Текст книги "Записки научного работника"

Прошло два-три дня. Лежа на пляже у речки Оредеж с моим университетским другом, тоже сотрудником ВНИИНефтехима, в компании двух очаровательных ундин, я лениво думал: почему питейно-закусочные забегаловки поблизости от домов отдыха и санаториев почти всегда называются «Ветерок», «Уголек», «Солнышко»?

Девушки приглашали нас к себе на ужин, и мы оживленно обсуждали, хватит ли имеющихся трех бутылок портвейна для намеченного вечера сиверского танго или надо сбегать на вокзал и подкупить горючего. Как вдруг…

Помните старый двухсерийный фильм «Два капитана» по роману Вениамина Каверина? Главный герой, Саня Григорьев, загорает на берегу реки, и к нему подъезжает мотоциклист с известием о начале войны. И на воде якобы появляются горящие цифры «1941». В моем случае на воде появилась химическая реакция, которую я недавно увидел в одной статье. Глядя на эту реакцию, можно было мгновенно сообразить, почему появляется непрочный катализатор, а главное – стало абсолютно ясно, как сделать катализатор прочным. Это было так просто, даже элементарно, что я захохотал. Весь послеобеденный пляж с недоумением уставился на громко смеющегося мужика, но мне было на это плевать.

Я понял: надо срочно ехать в Ленинград, чтобы проверить идею на практике. Впрочем, в успехе я не сомневался.

– Ребята, – обратился я к другу и девушкам, – извините меня, но мне срочно нужно в Ленинград. – И добавил: – По работе.

– Ты что, озверел?! – хором спросили все трое.

Но я их уже не слышал, хотя прекрасно понимал, что испортил им запланированный вечер танго под прекрасный портвейн по три рубля двадцать копеек. Однако мне было все равно. Тогда я опьянел без алкоголя – от предчувствия успеха, которое вызывает в каждой клеточке тела дрожь, гораздо более сильную, чем самое лучшее вино. Под громкие обвинения в эгоизме я двинулся к станции.

Если говорить откровенно, мне, конечно, не очень хотелось ехать – уж больно многообещающими были взгляды ундин. Но я был приверженцем сформулированного мной правила Полякова. Вот что это было за правило. На окончание университета кто-то из друзей подарил мне прекрасную книгу братьев Вайнеров «Визит к Минотавру», где рассказывалось о похищении бесценной скрипки Страдивари у известного советского скрипача Полякова. По всей вероятности, прототипом Полякова стал легендарный Давид Ойстрах. У Полякова был товарищ, вместе с которым они учились скрипичному мастерству и рука об руку шли наверх к вершинам славы, – Иконников. Как-то раз они выступали на престижном международном конкурсе. Друзья исполнили сложные произведения так хорошо, что жюри не смогло определить победителя и присудило им совместно первое и второе место. После окончания конкурса, как это водится, был роскошный банкет, который Поляков спешно покинул. Когда Иконников в полтретьего ночи возвращался к себе в номер, он услышал звуки музыки. Они доносились из номера Полякова. Услышав музыку, Иконников понял, что его друг и соперник раз за разом играет ту небольшую часть концерта, которая ему не удалась. Поляков прекрасно понимал, что шероховатость в его исполнении мог услышать только Иконников благодаря своему огромному таланту. Для зала и жюри, для всех, кроме двоих скрипачей, это было безукоризненно исполненное произведение. И Иконникову стало страшно. Он понял, что никогда не превзойдет своего друга, что ему никогда не хватит сил отказаться от присутствия в местах, где воздают заслуженную хвалу, и глубокой ночью раз за разом играть неудавшийся фрагмент концерта. В ту ночь Иконников увидел свое будущее, которое оказалось для него очень трагичным.

В детстве я прочел высказывание великого русского летчика В. П. Чкалова: «Если быть, то быть первым». Этот девиз мне очень понравился, и сейчас это девиз компании НПО «Еврохим», которую я создал почти тридцать лет назад. Тогда, в молодости, я назвал это правилом Полякова, которое доныне искренне исповедую.

Я почти бежал к вокзалу, чтобы успеть на ближайшую электричку…

Когда на следующий день мое предположение с блеском подтвердилось, я понял, что, если задуманное свершается, это и есть высшая мера удовольствия, которое ученый может испытать в жизни. Все остальное: награды, успех, деньги, признание, любовь женщин – потом. Перечисленное хотя и очень приятно, но вторично. Первично же осознание того, что именно ты придумал и оказался прав, вырвав у природы еще одну тайну. Это самый ценный профессиональный бонус за сделанную работу, который можно получить.

