Текст книги "Страна багровых туч"

– Так, товарищи… – начал Краюхин. – Теперь, когда мы все в сборе, начнем наше совещание – последнее совещание в Москве.

Он подошел к столу и нажал одну из кнопок на эбонитовом щите у видеофона. Раздалось глухое жужжание. Быков невольно попятился, когда серая черепаха медленно опустилась под пол и над широким квадратным колодцем сомкнулись паркетные створки люка. Дауге и Спицын накатили ковер на место, толстый Крутиков пододвинул к столу кресло.

– Прошу садиться, – пригласил Краюхин.

Все расселись на легких стульях красного дерева. Воцарилась тишина.

– Рад сообщить вам, друзья мои, – начал Краюхин, – что приказ подписан. Приказ подписан два часа назад, и все, что касается, так сказать, личного состава экспедиции, утверждено безоговорочно. Поздравляю вас!

Никто не шевельнулся, только красавец Юрковский вдруг вскинул голову и мельком взглянул на Быкова.

– Что касается задачи… – Краюхин помолчал, поднес к очкам лист бумаги. – Что касается задачи, то тут комитет счел нужным внести кое-какие изменения. Вернее, дополнения.

– Начинается… – недовольно, но очень негромко проворчал Дауге.

Зазвонил телефон. Краюхин поднял и снова положил трубку, щелкнул переключателем и буркнул:

– У меня совещание.

– Есть! – отозвался кто-то.

– Так вот, товарищи. В общем и целом, как говорится, все остается, как было в проекте. Комплексная задача – испытание новой техники и геологический поиск на Венере. Поскольку среди нас есть новичок, который совершенно не в курсе наших дел, а также памятуя, что повторение, так сказать, мать учения… да и вообще небесполезно будет довести до вашего сведения содержание этой части приказа дословно, читаю выдержку: «Параграф восьмой. Цель экспедиции состоит в том, чтобы, во-первых, провести всесторонние испытания эксплуатационно-технических качеств нового вида межпланетного транспорта – фотонной ракеты „Хиус“. Во-вторых, высадиться на Венере в районе месторождения радиоактивных руд „Урановая Голконда“, открытого два года назад экспедицией Мехти – Ермакова…»

Быков шумно вздохнул. Дауге предостерегающе положил руку на его колено.

– «…и провести его геологическое обследование. Параграф девятый. Задача геологической группы экспедиции состоит в определении границ месторождения „Урановая Голконда“, в сборе образцов и приближенном расчете запасов имеющихся там радиоактивных ископаемых. По возвращении представить в комитет соображения об экономической ценности месторождения». Все как было, не правда ли? – сказал Краюхин. – А вот пункт, которого в проекте не было. Слушайте: «Параграф десятый. Задачей экспедиции является отыскание посадочной площадки не далее 50 километров от границ месторождения „Урановая Голконда“, удобной для всех видов межпланетного транспорта, и оборудование этой площадки автоматическими ультракоротковолновыми маяками конструкции Усманова – Шварца с питанием от местных ресурсов».

Краюхин положил бумагу и оглядел слушателей. Некоторое время все молчали. Затем Юрковский, великолепно заломив густую черную бровь, произнес:

– Кто же будет этим заниматься?

– Странный вопрос, Владимир Сергеевич, – усмехнулся Краюхин.

– Прекрасно, прекрасно, площадку мы отыщем, – быстро заговорил Дауге. – В крайнем случае, построим. Но вот относительно маяков… Действительно, дело это, видимо, тонкое и требует специальных знаний…

– Вот это уже, дорогие товарищи, не моя забота. Это забота начальника экспедиции. – Краюхин достал из стола папиросу, закурил. – Так ведь, Анатолий Борисович?

Быков с любопытством повернулся к Ермакову. Тот равнодушно кивнул.

– Я думаю, – медленно сказал он, – мы справимся. В нашем распоряжении еще по крайней мере полтора месяца, если я не ошибаюсь. За это время мы вполне сможем ознакомиться с особенностями конструкции маяков и провести две-три пробные сборки. Это не столь уж «тонко»…

– Только учтите, – перебил его Краюхин, – что полтора месяца я вам на это не дам. Даже месяца не дам.

