Текст книги "Страна багровых туч"

Дауге сделал паузу. Быков нетерпеливо покашлял и сказал:

– Вскрыл – и что?

– Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случайно взглянул поверх голов товарищей – они все, конечно, наклонились к банке – и вижу: по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый червяк… Настоящий удав, боа-констриктор… Весь в этаких кольцах…

– Врешь! – убежденно сказал Юрковский.

– Погодите, Владимир Сергеевич! – сердито остановил его Быков. – Дайте рассказать.

– Не вру, Володя. Это был олгой-хорхой.

– Олгой… кто? – спросил Быков.

– Олгой-хорхой, – повторил Дауге. – Кажется, единственное сухопутное животное на Земле, вооруженное электричеством.

Юрковский сдвинул брови, вспоминая.

– Олгой-хорхой… Кажется, впервые описан в одном из гобийских рассказов Ивана Ефремова полвека назад. Так?

– Так, – согласился Дауге. – Потом выяснилось, что за эти полвека мы были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его.

– И что же случилось? – не утерпел Быков.

Дауге вздохнул:

– Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль-мопс вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись… – Он развел руками. – Никаких шансов. Электрический червяк скрылся.

– Досталось тебе, наверное, от ребят, – сказал Юрковский и снова потянулся к роль-мопсу.

– Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что об олгой-хорхое.

– Я вот ничего подобного не видел в пустыне, – заметил Быков.

Дауге объяснил, что олгой-хорхой водится, вероятно, только в самых жарких и пустынных областях монгольской Гоби.

Быков, чувствуя себя почему-то не в своей тарелке, принялся расспрашивать Ермакова о плане дальнейшего покорения Венеры. Ему хотелось заставить командира разговориться. Но тот отвечал сдержанно и скучновато. Готовится к вылету «Хиус-3», он перебросит на Голконду большую группу специалистов. Начнется оборудование промышленного комбината по переработке ядерного горючего. Одновременно, конечно, будет происходить расширенное исследование поверхности планеты.

– Да что там говорить, – легкомысленно помахивая рукой, вставил Юрковский, – с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые дороги пройдут не здесь.

– Межзвездная астронавтика, конечно? – сказал Ермаков, улыбаясь одними губами.

– Именно! Перелет Земля – 61 Лебедя. Это – новая дорога!

– Это сколько же времени лететь? – с сомнением спросил Быков.

– Десять лет туда и десять обратно. Двадцать лет полета с нашими скоростями.

– Двадцать лет! – ахнул Быков. – Это ж в команду надо набирать юнцов, чтобы экипаж в дороге не вымер естественной смертью…

– Э, брат! – засмеялся именинник. – А что ты скажешь о перелете Москва – Большое Магелланово Облако? Расстояние – сорок тысяч световых лет, то бишь четыреста миллионов миллиардов километров. Со скоростью света лететь сорок тысяч лет, и это, заметь, ближайшая к нам звездная система типа Галактики. Ну, как?

– Кошмар! Абсолютно нереально…

– А кто его знает! – Дауге хитро посматривал на потрясенного водителя. – Наука, как известно, умеет много гитик. А по сравнению с десятком тысяч лет двадцать кажутся мгновением!

– Все равно, и двадцать – много, – проворчал Быков.

– Совсем не много, говорю я тебе, – сказал Иоганыч. – Утром заснул на Земле, в полдень проснулся где-нибудь около 61 Лебедя. Как в трансконтинентальном самолете или чуть помедленнее. Поглядел, пощупал, набрал диковинок и – назад.

– Ну, еще бы! Надо только уметь спать по десять лет сряду. Как раз по тебе, Иоганыч, перелет, – не удержался водитель.

Юрковский засмеялся.

– А ты про анабиоз слыхал? – наслаждался Дауге, нисколько не сердясь. – Анабиоз – это такое состояние организма, что-то среднее между жизнью и смертью, вроде обморока…

– Ну-ну… популяризатор, не загибай, – заметил Юрковский.

– Нет, я очень приближенно… В том смысле, что ощущения человека в анабиотическом сне такие же, как при обмороке…

– То есть вообще никаких ощущений.

