Текст книги "Вторая смена. Работающие семьи и революция в доме"

Глава 4
Проблема Джоуи:
Нэнси и Эван Холт

Нэнси Холт пришла домой с работы – одной рукой она держит сына, а в другой сумку с продуктами. Поставив сумку на пол и открыв входную дверь, она замечает кучу почты на полу в холле, недоеденный Джоуи тост с корицей на столе и мигающий красный огонек телефонного аппарата: натюрморт, напоминающий об утренней спешке, когда каждого члена семьи надо было отправить по его месту назначения во внешнем мире. Нэнси, которая вот уже семь лет служит социальным работником, – невысокая изящная блондинка 30 лет. Она быстро двигается и быстро говорит. Она складывает почту на стол в холле и направляется на кухню, расстегивая на ходу пальто. Джоуи цепляется к ней сзади, подробно объясняя ей, как именно самосвалы сваливают груз. Джоуи – активный толстощекий четырехлетка, довольно хихикающий, когда ему что-то нравится.

Припарковав их красный «универсал», входит в дом и вешает пальто на вешалку ее муж Эван. Он забрал жену с работы, и они приехали вместе. Он явно не горит желанием влиться в кутерьму на кухне, но в то же время не чувствует себя вправе расслабиться с газетой в гостиной, а потому медленно просматривает почту. Эвану тоже 30, он продавец на складе мебели. Это крепкий, уже немного лысеющий блондин, который любит стоять, отставив ногу. В его манерах есть что-то одновременно обходительное и неуверенное.

С самого начала Нэнси называет себя «убежденной феминисткой»: она стремится к балансу в обязанностях и к равной власти. Когда они поженились, она надеялась, что у них с Эваном идентичности будут основываться одновременно на детях и на карьере, однако ее идентичность явно сдвинулась к родительской роли. Эван вполне одобрял то, что у Нэнси есть карьера, если она при это может заниматься семьей.

Осматриваясь в их доме этим вечером, я замечаю небольшую рябь на поверхности семейных вод. Выныривая из кухонной суматохи, Нэнси взывает: «Эва-ан, можешь накрыть на стол?». Слово «можешь» словно бы выделено курсивом – с таким раздражением оно произнесено. Разрываясь на части между холодильником, раковиной и плитой, с Джоуи, ползающим у нее под ногами, Нэнси хочет, чтобы Эван помог ей. Она попросила его, но словно через силу. Кажется, она злится на то, что ей вообще приходится просить. (Позже она скажет мне: «Я терпеть не могу просить; почему я должна делать это? Я что – милостыню прошу?».) Эван поднимает глаза от почты и бросает раздраженный взгляд в сторону кухни, возможно, уязвленный тем, что его просят в столь бесцеремонной манере. Он начинает раскладывать ножи и вилки, спрашивает, понадобятся ли ложки, открывает дверь, когда раздается звонок. Это соседский ребенок. Нет, Джоуи не может пойти играть прямо сейчас. Момент раздражения прошел.

Позже, когда я провожу интервью с Нэнси и Эваном по отдельности, свою семейную жизнь они называют абсолютно счастливой – если не считать «проблемы Джоуи». Джоуи очень сложно уложить спать. Они начинают укладывать его в кровать в восемь вечера. Начинает Эван, но Джоуи от него отбрыкивается. У Нэнси это получается лучше. К половине девятого они наконец укладывают его на кровать, по которой он весело ползает и прыгает. После девяти часов он продолжает просить то воды, то игрушки, и выбирается из кровати, чтобы включить свет. Это продолжается до половины десятого, а потом и до десяти – десяти тридцати. Около одиннадцати часов Джоуи принимается жаловаться на то, что его кровать «страшная», и говорит, что может заснуть только в спальне родителей. Вымотанная Нэнси уступает. Одним из пунктов их семейного соглашения является то, что укладывание Джоуи в постель – «работа Нэнси». Нэнси и Эван могут лечь в постель не раньше полуночи или даже позже, когда Эван уже устал, а Нэнси просто вымотана. Раньше, как рассказывает мне Нэнси, она любила заниматься сексом, но теперь секс кажется просто «дополнительной работой». Холты считают свою усталость и разлад в сексуальной жизни результатом «проблемы Джоуи».