– Что ж, раз так – будет достаточно и трех недель. – Ермаков опустил глаза и стал рассматривать свои длинные тонкие пальцы. – Разумеется, если вы обеспечите нам эту возможность.

– Я не понял, – не дождавшись ответа Краюхина, вмешался Юрковский, – что значит «с питанием от местных ресурсов»? Так, кажется, там написано?

– Это значит, Владимир Сергеевич, что источник энергии для маяка вам придется отыскивать там, на месте, – сказал Краюхин. – Впрочем, я думаю, для наших техников этот вопрос ясен, так?

Крутиков торопливо закивал, а Спицын проговорил, улыбаясь:

– Это-то понятно… Радиоэлементы, если Голконда хоть вполовину так богата активными веществами, как говорят, или термоэлементы… Но… Да что говорить! Приказ есть приказ.

– Одно дело – приказать, другое дело – выполнять, – хмуро пробормотал Юрковский. – Во всяком случае, следовало бы этот пункт предварительно согласовать с нами, а потом уже отдавать в приказе.

«Почему Краюхин не оборвет этого распустившегося пижона?» – сердито подумал Быков.

Прямой, как разрез бритвой, рот Краюхина растянулся в насмешливую улыбку:

– Вам кажется, Владимир Сергеевич, что экспедиции это не под силу?

– Не в этом дело…

– Конечно, не в этом! – резко сказал Краюхин. – Конечно, не в этом! Дело лишь в том, что из восьми кораблей, брошенных на Венеру за последние двадцать лет, шесть разбилось о скалы. Дело лишь в том, что «Хиус» посылается не только… и не столько ради ваших геологических восторгов, Владимир Сергеевич. Дело лишь в том, что вслед за вами пойдут другие… десятки других, сотни других. Венеру… Голконду оставлять без ориентиров больше нельзя. Нельзя, черт побери! Или там будут надежные автоматические маяки, или мы будем вечно посылать людей почти на верную гибель. Неужели это, так сказать, непонятно вам, Владимир Сергеевич?

Он закашлялся, отбросил папиросу и вытер платком лысину. Юрковский, мгновенно ставший пунцовым, смотрел в сторону. Все молчали. Дауге подтолкнул Быкова локтем:

– Вот так нашего брата из высоких эмпиреев стаскивают на землю.

– Погоди, Иоганыч! – досадливо прошептал Быков. – Дай послушать.

Он все еще плохо представлял себе замысел и средства экспедиции. Кучке людей, бредущей по зыбучим пескам, становилось все труднее и труднее. Теперь им приходилось тащить на себе тяжелые металлические фермы и диковинные аппараты, похожие на пятиногих черепах… Пока было ясно, что по крайней мере одна высадка на Венере все же прошла удачно. Высадка экспедиции Мехти – Ермакова. Урановая Голконда не была мифом.

– …Полагаю, нам не придется менять расчеты перелета? – спросил Ермаков.

– Нет, расчеты не меняются. Михаилу Антоновичу следует ориентироваться на старт пятнадцатого-восемнадцатого августа.

Штурман Крутиков заулыбался, закивал головой.

– У меня есть еще один вопрос, – неожиданно сказал Юрковский.

– Пожалуйста, Владимир Сергеевич.

– Мне не совсем понятна роль товарища… э-э… Быкова в нашей экспедиции. Я нисколько не сомневаюсь в его… э-э… отменных качествах, как физических, так и духовных, но я хотел бы еще знать его специальность и его задачу.

Быков затаил дыхание.

– Вам известно, – медленно сказал Краюхин, – что экспедиции придется работать в обстановке пустыни. А товарищ Быков хорошо знает пустыню.

– Хм… Я думал, что он специалист по посадочным площадкам. Ведь и Дауге, надо думать, знает пустыню не хуже.

– Дауге знает пустыню гораздо хуже! – сердито вмешался Григорий Иоганнович. – Значительно хуже. Упомянутый Дауге сел в калошу в самых прозаических барханах Гоби, и если бы не Быков… Ты не знаешь Быкова, Володя, и не знаешь пустыни. Не все пустыни такие же, как на Большом Сырте.

Краюхин спокойно дождался, пока Дауге умолк, и закончил:

– Кроме того, Алексей Петрович – прекрасный инженер, химик-радиолог и водитель.