Всем молодым исследователям я искренне желаю испытать то незабываемое сочетание радости и торжества, которое почувствовал тогда я. Еще тогда я понял, что заниматься наукой – значит быть в определенной степени наркоманом. Уверен: когда идеи и предложения ученого превращаются в реальность, он получает более сильные ощущения, чем наркоман, принявший дозу.

В 1990-х я видел ученых, которые были вынуждены бросить науку и стали успешными бизнесменами. Однако в их глазах читалась такая безысходная тоска, когда я рассказывал, что продолжаю заниматься наукой и по-прежнему являюсь заведующим востребованной лабораторией. Они все как один жалели, что в свое время ради куска хлеба оставили любимое дело. Так что если микроб научной деятельности попадет в вас, то уже никогда не покинет.

Не помню, где я читал про одного офицера КГБ высокого звания в отставке, который сказал, что бывших чекистов не бывает. С моей точки зрения, и бывших научных работников тоже не бывает. Конечно, речь идет о настоящих ученых, а не о примкнувших, которых, к сожалению, немало. В нашем институте до перестройки работали полторы тысячи человек, и, думаю, если бы процентов тридцать перестали ходить на работу, кроме уменьшения фонда заработной платы, ничего бы не произошло. Ведь каждый из оставшихся семидесяти процентов коллектива работал, по крайней мере, за двоих.

Внедрение нового катализатора на КЗСК мы начали в январе 1973 года. Дело шло непросто и тянулось достаточно долго. Основная причина заключалась в отсутствии и у Баталина, и у меня опыта переноса технологии из лаборатории в производственные условия. Мы пытались точно воспроизвести лабораторные регламентные параметры, но промышленный катализатор получался худшего качества. Начались мои первые разногласия с шефом. Мы прекрасно понимали, что заводские условия отличаются от лабораторных, но это значило, что нужно заниматься не наработкой катализатора, а подбором режимов его получения. Без разрешения руководства это было невозможно сделать, а начальство в основном интересовалось сроком изготовления опытной партии. В таких условиях идти к главному инженеру завода Израилю Марковичу Белгородскому, очень уважаемому человеку, и просить о возможности поэкспериментировать в производственных условиях, потому что именно так прозвучала бы просьба, для Баталина с его непростым характером было неприемлемо. Я же настаивал, что нужно идти и говорить все как есть. В противном случае в реактор будет загружен катализатор не с лучшими показателями по качеству. Кто из нас был тогда прав, сказать трудно. Теперь для меня, прошедшего огромную школу внедрений различных процессов в производственных условиях, ясно одно – договариваться всегда и обо всем следует на берегу, а не стоя по колено в воде. Если бы мы, а вернее, Баталин (я в тот момент занимал не тот пост, чтобы разговаривать с главным инженером завода на такие темы) поставил заводское начальство в известность о необходимости десяти дней или даже двух недель для уточнения параметров технологического режима, Белгородский, несомненно, согласился бы на это условие. Он был разумным человеком и прекрасно понимал разницу в получении катализатора в пятилитровой колбе в лаборатории и в двадцатикубовой емкости на заводе. Но тогда у нас с Баталиным такого опыта не имелось, на режим мы вышли только при получении тридцать девятой партии катализатора. Помог нам Его Величество Случай: сломался насос, и мы не смогли в рекомендованное время отфильтровать раствор катализатора. Продолжительность выдержки суспензии возросла, и… получился катализатор с теми же показателями, что и в лаборатории. Повезло, скажете вы. Конечно повезло! Но успех был основан на великолепном знании химизма процесса.

На основании полученного опыта я могу сказать, что внедрение научной разработки возможно только при стечении трех обстоятельств:

– прекрасное знание процесса «внедряльщиком»;

– удачливость создателей процесса (то, что в студенческие годы мы называли «прухой»);

– огромная трудоспособность разработчика процесса, творящего по принципу «все ради достижения цели».

При разработке и внедрении нашего детища эти «три звезды» сошлись, и в 1974 году цех получения изопрена на КЗСК перевели на эксплуатацию нового катализатора. Был получен большой экономический, а также экологический эффект, хотя понятие «экология» тогда лишь входило в обиход.