– Ага… Так вот. При анабиозе все жизненные процессы протекают замедленно. Человек, так сказать, жив, но не живет: не стареет, не болеет, не растет…

– Ну, дальше, – поторопил заинтересовавшийся Быков.

– Вот и все. Поднимаешь звездолет над Землей, включаешь автоматическое управление, погружаешься в анабиотический сон и прекращаешь таким образом течение времени. Через десять лет тебя будит специальное устройство. Протираешь глаза, моешься, делаешь свое дело – исследуешь, собираешь материал – и обратно тем же манером!

– Здорово! – восхитился водитель. – Но это же фантастика все-таки!..

– Это уже не фантастика, – заметил Ермаков. – Но этот путь пока мало приемлем: у нас нет никакого опыта межзвездных полетов, риск слишком велик. Международный Конгресс никогда не даст согласие на подобную авантюру. Впрочем, есть еще одна дорога…

– Теория относительности… – торжественно начал Юрковский.

Дауге застонал.

– Помогите! СОС! Сейчас начнется – лоренцово сокращение временных интервалов… Тензор кривизны Римана – Кристоффеля!.. СОС!

– При чем здесь тензор кривизны? – возмутился Юрковский. – А лоренцово сокращение…

– Во-во! Начинается… Не надо, Володя, голубчик!

– Ну и черт с тобой! Оставайся в серости да в невинности… – Юрковский был явно задет.

– Нет, милый, ты не обижайся…

– На богом обиженного грех обижаться.

– Я имел в виду не теорию относительности, – вмешался Ермаков. – Я говорю об идее покойного Ллойда…

– А, да-да! – воскликнул Юрковский, оживляясь. – Механические астронавты!

– Это как? – спросил Быков.

– Вместо живых пилотов – кибернетические устройства. Роботы, – пояснил Ермаков. – Вы, наверное, слыхали о таких, Алексей Петрович?

– Д-да… Ну, еще бы! На Каракумской стройке работала целая механическая бригада!..

– Совершенно верно. Такие же роботы поведут звездолеты. Это, конечно, не люди, но они способны совершать целый ряд вполне осмысленных – с нашей точки зрения – операций. Они могут быть пилотами, и геологами, и биологами, и физиками, и счетными машинами, и радиопередатчиками – и все это одновременно. В определенных пределах, конечно. Это будут великолепные разведчики, пролагатели новых трасс. Будущее звездоплавания в значительной мере принадлежит таким киберпилотам.

– Замечательно! – Быков в восторге крутил головой. – Просто здорово.

– То-то же! – ткнул его в бок Дауге. – А ты говоришь – нереально, фантастично…

– Нет, вы представляете, – блестя великолепными зубами, разглагольствовал Юрковский, – на какой-нибудь безвестной планетке в системе Проксимы Центавра приземляется звездолет. Восхищенные обитатели сбегаются к нему со всех концов в радостном ликовании – прибыли друзья из чужого мира! И вдруг из люков выползают этакие чудища о шести ногах, поблескивающие металлом, – перемигиваются разноцветными лампочками! Удивительно похожие на живых и в то же время мертвые, холодные, непонятные! Если на планетке идет 1901 год от рождества Христова, то это будет фурор!..

– Чудища улетают, – подхватил Дауге, – увозя с собой пару разобранных домов и местную корову в банке со спиртом. Жители остаются в смущении и ужасе…

– Писатели сочиняют двадцать великолепных фантастических романов, – перебил восторженный Юрковский. – Двадцать ученых защищают двадцать докторских диссертаций на тему «Металлические формы жизни во Вселенной», и немедленно возникают двадцать религиозных сект, предающихся культу железных богов. А потом…

– А потом через двадцать лет прилетаем мы с Юрковским и объясняем истинное положение вещей. И начинается освоение под нашим руководством местной Венеры. Мы строим «Хиусы»…

– И все начинается снача-ала! – гнусаво пропел Юрковский.

– Да, и все начинается сначала. Захолустная Венера освоена и… вообще все сначала. Вечное движение, – глубокомысленно закончил Дауге.

Все засмеялись.

– У меня есть предложение… – сказал Юрковский.

– Извините, – прервал его Ермаков. Он поднялся и включил приемник.

Помещение сразу наполнилось свистом и скрежетом.

