Текст книги "Спекулянт. Подлинные и занимательные истории продавца антиквариата"

Марк Львович стал моим «крестным отцом» на криминальной тропе спекуляции антиквариатом. Его две комнаты в коммунальной квартире на Конюшковской, рядом с метро Краснопресненская, были забиты всякими дефицитными вещами, включая антиквариат. За товаром к нему приходили весьма обеспеченные люди. Я, разумеется, занял место поставщика антикварной книги для заказчиков Марка Львовича. Дочь его, Тамара Маркова (псевдоним она взяла по отчеству), была известным композитором, автором музыки многих песен. Например, хитов семидесятых: «Мой Ленинград» и «Бабье лето – Клены выкрасили город…». Писала она, конечно, и кантаты о Ленине, как все композиторы времен развитого социализма.

В коммуналке у Марка Львовича я встречал Клавдию Шульженко, Леонида Утесова и других звезд того времени, которые, как простые смертные, нуждались в дефицитной одежде, обуви и даже продуктах питания. Дефицитом в СССР было практически все, ну, может быть, кроме воздуха и воды.

Марк Львович рассказывал мне удивительные истории о предвоенных годах, когда он работал в тресте с названием типа Главснабсбытуголь и продавал налево вагоны с углем, имея при этом постоянный номер в ленинградской «Астории». В те годы сталинских репрессий, оказывается, можно было жить на широкую ногу без всяких проблем.

Марк Львович знакомил меня со своими друзьями, один из которых поразил мое воображение – он в те же довоенные годы занимался контрабандой. Этот старик показывал мне фотографии предметов, которые он когда-то отправил за границу: там были и яйца Фаберже и даже две царских короны, невероятных по роскоши. Все эти предметы давно находятся в музеях Европы. Этот бывший контрабандист жаловался, что у него был солидный счет в западном банке и он собирался сам нелегально пересечь границу, но война нарушила его планы. А потом все его контакты исчезли в пламени войны. Нет, не думаю, что врал, просто поделиться своим прошлым ему было не с кем.

Все эти истории довоенных аферистов открыли мне глаза на социалистическую реальность: можно безнаказанно заниматься такой уголовно наказуемой деятельностью, как спекуляция, главное, не находиться в лучах прожекторов МВД и КГБ. Надо жить в темной зоне. Вести двойную жизнь: одну на социалистическом производстве в трудовом коллективе, другую – в коллективе подельников-спекулянтов. Я наивно полагал, что первая – легальная жизнь – должна быть отмечена настоящими трудовыми успехами, чтобы начальство не имело к тебе претензий. Однако позже я убедился, что начальство ценит только твою лояльность и всем совершенно наплевать на твои достижения в науке или на производстве.

Эту историю мне рассказал Марк Львович Бромберг в середине семидесятых. Тогда Марку Львовичу шел восемьдесят пятый год, но он был в ясном уме и отличной памяти.

«После войны я работал в Главугольснабстресте. По работе очень часто бывал в командировках в Ленинграде. В “Астории” у меня был свой номер, который ждал меня в любое время дня и ночи. Я хорошо знал директора Эрмитажа Иосифа Абгаровича Орбели, и мы частенько обедали в “Астории”.

(Иосиф Абгарович Орбели 1887–1961 – советский востоковед, академик Академии наук СССР (1935), академик Академии наук Армянской ССР и ее первый президент (1943–1947), в 1934–1951 – директор Эрмитажа.)

В свою очередь, когда Орбели бывал в командировках в Москве, мы обычно обедали в ресторане “Раздан”, что в Столешниковом переулке. На углу Столешникова и Петровки был комиссионный магазин антиквариата, который непременно посещал Иосиф Абгарович. А надо понимать, что такое была Москва в плане антиквариата после войны. Мне тут внук принес пластинку на рентгеновском снимке – “на костях” – с песней Высоцкого. Там очень точные слова: “Трофейная Япония, трофейная Германия – пришла страна Лимония, сплошная Чемодания”. Мы частенько прочесывали комиссионки в поисках шедевров, и иногда очень удачно.