Я хочу рассказать три истории, произошедшие во время внедрения катализатора КФ-70. Это может оказаться полезным для разработчиков новых технологий.

Если приготовление первых двух партий катализатора проходило под нашим неусыпным контролем, то третью завод выпускал уже самостоятельно. Сначала все шло хорошо, но вдруг в институт пришла тревожная телеграмма (электронной почты тогда даже в сказках не существовало): «Качество получаемого по вашей прописи катализатора не отвечает техническим условиям. Срочно просим командировать вашего представителя на завод для исправления создавшейся ситуации». И полетел представитель института, то есть я, на завод в тот же вечер.

Я целый день просидел в лаборатории. Катализатор действительно был плохим. На следующее утро я облазил четырехэтажную установку для получения катализатора раз двадцать; просмотрел все журналы операторов, где регистрировались режимные параметры процесса синтеза, – ничего. При этом наши рекомендации безукоризненно выполнялись.

В полном изнеможении я добрался до девушек-операторов:

– Девчонки, напоите чаем и дайте хоть кусочек хлеба, а то с утра маковой росинки во рту не было.

С умилением глядя на появляющуюся на столе скатерть-самобранку, да не простую, а даже с домашними пирогами, я вытянул не гудящие, а звенящие от усталости ноги, которые вдруг наткнулись на лежавший под столом мешок, заполненный белым порошком.

– Девчонки, что вы за склад под столом устроили? – скорее промычал, чем спросил, я, так как рот был набит вкусным пирогом.

– Осадок у нас получился в емкости, когда мы растворяли диаммонийфосфат, – ответила мне старшая аппаратчица Нина.

Чуть не подавившись произведением кулинарного искусства, я быстро заговорил:

– Подождите-подождите! Диаммонийфосфат при такой температуре практически неограниченно растворим в воде. Кроме того, в регламент я заложил возможность использования только пищевого диаммонийфосфата. Уж он-то всяко при растворении в воде не дает осадка.

– А у нас вот образовался осадок, – настаивала на своем Нина.

Усталость, голод и желание выпить стакан крепкого чая прошли мгновенно. Через полчаса с мешком неизвестного осадка я находился в центральной заводской лаборатории. Еще через час у меня на руках был результат анализа. Как выяснилось, осадок содержал небольшое количество примеси, которая могла «отравить» катализатор. Параллельно в отделе снабжения завода мне удалось выяснить, что для приготовляемой партии катализатора закупили диаммонийфосфат не у Куйбышевского химзавода, как обычно, а у другого поставщика. Дальнейшее было делом техники.

На следующий день я поставил в заводской лаборатории опыт по получению нового катализатора с добавлением, кажется, 0,1 % найденного мной осадка. Испытания этого катализатора показали непригодность контакта для нормальной эксплуатации, и стало ясно, что даже мизерные количества примеси отравляют фосфат кальция, используемый для получения изопрена. Через два дня главный инженер завода добыл на Куйбышевском химзаводе новую партию диаммонийфосфата, и мы снова начали получать катализатор с нормальными показателями эксплуатации. Руководство завода искренне поблагодарило меня за хорошо сделанную работу. Чувствуя себя героем, я полетел домой.

Хочу обратить ваше внимание, мои молодые друзья, что вся нормативно-техническая документация – и на «хороший» диаммонийфосфат, и на «плохой» – была одинаковой. Из этой истории я извлек важный урок: в исследовательской работе нужно всегда использовать сырье, в качестве которого ты уверен.

Этот принцип – нет, скорее, закон – проведения исследований помог мне лет двадцать назад получить контракт по улучшению качества ацетона с «General Electric Plastic», одним из основных производителей фенола и ацетона в мире. Так как нашим американским коллегам было лень посылать образцы своего сырья для исследований в Россию, они предложили купить его на одном из отечественных заводов. Следуя утвержденному у меня в лаборатории «закону» о проведении исследований, я заявил партнерам, что ацетон ацетону рознь. В ответ получил рекомендацию изучить основополагающие законы химии – что-то вроде закона постоянства состава Ж. Л. Пруста: «Каждое вещество имеет постоянный состав независимо от способа его получения». Однако я настоял на своем, и партнеры прислали требуемый образец. Результаты анализа их и нашего образцов шокировали заказчиков: они оказались абсолютно разными по составу примесей, и контракт (я считаю, справедливо) получила моя лаборатория.