Геологи переглянулись.

– Связи нет? – тревожно спросил Дауге.

– Вторые сутки нет, – тихо ответил Быков, косясь на командира.

Ермаков повернул ручку приемника – скрежет сразу утих.

– Мы отправимся к «Хиусу»… – он поглядел на часы, – через час с лишним. Если, конечно, ничего не изменится…

Межпланетники оторопело поглядели друг на друга.

– Позвольте, – нахмурился Юрковский, – а Дымное море?

– Разве мы не пойдем в Дымное море? – с изумлением спросил Дауге.

Командир молчал.

– Потом… ведь Михаил Антонович, как мы договорились, должен привести «Хиус» сюда. Ракетодром готов к приему… Михаил ждет только вашего приказа…

– Нет связи… – глухо сказал Ермаков.

– Подумаешь! – Юрковский пожал плечами. – Это бывало и раньше. Подождем…

– …и тем временем исследуем Дымное море, – подхватил Дауге. – Это называется сочетать полезное с…

Ермаков покачал головой:

– Нет, мы пойдем к «Хиусу».

Он сказал это совсем мягко, и в голосе зазвучали совершенно незнакомые нотки: казалось, командир просит.

– Связь может наладиться, а может и не возобновиться. Мы не должны ждать. Мы обязаны немедленно вернуться к «Хиусу». Воды осталось меньше чем на четверо суток. С завтрашнего дня я сокращаю выдачу.

Юрковский вскочил:

– Уходить? Когда дело сделано только наполовину? Ограничиваться жалкими крохами, стоя в двух шагах от сокровищницы тайн и загадок? Нам доверили ответственнейшее дело…

Быков понял, что это – решительный разговор. Он начинался уже не раз – геологи давно и отчаянно настаивали на глубокой разведке Дымного моря. Упускать такие возможности! Не сделать того, что так необходимо! Сворачивать на полпути! Юрковский размахивал руками в благородном негодовании, Дауге возвышал голос. Но Ермаков либо отмалчивался, либо давал ответы настолько неопределенные, что геологи, не в силах преступить законы походной дисциплины, начинали задыхаться от злости, распираемые громовыми словами.

Правда, Быков не ожидал, что решительный разговор произойдет именно сейчас, когда они так уютно собрались провести два-три часа. Вечер испорчен окончательно… Остается одно – смириться и слушать… И подать голос, если потребуется. А в том, что это потребуется, он был уверен: стоило только поглядеть на эти бледные, осунувшиеся лица. Каждый полон решимости, и каждый уверен в своей правоте…

Ермаков прервал Юрковского:

– Считаете ли вы достаточно полными данные о геологии окрестностей Голконды?

– На дальних подступах?.. – Юрковский прищурился.

– Да, на дальних.

– Данные относительно полны, – осторожно проговорил Дауге, – но…

– Вами закончено в первом приближении изучение качественного и количественного состава полезных ископаемых окрестностей Урановой Голконды. – Теперь Ермаков говорил громко и резко. – Вы доказали пригодность окрестностей Голконды для разработок. Собрали основательный материал о природных условиях района. Определили режим радиоактивности. Составили карту местности – геологическую и топографическую. Провели геофизическую разведку недр Венеры в этом районе…

– Но данные расплывчаты и недостаточно полны, – ворвался в речь командира Юрковский. – Имея возможность получить гораздо более точные данные…

– Мы не имеем такой возможности! – отчеканил Ермаков.

– Как так – не имеем?!

– Я уже сказал. Готов повторить. Воды осталось на четверо суток. Связи нет. Положение «Хиуса» на болоте небезопасно. Поход в Дымное море в наших условиях является авантюрой. Любая серьезная неисправность транспортера может привести к провалу всего дела. Кроме того…

– При чем здесь авантюра, когда речь идет о задании правительства? – Юрковский вскочил. – Нам поручили ответственнейшее дело, а мы выполняем его только наполовину. Это же позор! Когда еще сюда придут люди!..

– Если мы вернемся, они придут скоро, а если останемся здесь – никогда… Или через двадцать лет!

Дауге сказал негромко:

– Ведь вы обещали… Вы дали согласие на этот поход после оборудования ракетодрома…

– Да, я собирался исследовать Дымное море, если будет на то возможность. Но этой возможности нет. Рисковать результатами экспедиции я не намерен.