Так вот, заходит однажды Орбели в этот комиссионный напротив “Раздана” и видит там пяток нэцке невероятной ценности. Он понимал, не сомневайся.

(Искусство нэцке – уникальное явление культуры Японии, зародившееся и получившее распространение в эпоху Эдо (1603–1868). Традиционная японская одежда была лишена карманов. Небольшие вещи вроде кисета или ключа клали в особые емкости. Емкости могли иметь разную форму, но наиболее популярными были ящички (инро). Инро крепились к поясу кимоно (оби) с помощью шнура. Его связывали в кольцо, складывали пополам и пропускали через пояс. К одному из концов получившейся петли крепили нэцке. Таким образом, нэцке служило одновременно своеобразным противовесом и изящным украшением.

Из предметов сугубо утилитарных, служивших для крепления необходимых мелочей на поясе, нэцке в XVIII веке превратились в настоящие произведения искусства, украшавшие костюмы самураев и богатых горожан.)

Орбели в магазине, конечно, знали и бесконечно уважали, директор Эрмитажа – это фигура всесоюзного уровня. А он сразу к директору с вопросом о происхождении этих редчайших нэцке. Директор магазина ему рассказал, что где-то раз в две недели приходит некий солдат и приносит эти нэцке. Их покупают плохо, может, одну-две в неделю для подарков. Орбели немедленно звонит на работу в Эрмитаж, берет отпуск за свой счет. И начинает ходить в этот магазин как на работу: от и до. Ему, разумеется, там стол поставили в кабинете директора, за которым он сидел весь рабочий день и писал свои труды.

Дней через десять приходит этот солдат с нэцке. Вот что этот солдат рассказал.

“Мне повезло, что всю войну с Гитлером я находился в частях, дислоцированных на Дальнем Востоке. Мы сторожили японцев, пока в августе 1945-го не началась настоящая война. Длилась она всего месяц, но японцы сражались упорно. И вот, как-то совершенно случайно, наша рота захватила японский штаб. Всем ребятам, как обычно, достались самые ценные трофеи: часы, оружие и так далее, а мне, как всегда, не повезло. Я нашел огромный деревянный чемодан, скорее, сундук. Открываю, а там в маленьких квадратных сотах, как в окопах, лежат эти фигурки. И каждый этот квадратный окоп обит изнутри бархатом, чтобы фигурки, значит, не попортились при транспортировке. Вынул первый ряд, а там под ним еще и еще. Ну, не буду же я этот сундук таскать – все фигурки пересыпал в свой мешок. Так и носил, пока домой в Москву не добрался. Тут продаю понемногу, чтобы хоть на курево наскрести”.

Орбели купил у солдата абсолютно все нэцке и стал исследовать историю этой коллекции. Он выяснил, что коллекция принадлежала старинному самурайскому роду. Собирать ее начали чуть ли не с XVI века. Передавали из поколения в поколение. Коллекция была настолько ценной, что японский генерал из этого рода, фамилию которого невозможно запомнить, таскал ее повсюду с собой. Денщиками у него рота служила – было кому таскать. Не мог дома оставить, боялся, что пропадет наследие предков. Для того и чемодан ему изготовили с ячейками во много рядов.

Иосиф Орбели подарил всю эту коллекцию нэцке своему Эрмитажу. Абсолютно уникальную коллекцию, которую невозможно переоценить. Там, в Эрмитаже, ее может любой желающий посмотреть. Вот такие люди были: все для страны, для людей».

Коллекция нэцке Государственного Эрмитажа – крупнейшая в России. Коллекция пополняется за счет покупок у частных лиц и в настоящее время насчитывает более тысячи пятисот предметов.

Мировой рынок нэцке насчитывает около двух миллионов фигурок.

Он подошел ко мне сам, познакомиться. Я гулял по Ленинским горам, в воскресенье. Тут собирались в середине семидесятых любители книг всех возрастов и званий. На высоком берегу Москвы-реки меж деревьев можно было купить или обменять практически любую книгу. Милиция гоняла книголюбов, но любовь к книге была сильнее страха перед властями. Люди выкладывали последние деньги, чтобы купить у спекулянтов любимые книги. Их хранили в семьях, как фамильные драгоценности, перечитывая много раз.