Юрковский пожал плечами:

– Не поймите меня дурно. Я ничего не имею против инженера Быкова. Но должен же я знать обязанности своего товарища по экспедиции! Вот теперь я знаю: специалист по пустыням.

Быков стиснул зубы и промолчал. Но Краюхин, сердито уставившись на Юрковского круглыми глазами, прогудел:

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, Владимир Сергеевич. Кажется, это у вас пять лет назад в бытность вашу на Марсе рассыпалась гусеница у танкетки, не правда ли? И вы с Хлебниковым тащились пешком пятьдесят километров, потому что так и не сумели ее починить…

Юрковский вскочил и хотел что-то возразить, но Краюхин продолжал:

– И в конце концов, дело даже не в этом. Инженер Быков введен в состав экспедиции, помимо всего прочего, еще и за те, так сказать, отменные физические и духовные качества, в которых вы, по собственным вашим словам, не сомневаетесь. Это человек, на которого вы, Владимир Сергеевич, сможете положиться в критический момент. А такие моменты там будут, обещаю вам! Что же касается его знаний, то будьте уверены, в своей области их у него не меньше, чем у вас в своей.

– Капитулируй! – Крутиков потрепал Юрковского по спине. – Тем более что ведь это он спасал твоего возлюбленного Дауге…

– Перестань! – буркнул Юрковский.

Быков перевел дыхание и пригладил жесткие волосы на макушке.

– Кстати, об обязанностях, – сказал Краюхин, доставая из стола сложенный вчетверо листок. – Все их знают, но… для повторения зачитаю еще раз. «Ермаков – начальник экспедиции, командир корабля, физик, биолог и врач. Спицын – пилот, радист, штурман и бортинженер. Крутиков – штурман, кибернетист, пилот и бортинженер. Юрковский – геолог, радист, биолог. Дауге – геолог, биолог. Быков – инженер-механик, химик, водитель транспортера, радист».

– Специалист по пустыням… – шепнул Дауге.

Быков нетерпеливо дернул плечом.

– Ну-с, теперь еще одно… – Краюхин поднялся и оперся ладонями о стол. – Несколько слов о «загадке Тахмасиба»…

– О господи! – жалобно пробормотал Крутиков.

– Что вы сказали? – повернулся к нему Краюхин.

– Ничего, Николай Захарович.

– Вы, вероятно, хотели сказать, что вам до смерти надоел этот миф о загадке Тахмасиба?

– Ну… – Крутиков неловко задвигался и покосился на Ермакова, – не совсем так, конечно…

– Но в этом духе. Однако перейдем к делу. Кое-кто в президиуме академии весьма заинтересовался этим вопросом и просил включить работу над расшифровкой «загадки» в план экспедиции.

– Разумеется… – усмехнулся Крутиков.

– Я отказался, сославшись на нашу загруженность. Но, поскольку вы все равно будете работать вблизи от Голконды, прошу брать на заметку все явления, в какой бы то ни было степени напоминающие то, что стало известно после экспедиции Мехти – Ермакова. Договорились?

Все промолчали. Только Ермаков тихо произнес:

– К сожалению, мнение о том, что странное происшествие с Тахмасибом – миф, очень распространено. Но ведь его гибель – не миф…

– Он мог погибнуть от тысячи причин, – сказал Дауге.

– Не исключено. Но не исключено и то, что «красное кольцо», что бы оно ни значило, существует реально и было причиной его гибели.

– Короче говоря, это не приказ, а просьба, – сказал Краюхин, – хотя боюсь, что «загадка Тахмасиба» даст вам о себе знать независимо от того, верите вы в нее или нет… Вот все, что я хотел вам сообщить. Теперь о текущих делах. Вам известно, что завтра мы вылетаем. Сбор здесь, в двенадцать. Поедем на Внуковский аэродром… Алексей Петрович!

– Я!.. – Быков вскочил на ноги.

– Сидите, сидите. Где будете ночевать? В «Праге»?

– У меня, – быстро сказал Дауге.

– Вот и отлично! Ну что ж, товарищи, если нет вопросов, можете идти собираться. Вас, Анатолий Борисович, прошу задержаться на пять минут.

