Текст книги "Вторая смена. Работающие семьи и революция в доме"

Как у Нэнси получилось адаптироваться столь изящно? Как она на самом деле с этим жила? В целом она должна была заставить себя поверить в миф о том, что разделение бытовых забот на работу наверху и внизу было справедливым, и что так решается ее проблема с Эваном. Нэнси нужно было решиться принять соглашение, которое в глубине души она считала нечестным. В то же самое время она не отказалась от своих глубинных убеждений касательно справедливости.

Вместо этого она сделала нечто более сложное. Интуитивно Нэнси избегала всех психологических ассоциаций, связанных с этим больным местом: связей между уходом Эвана за собакой и ее заботой о ребенке и о доме, между ее долей семейного труда и равенством в браке, между равенством и любовью. Короче говоря, Нэнси отказалась сознательно признавать всю эту цепочку ассоциаций, которая заставляла ее ощущать, что что-то не так. «Программа поддержки», разработанная ею, чтобы не думать об этих вещах и избегать связей между ними, сводилась в определенном смысле к психологическому отрицанию очевидного, но в другом смысле она была проявлением гениальной интуиции.

Во-первых, она разрывала связь между неравенством во второй смене и неравенством в их браке или же в браках вообще. Нэнси по-прежнему было важно, чтобы они с мужем вместе занимались работой по дому, чтобы у них был «равный брак» и чтобы такой брак был и у других людей. По причинам, которые восходят к матери-«половой тряпке» и к ее собственной решимости создать для себя независимую идентичность – образованной работающей матери, для которой открылись карьерные возможности, – эти вещи были важны для Нэнси. Феминизм придавал смысл ее биографии, ее обстоятельствам, и тому, как она формировала и то и другое. Как это могло быть для нее не важным? Но чтобы ее озабоченность равенством не озлобила ее в ее собственном браке с мужчиной, который явно сопротивлялся таким переменам, она «перепланировала» территорию, вызывающую злость. Она уменьшила эту территорию: теперь она возмущалась только в том случае, если Эван не занимался собакой. Теперь ей было не нужно расстраиваться из-за двойной нагрузки как таковой. Она по-прежнему верила в равное разделение работы дома, как и в то, что стремление к равенству является выражением уважения, а уважение – это залог любви. Однако теперь эта цепочка представлений надежнее, чем раньше, была завязана на вопрос гораздо менее значимый – на то, насколько хорошо Эван ухаживал за собакой, выгуливал ее и кормил.

Для Эвана собака стала также символизировать всю вторую смену в целом, то есть она стала фетишем. Я обнаружила, что у других мужчин тоже есть свои фетиши второй смены. Когда я спросила одного мужчину, какое участие он принимает в работе по дому, он ответил: «Я пеку все пироги». Ему не нужно было брать на себя значительную часть ответственности за дом: за него это делали «пироги». Другой жарил рыбу. Еще один пек хлеб. При помощи этих своих пирогов, рыбы и хлеба эти мужчины превратили единичный акт в заменитель множества рутинных работ второй смены, то есть в символ. Эван занимался собакой.

Еще один способ, применявшийся Нэнси, чтобы блокировать свою злость, – иначе думать о своей работе. Поскольку она не справлялась дома, она в конце концов, хотя и не без проблем, договорилась со своим начальником о неполном рабочем дне. Это снизило нагрузку, но не решило более сложную моральную проблему: в их браке ее работа и время «значили меньше», чем работа и время Эвана. То, как Эван распоряжался своим временем, соответствовало тому, в чем, по его мнению, она должна была от него зависеть и что она должна была в нем ценить. Но то, как она управлялась с временем, такого значения не имело.

Чтобы как-то справиться с ситуацией, она придумала идею разделить всю свою работу на «смены». Объясняла она так: «Я злилась, да. Чувствовала, что мной пренебрегают, и со мной стало ужасно сложно жить. Теперь, когда я перешла на неполный рабочий день, я думаю, что, когда я в офисе с восьми до часа дня, и когда я дома занимаюсь Джоуи и готовлю ужин в пять, все это время с восьми до шести – моя смена. Поэтому я не против готовить ужин каждый вечер, поскольку это происходит в мою смену. Раньше мне приходилось готовить ужин в то время, которое я считала временем после смены, и я всегда злилась на то, что должна была это делать».