Самыми дорогими книгами были книги из серии «Большая библиотека поэта»: Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Анненский и др. Их цена доходила до ста рублей – чистый месячный заработок рядового инженера!

Зато потом можно много лет угощать своих друзей, приглашенных на крошечную кухню, стихами… настоящими стихами. Наслаждаться.

Ко мне подошел мужичок лет сорока пяти, очень небольшого роста, кустистые брови, крупный нос, одетый по тем временам франтовато: длинное пальто, белая рубашка, галстук, – и, покашливая, спросил:

– Что ищешь?

Позже он объяснил, что любит молодых, начинающих парней, в которых чувствует потенциал. Потенциал умного, «четкого» (его слово) спекулянта.

В среде спекулянтов старой книгой Женю Карманова называли «Геббельс». И был похож: щуплый, носатый, но брови имел много кустистей рейхсканцлера Германии. Фотографии Жени у меня нет, потому привожу портрет Геббельса – ну очень похож! И прическа, и нижняя часть лица, только нос у Жени был покрупнее.

Женя намного опередил свое время.

Во-первых, он торговал информацией! Сидя дома и накручивая диск телефона, он узнавал, что продается и что покупается. С вечной папиросой и чашечкой кофе (варил сам изумительно), покашливая, звонит, не успеешь зайти в дом:

– Ты вроде искал какой-нибудь из первых переводов Корана на русский?

– Да, искал, а что, есть?

– Есть, скажу у кого, но с тебя пятерочка.

– А если цена не подойдет?

– На нет и суда нет, – кашляет он в ответ. – Ладно, звони Олегу Лукашину.

– Как Лукашину? Я с ним расстался два часа назад…

Звоню Олегу:

– Почему не звонишь, что у тебя Коран появился? Ты же знаешь, что я его ищу?

– Да я только пять минут назад зашел домой, – гудит Лукашин, – дай перекусить.

– Так ты уже «Геббельсу» все слил, и я попал на пятерку, – воплю я.

– Ну и ладно, пусть заработает, зато тебя ждет Коран 1864 года, да еще из библиотеки сына переводчика Николаева. И к нему в довесок книга на французском, с которой и был сделан перевод, – хвастается Олег. – Самого Биберштейна-Казимирского!

– Сам ты Бирбирдрейн – Лукашинский, – продолжаю я ворчать.

(Второй (после 1792 года) перевод Корана на русский язык появился спустя более чем семьдесят лет. В 1864 году вышел перевод К. Николаева под названием «Коран Магомеда».

Перевод был выполнен с французского перевода французского посла А. Б. Биберштейна-Казимирского, который перевел Коран с арабского языка и издал его в 1859 году в Париже.)

Перевод Николаева благодаря многократному переизданию способствовал широкому ознакомлению российского общества с исламом. Книга переиздавалась четырежды – в 1865, 1876, 1880, 1901-м, а в 1998-м было выпущено репринтное издание 1876 года.

Альбин де Биберштейн-Казимирский (1808–1887) во вступительной статье к переводу Корана, сделанному им с арабского языка, писал: «…Коран не представляет нам почти никаких указаний на жизнь и особу арабского пророка. Это отстранение вообще видно во всем Коране; это слово божие, сказанное Магомету и переданное его устами народу арабскому. Приводя текст Корана, магометанин никогда не скажет: “Магомет говорит”, но “Бог, Всевышний говорит”; поэтому нельзя и ждать, чтоб Бог изъяснял согражданам Магомета подробности о его семье, происхождении и приключениях в его жизни».

Мы Женю Геббельса никогда не обманывали. Могли бы сказать, что не сторговались и его доли нет, но жили по принципу: «Живи сам и дай жить другим». Пусть и он получит денежку, не жалко. Бывало, что очень полезную информацию Женя давал, а с ней и приличный «навар».