Все поднялись и стали прощаться. Выйдя в приемную, Дауге взял Быкова под руку:

– Спускайся вниз, Алексей, и жди в вестибюле, я схожу за машиной. Впереди целый вечер. Посидим, поговорим. Думаю, у тебя целая куча вопросов, правда?

– Какой ты, Григорий Иоганыч, проницательный, сил нет! – проворчал Быков.

На пороге

Быков вздохнул и уселся на диване, отбросив одеяло. Он никак не мог заставить себя заснуть. В кабинете Дауге было темно, только белели сползшие на пол простыни. За широкими окнами слабо розовело ночное зарево огней над столицей.

Он протянул руку за часами на стуле рядом. Часы выскользнули из пальцев и упали на коврик. Быков слез с дивана и принялся искать их, шаря ладонью по коврику и гладкому полу. Часов не было. Тогда он, чертыхаясь, выпрямился и стал поправлять простыни. Он делал это уже в третий раз с тех пор, как Дауге, пожелав ему спокойной ночи, ушел к себе в спальню, чтобы написать несколько писем. Быков улегся, но заснуть не удалось. Он вертелся, сопел, пытался устроиться поудобнее, считал до ста. Сон не приходил.

«Слишком много впечатлений», – подумал Быков, снова усаживаясь. Слишком много впечатлений и мыслей. Слишком много объяснил Дауге, и еще больше осталось неясного. Славно было бы выкурить сейчас сигарету – так нет, нельзя! Надо бросать. Бросать курить и начисто отказаться от спиртного. Давеча Иоганыч, выслушав без всякого энтузиазма сообщение Быкова о том, что «…вот в этом, дружище, чемодане ждет своей очереди бутылка преотличнейшего армянского коньяка», задал равнодушный вопрос: «Лет пятнадцать выдержки?» – «Двадцать!» – торжественно возразил Быков. «Ну, так ты его выбрось, – ласково предложил Дауге. – Выбрось в мусоропровод сейчас или отдай кому-нибудь завтра. И подумай о том, что в корабле тебе курить не разрешат. Таков режим. На Земле – только виноградное вино в минимальных дозах, в походе – ни капли! Таков режим, товарищ межпланетник».

– М-монастырь, – с чувством произнес Быков, устраиваясь поудобнее под одеялом. – Надо спать. Попробую еще разок.

Он закрыл глаза, и тотчас ему представился огромный пустой вестибюль, где он после совещания ждал Дауге. Богдан Спицын и толстенький Крутиков прошли мимо и остановились рядом с книжным киоском. Насколько можно было понять, они говорили о какой-то новой книге. Точнее, Спицын помалкивал, сверкая ослепительной улыбкой, а Крутиков тараторил высоким тенорком, то и дело бросая самые приветливые и благожелательные взгляды в сторону новичка. Быков почувствовал, что его приглашают присоединиться к беседе, но тут появились Дауге и Юрковский. Дауге стремительно шагал с закушенной губой, лицо Юрковского было исковеркано судорогой. В руке он держал смятую газету.

«Данже погиб», – сказал Юрковский, подойдя вплотную.

Быков увидел, как с лица черноволосого Спицына сползла улыбка.

«А-а, черт!» – выругался он.

Крутиков весь подался вперед, губы его задрожали:

«Господи… Поль?!»

«Над Юпитером! – с бешенством проговорил Юрковский. – Застрял в экзосфере, потерял ход и не захотел возвращаться…»

Он протянул газету. Быков увидел портрет в черной рамке – худощавый молодой человек с печальными глазами.

«Юпитер… Опять проклятый Джуп! – Юрковский стиснул кулаки. – Хуже Венеры, хуже всего на свете… Вот куда бы я… вот…» – Он резко повернулся и пошел прочь, широко шагая по матово-белому пружинящему полу.

«Поль Данже, Поль…» – повторял Крутиков, горестно качая головой.

«Я так и не успел ответить на его письмо», – с трудом выговорил Дауге, жмурясь, как от сильного света.