Еще один пункт в программе Нэнси по поддержанию своего мифа в рабочем состоянии – отказ от любых сравнений ее свободного времени и свободного времени Эвана. Он поддерживал эти ее усилия, поскольку оба цеплялись за веру в то, что у них равный брак. Они просто стали отрицать всякую связь между равенством супругов и равным доступом к досугу. Они согласились с тем, что нет большого смысла в утверждении, что у Эвана больше свободного времени, чем у Нэнси, что его усталость важнее, что у него больше прав распоряжаться своим временем и что он в большей мере проживает свою жизнь так, как хочет. Такие сравнения могли указать на то, что они оба относились к Эвану так, словно бы он ценнее Нэнси, а с точки зрения Нэнси, сделать такой вывод – значит встать на скользкую дорожку, которая ведет к идее о том, что Эван не любит и не ценит ее в той же мере, в какой она любит и ценит его.

С точки зрения Нэнси, разрыв в досуге между Эваном и ею никогда не был всего лишь практическим вопросом ее усталости. Если бы проблема заключалась только в этом, она бы чувствовала усталость, но не возмущение. И тогда неполный рабочий день оказался бы замечательным решением, или, как говорили многие другие женщины, «сплошными плюсами». Нэнси беспокоил вопрос своей ценности. Однажды она сказала мне: «Дело не в том, что я не хочу заниматься Джоуи. Я люблю это. Я даже не против того, чтобы готовить или стирать. Дело в том, что иногда я чувствую, что Эван думает, будто его труд, его время ценнее моих. Дома он вечно ждет, пока я сниму трубку. Как будто его время – священно».

Нэнси объяснила: «Эвану и мне нужные разные знаки любви. Эван чувствует, что его любят, когда мы занимаемся любовью. Ему очень важны проявления чувств в сексе. Я же чувствую, что меня любят, когда он готовит для меня ужин или убирается. Он знает, что мне это нравится, и иногда делает это». Нэнси ощущала себя любимой, когда Эван принимал во внимание ее потребности и уважал ее идеал совместного труда. Эвану же «справедливость» и уважение казались безличными моральными понятиями, абстракциями, бесцеремонно навязанными любви. Он думал, что выражает свое уважение к Нэнси, внимательно выслушивая ее мнения о пожилых людях, системе социального обеспечения и других темах, а также советуясь с ней по поводу крупных покупок. Но вопрос о том, кто моет посуду, с его точки зрения, был связан с ролью в семейной жизни, а не со справедливостью или любовью. В моих интервью поразительно большое число женщин говорили о том, что их отцы помогали матерям «из любви» или уважения. Как сказала одна женщина: «Мой отец часто помогал. Он и правда любил маму». Но ни один мужчина не провел в своем рассказе об отце этой связи между помощью по дому и любовью.

ОТКАЗ ОТ ПОЛИТИКИ СРАВНЕНИЯ

В прошлом Нэнси сравнивала свои обязанности по дому, свою идентичность и жизнь с обязанностями, идентичностью и жизнью Эвана, а также сравнивала Эвана с другими мужчинами, которых знала. Теперь же, чтобы избежать озлобления, она, похоже, больше сравнивала себя с другими работающими матерями – то есть выясняла то, насколько организованной, энергичной и успешной она была на их фоне. По этим меркам у нее все было отлично: Джоуи рос не по дням, а по часам, с браком все было в порядке, а работа давала ей все, что она могла от нее ожидать.

Нэнси также сравнивала себя с одинокими женщинами, которые в своих карьерах продвинулись дальше, но попадали в другую ментальную категорию. Как она считала, существует два сорта женщин – замужние и одинокие. «Одинокая женщина может двигаться по карьерной лестнице, однако замужняя должна еще выполнять обязанности жены и матери». Для мужчин она такого различия не делала.