Официальная история «проблемы Джоуи» – то есть история, которую поведала мне Нэнси вместе с Эваном, – начинается с крайней привязанности Джоуи к Нэнси и сильной привязанности самой Нэнси к нему. На послеобеденной прогулке по парку Золотых ворот Нэнси внимательно следит за каждым движением Джоуи. Вот он увидел белку; Нэнси говорит мне, что в следующий раз надо не забыть принести орешки. Потом Джоуи лезет на горку; она замечает, что его штаны слишком короткие – вечером надо их отпустить. Им хорошо друг с другом. Соседи и няня Джоуи говорят, что Нэнси чудесная мать, но не для протокола добавляют, что уж слишком «похожа на мать-одиночку».

Что касается Эвана, то он мало общается с Джоуи. У него есть привычный вечерний распорядок, он возится со своими инструментами в подвале, а Джоуи вроде бы всегда хорошо с Нэнси. На самом деле, Джоуи не особенно интересуется Эваном, и Эван не понимает, надо ли делать из этого проблему. «Маленьким детям мамы нужнее, чем папы, – философски замечает он. – Все мальчики проходят через эдипову стадию».

Происходят совершенно нормальные вещи. После долгого дня мать, отец и сын садятся за ужин. У Эвана и Нэнси первый шанс за весь день поговорить друг с другом, однако они с тревогой смотрят на Джоуи, ожидая, что у того вот-вот испортится настроение. Нэнси спрашивает его, хочет ли он сельдерея с арахисовой пастой. Джоуи говорит, что да. «Уверен, что хочешь именно это?» – «Да». Затем начинается возня. «Мне не нравятся волокна в сельдерее». – «Сельдерей состоит из волокон». – «Сельдерей слишком большой». Нэнси мрачно шинкует сельдерей. Напряжение нарастает. Каждый раз, когда один родитель заговаривает с другим, вмешивается Джоуи. «Мне нечего пить». Нэнси наливает ему сока. Наконец он говорит: «Покорми меня». К концу ужина победа Джоуи была полной и безоговорочной. Он заполучил внимание матери, пусть и насильно, а отец взялся за пиво. Но обсуждая это позже, они заявляют: «Это нормально, когда у вас дети».

Иногда, когда Эван стучится в дверь к няне, чтобы забрать Джоуи, мальчик даже не глядит на отца, высматривая за ним другое лицо: «А мама где?». Порой он просто отказывается идти домой с отцом. Иной раз Джоуи даже хлопает отца по лицу, как-то раз ударил его сильно, «безо всякой причины». Учитывая все это, трудно представить, будто отношение Джоуи к Эвану «совершенно нормальное». Эван и Нэнси начинают всерьез обсуждать «проблему хлопанья».

Эван решает найти способ сократить эмоциональную дистанцию с Джоуи. Чуть ли не каждую неделю он приносит ему какой-нибудь неожиданный подарок – игрушечный грузовик или шоколадку. Из выходных он делает дни «папы с сыном». Однажды в субботу Эван предлагает пойти в зоопарк, Джоуи неохотно соглашается. Отец с сыном уже надели пальто и готовы к выходу. Внезапно к ним присоединяется Нэнси. Она спускается с крыльца, держа Джоуи на руках, объясняет Эвану, что «она им поможет».

Эван получает мало знаков любви от Джоуи, и не знает, что с этим делать. Однажды вечером он сказал мне: «Мне не очень нравятся наши с Джоуи отношения, это все, что я могу сказать». Эван любит Джоуи. Он гордится этим энергичным, красивым, счастливым ребенком. Но также Эван словно бы ощущает, что в роли отца есть нечто смутно болезненное и что об этом сложно говорить.