Другая поучительная история случилась в конце февраля 1973 года, когда мы наработали первую промышленную партию нового катализатора и в ночь с субботы на воскресенье начали его заводские испытания. У меня было много пусков в моей рабочей жизни, и, как правило, они происходили в ночь с субботы на воскресенье в жуткие морозы.

Так вышло, что мою работу по получению катализатора забрал себе для диссертации один большой институтский начальник. Я не знаю, жив ли этот человек, поэтому буду называть его Боссом.

Подобное несправедливо, но, к сожалению, происходило в науке тогда и происходит сейчас. Протестовать было абсолютно бессмысленно. С таким же успехом можно иметь претензии к солнцу по поводу того, что оно восходит по утрам. Теплоты в мои отношения с Боссом данный факт, конечно, не прибавил.

Босс приехал на пуск катализатора – требовалось продемонстрировать свою причастность к этой работе. Он собирался участвовать в пробегах первые два-три дня, и, конечно, ему были необходимы хорошие результаты испытания катализатора, которые он мог бы предъявить в дирекции, доказывая, что эффективно руководил внедрением процесса, а не только поглощал горячительные напитки в особо крупных количествах. По его рекомендациям стали ужесточать режим работы катализатора. Естественно, это дало увеличение выхода изопрена, но могло привести и к необратимой дезактивации контакта через несколько десятков часов. В присутствии аппаратчиков я начал жестко спорить с ним, настаивая на необходимости снизить температуру эксплуатации. В ответ был послан по известному в России адресу, причем с угрозой разобраться со мной по приезде в Ленинград.

Чтобы не смотреть на все это, Баталин ушел курить в кабинет к начальнику цеха. Я пошел к нему за поддержкой, прекрасно понимая, что с Боссом моему шефу не справиться. Тот действительно был тогда большим начальником в институте, поэтому бороться с ним Баталину было бесполезно. Но уж больно душа болела за наше детище. Правда, у меня теплилась надежда, что Баталин позвонит главному инженеру завода. Для него Босс был не указ.

Даже при своем тогда еще небольшом опыте работы на заводе я прекрасно понимал, что производственники не любят втягиваться в конфликты между учеными и делают это лишь в самом крайнем случае. Мой поход к Баталину был следствием молодости и горячности, которые с годами прошли. Увидев мое расстроенное лицо и выслушав сбивчивый рассказ, Олег Ефимович нашел единственно правильный и убедительный ответ. Он сказал:

– Послушай, Аркаша, неужели ты сделал такой плохой катализатор, что он не выдержит одного «чудака» в течение пары дней?

И все встало на свои места. Действительно, на следующий день Босс уехал, мы скорректировали режим, и все пошло как по маслу.

Для себя я сделал очень важный вывод, который использую уже почти пятьдесят лет: любая технологическая разработка, предлагаемая для внедрения в производство, должна выдерживать значительные отклонения от рекомендованного режима, которые с большой долей вероятности могут иметь место в заводских условиях.

Наконец, история возвращает меня в лето 1973 года, когда завод с нашей помощью наработал вторую партию катализатора и мы, сотрудники института и завода, должны были со дня на день начать его испытания.

Перед началом испытания второй партии вдруг выяснилось, что один из руководителей министерства – назову его Начальником – предложил обработать катализатор раствором поташа, чтобы уменьшить избыточную кислотность. С нашей точки зрения, идея была провальной. Но административный ресурс действовал тогда даже более эффективно, чем сейчас. Руководство завода выполнило указание Начальника, не оповестив нас. В институт пришло сообщение по телетайпу (было такое средство связи в те годы) с вызовом Баталина и меня на завод для нормализации работы катализатора, потому что он почему-то плохо работал.

Мы с Баталиным были в бешенстве. Что называется, без меня меня женили и при этом обвиняют в плохом выборе. Но выхода не было: пришлось ехать, и уже вечером мы тряслись в поезде «Ленинград – Куйбышев», чтобы через день добраться до Тольятти. Достать летом два билета на самолет из Ленинграда в день отъезда было практически – и даже теоретически – невозможно.

Баталин сидел и, судя по выражению его лица, думал о чем-то неприятном. Вдруг, словно выплевывая что-то гадкое изо рта, он сказал:

– Да, если не удастся улучшить работу катализатора, придется свою задницу подставлять.