Когда Нэнси решила прекратить сравнивать Эвана с другими мужчинами, которые помогали по дому больше, она была вынуждена подавить один важный вопрос, который раньше часто обсуждала с Эваном: насколько необычным был Эван в помощи ей по дому? Насколько ей повезло? Больше или меньше он делал по дому, чем мужчины в целом? Чем образованные мужчины из среднего класса? Какова была общепринятая норма?

До того как принять решение, Нэнси утверждала, что Билл Бомон, который жил через два дома по улице, выполнял половину домашней работы безо всяких напоминаний. Эван соглашался, что это так, однако говорил, что Билл – исключение. По его словам, по сравнению с большинством мужчин Эван делал больше. Это и правда так, если под большинством мужчин имелись в виду старые друзья Эвана. Нэнси ощущала себя преуспевающей в сравнении с женами этих мужчин и считала, что они действительно смотрели на Эвана как образец для собственных мужей, точно так же как она сама с завистью смотрела на женщин, чьи мужья делали больше Эвана. Также она отметила, что одному из их знакомых мужчин она стала казаться опасным профсоюзным активистом:

Один из наших друзей – полицейский-ирландец, традиционалист, у которого жена не работает. Но брак у них сложился так, что она делала вообще все, даже когда родился ребенок и когда она работала на полную ставку. Он не мог понять наше соглашение, как мой муж мог что-то делать по дому, иногда готовить, мыть посуду и помогать со стиркой. На какое-то время они отлучили нас от дома, так как он сказал Эвану: «Каждый раз, когда твоя жена приходит и болтает с моей, у меня возникают проблемы». Я считалась отъявленной либералкой.

Когда жена Денниса Коллинза, соседа из дома напротив, жаловалась на то, что Деннис не берет на себя такую же нагрузку, как у нее, тот, в свою очередь, пробегал взглядом всю невидимую цепочку мужчин, участвующих в домашнем труде наравне с женами, участвующих частично и вообще не участвующих, находил кого-то, кто занимал у его супруги самое низкое место в списке мужей-помощников, и говорил: «По крайней мере я делаю намного больше, чем он». В ответ жена Денниса приводила в пример мужа, который, как ей было известно, брал на себя ровно половину обязанностей по уходу за ребенком и домашним делам. Деннис же обычно отвечал, что этот мужчина либо выдуман ею, либо богат, а потому может не работать, а потом приводил в пример кого-нибудь из своих друзей, который делал по дому намного меньше, зато был большим шутником и рыболовом.

Я вскоре представила себе, как тот же самый спор распространяется на всю улицу района, заселенного ирландцами из среднего класса, на весь город и на другие города, штаты, регионы, и везде жены приводят в пример мужей, которые делают больше, а мужья – мужчин, которые делают меньше. Я представила себе, как этот спор достигает китайских семей, мексиканских, индийских, иранских, не состоящих в браке, а также семей геев и лесбиянок, для которых он тоже важен, хотя и в другом смысле. Подобные сравнения – Эваном с другими мужчинами, Нэнси с другими женщинами, – отражает полубессознательное ощущение общепринятых норм желательного отношения или поведения со стороны доступного представителя того же или противоположного пола. Если бы большинство мужчин в их круге друзей, ограниченном средним классом, пили, избивали жен и изменяли, Нэнси считала бы, что ей «повезло», что у нее есть Эван, поскольку он так не поступал. Однако большинство известных ей мужчин ничего такого тоже не делали, поэтому Нэнси не считала, что Эван в этом отношении выше общепринятой нормы. Большинство этих мужчин скрепя сердце поддерживали своих жен в их карьерных начинаниях, так что Нэнси считала удачей то, что Эван с радостью поощрял ее профессиональную жизнь.

Идея общепринятой нормы указывала, так сказать, на рыночную стоимость отношения или поведения мужчины. Если действия супруга были редкостью, его жена интуитивно чувствовала признательность или по крайней мере оба они ощущали, что ей следует быть благодарной. Культурным основанием для суждения о том, насколько редким и желаемым является мужчина, стало то, как далеко культура в целом или данный ее регион продвинулись в феминистской повестке, где избиение жен считается преступлением, порицается необходимость спрашивать разрешения у мужа на работу жены, и т. д.