Официальная история «проблемы Джоуи» состояла в том, что он испытывал нормальную для мальчика эдипову привязанность к матери. Однако Эван и Нэнси добавляют, что проблемы Джоуи усугубляются тем, что Эвану сложно быть активным отцом. А это, как им самим кажется, связано с тем, как к нему относился его собственный отец, замкнутый и отрешенный бизнесмен, всего добившийся сам. Эван говорит мне: «Когда Джоуи подрастет, мы будем вместе играть в бейсбол и ходить на рыбалку».

Записывая эту официальную версию «проблемы Джоуи» во время интервью и в процессе наблюдения, я начала сомневаться в этой истории. Сама схема, в которую складывались звуки шагов в типичный вечер, давала подсказки для иной интерпретации. Нэнси постоянно ходила туда-сюда, готовила ужин на кухне, двигалась зигзагами от кухонного стола к холодильнику, обратно к столу и к плите. У Джоуи были более быстрые и легкие шаги, он наматывал по дому большие восьмерки, носился от игрушечного грузовика к мотоциклисту, тем самым утверждая свои права на дом и свои вещи в нем. После ужина Нэнси и Эван начали убираться на кухне, и их шаги слились воедино. Затем снова послышались шаги Нэнси: цок-цок-цок, вниз в подвал к стиральной машине, вверх по покрытой ковром лестнице на первый этаж. Потом в ванную, где она наполняет водой ванну для Джоуи, затем к нему в комнату, снова в ванную вместе с Джоуи. Эван двигался реже – из кресла в гостиной к Нэнси на кухню, затем обратно в гостиную. Он перешел в столовую, чтобы поужинать, а потом пришел на кухню помочь с уборкой. После ужина он спустился вниз в свою мастерскую в подвале разобрать инструменты; позже поднялся наверх выпить пива, затем снова вернулся вниз. По шагам можно понять, что происходит: Нэнси отрабатывает вторую смену.

О ЧЕМ ГОВОРЯТ ШАГИ

С 8:05 до 18:05 Нэнси и Эван не бывают дома, они работают «первую смену», полный рабочий день. Остальную часть времени они разбираются с различными задачами второй смены: покупки, готовка, оплата счетов; машина, сад, двор; отношения с матерью Эвана, которая довольно часто заходит к ним проведать Джоуи, соседями, с их говорливой няней, наконец, друг с другом. В речи Нэнси отражаются некоторые мысли о второй смене: «Соус к барбекю закончился… Джоуи нужен костюм на Хэллоуин… Джоуи нужно постричься…» и т. д. Она демонстрирует определенный настрой, характерный для второй смены, все время озабочена установлением или восстановлением правильного эмоционального баланса между ребенком, супругом, домом и работой за стенами дома.

Когда я впервые встретилась с Холтами, Нэнси была поглощена второй сменой гораздо больше Эвана. Она сказала, что выполняет 80 % работы по дому и 90 % ухода за ребенком. Эван сказал, что выполняет 60 % работы по дому и 70 % ухода за ребенком. Джоуи сказал: «Я чищу пылесосом ковер и складываю салфетки», а потом в заключение добавил: «Мы все это делаем с мамой». Сосед согласился с Джоуи. Очевидно, у Нэнси и Эвана наблюдался разрыв в досуге: у Эвана свободного времени было больше, чем у Нэнси. Интервьюируя их по отдельности, я попросила объяснить, как они занимались работой по дому и уходом за ребенком с того самого момента, как поженились.

Нэнси мне сказала, что как-то вечером на пятом году брака (когда Джоуи было два месяца, то есть почти за четыре года до того, как я познакомилась с Холтами) она впервые серьезно заговорила об этой проблеме с Эваном. «Я сказала ему: “Знаешь, Эван, так не пойдет. Я занимаюсь работой по дому. Я выполняю всю основную работу по уходу за Джоуи, и я к тому же работаю на полную ставку. Меня это достало. Это ведь и твой дом тоже. Джоуи – и твой ребенок. Заниматься всем этим – не только моя работа”. Когда я немного остыла, я предложила ему: “Давай так: я готовлю ужин по понедельникам, средам и пятницам, ты – по вторникам, четвергам и субботам. По воскресеньям мы готовим вместе или ужинаем в ресторане”».