– Риск! Опять риск! – бушевал Юрковский. – Я не боюсь риска! Говорите что угодно, Анатолий Борисович, но вы не в силах сделать нас трусами! (Ермаков невольно вздрогнул: это были его собственные слова.) Основная задача экспедиции не будет выполнена!

– Не так, – вмешался в спор Быков.

Он неожиданно вспомнил свой разговор с Ермаковым в самом начале перелета и сразу понял причины, заставлявшие командира быть осторожным. Геологи, привыкшие к тому, что Быков обычно не вмешивается в разговоры на эту тему, удивленно воззрились на него. Только Ермаков не шевельнулся.

Быков продолжал:

– Основная задача экспедиции не в этом. Вы плохо помните приказ комитета. Испытание «Хиуса» – вот основная задача.

– Алексей Петрович прав. Наша основная задача – доказать, что только снаряды типа «Хиус» могут решить проблему овладения Венерой. Доказать это! Кроме того, доставить на Землю результаты предварительной разведки. Мы их добыли. Ракетодром создан. Остается главное – вернуться.

Неудачливый именинник принялся с отвращением жевать роль-мопс – видно было, что он сдается.

Юрковский воскликнул с горечью:

– Бросать на полдороге такое дело!

– Лучшее – враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали свое дело…

– Вы не специалист, – дерзко сказал Юрковский.

– Я командир! – Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь: – Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и… считаю их неубедительными. Не будем больше об этом… И, кроме того, если Михаил в течение ближайшего часа свяжется с нами и приведет «Хиус» сюда, я дам вам еще два-три дня…

– Утешение, – язвительно проговорил Юрковский.

– Надеяться на связь – надеяться на бога, – криво усмехнулся именинник.

– К сожалению, вы правы, Григорий Иоганнович, – холодно согласился Ермаков и поглядел на часы.

Вечер был испорчен несомненно. Геологи сели бок о бок и понурили головы. Ермаков снова занялся приемником. Репродуктор выл и надсадно каркал. Бежали минуты. Связи не было. Забытая бутылка одиноко стояла посреди белой салфетки.

«Кр-ра, кр-ра, ти-иу-у, фюи-и…» – затянул приемник. Индикаторы на стене медленно налились красным. Заверещали счетчики радиации.

– Венера приветствует тебя, Иоганыч, – деревянным голосом сообщил Юрковский.

– Ах, боже мой, боже мой!.. – проговорил именинник с невыразимой тоской и принялся ругаться вполголоса по-латышски.

«Фюи-и-и-у-у», – неслось из репродуктора.

 
Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж, не беда…
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда? –
 

вдруг негромко пропел Юрковский на мотив знакомой лирической песенки.

– А, это что-то новое! – оживился Дауге. – А дальше?

– Подпевать будешь? – спросил Юрковский немного смущенно.

– Конечно! Давай!

Юрковский повторил, и Дауге ужасным голосом подхватил:

 
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда?
Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет,
Свинцовую зыбь бороздя, –
Скрываются строгие черные мачты
За серой завесой дождя…
В предутренний ветер, в ненастное море,
Где белая пена бурлит,
Спокойные люди в неясные зори
Уводят свои корабли.
Их ждут штормовые часы у штурвала,
Прибой у неведомых скал,
И бешеный грохот девятого вала,
И рифов голодный оскал,
И жаркие ночи, и влажные сети,
И шелест сухих парусов,
И ласковый теплый, целующий ветер
Далеких прибрежных лесов.
Их ждут берега четырех океанов,
Там плещет чужая вода…
Уходят из гавани Дети Тумана…
Вернутся не скоро… Когда?
 

– «Вернутся не скоро… Когда?» – задумчиво повторил Дауге. – Молодец, Володя, хорошо…

Разлили и выпили по одной. Юрковский, приуныв, склонил на руки красивую, чуть седую голову. Ермаков о чем-то напряженно думал, ежеминутно механически взглядывая на часы. Быкову стало совсем грустно, он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В памяти вставали милые сердцу, страшно далекие образы – синее глубокое небо, легкий ласковый теплый ветерок, белые клочки облаков в темной дрожащей лужице… Земля…

– Хватит, Иоганыч, – раздался голос Юрковского.