Общепринятая норма выступала инструментом борьбы в браке, в данном случае полезным в основном мужской стороне. Если Эван мог убедить Нэнси в том, что он делал столько же или больше большинства мужчин, она не могла всерьез рассчитывать на то, что он будет делать больше. Как и большинство остальных мужчин, не принимавших участия в домашней работе, Эван чувствовал, что мужская норма – свидетельство в его пользу: «другие» мужчины помогают еще меньше. Нэнси «повезло» уже с тем, что он делал столько, сколько делал.

Нэнси думала, что другие мужчины выполняют больше домашней работы, но ей было непросто сказать это. Из-за своего мнения о других мужчинах Нэнси чувствовала себя не такой счастливой, как должна была бы, с точки зрения Эвана и его представления о порядке вещей. Кроме того, Нэнси чувствовала, что редкость как таковая не является единственным или лучшим мерилом. Она чувствовала, что доля Эвана в домашних делах должна оцениваться через сравнение не с реальным неравенством в жизни других людей, а с идеалом совместного разделения труда как таковым.

Чем ближе к идеалу, тем больше благодарности. И чем сложнее было жить в соответствии с этим идеалом, тем чаще приходится смиряться, или чем больше демонстрировать усилий, тем, опять же, ценнее благодарность. Поскольку Эван и Нэнси оценивали общепринятую норму по-разному, расходились в своих идеалах, и Эван на самом деле не давал себе труд показать, что меняется, Нэнси выражала меньше признательности, чем, по мнению Эвана, ей следовало бы. Она не только не была благодарной – она злилась на мужа.

Но теперь, при новой программе по поддержанию необходимого мифа о равенстве в их семействе, Нэнси отставила в сторону сложности с признанием и непризнанием заслуг. Теперь она стала мыслить отдельными категориями. Она сравнивала женщин с женщинами, мужчин с мужчинами и обосновывала свое чувство благодарности таким ходом мысли. Поскольку общепринятая норма играла не в пользу женщин, Нэнси чувствовала, что должна быть более благодарной за то, что Эван давал ей (так как его поведение на общем фоне казалось приятным исключением), чем Эван должен был – за то, что она давала ему (ее вклад в семейную жизнь, напротив, представлялся вполне обычным). От Нэнси не требовалось испытывать признательность к Эвану за то, что тот в какой-то мере пожертвовал своими взглядами на мужественность: на самом деле, уступок такого рода он сделал немного. Однако она чувствовала, что обязана быть благодарной мужу за искреннюю поддержку ее профессиональных устремлений – что казалось необычным на фоне других мужчин.

Эван, со своей стороны, не особенно много говорил о своей признательности Нэнси (и вообще избегал сравнений с женой). Фактически он устранил различие между собой и Нэнси: в его речи «я» превратилось в «мы», так что не осталось никакого «меня», которое можно было бы сравнить с «тобой». Например, когда я поинтересовалась, считает ли он, что в достаточной мере трудится по дому, он рассмеялся, удивившись прямому вопросу, а потом вежливо ответил: «Нет, не думаю. Мне, наверное, нужно признать, что мы могли бы делать больше». Потом, используя это «мы» несколько иначе, он продолжил: «Но также должен сказать, что, по-моему, мы могли бы делать по дому больше. Собственно, мы пускаем на самотек больше вещей, чем должны были бы».

Нэнси больше не сравнивала его с Биллом Бомоном и вообще отказалась от любых невыгодных сравнений с общепринятой нормой. Вне этих систем отсчета сделка с Эваном стала казаться справедливой. Это не значило, что Нэнси перестал волновать вопрос равенства полов. Напротив, она вырезала статьи из журналов о том, что мужчины богатеют быстрее женщин, и жаловалась на то, как снисходительно мужчины-психиатры обращаются с женщинами-социальными работниками. Она вынесла свой феминизм «наружу», во внешний мир профессионального труда, на безопасное расстояние от домашнего уклада, разделенного на работу наверху и работу внизу.