По словам Нэнси, Эван сказал, что он не любит «жесткие графики». Он сказал, что не всегда согласен с ее стандартами ведения домашнего хозяйства и что ему не нравится, когда ему навязывается этот стандарт, особенно если она «сваливает» на него обязанности, что, как ему казалось, она время от времени делала. Но с самой идеей в принципе он был согласен. Нэнси сказала, что в первую неделю план выполнялся следующим образом. В понедельник она приготовила ужин. Во вторник Эван задумал ужин, для которого надо было купить несколько продуктов, но по дороге домой забыл заехать за ними. Когда он пришел домой и не нашел в холодильнике и в кухонном шкафу ничего такого, что мог бы использовать, он предложил Нэнси пойти поужинать в китайском ресторане. В среду готовила Нэнси. В четверг утром Нэнси напомнила Эвану: «Сегодня твоя очередь». Вечером Эван соорудил гамбургеры и картошку-фри, и Нэнси поспешила его похвалить. В пятницу готовила Нэнси. В субботу Эван опять забыл приготовить ужин.

Когда все продолжилось в том же духе, в напоминаниях Нэнси стало больше резкости. Чем резче они становились, тем активнее забывал Эван – возможно, предчувствуя, что выговор был бы еще более резким, если бы он сопротивлялся более явно. За этим цикл пассивных отказов и следующих за ними разочарования и злости ускорялся, и вскоре война перекинулась на вопрос о стирке. Нэнси сказала, что будет правильно, если Эван тоже будет ею заниматься. Он в принципе согласился, но Нэнси, опасаясь того, что Эван сумеет уклониться, потребовала ясной и четкой договоренности: «Ты будешь стирать и складывать каждую вторую порцию белья», – сказала она ему. Эван почувствовал, что этот план для него – как ярмо на шее. В создавшейся ситуации в будние дни на диване в гостиной часто оставалась огромная куча нестираного белья, напоминавшая растрепанного гостя.

Нэнси, испытывая раздражение, начала потихоньку вставлять Эвану шпильки. «Я не знаю, что у нас сегодня на ужин», – говорила она порой, вздыхая. Или же: «Я сегодня готовить не могу, надо разобраться с этой кучей белья». Ее напрягала малейшая критика касательно беспорядка в доме. Если Эван не собирался заниматься работой по дому, у него не было абсолютного никакого права критиковать то, как она ею занималась. Случались и вспышки гнева: «После работы ноги у меня устали точно так же, как и у тебя. Я так же взвинчена, как и ты. Я прихожу домой. Готовлю ужин. Мою и убираю. И вот мы теперь планируем завести второго ребенка, а я не могу справиться с тем, что уже есть».

Через два года после того, как я впервые побывала у Холтов, я начала видеть проблему в определенном свете: как конфликт двух взглядов на гендер, каждый из которых был нагружен своими личными символами. Нэнси хотела быть той женщиной, в которой нуждались и которую ценили одновременно и на работе, и дома. Она хотела, чтобы Эван ценил ее за то, что она неравнодушный социальный работник, преданная жена и прекрасная мать. Однако ей было также важно, чтобы она могла ценить самого Эвана за его вклад в домашнюю работу, а не только за то, что он обеспечивал семью. Она бы с гордостью рассказывала подругам, что замужем за таким человеком.

Гендерная идеология часто начинается с детского опыта и питается мотивами, которые восходят к некоей назидательной истории из раннего периода жизни. Именно так обстояло дело в случае Нэнси:

У меня была замечательная мама, настоящая аристократка, но она пребывала в ужасной депрессии от того, что была просто домохозяйкой. Отец относился к ней как к половой тряпке. Она утратила всякую уверенность в себе. Помню, что, когда я росла, у нее была самая настоящая депрессия. В детстве я твердо решила, что не буду похожей на нее и не выйду замуж за такого мужчину, как мой отец. Если Эван не занимается работой по дому, по моим ощущениям, это означает, что он станет таким, как мой отец, – будет приходить домой, задирать ноги на стол, рычать на мать, чтобы она его обслужила. Это мой самый большой страх. У меня даже были кошмары на эту тему.