И во-вторых, он придумал совершенно оригинальный вид заработка: никогда более я не слышал, чтобы кто-то еще так зарабатывал. Он продавал деловые знакомства! Меня он познакомил с Лукашиным за пятнадцать рублей и его со мной тоже за пятнадцать. Заработал тридцать рублей только за одно наше знакомство. Почему мы платили за знакомство? Он справедливо объяснял, что Лукашин со своими бесконечными книжными источниками будет очень полезен мне, как человеку, который работает на конкретных клиентов. Что-то в этом роде о взаимопользе Женя говорил и Олегу. Я к тому времени много слышал об Олеге Лукашине и действительно хотел с ним познакомиться. Но просто подойти к человеку на улице и предложить познакомиться было совсем не принято и крайне неприлично. Потом сорок лет мы с Олегом Лукашиным очень близко дружили семьями и сотрудничали до самой его неожиданной и нелепой смерти, частенько со смехом вспоминая историю нашего тридцатирублевого знакомства и Женю Геббельса.

За пятнадцать рублей Женя Геббельс познакомил меня с легендарным Сашей Ермаковым, а знакомство с Алексеем Венгеровым стоило мне всего червончик.

Женя Геббельс принадлежал к поколению книжников, которое было до нас. Мы пришли им на смену. На смену нам давно пришли другие. Круговорот «бабла» и антиквариата в природе.

Женя умер скоропостижно, от сердца, в конце 70-х. Сказалось его алкогольное прошлое. Пара Жениных историй из тех, которые он успел мне рассказать, запомнились. Потому расскажу их от первого лица, от лица Жени Карманова-Геббельса.

Власта

Когда я пил, то поил и весь двор. Утром собирались в нашем дворе, на улице Марии Ульяновой, все окрестные дворовые алкаши и ждали меня. Источником получения денег неизменно был магазин чешских товаров «Власта» и таксисты, стоящие перед ним. Магазин был рядом с моим домом.

Чешский товар был очень востребован, еще бы – настоящий импорт! Дефицит в стране тотальный. Очереди там всегда были дикие. У меня в этой «Власте» была пара знакомых продавщиц.

Для заработка всегда нужен начальный капитал. Ждущие меня алкаши обычно собирали все свои копейки и отдавали мне. Знали – не подведу.

Помню, раз, к примеру, захожу во «Власту», смотрю – выкинули в продажу брошки. Деревянные крашеные чешские брошки. Никто не берет. Потому что «дерьмоброшки». Беру три брошки по восемьдесят копеек каждая. Выхожу из магазина и прямо к таксистам, которые обычно рядом стоят и ждут клиентов. Выбираю самого лучшего для моей цели. С самой тупой рожей. Подхожу и говорю:

– Шеф, купи по дешевке брошку. У жены украл, очень опохмелиться надо! А ты своей бабе подаришь, она тебя и простит.

Тут самое ключевое: «по дешевке»! Таксист все что угодно у тебя купит, лишь бы «по дешевке». А «твоя баба тебя простит» тоже почти всегда в десятку попадало.

– Сколько?

– За трешку отдам.

А бутылка водки тогда два рубля восемьдесят семь копеек стоила, сам знаешь. И берут таксисты «по дешевке», да, торгуются обычно, но берут. Вот и напоил весь двор. На руках меня носили местные алкаши, боготворили…

Ну, в принципе, любой предмет можно купить, чтобы на нем заработать. Иногда надо чуть-чуть изменить товар, учитывая потребности народа, и «вперед, заре навстречу». Однажды купил во «Власте» маленькую салатницу или конфетницу из богемского хрусталя, иду на выход, срывая по дороге упаковку. Вдруг тетка какая-то меня останавливает:

– Продаешь?

– Продаю, – и цену называю утроенную.

А она взяла эту лоханку и показывает кассирше магазина:

– Нравится?

Я немного испугался, вдруг тетка ей мою цену назовет, и на выход стал посматривать, пути побега вычислять. А кассирша глянула безразлично и спокойно отвечает:

– Нравится очень. Красивая вещь.

Тетка тут же со мной и рассчиталась. Как говорится, не отходя от кассы.