Теперь Нэнси связывала свою усталость со «всем тем, что ей нужно сделать». Когда она временами заговаривала о конфликте, имелся в виду конфликт между работой и Джоуи или между Джоуи и бытом. Эван из этого уравнения выпал. Теперь, когда Нэнси говорила о нем, он уже не выступал частью конфликта.

Поскольку Нэнси и Эван больше не считали, что их можно сравнивать друг с другом, Нэнси не замечала, когда он говорил о домашней работе «по-мужски», как о том, что он «мог бы» или «не стал бы» делать, о том, до чего у него иногда доходили руки. Как и большинство женщин, Нэнси, говоря о домашнем труде, упоминала лишь список задач. Различие в том, как она и Эван говорили о быте, похоже, подчеркивало то, что их точки зрения различались естественным образом, а это, в свою очередь, помогало выбросить проблему из головы.

Многие пары при необходимости шли на компромиссы в отношении домашних обязанностей: кто приходил домой первым, тот и готовил ужин. В прошлом Эван обычно использовал гибкость второй смены, чтобы скрывать свое нежелание включаться в нее; ему не нравился «жесткий график». Однажды он объяснил мне это так: «Мы на самом деле не ведем счет тому, кто что делает. Кто первый приходит домой, тот обычно и начинает готовить ужин. У кого есть время, тот и занимается с Джоуи или убирается». Он пренебрежительно отозвался об одной соседке, которая ведет строгий учет обязанностям, назвав ее «слишком правильной» и «обязательной». Сам он полагал, что семейная пара должна «отдаться потоку». По его словам, ужинать можно в любое время. Само понятие разрыва в досуге растворилось в том, как Эван превозносил счастливую, спонтанную анархию. Но потом, когда борьба закончилась, Эван уже не говорил об ужине «в любое время». Ужин был ровно в шесть.

Программа Нэнси по поддержанию благородного смирения включала еще одну тактику: она сосредоточилась на выгодах, которые принесло поражение в борьбе. Она не застряла наверху. Теперь в разговорах казалось, что она считает эту часть дома своей вотчиной. Да, она делает работу по дому, но дом теперь принадлежит ей. Новый диван в гостиной, новый кухонный гарнитур – все это она называла «моим». Она подхватила язык «супермамы» и стала говорить о моей кухне, шторах в моей гостиной и о моем сыне – даже в присутствии Эвана. Она говорила о машинах, которые помогали ей, и даже о самом конфликте семьи и работы – как ее конфликте. Да и почему бы ей не говорить так? Она чувствовала, что заслужила это право. Гостиная отражала любовь Нэнси к бежевому цвету. Воспитание Джоуи – ее идеи о том, что надо поощрять креативность, предоставляя ребенку возможность пусть контролируемого, но выбора. То, что осталось от дома, стало вотчиной Эвана. Она рассуждала об этом так: «Я никогда не лезу в гараж. Эван там подметает, чинит, раскладывает все, как надо, играет со своими инструментами и придумывает всякие штуки с техникой – это одно из его хобби. Вечерами, после того как мы уложили Джоуи в постель, он спускается вниз и с чем-то там возится. У него там есть телевизор, он еще мастерит себе снасти для рыбалки. Там же стоят стиральная машинка и сушилка, но это единственная часть гаража, которая относится к моим владениям».

Нэнси могла считать себя победительницей – она добилась своего, ей на самом деле принадлежали кухня, гостиная, дом и ребенок. Она могла считать свой договор с Эваном более чем справедливым, – конечно, с определенной точки зрения.