Нэнси считала, что подруги ее возраста, состоящие в традиционном браке, пришли к похожим плачевным результатам. Она рассказала об одной школьной подруге: «Марта чудом закончила городской колледж. У нее вообще не было желания учиться. Девять лет она просто таскалась за мужем [менеджером по продажам]. Ужасный брак. Она стирает вручную все его рубашки. Самый яркий момент в ее жизни был, когда ей было 18 и мы вдвоем катались по Майами-Бич на “Мустанге” с откидным верхом. Она набрала лишние 30 килограммов и ненавидит свою жизнь». С точки зрения Нэнси, Марта была более молодой версией ее собственной матери, страдающей депрессией, с дефицитом самоуважения, то есть выступала страшилкой, мораль которой заключалась в том, что «если хочешь быть счастливой, делай карьеру и найди мужа, который бы принимал участие в работе по дому». Когда она снова и снова просила Эвана помочь, это было тяжело, но это была попытка избежать судьбы Марты и ее собственной матери.

Эван представлял вещи в совершенно ином свете, и у него на это были свои причины. Он любил Нэнси, и, раз Нэнси нравилось быть социальным работником, он был рад поддержать ее в этом и гордился ею. Он знал, что, поскольку она относилась к своей нагрузке на работе очень серьезно, труд ее выматывал. Но в то же самое время он не понимал почему, раз она выбрала столь сложную карьеру, он должен был менять свою жизнь. Почему из-за ее личного решения работать вне дома он должен больше работать по дому? Зарплата Нэнси соответствовала двум третям зарплаты Эвана и была для них большим подспорьем, но, как призналась Нэнси, «если припрет, мы можем обойтись и без нее». Нэнси была социальным работником, потому что ей нравилось это. Ежедневная домашняя рутина была неблагодарным трудом, и, конечно, Эвану было совсем не нужно, чтобы Нэнси ценила его за то, что он занимается бытом. Равенство во второй смене означало для него снижение уровня жизни, и, несмотря на все высокопарные разговоры, он чувствовал, что на самом деле он так не договаривался. Он рад помочь Нэнси по дому, если ей это нужно, без проблем. Это было элементарной вежливостью. Однако подписываться под каким-то формальным договором о равном разделении обязанностей – уже чересчур.

Возможно, на его сопротивление повлияли и два других мнения. Во-первых, он подозревал, что, если будет делить вторую смену с Нэнси, она станет доминировать. Нэнси просила его сделать то одно, то другое. Эвану казалось, будто Нэнси одержала так много мелких побед над ним, что он должен где-то провести черту. В характере Нэнси была своего рода декларативность. И она призналась мне, что однажды «мать Эвана усадила меня и сказала, что я слишком напираю, что Эвану нужно все-таки побольше авторитета». Они оба соглашались с тем, что у Эвана чувство карьеры и самоуважения было более хрупким, чем у Нэнси. Ему случалось остаться без работы. Ей – никогда. У него в прошлом бывали запои. Ей пьянство было совершенно чуждо. Эван думал, что участие в работе по дому нарушит определенный баланс сил, который он считал правильным в культурном смысле. Он распоряжался семейным бюджетом и принимал важные решения о крупных покупках (например, о покупке дома), поскольку «больше знал о деньгах» и внес бо́льшую долю наследства, чем она, когда они поженились. Его профессиональные затруднения понизили его самооценку, и теперь как пара они пришли к некоему непререкаемому равновесию – сдвинутому, как она считала, в его сторону, – которое, если уравнять груз домашней работы, будет означать, что он уступит «слишком сильно». Тревога, скрывающаяся за стратегией Нэнси и заставляющая ее вести активные переговоры об их ролях, привела к тому, что Эван стал считать соглашение своего рода «уступкой». Когда он ощущал неудовлетворенность работой, у него вызывала отвращение сама мысль о том, чтобы дома быть под каблуком у жены.