Мою голову спасло лишь то, что нам достались билеты в спальный вагон и надо мной не было второй полки. В порыве возмущения от его слов я подпрыгнул, наверное, на полметра вверх:

– Олег Ефимович, ну мы-то тут при чем?! Захотелось Начальнику побыть изобретателем, ничего не понимая в сути вопроса, – флаг ему в руки и барабан на шею. – Это выражение было модным в то время. – Пусть сам теперь отвечает за свои вредоносные предложения. Может, и партбилетом, – мечтательно закончил я.

Вместо того чтобы обматерить задиристого парнишку, Баталин затянулся сигаретой и с сожалением произнес:

– Эх, Аркаша, Аркаша… Начальник по должности не будет ни за что отвечать. Что ты ему предъявишь? Он не отдавал распоряжений – просто высказал предположение, что если наш катализатор обработать поташем, то его показатели улучшатся. Никаких приказов, тем более письменных, о модифицировании катализатора не было. Ведь, если я выскажу предположение, что неплохо было бы ограбить сберкассу, а ты после этого ее грабанешь, отвечать будешь ты, а не я. Конкретно приказ о выполнении отдавал Белгородский. Но, если ты хочешь обвинять в неправильных решениях главного инженера любого завода – неважно, какого, – давай не будем зря тратить свое время и государственные деньги, а сойдем на первой же станции и вернемся в Ленинград. Ты должен понять, что, если мы говорим о виноватых, в этой истории может быть один виновник. Хотя нет – три. Первый – наш катализатор, второй – я, третий – ты. Такой вариант устраивает? Думаю, нет. Перестань мечтать о наказании больших начальников и думай, как улучшить работу нашего детища даже в этих тяжелых условиях. Нам еще часов двадцать трястись. Пока время терпит, как сказал Штирлиц Мюллеру.

Через два дня после приезда на завод мы с Баталиным решили, как выйти из сложившейся ситуации. После реализации нашего предложения удалось резко улучшить показатели работы контакта, и все обвинения в наш адрес были сняты. Более того, используя одну из поговорок Баталина – «Из каждого свинства можно вырезать кусочек ветчины», – мы стали всюду рекламировать катализатор. Мол, несмотря на совершенные над катализатором «издевательства», он сохранил все свои преимущества, по сравнению со старым, то есть является «дуракоупорным», что крайне важно в производственных условиях. Обласканные на прощание заводским начальством, мы вернулись в Ленинград, чувствуя себя победителями.

Этот случай преподал мне один из важнейших уроков в моей жизни: никогда не играть на понижение. Только на бирже так называемые «медведи» могут что-то заработать подобным образом. В реальной жизни такой тренд движения практически всегда приводит к проигрышу. И это правило, которому меня научил Баталин (спасибо ему за это!), я хочу переадресовать моим молодым ученикам.

Прошло чуть больше двух лет, и я убедился, насколько ценным оказался урок. Не получи я его тогда, сколько дров мог бы наломать! Об одном случае расскажу поподробнее.

1976 год. Мы успешно внедрили новый кальцийборфосфатный катализатор для получения изопрена КБФ-76. Отношения с Баталиным были уже не такими теплыми, как в начале семидесятых, но оставались вполне нормальными и уважительными. И вдруг, выступая на ученом совете института, Баталин допустил высказывание, в какой-то мере задевшее мое самолюбие. С тем жизненным опытом, который есть у меня сейчас, я бы над его выступлением просто посмеялся. Но тогда, по молодости, мне было достаточно обидно. Не думаю, чтобы Баталин сделал это специально, но небольшой осадок остался. На следующий день, как на грех, ко мне с очень заманчивым предложением подошла сотрудница нашей лаборатории. Ее муж до недавнего времени работал простым инженером на заводе имени Ленина с окладом сто пятьдесят рублей. Неожиданно ему достался выигрышный «лотерейный билет» в виде предложения места начальника конструкторского бюро (КБ), курирующего работу бань и прачечных Ленинграда. Зарплата, кажется, рублей четыреста, а с премиями и прогрессивками – еще больше. Соответственно, он согласился, а через полгода у него ушел на пенсию начальник отдела сточных вод, и, естественно, он вспомнил обо мне. Молодой энергичный мужик с опытом промышленных внедрений, что еще надо? И зарплату он предложил триста рублей, да иногда можно зайти в горисполкомовский буфет и купить палку колбасы или копченую рыбу. Прошу сегодняшнюю молодежь не смеяться – тогда это было очень важно.

