Текст книги "Тайна горы"

– Бегите, – сказал, расслышав последние слова, Реммер. – Бегите одни, зачем из-за меня всем пропадать.

Но Вера категорически запротестовала, запротестовал Баратов, и даже робкий обыкновенно дядя Иван и тот сказал:

– Да нет уж, когда такое дело, так пропадать всем вместе.

Нападающие, умолкшие было на несколько минут, открыли вдруг бешеный огонь. Прожектор потух, и все четверо побледнели, потому что поняли, что сейчас вся масса кинется в темноте вперёд.

Но вдруг случилось что-то совершенно неожиданное, непонятное ни той, ни другой стороне. Высоко на стене засверкал какой-то огонёк, и тусклый свет обрисовал контуры огромного отверстия. Над головами у обороняющихся своды пещеры дрогнули от могучего загрохотавшего взрыва, и в самой гуще нападающих сверкнуло огромное пламя, точно там разорвался тяжёлый артиллерийский снаряд.

Все были так ошеломлены случившимся, что оцепенели в первую минуту. Потом оставшиеся в живых люди из партии Штольца с воем бросились назад к выходу.

Долго ещё металось эхо по закоулкам таинственной пещеры, долго осыпались камни со стен, наконец что-то затрещало, заохало, и тяжёлый пласт земли наглухо закрыл вход.

– Никого нет, все ушли, – сказала Вера, и голос её был до странности спокоен и безучастен ко всему.

– Тише, кто-то есть, – сжимая ей руку, ответил Баратов.

Невдалеке послышался голос Штольца, он звал кого-то из инженеров и отчаянно ругался.

– Штольц ещё цел, слышишь? – сказал Баратов. – До тех пор, пока он цел, мы не можем быть спокойны. Он не знает, вероятно, что мы ещё тут, и у него нет теперь прожектора. Надо подобраться к нему в темноте и захватить его. Я это сделаю.

Он взял у Веры маузер, оставил свою винтовку и пополз. Он полз недолго, потому что услышал рядом какие-то голоса. Вдруг за поворотом он увидел дымный свет от факела, потом с силой отброшенный факел полетел в сторону. Ему слышно было, как, схватившись, отчаянно боролись двое. Потом борьба прекратилась, и стало тихо. Подождав немного, Баратов пополз дальше. Потом встал. И не выпуская из руки маузера, ощупывая левой рукой стену, пошёл вперёд. Но идти ему пришлось недолго. Нога его наткнулась на что-то мягкое, он пощупал – внизу лежал человек. Тогда он зажёг фонарик, навел его на лицо лежащего и отступил в ужасе.

Перед ним лежал Штольц. Лицо его посинело, глаза выкатились, а на шее виднелись следы чьих-то сильных пальцев. Он был задушен.

Вернувшись, Баратов рассказал обо всём товарищам.

– Тут кто-то да есть. Теперь это ясно. Я и раньше подозревал. Помнишь, Виктор, когда мы с тобой слыхали кавалерийский сигнал. Скажи… Но я не понимаю, ты с кем передавал записку.

– Ни с кем, – упрямо повторил Реммер. – Я запечатал её в флягу и бросил в воду.

– Нет, – покачивая головой, вставя своё слово, сказал Иван. – Нет, эдакой записки мы не получали, а только иду это я, значит, ночью, вдруг слышу, за мной кто-то хрустит. Ясное дело, я испугался и припустил. А кто-то как сиганёт за мной. «Чего, – говорит, – дурак, бежишь, передавай вот эту записку, да пусть скорей приходят». Ну, я, конечно, и опомниться не успел, и человека мне из-за темноты не видно, а он шасть – и нет его. Гляжу, а у меня в руке записка лежит.

– Не знаю, – усталым голосом ответил Реммер, – не знаю, я и сам ничего не понимаю, откуда взялась верёвка, по которой я дополз, как я очутился в середине пещеры…

Он не договорил.

И все разом насторожились и подняли вверх головы. Вверху в стене опять мелькнул огонь, показалось пламя дымного факела, высунулась чья-то рука, и потом длинная верёвочная лестница спустилась вниз. Поражённые всем этим четверо друзей молчали.

Факел исчез; рука скрылась, и снова наступила тишина.

– Слушай, как бурлит вода. Что это с потоком делается?

Действительно, рядом происходило что-то странное, должно быть, обвалившийся от взрыва обломок скалы завалил наглухо выход подземной речки, и вода стихийно, с шумом начала заливать пещеру.