Или, помню, захожу во «Власту», а там скатерти продают с длинной бахромой вокруг, по периметру. Скатерти небольшие, непонятно, какой чешский стол этой скатертью накрыть можно, но для наших русских столов явно маловатые. Потому никто их и не брал. Покупаю такую скатерть за три рубля. Беру ножницы и срезаю бахрому. Что получилось? Платок женский, головной! А платок всем нужен. Тут же таксисту по дешевке продаю за червонец. Покупаю еще три скатерти на эти деньги, срезаю бахрому и вперед. Неделю пили, двое алкашей даже окочурились по этому поводу. Похоронили их, как положено, и дальше пить стали.

Потом пить пришлось бросить. Врачи сказали, что иначе скоро сдохну. Вот была истинная трагедия у местных алкашей. Шекспиру и не снились такие страдания. Зато девчонки стали любить. Может, и за подарки, а может, и за мои выдумки. Со мной не скучно!

Спортлото

Была у меня Таня. Хорошая была девка, бесподобная в постели, все позволяла, ну совсем все! Однако роман наш затянулся и стал мне в тягость. У Тани появились серьезные намерения в отношении меня. И моя жена стала что-то чувствовать. А жену я бросать не собирался, особенно после всего, что она со мной пережила.

И вот что я сделал: купил билет спортлото.

(Напомню: по правилам этой лотереи надо было одинаково заполнить три части билета. Две части бросить в специальный ящик спортлото, а третью оставить себе до розыгрыша. Если угадал все пять номеров, то выигрыш составлял десять тысяч рублей. Немыслимые деньги. Заработок среднего советского инженера за десять лет! И это чистый совокупный заработок. В спортлото играло семьдесят процентов населения СССР. В каждом тираже участвовало до десяти миллионов билетов, а порой и более, что является абсолютным рекордом в истории советских лотерей.)

Только первые две части билета я никуда не отослал, как положено, а выбросил. Третью же часть заполнил, как только вышла газета с результатами розыгрыша этого тиража. Заполнил именно выигравшими номерами из газеты. И пошел к моей Татьяне, а в кармане моем свежая газета с результатами тиража и билет спортлото, который якобы выиграл десять тысяч рублей! Прихожу, ложимся в постель. Любовь и все такое. Потом, как всегда, она побежала в ванную, а я закурил папироску и кричу ей:

– Глянь, Танюха, у меня во внутреннем кармане газета с результатом последнего тиража спортлото, а в бумажнике сам билет. Проверить надо, а то я не успел. К тебе спешил. Проверь сама, вдруг что-то выиграл.

Она пошла на кухоньку, взяла газету, билет и… затихла. Долго молчала. Я забеспокоился, не прихватила бы инфаркт от счастья, а то потом посадят за «пошутил».

– Ну что там, – кричу. – Что затихла?

Она отвечает мне осевшим голосом, что ничего мой билет не выиграл, как и следовало ожидать. И только дураки деньги на спортлото выкидывают.

– Ну и ладно, выкинь билет в помойку, – грустно говорю ей. – Ставь лучше чайник, чайку попьем.

А самому противно сделалось. Если бы правду сказала, может, еще и проваландался с ней, а так… Ну и десять тысяч тоже искушение немалое, можно и ее понять. Попили чайку, я ей и говорю:

– Ты какая-то вся не своя, Танечка, задумчивая очень. Напряженная. Случилось что?

– Нет, – бормочет. – Все хорошо. – А сама как сомнамбула.

Ну, короче, начинаю к ней приставать, что, дескать, случилось, почему переменилась вся, почему непривычная, неласковая и «вдруг» меня «осеняет»:

– А где мой билет спортлото, который ты проверяла?

– В помойке! Ты сам велел выбросить!

Устраиваю жуткий истеричный шмон. Сначала опрокидываю помоечное ведро, весь мусор перерываю – нет билета! (Кто бы сомневался.) Ору, кричу, она в слезы: клянется, что не знает, где билет. Но я его нашел, на ней нашел.