Нэнси и Эван как пара объясняли разделение второй смены так, чтобы в этой интерпретации борьба оставалась скрытой. Теперь они придумали рационализацию, полагая, что итоговое разделение труда стало результатом их личностных качеств. Эван не видел в неравенстве никакой проблемы: это было лишь постоянное взаимодействие двух личностей, само по себе захватывающее. «Я ленив, – объяснял он. – Мне нравится делать то, что я хочу сделать в своем темпе и в удобное время. Нэнси не такая ленивая, как я. Она очень обязательная и организованная». Сравнения его работы с ее работой, его усталости с ее усталостью, его свободного времени с ее свободным временем – сравнения, которые раньше задевали, – теперь растворились в обособленных личностных качествах, его лени и ее обязательности.

Нэнси теперь соглашалась с той оценкой, которой давал ей Эван, и называла себя «энергичным человеком», который на удивление «хорошо организован». Когда я спросила ее, не чувствовала ли она какого-то конфликта между работой и семейной жизнью, она ушла от однозначного ответа: «Я много работаю по ночам. Я привыкла работать по ночам в колледже, так что меня не напрягает целый вечер возиться с семьей, затем уложить их спать, сделать себе кофе и всю ночь просидеть [чтобы написать отчеты по делам своих подопечных на работе], потом проработать весь следующий день, хотя на такую суперскорость я переключаюсь только тогда, когда сроки совсем поджимают. Но я в этом смысле не ощущаю никакого конфликта между своей работой и Джоуи».

Эван на своей работе был человеком организованным и энергичным. Но когда Нэнси говорила о жизни Эвана дома, не шло речи о том, есть у него эти достоинства или нет: здесь они не имели значения. Этот двойной стандарт укреплял идею, что мужчин и женщин нельзя сравнивать, поскольку они так сильно отличаются по своей «природе».

Отношение Эвана к домашним обязанностям, как они оба теперь его описывали, было заложено еще в детстве, а как можно изменить все детство? Как часто повторяла мне Нэнси: «Я была приучена к работе по дому, а Эван – нет». Многие другие мужчины, в детстве тоже мало работавшие по дому, не говорили о «воспитании» в таком фаталистическом стиле, поскольку теперь они выполняли много домашней работы. Однако идея судьбы, которая якобы была предначертана еще в ранние годы, оказалась весьма полезной для программы Нэнси по добровольному подчинению. Ей была нужна эта идея: если жребий брошен еще на заре жизни, она просто обязана была отрабатывать один дополнительный месяц в году.

Итак, таков комплекс психологических уловок, которые помогали Нэнси верить в одно, а жить с другим.

СКОЛЬКО СУЩЕСТВУЕТ ХОЛТОВ?

В одном ключевом отношении семья Холт была типичной для подавляющего большинства пар с двумя постоянными работами: семейная жизнь стала амортизатором для забуксовавшей революции, чьи причины лежат далеко за пределами семейной жизни, а именно в экономических и культурных тенденциях, которые оказали совершенно разное влияние на мужчин и женщин. Нэнси читала книги и статьи в газетах, смотрела телепрограммы о меняющейся роли женщин. Эван не читал и не смотрел. Нэнси чувствовала, что эти изменения ей на руку. Эван ничего такого не чувствовал. В своих идеалах и в реальной жизни Нэнси больше отличалась от своей матери, чем Эван от своего отца. Нэнси училась в колледже, а мать – нет. Нэнси трудилась на хорошей оплачиваемой работе, в отличие от матери. Она полагала важным быть ровней мужу. В молодые годы ее матери такая идея показалась бы странной и бредовой. Нэнси чувствовала, что у них с Эваном должны быть схожие обязанности. Ее мать и представить не могла, что это возможно. Эван учился в колледже, как и его отец (и другие мальчики из его семьи, но не девочки). Работа была важна для идентичности Эвана как мужчины, и точно так же она была важна для его отца. Собственно, семейные роли Эван воспринимал так же, как и его отец в свое время. Новые профессиональные возможности и феминистское движение 1960-х и 1970-х годов изменили Нэнси, но практически не сказались на Эване. Но напряжение, созданное различием между супругами, сместилось к проблеме второй смены, которая притянула конфликты как магнит. В итоге Эван делал меньше домашних дел и меньше занимался ребенком, чем большинство мужчин, женатых на работающих женщинах, – но ненамного меньше. Эван и Нэнси были типичной парой для почти 40 % браков, которые я изучила и которые точно так же характеризовались столкновением гендерных идеологий и разными представлениями о необходимых жертвах. Преобладающей формой расхождения выступали противоречия между Нэнси, сторонницей эгалитаризма, и Эваном, занимающим переходную позицию.