За этими чувствами Эвана, возможно, скрывался еще и страх того, что Нэнси не хочет заботиться о нем. Его собственная мать, кроткая алкоголичка, в свое время сумела ловко отстраниться от своей роли, в значительной мере предоставив его самому себе. Возможно, что стремление не дать чему-то подобному случиться в его собственном браке – это моя догадка, не подтвержденная им, – подкрепляло его стратегию пассивного сопротивления. И отчасти его опасения были верными. В то же время он ощущал, что давал Нэнси шанс остаться дома или меньше работать и что она отказывалась от его дара, тогда как Нэнси ощущала, что такое предложение едва ли можно считать даром, учитывая ее чувства.

На шестом году брака, когда Нэнси снова стала сильнее давить на Эвана, заставляя его взять на себя обязательство работать по дому наравне с ней, по его воспоминаниям, он сказал: «Нэнси, почему ты не уйдешь на полставки, тогда ты будешь все успевать?». Сначала Нэнси была сражена наповал: «Мы уже столько времени женаты, и ты все еще не понял. Работа для меня важна. Я много работала, чтобы получить магистерскую степень по социальной работе. Почему я должна отказываться от этого?». Нэнси также объяснила Эвану, а позже и мне: «Думаю, что моя степень и работа были для меня способом убедить себя в том, что я не закончу как моя мать». Однако она получала мало эмоциональной поддержки, когда училась, как от своих родителей, так и от родителей мужа. (Ее мать избегала разговоров о ее магистерской работе, а родители мужа не пришли на церемонию выдачи диплома, хотя были приглашены, а позже заявили, что их не позвали.)

Кроме того, Нэнси получала больше удовольствия от посещения своих престарелых клиентов в неблагополучном районе, чем Эван от продажи диванов торговцам мебелью с напомаженной шевелюрой. Почему Эван не должен идти на те же компромиссы со своей карьерой и свободным временем, что и она? Она не могла взглянуть на ситуацию глазами Эвана, а Эван – ее глазами.

За годы борьбы, перемежающейся компромиссами, Нэнси видела лишь несколько мимолетных миражей сотрудничества, и все эти видения появлялись только тогда, когда она заболевала или уходила в себя, но тотчас же исчезали, как только она выздоравливала или же снова бралась за дела.

После семи лет брака по любви Нэнси и Эван зашли в ужасный тупик. Они начали огрызаться друг на друга, придираться и брюзжать. Каждому казалось, что его используют: Эвану – поскольку его предложение все устроить по-хорошему было сочтено неприемлемым, а Нэнси – потому что Эван не собирался делать то, что она в глубине души считала справедливым.

Эта борьба отразилась на их сексуальной жизни – сначала напрямую через Нэнси, а потом и косвенно, через Джоуи. Нэнси всегда презирала любую форму женского коварства и манипуляций. Она считала себя выше традиционных – не слишком честных – приемов, которыми женщины пользовались, чтобы добиться своего от мужчин. Ее семья считала ее ярой феминисткой, и она была с этим согласна. «Когда я была подростком, – рассуждала она, – я поклялась, что никогда не буду использовать секс, чтобы получить то, чего хочу, от мужчины. Поступать так – себя не уважать; это просто подло. Но когда Эван отказался выполнять свою часть работы по дому, я сделала это, я использовала секс. Я сказала: “Знаешь, Эван, я бы не была такой вымотанной и холодной каждый вечер, если бы мне не нужно было так много всего делать каждое утро”». Она почувствовала, что ее вынудили применить старую стратегию, а ее современные идеи заставили ее этого стыдиться. В то же время современные средства у нее кончились.