Все замолчали, только хрустела плотная обложка книги в пухлых волосатеньких пальчиках Михаила Антоновича Крутикова…

…Быков открыл глаза и перевернулся на спину. Это происшествие бросило тень на весь вечер. Хорошего разговора с Иоганычем не получилось. «Эти межпланетники – чертовски храбрые ребята, – подумал инженер. – И удивительно настойчивые. Настоящие люди! Сколько их легло на Венере!» На громоздких импульсных ракетах с ограниченным запасом горючего шли на штурм. Никто их не гнал, их удерживали, им запрещали, их отстраняли от полетов… если они возвращались.

Теперь на штурм идет «Хиус».

Фотонная ракета «Хиус»… Как и любой инженер-ядерник, Быков был знаком с теорией фотонно-ракетного привода и с интересом следил за всем новым, что появлялось в печати по этому вопросу. Фотонно-ракетный привод превращает горючее в кванты электромагнитного излучения и таким образом осуществляет максимально возможную для ракетных двигателей скорость выталкивания, равную скорости света. Источником энергии фотонно-ракетного привода могут служить либо термоядерные процессы (частичное превращение горючего в излучение), либо процессы аннигиляции антивещества (полное превращение горючего в излучение). Преимущества фотонной ракеты над атомной ракетой с жидким горючим бесспорны и огромны. Во-первых, низкий относительный вес топлива; во-вторых, большая полезная нагрузка; в-третьих, фантастическая для жидкостной ракеты маневренность; в-четвертых…

Так говорит теория. Но Быков знал также, что до последнего времени все попытки использовать идею фотонно-ракетного привода на практике оканчивались провалом. Одна из фундаментальных проблем этой идеи – отражение излучения – не поддавалась практической разработке. Для создания фотонной тяги требуются интенсивности излучения порядка миллионов килокалорий на квадратный сантиметр поверхности отражателя в секунду, и никакие материалы не выдерживали даже кратковременного воздействия температур в сотни тысяч градусов, возникающих при этом. Беспилотные модели сгорали дотла, не успев израсходовать и сотой доли горючего. И тем не менее фотонная ракета «Хиус» построена!

«Создано идеальное зеркало, – сказал Дауге, – „абсолютный отражатель“. Субстанция, отражающая все виды лучистой энергии любой интенсивности и все виды элементарных частиц с энергиями до ста – ста пятидесяти миллионов электронвольт. Кроме нейтрино, кажется. Волшебная субстанция. Ее теорию разработал институт в Новосибирске. Правда, они не думали о фотонной ракете. Они исследовали возможности идеальной защиты от проникающего излучения ядерного реактора. Но Краюхин сразу понял, в чем дело. – Дауге усмехнулся. – Краюхин – фанатик фотонной ракеты. Это ему принадлежит знаменитый афоризм: „Фотонная ракета – покоренная Вселенная“. Краюхин моментально вцепился в „абсолютный отражатель“, посадил за его разработку две трети лабораторий комитета, и вот – „Хиус“!»

Создание «абсолютного отражателя» было первым реальным достижением новой, почти фантастической науки – мезоатомной химии, химии искусственных атомов, электронные оболочки в которых заменены мезонными. Это так заинтересовало Быкова, что он на время забыл обо всем – о несчастном Поле Данже, о Венере, даже об экспедиции. К сожалению, об «абсолютном отражателе» Дауге мог рассказать очень немногое. Зато он рассказал о «Хиусе».

«Хиус» – комбинированный планетолет: пять обычных атомно-импульсных ракет несут параболическое зеркало из «абсолютного отражателя». В фокус зеркала с определенной частотой впрыскиваются порции водородно-тритиевой плазмы. Назначение атомных ракет двоякое: во-первых, они дают «Хиусу» возможность стартовать и финишировать на Земле. Фотонный реактор для этого не годился – он заражал бы атмосферу, как одновременный взрыв десятков водородных бомб. Во-вторых, реакторы ракет питают мощные электромагниты, в поле которых происходит торможение плазмы и возникает термоядерный синтез.

Очень просто и остроумно: пять ракет и зеркало. Кстати, уродливая пятиногая черепаха, которую Быков видел в кабинете Краюхина, – это, оказывается, макет «Хиуса». Изяществом обводов «Хиус», откровенно говоря, не отличается…

Инженер снова сел, скорчившись, упираясь голой спиной в прохладную стену.