Однако в большинстве пар разлад в гендерных стратегиях не так быстро привел к обострению. Пытаясь заставить мужа принимать участие в домашней работе, Нэнси давила на Эвана сильнее многих и потерпела намного более явное поражение, чем немногие женщины, которые сражались столь же упорно. Эван в своей стратегии пассивного сопротивления был последовательнее большинства мужчин и позволил себе отстраниться от жизни сына намного сильнее, чем большинство отцов. Кроме того, миф о равном укладе в семье Холт казался более странным, чем мифы других семей, которые скрывали в себе не менее острые конфликты.

Помимо мифа о разграничении работы наверху и внизу, пример Холтов многое говорит нам о сложных методах, которые пара может применить для того, чтобы скрыть напряжение, вызванное борьбой по поводу второй смены, не решая самой проблемы и не разводясь. Подобно Нэнси Холт, многие женщины пытаются избегать, подавлять, скрывать или мистифицировать пугающий конфликт, связанный со второй сменой. Они прилагают такие старания не потому, что с самого начала хотели этого, или же потому, что это неизбежно и женщины всегда проигрывают, а потому, что они вынуждены выбирать между равенством и браком. И они выбирают брак. Когда их спрашивают об идеальных отношениях между мужчинами и женщинами в целом, о том, чего они хотят для своих дочерей и чего они хотели бы в своем собственном браке, большинство работающих матерей желают, чтобы их мужья принимали участие в работе по дому.

Но многие просто желают этого, ничего не делая для воплощения своих идеалов в реальность. Другие цели – например, мир в семье – выходят на первый план. Нэнси Холт пришлось провести немало скрытой эмоциональной работы, чтобы ее идеалы не вступали в противоречие с ее браком. В конечном счете она достаточно успешно ограничила и смягчила свои представления о равенстве, чтобы совместить два своих главных желания: чувствовать себя феминисткой и жить в мире с мужчиной, который феминистом не был. Ее программа сработала. Эван победил в самой ситуации, как она существовала реально, поскольку вторую смену отрабатывала Нэнси. Но зато Нэнси выиграла легенду; они стали говорить о второй смене так, словно бы оба в ней принимали равное участие.

Нэнси окутала себя мифом о работе наверху и внизу как идеологическим покровом, защищающим ее от противоречий в браке и от культурно-экономических сил, давящих на него. Нэнси и Эван Холт оказались по разные стороны гендерной революции, происходившей вокруг них. На протяжении 1960-х, 1970-х и 1980-х годов в публичный мир труда вступила масса женщин – но они не очень высоко поднялись по карьерной лестнице. Они пытались заключать равные браки, но и в этом преуспели лишь частично. Они выходили за мужчин, которым нравилось, что они работали в офисе, но при этом сами они не хотели делить с женами дополнительный месяц домашнего труда в году. Когда путаница, связанная с идентичностью работающей женщины, создала в 1970-е и 1980-е годы культурный вакуум, не встретив сопротивления, его занял образ «супермамы». Благодаря ему «пробуксовка» стала казаться нормальной и счастливой. Но за ярким и счастливым образом женщины с развевающимися волосами скрываются такие современные браки, как у Холтов, в которых отражаются сложные сети противоречий и огромные скрытые эмоциональные издержки, которые несут женщины, мужчины и дети, пытаясь справиться с неравенством. Тогда как все, что мы можем видеть на поверхности, – это Нэнси Холт, уверенно выскакивающая из дома в полдевятого утра с портфелем в одной руке и Джоуи в другой. Все, что мы могли бы услышать, – это рассказ Нэнси и Эвана о том, что у них счастливый, нормальный и даже равный брак – раз равенство так важно для Нэнси.