Замаячила идея развода, и супруги сильно перепугались. Нэнси насмотрелась на разваливающиеся браки и разводы пар с маленькими детьми в своем кругу. Один несчастный муж, их знакомый, настолько отстранился от семейной жизни (неизвестно, был ли он несчастлив и оттого принимал мало участия в семейных делах или же, напротив, его слабая вовлеченность довела его вторую половинку), что жена его бросила. В другом случае Нэнси видела, как жена так сильно пилила мужа, что он оставил ее и ушел к другой женщине. В обоих случаях после развода всем стало хуже, чем до него. Обе жены забрали с собой детей, сражались за них с бывшими мужьями и отчаянно боролись за деньги и время. Нэнси критически оценила результаты и спросила себя: «Зачем разрушать брак из-за грязной сковородки?». Оно того стоит?

НАВЕРХУ И ВНИЗУ: СЕМЕЙНЫЙ МИФ КАК «РЕШЕНИЕ»

Вскоре после этого кризиса в брачной жизни Холтов напряжение, связанное со второй сменой, значительно ослабло. Казалось, что проблема решена. Эван победил. Нэнси будет и дальше работать во вторую смену. Эван выглядел слегка виноватым, но помимо этого сказать ему было нечего. Нэнси устала постоянно поднимать эту тему, устала от того, что решения нет. Теперь же, вымотанная поражением, она тоже хотела, чтобы борьба закончилась. Эван был «таким хорошим» в других отношениях, зачем же тогда портить брак, постоянно ругаясь? Кроме того, она сказала мне: «Женщины ведь всегда приспосабливаются больше, разве не так?».

Однажды, когда я попросила Нэнси рассказать мне, кто какие задачи выполняет из длинного списка работ по дому, она, сделав широкий жест рукой, перебила меня: «Я делаю работу наверху, а Эван – внизу». «Что это значит?» – спросила я. Она объяснила, как ни в чем не бывало, что наверху – это гостиная, столовая, кухня, две спальни и две ванные. Внизу – гараж, склад и место для хобби – хобби Эвана. Она представила это как договор о «совместном выполнении домашней работы», без тени юмора или иронии – точно так же, как позже представил его и Эван. Оба сказали, что это стало лучшим решением для их спора. Эван будет заниматься машиной, гаражом и Максом, их псом. Как пояснила Нэнси, «Собака полностью на Эване. Мне за ней ухаживать не нужно». Нэнси заботилась обо всем остальном.

Следовательно, чтобы можно было приспособиться ко второй смене, гараж семейства Холтов был возведен до уровня полного морального и практического эквивалента всего остального дома. С точки зрения Нэнси и Эвана, «наверху и внизу», «внутри и снаружи» представлялись примерно как «две половины», то есть как честное разделение труда, основанное на естественном разделении их дома.

Холты представили свою договоренность о работах наверху и внизу как абсолютно справедливое решение проблемы, которая у них «была раньше». Это убеждение мы можем назвать семейным мифом и даже некоторой системой самообмана. Почему они верили в него? Я полагаю, они верили в него, потому что им нужно было в него верить, поскольку благодаря ему нашлось решение для ужасной проблемы. Оно позволило Нэнси по-прежнему думать о себе как о женщине, которую муж не притесняет, – и именно это представление о себе так много для нее значило. Это решение позволило избегать неприятной правды, заключавшейся в том, что Эван отказался участвовать в работах по дому, саботируя их в своем флегматично-пассивном стиле. Также оно позволило не думать о том, что в их столкновении Нэнси боялась развестись больше, чем Эван. Они совместно разработали эту внешнюю оболочку своей семейной жизни. Так супруги попытались договориться о том, что у них нет конфликта из-за второй смены, нет противоречий между их версиями женственности и мужественности и что недавно разразившийся между ними серьезный кризис был временным и преходящим.

Желание избежать подобного конфликта вполне естественно. Однако их уклонение от него неявно поддерживала культура их среды, особенно образ женщины с развевающимися волосами. В конце концов, эта восхитительная женщина тоже гордо выполняет ежедневную работу «наверху», без помощи мужа и без конфликтов.

После того как Нэнси и Эван достигли своего соглашения о разделении работы наверху и внизу, стычки между ними прекратились. О них почти забыли. Однако, когда Нэнси рассказывала о своей каждодневной жизни на протяжении нескольких месяцев после соглашения, ее озлобленность давала о себе знать.