Быков поднял веки. Дауге наливал в стаканчик. Руки его дрожали, янтарные капли, весело сверкая в электрическом свете, падали на салфетку, разбегаясь по ней маленькими яркими шариками.

– Это не мне, – строго сказал Иоганыч, – и не тебе…

Он потянулся через закуски:

– Выпей, Богдан… Ну, знаю, что не терпишь, но ради меня – должен!

Юрковский отшатнулся. Держа стаканчик в вытянутой руке, Дауге говорил убеждающе:

– В Дымное море нас все равно не пустят. Эрго – поход окончен. Ради этого абсолютно нельзя не выпить…

Ермаков вдруг поднялся. Совершенно спокойно, не отрывая глаз от циферблата часов, он сказал:

– Извините, я выключу свет. Надо осмотреть окрестности.

– П-пожалуйста, – с трудом проговорил Быков, не отрывая глаз от белых щек Дауге.

– Помогите мне, Алексей Петрович, – проговорил Ермаков. Он словно ничего не замечал.

– П-пожалуйста, – повторил Быков.

Они поднялись в командирскую башенку. Ермаков погасил свет. В наступившей темноте зазвенел резкий, нездоровый смех Дауге.

– Ты прав, Богдаша… Ты прав.

Ермаков развернул дальномер в сторону юга и прильнул к окулярам. Быков нагнулся ко второму дальномеру. Он не понимал, что делает. Он слышал только резкий смех за спиной, непонятные слова (Дауге начал громко говорить по-латышски), шепот Юрковского:

– Григорий… Гриша… Успокойся… Гриша…

А потом перед его глазами в свинцово-черном круге, расчерченном фосфоресцирующими штрихами, вдруг вспыхнули одна за другой две яркие кроваво-красные звездочки – невысоко над черной бездонной полосой горизонта.

– Отсчет, – неожиданно хриплым голосом проговорил над ухом Ермаков. – Отсчет, Быков! Не зевайте, черт…

Не думая, машинально и торопливо, Быков засек направление на странные вспышки. Красные звездочки потускнели и погасли.

– …Анатолий Борисович! Ну, скажите же вы ему, пусть выпьет! – негодующе крикнул Дауге.

– Выпейте. Выпейте, Богдан Богданович, – проговорил Ермаков. Он зажег свет в башенке и с лихорадочной поспешностью принялся снимать отсчеты с барабанов своего дальномера.

– Вот так, – с удовлетворением говорил Дауге. – Умница – командира слушаешься. А теперь еще одну…

– Сколько у вас? – быстро спросил Ермаков.

– Высота – десять градусов ноль восемь минут, азимут тринадцать градусов двадцать шесть минут… Но что…

– Молчите, Алексей Петрович… – Ермаков записал числа в блокнот. – Молчите. Об этом после…

Быков взялся пальцами за нижнюю губу.

– Свет! – закричал вдруг Юрковский. – Зажгите свет! Дауге опять плохо!..

Последнее слово голконды

«Мальчик» шел не быстро. По экрану скользили очертания частых столбов, глыб камня. Ермаков сидел, откинувшись на спинку кресла, положив руки на пульт управления. Свет в транспортере был погашен. Геологи спали. Юрковский тихонько посапывал, свернувшись клубочком; блики серебристого света, падающего с экрана, скользили по его спокойному лицу. Дауге, закинув голову, глухо стонал во сне, иногда принимался быстро-быстро неразборчиво бормотать что-то. Потом вдруг открыл глаза, сказал громко, внятно:

– Знаю, все знаю… Но что делать? За что?.. Ответь – за что?

Ермаков не обернулся. Быков долго смотрел на осунувшееся измученное лицо друга, потом спросил:

– Анатолий Борисович, что с Дауге? Неужто это навсегда?

Ермаков чуть пожал плечами:

– Я не психиатр, Алексей Петрович. Мне трудно разобраться в этой болезни. Я не понимаю ее. «Змеиный психоз», галлюцинации, Богдан… Истощение организма – странное, необъяснимое… Гриппозная температура. И все это без видимой причины. Смерть Богдана он перенес гораздо спокойнее, чем Юрковский, переутомлялся не больше остальных… Может, это та самая горячка, о которой говорили чехи… Только бы, Алексей Петрович, вернуться: по опыту знаю – Земля, голубое небо лечат все небесные болезни лучше любого врача.

