛ) хотят обсудить с тобой возможности получения катализатора в заводских условиях. Пиши пропись приготовления – и вперед!

Какой прекрасной музыкой звучали эти слова в ушах двадцатичетырехлетнего пацана, донашивающего университетские штаны! Начальник цеха и начальник ЦЗЛ ждали меня! Гордости моей не было предела!

Началась интенсивная работа по подготовке к внедрению катализатора. Надо было составить пропись его приготовления, а затем выпустить регламент[9]9
  Регламент – документ, перечисляющий и описывающий по порядку этапы (шаги), которые должна предпринять группа участников для выполнения бизнес-процесса, как правило, с указанием требуемых сроков выполнения этапов (шагов).


[Закрыть], описывающий технологию процесса. Трудность заключалась в том, что и Баталин, и я были выпускниками университета, где инженерные предметы не преподавали. Для нас обоих эти вещи оказались в новинку. Но ничего: глаза боятся, руки делают. И работа пошла, причем достаточно быстро. По институтским меркам того времени на выпуск прописи и регламента отводилось два года. Мы разработали оба документа меньше чем за год. Я считаю, что одной из главных причин эффективной работы моей группы были прекрасные отношения с Баталиным – как личные, так и производственные. Обычно почти каждый вечер после работы я ездил в библиотеку, и, если находил какую-нибудь статью или патент по интересующей нас тематике, для меня это было счастьем. Ведь на следующий день я мог поехать к шефу, чтобы обсудить то, что удалось накопать, и подумать, как приспособить новые знания к нашей работе.

В ходе создания нормативной технической документации для внедрения нашего катализатора мне стали приходить в голову мысли о том, насколько лабораторный процесс может быть воспроизведен в промышленных условиях. Сложнейшая наука, скажу я вам, и ее нигде не преподают. Я начал задумываться: а можно ли в производственных условиях за три-четыре часа, как это происходит в лаборатории, синтезировать катализатор? Хотя все опыты удавались, какое-то чувство на уровне подсознания заставило меня увеличить продолжительность эксперимента в полтора раза. И вдруг оказалось, что при увеличении времени получения катализатора он представляет собой не прочные «червяки»[10]10
  Катализатор представлял собой маленькие цилиндрики, которые почему-то называли червяками.


[Закрыть], а пыль. Все. Конец. Процесса нет.

Согласно институтским, министерским и райкомовским планам и соцобязательствам, внедрение нашего детища было намечено на ноябрь-декабрь 1972 года. Но теперь выяснилось, что никакого внедрения быть не может. Впереди бесчестье и позор, а их виновник – я.

И я отменил группе и, естественно, себе даже намеки на выходные. Каждые сутки мы работали с девяти утра и до девяти вечера – и ни-че-го. Удача покинула нас. Я снова стал часто вспоминать Феликса из знакового кинофильма и его слова («Школа с золотой медалью, университет с отличием, аспирантура, а дальше ни-че-го»). И конечно, в ушах регулярно звучали слова Немцова в первый день моей работы («Максимум, что вы получите, – диссертацию для этого мальчика»).

Самое худшее, я не мог понять, почему катализатор теряет прочность, и отсутствовал даже намек на то, как нормализовать процесс. И тут подошло время давно запланированных двух недель моего отпуска еще за прошлый год. Я, естественно, хотел от него отказаться. И от путевки в дом отдыха – тоже. Но шеф, видя мой измученный вид, сказал:

– Поезжай, тебе надо дней на десять забыть о существовании фосфатов кальция. Нет их в природе. Лучше не вылезай с танцплощадки и думай о девицах, а по утрам плавай в свое удовольствие в Оредеже. Приедешь и все сделаешь.

На мои попытки возразить шеф жестко, но вполне определенно, с использованием ненормативной лексики, которой он, бывший детдомовец, был большой любитель, послал меня сначала по известному в России адресу, а затем в поселок Сиверское под Ленинградом.

В сложившихся обстоятельствах шеф поступил не только по-человечески, но и рационально: я выглядел как загнанная лошадь, а уставший человек вряд ли способен придумать что-то дельное. К величайшему сожалению, в дальнейшем, с повышением научного статуса, человеческое отношение к сотрудникам у моего шефа стало проявляться все реже.

Помню, как в начале 1980 года, перед пуском процесса переработки отходов на КЗСК, Баталин пытался отозвать меня из отпуска, хотя конкретная дата еще была неизвестна. Я не в обиде на шефа, как не был и тогда, – он сильно нервничал перед ответственным внедрением. Однако необходимости прерывать мой отпуск не было никакой. Просто в семьдесят втором он думал как о моем состоянии, так и о производственной необходимости, а в восьмидесятом его мысли были заняты только работой.

Я часто размышляю о том, почему человек, взойдя по карьерной лестнице, в девяноста пяти процентах случаев забывает, что его подчиненные так же дороги своим родителям, как дети начальника – своему отцу; что сотрудники состоят из тех же костей, тканей и нервов, что и руководитель. У меня нет вразумительного ответа на этот вопрос. Поэтому я призываю руководителей видеть в своих подчиненных не только сотрудников, но и людей, которым иногда требуется и помощь, и поддержка. При этом не надо рассчитывать на какую-то особенную благодарность за это.