«Мы стартуем на фотонной ракете „Хиус-2“. „Хиус-1“ сгорел два года назад во время испытаний, – нехотя сказал Дауге. – Никто не знает почему. Спросить не у кого. Единственный человек, который мог бы об этом что-нибудь сказать, – это Ашот Петросян, светлая ему память! Он распался в атомную пыль вместе с массой легированного титана, из которого был сделан корпус первого „Хиуса“. Легкая и честная смерть…»

«Никто из нас, наверное, не боится смерти, – подумал Быков. – Мы только не хотим ее. Чьи это слова?» Он слез с дивана. Заснуть не удастся, это ясно. Абсолютный отражатель, Данже, «Хиус», Петросян… «Попробуем последнее средство».

Он вышел на балкон, совершенно машинально нашарив в кармане куртки пачку сигарет.

Если не спится, надо как следует померзнуть. Быков облокотился на перила. Было тихо. Огромный город спал в призрачной полутьме июльской ночи; далеко за горизонтом стояло розовое мерцающее зарево, на севере ослепительной белой стрелой уходил в серое небо пик Дворца Советов.

«Уже не меньше двух, – подумал Быков. – Где же, однако, мои часы?.. Удивительно тепло. Мягкий теплый ветерок… А вот „хиус“ по-сибирски – зимний ветер, северяк. Проект фотонной ракеты разрабатывали инженеры-сибиряки, и они предложили это слово как кодовое название. Потом это название перешло и на планетолет».

Странные, непривычные названия. «Хиус» – в честь сибирской стужи, «Урановая Голконда», кажется, – в память о древнем городе, где царь Соломон хранил некогда свои алмазы… И еще – «загадка Тахмасиба». Тахмасиб Мехти, крупный азербайджанский геолог, – первый человек, побывавший на Голконде. Ермаков, Тахмасиб и еще двое геологов на специально оборудованной спортивной ракете благополучно опустились на Венере. Это была огромная удача и счастливый случай. Все так считают, в том числе и сам Ермаков.

Они сели где-то километрах в двадцати от границ Голконды. Тахмасиб оставил Ермакова у ракеты, а сам со своими геологами отправился на разведку. Что там произошло – неизвестно. Тахмасиб вернулся к ракете через четверо суток один, полумертвый от жажды, страшно истерзанный, изъеденный лучевыми язвами. Он принес образцы урановых, радиевых, трансуранитовых руд («Богатейшие руды, Алексей, изумительные руды!») и в контейнере розовато-серую радиоактивную пыль. Он был уже почти без памяти. Он показывал Ермакову контейнер и что-то много и горячо говорил по-азербайджански. Ермаков не понимал по-азербайджански и умолял его говорить по-русски, потому что ясно было, что речь идет о чем-то важном. Но Тахмасиб по-русски сказал только: «Бойтесь красного кольца! Уходите от красного кольца!» Больше до самой смерти он не произнес ни слова. Умер он при старте, и Ермаков полмесяца провел в ракете с его трупом.

«Красное кольцо» – это и есть загадка Тахмасиба, загадка гибели трех геологов, загадка Голконды. А может быть, никакой загадки и нет. Может быть, как считают многие, Тахмасиб просто помешался от лучевой болезни или от картины гибели товарищей. Серо-розовый порошок в контейнере оказался сложным кремнийорганическим соединением – на Земле, впрочем, давно известным.

И зачем Тахмасиб тащил на себе этот контейнер – непонятно… И непонятно, какое к этому отношение имеет «красное кольцо».

Дауге рассказывал об этом скороговоркой, морщась, как от изжоги. Он не верил в «загадку Тахмасиба». Зато он готов был часами говорить о богатствах Голконды. Только бы добраться, дойти, доползти до нее…

Быков бочком присел на перила, пачка сигарет мешала ему, и он положил ее рядом. В высоте с легким фырканьем пронесся небольшой вертолет. Быков проводил взглядом его сигнальные огоньки – красный и желтый. Он вспомнил разговор с Дауге.