– Если это какая-то особая местная болезнь, так почему мы здоровы?.. Все должны были… Впрочем… Помните, Анатолий Борисович, Дауге несколько раз выходил из «Мальчика» без скафандра?..

– Скорей бы вернуться, Алексей Петрович. На Земле разобрались бы во всем.

Помолчали. Дауге опять заговорил. Поднялся, сел, упираясь руками, спросил удивленно: «Белее, чем алебастр? Ерунда!» и снова упал на спину, закинув лицо. Быков потер ладонями глаза – казалось, будто тысячи иголок впиваются в веки.

– Болят? – покосился на него Ермаков.

– Так… Немножко побаливают. А вот, Анатолий Борисович… Почему мы не вызвали «Хиус» прямо сюда, на ракетодром? Зачем тащиться несколько суток по плохим дорогам, если Михаил может привести планетолет сюда?..

Ермаков быстро взглянул на Быкова, лицо его потемнело. Ответил не сразу, оглянувшись на спящих, будто желая убедиться, что они не услышат:

– Да. Перед началом похода я договорился с Крутиковым именно так. Это было бы не только удобно для нас с вами, но послужило бы испытанием посадочной площадки. Это было бы очень хорошо, Алексей Петрович. Но…

– Но?

– Я должен был отдать приказ на переброску «Хиуса» после установки последнего маяка. Но еще накануне… вы помните, связь с Михаилом прервалась. Неожиданно прервалась.

– Да, я помню это.

Ермаков помолчал.

– Это был очень странный перерыв: репродуктор вдруг загудел, и я почти перестал слышать Крутикова. Но мне показалось, что он окликнул меня как-то… как-то взволнованно, как-то возбужденно… И с тех пор мне не удается связаться с «Хиусом».

– Что-нибудь случилось с Михаилом?

– Да.

Быков приподнялся.

– Случилось? Что?

Ермаков, не отрывая взгляд от экрана, проговорил:

– Вы заметили две вспышки на горизонте?

– З-заметил, конечно. Но…

– Не волнуйтесь, Алексей Петрович. Оснований для беспокойства пока нет. Пока. Во всяком случае, Михаил Антонович жив и… здоров, разумеется. Значит, планетолет в порядке. – Ермаков опять оглянулся на геологов, понизил голос. – Я засек направление на вспышки… Одним словом, вот что… – Он осторожно остановил транспортер, снял руки с пульта и вытащил из стола сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Бережно развернул ее. – Смотрите…

Это была карта исследованной области. Быков разглядел почти правильное кольцо огромного болота, грязевого кратера, и крестик внутри его – место посадки «Хиуса». Путь «Мальчика» через пустыню и гряду скал к ракетодрому «Голконда-1» был нанесен четким пунктиром. Резко бросалось в глаза чернильно-черное пятно Голконды, окаймленное бледно-серым поясом Дымного моря.

Ермаков указал кончиком карандаша на маленький красный кружок юго-восточнее болота:

– Вот эта точка. Вы видите, это в стороне от болота… Именно отсюда были выпущены ракеты, если, конечно, это были ракеты. Точность определения – пять-семь километров.

– Но как и почему мог перескочить туда «Хиус»?

– Я не говорил, что это «Хиус». Но…

– Что?

Ермаков ссутулился и погладил больную ногу.

– Вот что, Быков. Сейчас мы идем к месту посадки «Хиуса». К болоту. Ракеты могли быть выпущены какой-нибудь экспедицией, знающей, что мы где-то в этом районе. Возможно, это просто автоуправляемая ракета-грузовик с продовольствием. Или там вообще ничего нет. Мы могли видеть атмосферные вспышки… Однако они странно совпадают с нашим условным сигналом. Во всяком случае, Алексей Петрович, все может случиться.

– Ровно в двадцать ноль-ноль? – спросил Быков.

– В двадцать двенадцать, – холодно уточнил Ермаков.