– Опять кто-то! – крикнул Реммер. – Надо скорей наверх, иначе мы утонем.

Баратов бросился к верёвочной лестнице и первым полез вверх, не задумываясь над тем, к кому и куда он попадёт. Добрался, потом за ним Вера; потом внизу дядя Иван обмотал верёвкой Реммера, его подняли, потом сбросили лестницу дяде Ивану, и он забрался тоже.

Батарейки электрического фонаря ослабли, но они зажгли пару просмоленных головёшек, валявшихся на полу, и осторожно пошли вперёд.

Прошли несколько саженей узким коридором, завернули и остановились.

Перед ними был высокий грот, посреди горел костёр, и, приткнувшись в каменные щели стен, дымно чадили два факела.

И при тусклом освещении друзья увидели стены, увешанные винтовками, шашками и пулемётными лентами, ветхое красное знамя с жёлтыми буквами и посреди грота старое ржавое орудие.

А слева на лежанке из сухих листьев лежал, откинув голову, заросший волосами седой старый человек.

Подошли к нему. Он посмотрел на них тусклым, умирающим взглядом, и только теперь они заметили, что кровь широко разлилась по его груди, по листве и по камням.

Вера отвернула рубашку и вскрикнула. Каким-то огромным осколком у лежащего был вырван кусок с правой стороны груди.

– Смотри, это вот чем, – проговорил Баратов, поднимая металлический осколок. – Это кусок от замка орудия, оно разорвалось при выстреле. Это он выстрелил из трёхдюймовки, но она уже старая и ржавая.

Кровавой пеной покрылись седые усы умирающего, он посмотрел на них безумными, ничего не воспринимающими глазами, потом как бы искорка просвета мелькнула по его зрачкам, и он произнёс тихо:

– Товарищи?

– Да, да, товарищи, – успокаивая его, ответила Вера.

Слабая счастливая улыбка показалась на его губах.

– Товарищи… – повторил он. – Я тоже… Тоже товарищ…

Он закинул голову назад, впал в полузабытье, потом рассмеялся, закашлялся и потянул руку влево, но обессиленная рука упала. И все увидели, что он тянулся к медному кавалерийскому сигнальному рожку.

Баратов поднял рожок, на нём был красный лоскут, на котором с трудом ещё можно было разобрать вышитые слова: «Смерть бандам генерала Гайды».

* * *

Под подушкой умирающего полусумасшедшего человека нашли толстую исписанную тетрадь. На первой странице её была нарисована кривобокая пятиконечная звезда, а дальше выведено: «Дневник славного партизана Семёна Егорова обо всём, что и как было».

Долго в эту ночь при тусклом свете факелов и костра разбирали товарищи корявые строчки, и в эту ночь тайна горы была разгадана.

* * *

В 1919 далёком году бродили по северу отряды генерала Гайды, того самого, над которым вечное проклятие всех трудящихся Урала. Хотя он и сдох давно, но чёрная память о нём у стариков и до сих пор жива. В 1919 огневом году оторвался от главных сил отряд под командой товарища Чугунова, и, очутившись в дебрях глухих лесов, поклялся Чугунов, а также и все революционные бойцы в ненависти к генералу Гайде и прочим контрреволюционерам и решили бить нещадно партизанским способом всех белогвардейцев и дожидаться, пока будет Советская власть либо самим конец не придёт. И на том порешивши, начали рыть землянки в лесу партизаны, чтобы можно было где после боёв, а также от холода и дождя головы приткнуть. А в это время готовилась уже им контрреволюционная измена со стороны адъютанта товарища Кречета, который впоследствии оказался не только не товарищем, а просто наёмным агентом, к тому же и бывшим офицером.

И вот однажды вызвался этот адъютант, которому от всех было доверие, выехать за сорок вёрст в деревню к мужикам, чтобы наладить там с ними связь как в смысле доставки продуктов, так и в смысле разведки и всего прочего. А я в ту пору был славным революционным сигналистом при отряде и подавал сигналы: «зорю», в поход, а также и все прочие, которые по уставу положены. И сказал мне адъютант Кречет: «Ты поедешь со мной тоже». И оседлал тогда я своего коня под названием «Колчак», и дунул я «Колчака» нагайкой, и понеслись мы вместе для означенной цели.