Со временем мы с Эваном разделили работу так, что я делаю все наверху, а он – внизу и еще занимается собакой. Так что собака – забота мужа. Однако когда я выводила собаку из дома, собирала Джоуи в детский сад, мыла кошачьи миски, готовила ланчбоксы и вытирала сыну нос своим подолом, так что приходилось переодеваться, меня это просто доставало! Я чувствовала, что делаю вообще все. А Эван просто вставал, пил кофе, читал газету и говорил: «Ну, я пошел», часто даже забыв взять ланчбокс, который я ему приготовила.

Также она вскользь сказала, что у нее вошло в привычку укладывать Джоуи в постель определенным образом: он просил, чтобы его покачали, а потом бросали на постель, требовал, чтобы его обнимали и гладили, что-нибудь шептали на ушко. Без этого он просто не ложился. Однако когда Нэнси начала проводить этот ритуал в восемь или девять вечера, уложить Джоуи спать становилось все труднее. Ритуал, наоборот, будил его. Именно тогда Джоуи стал говорить, что может спать только в кровати с родителями и действительно начал спать в их кровати, что сказалось на их сексуальной жизни.

Под конец моих визитов меня осенило, что Нэнси укладывает Джоуи таким увлекательным образом все позже и позже, чтобы сказать Эвану что-то важное: «Ты выиграл. Я буду делать всю работу по дому, но я злюсь, и я заставлю тебя заплатить». Эван выиграл битву, но проиграл войну. Согласно семейному мифу, все было замечательно: борьба завершилась решением о разделении работы наверху и внизу. Однако эта борьба, подавленная в одной зоне их брака, сохранилась в другой – как «проблема Джоуи» и как их собственная проблема.

«ПРОГРАММА» НЭНСИ ПО СОХРАНЕНИЮ МИФА

Полагаю, что был момент, когда Нэнси, видимо, решила сдаться. Она попыталась не злиться на Эвана. Независимо от того, сталкиваются ли другие женщины с аналогичной ситуацией, они по крайней мере упираются в необходимость разобраться со всеми теми чувствами, которые возникают естественным образом из конфликта между ценным для них идеалом и несовместимой с ним реальностью. В эпоху забуксовавшей революции с такой проблемой вынуждены иметь дело очень многие женщины.

В эмоциональном отношении компромисс Нэнси временами давал сбой; она начинала забывать о нем и снова злилась. Ее новая установка нуждалась в постоянной поддержке. Лишь наполовину сознавая, что она делает, Нэнси приложила невероятное количество усилий, пытаясь поддерживать ее в рабочем состоянии. Теперь, через год или около того после принятия решения, она могла рассказывать мне об этом некритически и как ни в чем не бывало: «Эван любит приходить домой, когда ужин уже готов. Он не любит убирать со стола. Не любит мыть посуду. Он любит смотреть телевизор. Любит играть с Джоуи, когда ему хочется, но ему не понравится, если ему надо будет заниматься с ним больше». Казалось, она со всем смирилась.

Все было «отлично». Но чтобы поддерживать все в таком отличном состоянии, понадобилось невероятное количество тяжелой эмоциональной работы – работы, состоящей в попытках чувствовать себя правильно, то есть чувствовать себя так, как она хотела себя чувствовать. По всей стране в этот конкретный момент истории такая эмоциональная работа часто оказывается тем единственным элементом, который отделяет забуксовавшую революцию от распавшихся браков.

Нэнси Холт было бы проще вести себя так, как поступали некоторые другие женщины: все так же возмущенно преследовать свою цель – поровну делить работу во вторую смену. Или же она могла цинично отказаться от любых форм феминизма как ошибки, могла отбросить все идеологические подпорки своего возмущения, чтобы наладить свои сложные отношения с Эваном. Или же, уподобившись своей матери, она могла погрузиться в тихую депрессию, замаскированную, возможно, излишней хлопотливостью, пьянством или перееданием. Она ничего такого не сделала. Вместо этого она сделала нечто более сложное. Она стала смиренно приспосабливаться.