– А Михаил должен был в случае… должен был сигнализировать ровно в двадцать?

– Да.

Быков отчетливо ощутил в груди холодок нехорошего предчувствия.

Ермаков наклонился к уху Быкова. На мгновение его глаза засветились в сумраке кабины, как у кошки.

– Так или иначе, одну карту я отдаю вам. Спрячьте и держите при себе. Все время держите при себе. Вторая останется у меня, я кладу ее вот сюда, в столик. Геологам говорить ничего не надо. Очень может быть – все это ложная тревога.

– Та-ак. Понятно. А не двинуть ли нам прямо туда? – глядя прямо в глаза Ермакову, предложил Быков. – Если это люди, зря сигналы подавать они не станут.

– Да. Верно. Но сначала мы пойдем к «Хиусу». А дальше – посмотрим.

Быков сложил карту, сунул ее во внутренний карман.

– Ясно. От Михаила, значит, ничего?

– Ничего, Алексей Петрович. Сейчас я подремлю немного и попытаюсь еще раз. Держите курс на проход в скалах, возвращаемся прежним путем. Идите прямо по карте.

– Слушаюсь. Отдыхайте, Анатолий Борисович. А… А вдруг это все-таки Михаил?..

Ермаков спокойно пожал плечами, покачал головой:

– Не будем делать поспешных выводов.

Надолго настала тишина. Ермаков заснул, уронив голову на грудь. Покашливают двигатели, неторопливо тикают счетчики, товарищи дышат ровно. Даже Дауге успокоился и крепко заснул. Быков начинает подсчитывать. До «Хиуса» – сутки, ну, скажем, двое суток. Еще через сутки – на «Циолковском». Ну, там, туда-сюда, короче говоря, через полмесяца будем дома, на Земле-матушке. Прежде всего – в парикмахерскую, постричься по-человечески, а то от Гришиной стрижки весь экипаж стоном стонет: из Дауге парикмахер, как из Быкова геолог. Потом – Ашхабад. Значит, так. Стучусь. Она, конечно, тетрадки проверяет, учительница моя… Милый ты мой человек… А, черт, как глаза болят! Быков замедляет ход «Мальчика», осторожно трет веки – больно. Ну, ничего… Это верно – Земля быстро вылечит все небесные болезни…

Сзади шутливо-сердитый голос Дауге:

– Ты что машину качаешь? Драть тебя некому!..

– Ладно, ладно, – улыбается Быков. – Спи себе знай, не буди людей.

Слышно, как Дауге ворочается на своем жестком ложе.

– Все, теперь уж не засну… А ты чего бодрствуешь, полуночник?

– Как так – чего? Машину ве…

– Да я не тебе… Богдан, слышишь?

Быков холодеет – вот оно, опять. За спиной звучит негромкий дикий разговор-монолог:

– Тоже не спится? Ну, ясно – любовник пылкий, глаза сияют подобно чему-то там и свету звезд… А? Нет, зачем же, я в этом смысле человек конченый… Ты мне лучше скажи, в Большой театр достанешь билетик, на «Фауста»? Ха-ха-ха!.. Да нет, серьезно… «Позвольте предложить, преле-естная, вам руку…» Что? Не верю… Но это же колоссально! Ты гений! Честное слово, молодец, Богдан! Ага… У меня другая заветная мечта: отдохну на Земле, подлечусь немножко… Нет, вот волосы выпадают, видишь – прядями целыми… Ну, у тебя не так – такую гриву никакая радиация не возьмет… Погоди, дай досказать…

Быков не выдерживает, оглядывается. В бледном неверном свете экрана лицо Дауге кажется черным. Он сидит, скрестив ноги, повернувшись к рации, глаза закрыты мечтательно. В голосе такое спокойствие, такая убежденность, что Быков вздрагивает: ему кажется, что у рации, слегка покачиваясь по обыкновению на стуле, сидит Богдан – темный силуэт на фоне поблескивающих металлом приборов.

– Подлечусь немного и отпрошусь снова сюда. Космическая палеонтология! Новая замечательная наука! Жаль, я не специалист, но это дело поправимое, тем более что кое-какими знаниями я обладаю… А? Конечно, можно и так, но это много времени отберет. Я лучше во время отпуска займусь… Конечно! Потом заметь, специалистов по венерианской палеонтологии… Да-да-да-да!