Я не могу объяснить молодежи, что значили в 1976 году триста рублей по сравнению со ста тридцатью, которые я тогда получал. Но увеличьте то, что вы получаете сейчас, в два с половиной раза – и представите масштаб соблазна. А если помножить его на нанесенную мне Баталиным обиду? Повезло, что лестное предложение поступило в пятницу поздно вечером, так что у меня было время все обдумать и взвесить.

Придя домой и выкурив на лестнице полпачки сигарет, я сел за стол и на листке бумаги нарисовал два столбца: «за» и «против». С арифметикой спорить трудно, а значит, увеличение зарплаты пошло в столбик «за» под номером один. Второй номер тоже был ясен: «начальник отдела в конструкторском бюро при горисполкоме» звучит гораздо солиднее, чем «младший научный сотрудник научно-исследовательского института». Правда, что с этой солидностью делать? Разве что на танцах перед девушками козырять. Больше ничего положительного я, как ни искал, в переходе на другую работу не нашел.

Далее я начал заполнять столбец, в котором перечислял минусы от смены места работы. Главным отрицательным моментом для меня была необходимость сказать Баталину, что я увольняюсь. Несмотря на обиду, которая потихоньку начала таять, я прекрасно понимал, что этот человек взял меня к себе на работу, когда другие не брали, и очень многому научил. Я тащил на себе достаточно большую часть работы, и мой неожиданный уход сильно ударил бы по делу, которому мы с ним верно и, судя по результатам, неплохо служили почти шесть лет. Лозунг «незаменимых людей нет», конечно, правилен, но только в определенной мере. Баталин не готовил мне замену или дублера, ни секунды не сомневаясь в моей порядочности. Можно сколько угодно твердить, что рыба ищет где глубже, а человек – где лучше или что своя рубашка ближе к телу, но такой поступок с моей стороны был бы настоящим предательством учителя, а предательство, несмотря на все рубашки и всех рыб, – везде и всегда предательство.

Кажется, Виктор Конецкий в одном из своих романов описал такой случай. Молоденький пэтэушник во время блокады Ленинграда вырывает хлеб у такой же голодной, как и он, девочки. И через длинную цепочку абсолютно незнакомых людей зло, которое он совершил, приходит к нему, но в гораздо большем размере. Так что делать зло другим людям всегда крайне опасно. Для, в общем-то, не очень здорового человека вроде Баталина мой уход стал бы несомненным злом, хотя это чисто эмоциональная оценка моих предполагаемых действий.

Если же разбираться в ситуации без эмоций, я считаю бесспорным, что работа научного сотрудника заключается в ежедневном обучении чему-то новому – с момента прихода на работу и до выхода на пенсию. Для учебы нужны учителя. Еще я прекрасно понимал даже тогда, что любые новые идеи требуют обсуждения с профессионалами в коллективе. А что и с кем можно обсуждать в отделе сточных вод? С двенадцатью лаборантками, которые окажутся у меня в подчинении? Несерьезно, несмотря на искреннее уважение к труду лаборантов. Это был второй жирный минус, который я записал в столбец номер два. Следствием предыдущего был третий минус – мечта о защите кандидатской диссертации могла остаться мечтой или отдалиться на неопределенный срок, а скорее всего, растаять в тумане. Конечно, можно было попытаться поступить куда-нибудь в аспирантуру, провести эксперимент и защититься, но экология в те времена была не в чести – не то что сейчас. Да, все понимали, что загрязнять естественные водоемы плохо, и надо этому препятствовать, но средства на борьбу с загрязнением окружающей среды выделялись мизерные, и, по большому счету, никому до этого не было дела.

И все-таки главным минусом предполагаемого места работы был практически нулевой научный потенциал конструкторского бюро в сравнении с ВНИИНефтехимом. Учиться там мне было бы не у кого и нечему, а это огромный недостаток. Хорошо быть первым парнем на деревне, но только не в том случае, когда в деревне всего один дом.