Она, дура, в бюстгальтере была, а обычно в одном халатике порхала, надеясь на продолжение наших игрищ. В бюстгальтере и нашел я свой билет. Почему бабы свое межсисечное пространство за сейф держат, я до сих пор не понимаю. Проверил демонстративно билет при ней, ну и, понятно, выяснилось, что «выиграл» это билет десять тысяч рублей. Потом я оделся, театрально швырнул ей этот «выигрышный» билет, сказал:

– Подавись ты этими деньгами, больше я тебя видеть не желаю. Тебе деньги дороже меня, сука ты. И ушел. Поверишь, больше я ее никогда не видел. Не звонила, не караулила. И я не звонил. Отвяло.

Умер Евгений Михайлович Карманов молодым. Был он человеком неординарным, творческим, креативным. Весь свой яркий творческий потенциал он использовал практически впустую: поил алкашей, дурил женщин. Если бы он дожил до девяностых, разбогател бы или погиб? Смог бы найти свое место под солнцем?

Трагически невостребованным человеком был Женя Геббельс.

С Сашей меня познакомил Женя Геббельс. Саша принадлежал к плеяде старых книжников, поколения, предыдущего моему. Костистый, сухой, с шапкой кудрявых волос, уже наполовину седых, он работал учителем географии в каком-то техникуме. Нестарый, едва за пятьдесят, импозантный мужчина вел странный для советского труженика того времени образ жизни.

Жил Саша на Кузнецком мосту, в центре Москвы, в коммунальной квартире. Он занимал одну комнату вместе со своей уникальной библиотекой, а в других четырех или пяти комнатах проживало огромное количество людей, которые все вместе ненавидели его и соответственно друг друга. Обычная коммунальная московская квартира.

Бывая у Саши, я не мог не заметить, что в его комнате обитали все время разные женщины. Обычно я заставал доселе неизвестную мне женщину, стирающую белье на терке-доске в большом тазу в центре его комнаты. Как правило, когда я приходил, она выгонялась на кухню готовить. Когда мы достаточно познакомились и некоторым образом подружились, Саша рассказал мне историю появления этих женщин в его комнате.

Он не мог и не хотел жить один. Когда возникала лакуна в его существовании, Саша шел к ЦУМу, в трех минутах ходьбы от его дома.

(ЦУМ – крупнейший московский универмаг, существующий с 1880 года, когда Эндрю Мюр и Арчибальд Мерилиз зарегистрировали товарный знак «Мюръ и Мерилизъ» и спустя три года, в 1885-м, открыли магазин дамских шляп и галантерею. Универмаг существует и по сей день на том же месте.)

В конце 70-х, во времена тотального дефицита, к ЦУМу и ГУМу ежедневно стекались толпы людей со всех уголков нашей необъятной Родины. Связанные одной целью: что-то купить! Не конкретный товар, а что-нибудь, что выкинут в продажу. Все нужно: любая вещь, любого размера, фасона – не себе, так родным и соседям. Потому с утра до ночи ЦУМ был полон бесконечными очередями страждущих и жаждущих покупок. Приезжали обычно женщины на несколько дней, часто вместе с маленькими детьми. Они вылезали из дальних поездов после многих дней пути и бросались на абордаж ЦУМа, ГУМа и других магазинов города. Только Москва, видимо, снабжалась товарами. Эти полные тетки в одинаковых плюшевых черных жакетках с серыми платками на русых головах буквально жили в московских универмагах с их открытия до закрытия, от рассвета до заката. Они, как стаи черных мух, роились в магазинах, стояли в бесконечных очередях, отоваривались чем попало и, как тогда говорили, «держались надеждой на любую одежду». Где они все ночевали, я до сих пор не представляю: гостиниц были единицы – и дорого, и не попасть.

Итак, Саша Дынников приходил к ЦУМу, выбирал из этой серой массы женщину по каким-то своим критериям и предлагал ей сделку: она будет жить у него в комнате рядом с ЦУМом, готовить и обстирывать его, спать с ним, разумеется, удовлетворяя его нехитрые сексуальные фантазии, а в обмен она получит крышу над головой, удобства, горячую воду в кране. Но самое главное – она сможет выскочить из очереди в ЦУМе, быстро добежать до дома, перекусить, передохнуть, глянуть на своего ребенка… Это был суперкозырь: ребенка не таскать по очередям, а оставить дома. Детей Саша предпочитал от четырех до шести лет: самостоятельны, ночью крепко спят, практически не мешают. Он утверждал, что редко ему приходилось выслушивать отказ.