Тахмасиб с товарищами шел к Голконде пешком. Но наша экспедиция берет с собой транспортер. Дауге говорит, что это превосходная машина. У Иоганыча все превосходное: «Хиус» превосходный, транспортер превосходный, Юрковский превосходный. Только о командире он отозвался как-то сдержанно. Оказывается, Ермаков – приемный сын Краюхина. Один из лучших космонавтов мира, но человек со странностями. Правда, у него, видимо, была очень тяжелая жизнь. Дауге отзывался о нем как-то очень неуверенно:

«Я его почти не знаю… Говорят… говорят, что это очень смелый, очень знающий и очень жестокий человек… Говорят, он никогда не смеется…»

Жена Ермакова была первым человеком, высадившимся на естественном спутнике Венеры. И там произошло какое-то несчастье. Никто об этом не знает ничего толком – какое-то столкновение между членами экипажа. С тех пор женщин перестали брать в дальние межпланетные рейсы, а Ермаков целиком посвятил себя штурму Венеры. Он, оказывается, четыре раза пытался высадиться на поверхности этой планеты – и все четыре раза неудачно. В пятый раз он летал с Тахмасибом Мехти. А сейчас, на «Хиусе», идет к Венере в шестой раз.

Быков прошелся по балкону, заложив руки за спину. Нет, положительно ему не удается даже замерзнуть! Слишком тепло, даже душно. Может быть, все-таки закурить? Быков почувствовал, как в нем растет уверенность в том, что лучшее и радикальнейшее средство против бессонницы – это сигарета. Тонкая ароматная сигарета, чарующая, баюкающая, успокаивающая… Он нащупал пачку.

Лучший способ преодолеть искушение – это поддаться ему. Он усмехнулся. Черта с два! Режим! Пачка полетела вниз с высоты одиннадцатого этажа. Быков, перегнувшись через перила, поглядел в темную пропасть. Там вдруг вспыхнули слепящие лучи фар, бесшумно пробежали по асфальту и скрылись.

«Зря намусорил, – подумал Быков. – Эх, слабости да грехи! Спать надо…» Он вошел в комнату и ощупью добрался до дивана. Под ногой что-то хрустнуло. «Бедные часы», – подумал он, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в темноте.

Он глубоко вздохнул и опустился на губчатое сиденье непокорного дивана. «Нет, не заснуть тебе сегодня, товарищ инженер, специалист по пустыням! С чего это красавчик Юрковский так невзлюбил меня? Теперь прилипнет прозвище: специалист по пустыням. А какое у Юрковского лицо было, когда он говорил о Поле Данже!.. Да, такой не страдает бессонницей перед полетом. „Мы не боимся смерти, мы только не хотим ее…“ Так ли, инженер? А вдруг в этом же вестибюле, через полгода, кто-то сообщит новость: „Товарищи, слыхали? „Хиус“ погиб. Ермаков погиб, Юрковский и этот… как его… специалист по пустыням…“ Чепуху городишь, Алексей! Это от бессонницы и от безделья. Скорей бы утро – и в самолет, на Седьмой полигон, на ракетодром в Заполярье, где экспедиция будет готовиться к отлету и ждать „Хиус“, который сейчас в пробном рейсе. Сегодня вставать в восемь, а я заснуть не могу, черт побери… Дауге уже спит, конечно…»

Тут Быков заметил, что дверь в спальню приотворена и сквозь щель падает на стену слабый лучик света. Он встал, на цыпочках подошел к двери и заглянул в щелку. За столом, рядом с раскрытой постелью, сидел Дауге, обхватив голову руками. Стол был почти пуст, на полу громоздился огромный рюкзак. На рюкзаке лежал геологический молоток с лоснящейся рукояткой. Быков кашлянул.

– Входи, – сказал Дауге, не оборачиваясь.

– Э-э… – затянул Алексей Петрович в совершеннейшем смущении. – Я, понимаешь, забыл тебя спросить…

Дауге обернулся:

– Заходи, заходи… Садись. Ну, что ты забыл спросить?

Быков напряг память так, что даже зубами скрипнул.

– Э-э… Да вот, понимаешь… – Тут его, наконец, осенило. – Вот. Зачем нам ставить на Венере радиомаяки, если ее атмосфера все равно не пропускает радиосигналов?

На лице Дауге лежала глубокая тень абажура. Быков уселся на низенькое легкое креслице и победоносно задрал одну ногу на другую. Он почувствовал огромное облегчение от того, что находится в освещенной комнате, в обществе верного друга Иоганыча.