Дауге приглушенно смеется. Быков закусывает губу:

– Слушайте… Тише! Люди спят. Богдан… то есть… это… Гришка! Не спится – займись чем-нибудь.

– Слушаюсь, водитель! – Дауге зловещим шепотом сообщает своему незримому собеседнику. – Видал? Стро-огий!..

Зашуршало – Дауге улегся опять, замолчал. И снова – шумят моторы, поскрипывает песок под гусеницами, возникают и исчезают беззвучно на экране очертания обломков камня…

«Мальчик» был недалеко от скалистой гряды, когда Быков заметил впереди на пути движения красные пятна и полосы с мерцающим над ними тяжелым лиловатым паром. Необычайный огненный поток преграждал «Мальчику» дорогу. Быков остановил транспортер и вполголоса позвал Ермакова. Некоторое время они оба, склонившись над смотровым люком, молча вглядывались в странное явление.

– Попробуем пройти? – спросил наконец Быков.

Ермаков неопределенно помотал головой:

– Нет… Не стоит. Лучше попытаться миновать стороной.

– Что это может быть?

– Не знаю… Подведите машину поближе.

«Мальчик» тихонько прополз метров двести и остановился. На черной почве ярко-красным светом мерцали извилистые полосы. Вдали, за пеленой лиловой дымки, они сливались в сплошное малиновое пятно. Казалось, откуда-то выливается, покрывая пустыню, раскаленная лава. Быков заметил, как медленно, почти неуловимо для глаза, красное поле приближалось к большому черному валуну. У его подножия оно поднималось, вспучивалось, наползая на камень…

– Оно движется, – пробормотал Ермаков.

Валун исчез под красным шевелящимся тестом.

– Что за черт!

– Выйдем, посмотрим, – решительно предложил Ермаков. Он быстро поднялся и, невольно застонав, снова рухнул в кресло. – Нет, я не ходок… Будите геологов, Алексей Петрович.

Они не сразу покинули транспортер. Чем-то зловещим веяло от этой малиново-красной светящейся массы. Даже Юрковский промолчал, когда Быков проговорил осторожно:

– Можно подойти и исследовать эту штуку манипуляторами…

– Можно, – неуверенно подтвердил Дауге. – По-моему, это не лава…

Ермаков нагнулся и, морщась, пощупал ногу.

– Будьте осторожны. При малейшей опасности возвращайтесь в транспортер. Вы всегда успеете уйти. Оно движется медленно.

Перед дверцей в кессон Быков оглянулся. Ермаков, ссутулясь, сидел за пультом, не отрывая глаз от багровой полосы за смотровым люком. Он не надел спецкостюма, и Быков видел в розоватом свете экрана его пальцы, крепко стиснутые в кулаки…

Трепещущая масса двигалась сторонами, охватывая транспортер огромным полукольцом. Длинные рукава, выброшенные вперед, словно ощупывали почву. Мерцающий лиловый туман поднимался над всем этим шевелящимся красным ковром. В наушниках гудела далекая Голконда, раздавался ровный скрипящий шорох: багровый поток волочил за собой камни, осколки валунов.

– Удивительно похоже на живое существо, – пробормотал Дауге.

– Не говори ерунды, Григорий… – сказал Юрковский.

– Это живое существо – посмотри на щупальца: они ищут дорогу среди скал…

– Ничего они не ищут…

Дауге наклонился, поднял булыжник и, сказав: «А ну, была не была!» – швырнул его в красную массу. Быков, не успевший его остановить, весь собрался, готовый к любым неприятностям. Но ничего не произошло. Камень упал на красную поверхность, подпрыгнул, прокатился немного и остановился, чернея. Вокруг него поднялись струйки розоватого дыма. Потом камень исчез, словно растаял, – красная масса всосала его.

– Температура нормальная, – сообщил Юрковский, рассматривая ручной термометр, – пятьдесят четыре и три. Для этих мест – вполне нормальная. Это не лава.

Они подошли совсем близко. Стена лилового тумана поднималась прямо перед их глазами; еще несколько шагов – и они ступили бы на поразительный малиновый ковер.