Некоторые женщины брали его адрес и приезжали регулярно, предварительно списываясь. Ценнейшие книги для этой череды провинциальных теток, разумеется, были просто непонятным увлечением хозяина, но хранились в шкафах под замком. Береженого Бог бережет.

Я был поражен таким образом жизни. Саша сам приехал в Москву из глубокой сибирской провинции. Обычно люди строят свою семейную жизнь по образу своих родителей. Видимо, его родная семья навсегда искалечила его, отбив охоту заводить собственную семью.

Так и жил Саша Дынников бобылем: ни жены, ни детей. Только книги. Их он любил и понимал.

Владимир Семенович Высоцкий

Саше я был обязан незабываемой встречей с Владимиром Высоцким в лето последнего года его жизни.

Как-то Саше попалась в руки книга, которую долго искал один из его приятелей-книголюбов Роберт Рождественский, знаменитый тогда поэт, сегодня почти забытый. Обласканный властью за талантливо и ловко рифмованные газетные передовицы, лауреат многих государственных премий, автор популярнейших эстрадных песен, которые пела вся страна, Рождественский жил богато и славно. Саша предложил ему сделку: книга в подарок, если Роберт организует визит в его, Сашину, комнату в коммуналке самого Владимира Высоцкого! На обед!

– У меня крайне натянутые отношения с Высоцким, – кричал Рождественнский. – Мы с ним совсем не друзья!

– Твои проблемы, – решительно отвечал Дынников. – Ты мечтал об этой книге, а моя мечта – посидеть и пообщаться с Высоцким.

– Но как я ему объясню причину, по которой он должен все бросить, чтобы переть в твою сраную коммуналку, да еще сидеть и жрать с тобой, идиотом?

– Книги! Прижизненный Пушкин! Первое издание «Евгения Онегина» в семи тетрадках, например. Где он его увидит? Ты сам только у меня и видел.

«Евгений Онегин» выходил отдельными выпусками по одной главе (так называемое поглавное издание). Первая глава произведения была опубликована в 1825 году, последняя, восьмая, в 1832-м. Восемь глав за семь лет, по одной тетрадке в год. Один раз вышли две главы (четвертая и пятая) сразу, в одной тетрадке. В итоге семь маленьких тетрадок в голубых бумажных обложках. Вся просвещенная публика с нетерпением ждала появления продолжения романа. Тетрадки читали и передавали из рук в руки, зачитывая до дыр. Полный комплект из семи тетрадок уже тогда стал чрезвычайной редкостью, несмотря на приличный тираж в тысячу двести экземпляров.

В те времена далекие, «теперь почти былинные», в конце 1970-х, стоимость одной главы доходила до трех тысяч рублей! Две главы – легковой автомобиль! Сегодня цена полного исправного комплекта, с родными обложками в хорошем состоянии, может доходить до полумиллиона долларов.

«Евгений Онегин» и здоровая алчность советского поэта решили дело!

В один прекрасный день Саше Дынникову по телефону позвонил Владимир Высоцкий! Договорились о визите. Заинтересовала его уникальная Сашина библиотека и конкретно «Евгений Онегин».

Саша пригласил меня и еще пару своих друзей. Почему меня? Вся моя юность была пронизана Высоцким. Еще школьниками мы собирались на Поклонной горе почти каждый вечер и под гитару пели песни Высоцкого. Не только его, пели песни Визбора, Окуджавы и других советских бардов, менестрелей и миннезингеров, но Высоцкий был самым любимым. Феномен Высоцкого, на мой взгляд, еще до конца не исследован. Настоящая всенародная любовь от Брежнева до простого работяги. От высокобрового интеллигента до невежественной продавщицы в сельпо. Аналогов такой широчайшей популярности мне неизвестно.

Его песни пели мы студентами на целине, зрелыми людьми на дружеских застольях, на маленьких кухнях в своих квартирах. Катушки с записями песен Высоцкого переписывались до «полной немоты», когда уже было невозможно ничего разобрать. Десяток-другой его песен помню наизусть до сих пор.