– Да, – произнес Дауге задумчиво, – это действительно – чрезвычайно важный вопрос. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не заснул. А я-то думаю – что это он шатается по комнате? Зубы у него болят, что ли? А дело, значит, в маяках…

– Н-да, – неуверенно заявил Быков, опустив ногу. Чувство облегчения куда-то испарилось.

– У тебя, вероятно, есть какие-нибудь соображения по этому поводу? – продолжал Дауге совершенно серьезным тоном. – Ты, конечно, что-нибудь придумал во время… своего бдения? Нечто общеполезное…

– Видишь ли, Иоганыч… – проникновенно начал Быков, делая многозначительное лицо и не имея ни малейшего представления о том, чем он кончит начатую фразу.

– Да-да, я тебя понял, – прервал Дауге кивая. – И ты совершенно – понимаешь? – абсолютно прав! Именно так и обстоит дело. Атмосфера Венеры действительно не способна пропускать радиолучи, но при строго определенном диапазоне мы допускаем возможность прорыва этой радиоблокады. Этот диапазон определен из чисто теоретических, а равно и наблюдательных данных относительно локальных ионизирующих полей… чего, инженер?..

– Венеры, – мрачно произнес Быков.

– Именно – Венеры! Атмосфера планеты пропускает иногда волны и других длин, но это – явление случайное, на него рассчитывать не приходится. Поэтому задача состоит в том, чтобы определить полосу пропускания, а определив, забросить маяки на поверхность… на поверхность чего?

– Венеры! – повторил Быков с ненавистью.

– Великолепно! – восхитился Дауге. – Ты не зря провел ночь без сна. Однако все попытки забросить на поверхность радиостанцию кончались… чем, инженер?

– Хватит, – ответствовал Быков, ерзая на кресле.

– Гм… Странно. Они, друг мой, кончались неудачей. Скорее всего, эти маяки-танкетки разбивались о скалы. Или, во всяком случае, приходили в негодность во время спуска. Но, если бы даже они не разбивались, что толку от них? Они бы не помогли нам. Зато теперь у нас есть… что у нас есть?

– Терпения у нас уже нет, – мрачно сказал Быков.

Дауге торжественно провозгласил:

– У нас есть «Хиус», и есть маяки, и найдена полоса пропускания, в коей сигналы оных маяков прорываются через атмосферу. Значит, у нас есть все, кроме терпения, а это уже дело наживное. Можно, пожалуй, спать спокойно.

Алексей Петрович грустно вздохнул и поднялся.

– Бессонница, – проговорил он.

Дауге кивнул:

– Бывает.

Быков прошелся по комнате и остановился перед тремя стереофотоснимками на стене. Левый изображал старинную узкую улицу какого-то прибалтийского города, правый – межпланетный корабль, похожий на колоссально увеличенный винтовочный патрон времен Великой Отечественной войны, уткнувшийся острым носом в черное небо. На средней фотографии Быков увидел молодую грустную женщину в закрытом до шеи синем платье.

– Кто это, Иоганыч? Жена?

– Д-да… Собственно, нет, – с неохотой проговорил Дауге. – Это Маша Юрковская, сестра Володи. Мы разошлись…

– А, извини…

Инженер, прикусив губу, вернулся к креслицу и сел. Дауге бесцельно листал страницы книги, лежащей перед ним на столе.

– Собственно, она ушла… Это будет точнее…

Быков молчал, разглядывая худое загорелое лицо друга. В свете голубой лампы оно казалось совсем черным.

– Вот мне тоже не спится, Алексей, – проговорил Дауге печально. – Жалко Поля. И на этот раз ехать не очень хочется. Я очень люблю Землю. Очень! Ты, наверное, думаешь, что все межпланетники – убежденные небожители. Неверно. Мы все очень любим Землю и тоскуем по голубому небу. Это наша болезнь – тоска по голубому небу. Сидишь где-нибудь на Фобосе. Небо бездонное, черное. Звезды, как алмазные иглы, глаза колют. Созвездия кажутся дикими, незнакомыми. И все вокруг искусственное: воздух искусственный, тепло искусственное, даже вес твой и тот искусственный…