А при приезде в деревню вижу я, что там солдаты стоят, и говорю об этом адъютанту, но он сказал: «Это ничего, мы проберёмся внутрь к ним, потому что я знаю ихний пропуск». И, восхищённый таким геройским поступком, согласился я с ним на это дело тоже, то есть пропуск он сказал, и мы поехали. И приехали мы с ним прямо в белогвардейский штаб, и взошёл он спокойно на крыльцо, поздоровался за руку с золотопогонньми офицерами, а также сказал мне рассмеявшись: «Ты не будь дураком и понимай, что к чему делается. Останешься здесь при мне на службе, и будет тебе за это награда и унтер-офицерское отличие».

На это я вознегодовал коренным образом и сказал ему: «Это есть подлая измена интересам трудящихся, и на этакое дело я вовсе не согласен». Причём тут же хотел его кончить. Тогда вместо этого связали мне руки и били нагайками нещадно, в том числе и он сам больше всех. А потом сказали: «Будет тебе за этакие слова расстрел». И бросили в чулан. А в чулане я лежу и слышу, как разговаривают они промеж себя и спешно под окнами отряд собирается, чтобы сделать, значит, нападение на то место, где стоит наш беспечный партизанский отряд. И услыхав такое дело, выломал я собственными руками доску из-под пола, пробрался под полом под крыльцо, а из-под крыльца убежал ночью и бежал все сорок вёрст без передышки, весь изорвавшись в кровь об ночные сучья, но всё же прибежал вперёд и, взявши в руки свой неизменный сигнальный рожок, затрубил тревогу. И когда понеслись со всех сторон партизаны, спросил меня сердито товарищ Чугунов: «В чём дело, сигналист, и по какому поводу подаёшь ты сигнал-тревогу?», то ответил я ему на это: «Измена».

И только мы собрались, как со всех сторон обложили нас белогвардейские банды. И стали мы с боем отступать и так отступали три дня и три ночи, и всё с боем, пока наконец не забрались оставшиеся из нас двенадцати человек живых при одном орудии в такую чащу, что бросили нас преследовать белые.

И стали промеж собой говорить тогда бойцы: «Жить нам тут без провианта нельзя, а потому надо нам поодиночке пробираться к людям. А лошади у нас из-под орудий сдохли, и мясо их разрезали на куски и поделили между собой, а потом распрощались друг с другом, и пошёл каждый в свою сторону. И только я один по причине ранения в ноге остался и сказал, что подожду идти либо день, либо два, пока не заживёт. А на второй день встретился я с заблудившим белобандитом, и саданул он пулей мне в бок, на что я, не растерявшись, ответил ему тем же. И когда повалились мы оба, то посмотрели друг на друга и решили, что теперь квиты. И так мы с этим белобандитом провалялись на земле неделю, питаясь кониной и сухарями из его мешка, а после чего, выздоровевши, наткнулись нечаянно на дикую пещеру, в которую и перешли жить ввиду наступивших холодов. И однажды он, обследуя эту пещеру, открыл в ней реку с золотоносным песком и, когда я был в сонном состоянии, ударил меня в голову тяжёлым поленом и с тех пор куда-то скрылся.

Имя ему было Сергей, по фамилии Кошкин, а какой губернии и уезда, не знаю.

* * *

– Теперь всё понятно, – сказал Баратов, прочитав эти записки. – От удара он, очевидно, сошёл с ума и с тех пор остался жить здесь.

– Не всё, – перебила его Вера, – почему он назвал нас товарищами, а Штольца задушил?

При упоминании этой фамилии умирающий вздрогнул, поднял голову и сказал хриплым, надломленным голосом:

– Задушил… задушил… за нагайки, за измену и за всё…

– Он узнал его. Ясно, что у Штольца фамилия была не настоящая, – шёпотом добавила Вера и, посмотрев на Реммера, сказала: – Теперь ты знаешь всё… Больше даже, чем нужно.

– Да, – ответил Реммер, – больше даже, чем нужно, и про Штольца и про проделки концессионеров, про всё… Теперь, когда мы вернёмся… буря будет не маленькая…

– Всю эту банду с мистером Пфуллем выметут прочь к себе. Они сорвались на этот раз.

* * *

Старый партизан умер, когда рассвело. Умер, крепко прижимая к груди сигнальный рожок, один из тех, которые давно-давно когда-то протрубили смерть и генералу Гайде и всем прочим генералам белых банд.

И только теперь, днём, товарищи увидели настоящий широкий выход из пещеры, обращённый в сторону, совершенно противоположную той, с которой его искали.

А лучи, широким потоком ворвавшись в проход, ласково падали на седую голову умершего человека и перебегали светлыми пятнами по старому, пыльному знамени, много лет стоявшему над изголовьем старого красноармейца.

1926-1927