Решив, что утро вечера мудренее, я попытался заснуть, но почти всю ночь простоял у открытой форточки с сигаретой. Под утро я вспомнил слова Баталина двухлетней давности: «Никогда нельзя играть на понижение, Аркаша». И вдруг память услужливо предоставила еще один аргумент в поддержку правила Баталина. У меня был друг, учившийся на химфаке на курс младше меня. Назовем его здесь Андреем. Прекрасный способный парень, выросший в интеллигентной семье: мама – доцент, папа – профессор, дедушка – профессор, бабушка, воспитавшая Андрея, тоже была доцентом и происходила из известной в России и за рубежом дворянской семьи. Правда, сказала она мне это на ушко и по секрету: времена были такие. У дедушки были два брата – один академик, лауреат Ленинской премии. Как говорил Марк Семёнович Немцов, сидевший с ним в одной шарашке, Нобелевскую премию он не получил только потому, что находился в заключении, когда пришло время анонсировать работу. Второй брат дедушки был известным в стране писателем. Андрей уже с третьего курса с удовольствием начал работать в студенческом научном обществе, и будущее его было абсолютно прогнозируемым для всех окружающих: аспирантура, защита диссертации и служение великой цели – познанию тайн природы. И действительно, после окончания университета он поступил в аспирантуру одного из отраслевых институтов. Но это означало сто рублей в месяц в течение трех лет. Как правило, на защиту диссертации требовалось пять лет, и только после этого можно было получить должность младшего научного сотрудника со степенью, что оценивалось государством в сто восемьдесят пять рублей в месяц. Неплохо, но не шикарно по тем временам.

Андрей женился на своей однокласснице еще до окончания университета. Молодая жена искренне считала, что, если она вышла замуж за парня из такой семьи, то максимум через год после окончания аспирантуры муж должен стать кандидатом наук и старшим научным сотрудником с окладом рублей в триста, а еще через пару лет – профессором с доходом пятьсот рублей в месяц. То есть не хотела Надежда, жена Андрея, так же как и героиня фильма «Москва слезам не верит», скитаться с мужем-лейтенантом по отдаленным гарнизонам, чтобы лет через двадцать стать генеральшей. Ей нужно было все и сразу.

И практически каждый день, когда измученный длительными экспериментами Андрей приходил домой, тут же включалась одна и та же пластинка: «Денег мало, другие мужья тысячи зарабатывают, а ты ничего не можешь. Зачем я, дура, за тебя вышла замуж и испортила себе жизнь?!» Вместо того чтобы прогуляться с женой до ближайшего ЗАГСа и исправить совершенную ошибку, Андрей начал искать возможность дополнительного заработка. Но где можно было тогда заработать много денег, не нарушая закон? Ну, пожалуй, в стройотряде за два летних месяца выходило где-то рублей триста – триста пятьдесят. Но какой же аспирант осмелится прийти к шефу и попросить отпуск за свой счет? За такую просьбу можно было нарваться на очень неприятный разговор с научным руководителем. И тут Андрею «повезло»: один из его друзей летом, на время отпуска, устраивался проводником на железную дорогу. На выгодных маршрутах можно было заработать рублей пятьсот – шестьсот в месяц. И мой друг за первый же месяц добыл, кажется, шестьсот рублей. Я пишу добыл, а не заработал, потому что деньги эти были не совсем праведными. А там, где неправедные деньги, там, как правило, будет алкоголь… ну и другие телесные удовольствия. Кончилось тем, что отношения с женой стали напряженными, а шеф учуял пристрастие своего аспиранта к казенному спирту. Закончилось это все исключением из аспирантуры.

После такого стресса желание заниматься наукой, как правило, проходит. Не стал исключением и Андрей. Кто-то из знакомых помог ему устроиться начальником отдела снабжения на небольшое химическое предприятие. По здравому смыслу, отдел снабжения должен был чисто механически заниматься закупкой сырья. Но это в условиях бездефицитной экономики. При социалистической системе хозяйствования большинство товаров было недоступно. Чтобы получить их в необходимом количестве, нужно было иметь так называемые фонды, номенклатура которых утверждалась министерством, причем только на будущий год. То есть, например, если мне для исследований требовалось получить хлорид натрия, то я писал заявку в отдел снабжения, который должен был выбить фонды на этот продукт на будущий год. Соответственно, исследования я мог провести только через год, когда проведение подобных работ уже стало бы малоактуальным. Предприятия могли обмениваться фондовыми товарами. И, если начальник снабжения был опытным доставалой, он по своим связям добывал то, что нужно родному предприятию, раньше положенного срока. За такого рода услуги было принято дарить друг другу подарки – обычно хорошее спиртное. А если бутылка есть, то она должна быть выпита.