Зная мое отношение к Высоцкому, Саша пригласил меня в означенный день и час в свою комнатушку. Накрыли стол в центре комнаты. Богатый стол для того времени. Водка, закуска. Ждем.

И вот он появился! Пришел Владимир Семенович Высоцкий в гости к Александру Павловичу Дынникову в маленькую комнату в коммуналке. Посмотреть книги.

Познакомились. Высоцкий сразу подошел к книгам:

– Ну, где тут у вас, Александр, первый «Евгений Онегин»? – Взял осторожно, трепетно тетрадки, стал их листать, слушая пояснения Саши об истории первого издания. Потом спросил: – Может, именно эти самые книжки держал в своих руках Александр Сергеевич?

Мне показалось, что в тот момент сомкнулась «связь времен». Один Поэт почувствовал прикосновение другого Поэта. Через книгу, как через магический талисман. Книга – вещь мистическая.

Посмотрел другие книги. Послушал Сашины истории об этих книгах. Потом сели за стол. Выпили, закусили. Поговорили на разные темы. Рядом со столом «случайно» лежала Сашина гитара, как рояль в кустах. Высоцкий взял гитару и запел. Спел нам несколько песен. Мы сидели тихо-восторженно. За чуть приоткрытой дверью комнаты стояли Сашины соседи: тоже слушали. Окно в комнате было настежь распахнуто в ясный теплый московский вечер.

Вдруг мы услышали девичий крик из дома напротив (потом я узнал, что там находилось общежитие гнесинской музыкальной школы):

– Что там за мудак подражает голосу Высоцкого?

Мы засмеялись, но Высоцкий неожиданно резко переменился. Он застыл, потемнел лицом, потом медленно отложил гитару. Взял обеими руками край скатерти и, резко дернув ее вниз, обрушил на пол все, что стояло на столе. Мы оцепенели. Завизжали соседи за дверью:

– Милиция! Хулиган! Надо вызвать милицию!

– Заткнитесь, твари, – Саша подскочил к двери и захлопнул ее. Какая-то соседская баба продолжала визжать про милицию. Высоцкий как-то удивленно глянул на нас, словно приходя в себя, встал и, не прощаясь, быстро вышел.

На следующий день он позвонил Саше, долго извинялся и клятвенно обещал еще раз появиться, чтобы «компенсировать свой поступок».

Но свое обещание Владимир Высоцкий не смог сдержать. Вскоре его не стало.

Автограф Ленина

Неизвестно, какими путями Саше Дынникову попала в руки тетрадка со статьей Ленина. Несколько тетрадочных листов, написанных рукой вождя мирового пролетариата. Автограф Ленина. Статья программная: студенты всех вузов страны в приказном порядке конспектировали эту статью. Мы вместе с Сашей сверяли текст статьи Ленина из этого оригинального автографа с текстом этой же статьи из полного собрания сочинений Ленина в пятидесяти пяти томах. Различий оказалось много, и очень принципиальных. Саша поведал мне, что, по его сведениям, все автографы Ленина должны храниться только в Институте марксизма-ленинизма. В личных собраниях хранить такие бесценные автографы категорически запрещено.

СССР тратил любые деньги, чтобы выкупить автографы Ленина из-за рубежа. Скупали их на всех аукционах мира и из частных собраний. Видимо, иначе «делу Ленина» грозили ревизионизм и реформизм, которые, в свою очередь, могли привести к краху СССР и всей социалистической системы! Судя по всему, не все ленинские писульки удалось скупить, что в итоге и привело к распаду Советского Союза.

Саша решил поменять автограф Ленина на отдельную квартиру. Я был уверен, что это совершенно безумная и опасная затея. Никогда я не стал бы меняться с родным Советским государством: все отнимут, да еще и посадят. Но Саша обратился за помощью все к тому же Роберту Рождественскому, придворному поэту и… получил отдельную однокомнатную квартиру на Фадеева, с окнами на Садовое кольцо. Что за этот автограф Ленина получил лично Рождественский, осталось тайной, но Роберт всегда был парень не промах, себя не забывал!