Текст книги "Вторая смена. Работающие семьи и революция в доме"

Арли Хокшилд, при участии Энн. Мачун
Вторая смена
Работающие семьи и революция в доме

Arlie Hochschild

with Anne Machung

THE SECOND SHIFT

WORKING FAMILIES AND THE REVOLUTION AT HOME

Перевод выполнен по изданию: Arlie Hochschild, with Anne Machung. The Second Shift: Working Families and the Revolution at Home (2012). This edition is published by arrangement with Penguin Books, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC

Проект серийных монографий по социально-экономическим и гуманитарным наукам

Руководитель проекта АЛЕКСАНДР ПАВЛОВ

Серия «Социальная теория»

Опубликовано Издательским домом Высшей школы экономики

Copyright © Arlie Hochschild, 1989, 2003, 2012

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

© Перевод на русский язык. Издательский дом Высшей школы экономики, 2020

* * *

Адаму

Предисловие

Когда мне исполнился 31 год, в моей жизни наступил момент, ярко высветивший проблему, которая стала стимулом к написанию этой книги. Я работала старшим преподавателем социологического факультета Калифорнийского университета в Беркли, и у меня был трехмесячный ребенок. Мне хотелось воспитывать малыша и продолжать преподавать. Были возможны разные варианты, но я выбрала доиндустриальный – интеграцию семьи в рабочее место: когда у меня были приемные часы в Бэрроуз-Холл[1]1
  Одно из зданий университета. Там, в частности, размещается факультет гендерных и женских исследований. – Примеч. ред.


[Закрыть], я брала сына с собой на работу. В возрасте от двух до восьми месяцев Дэвид был практически идеальным гостем. Я устроила для него небольшой бокс с одеялами, где он спал (большую часть времени), и принесла детский стул, с которого он внимательно следил за брелоками, разноцветными тетрадями, серьгами и очками. Иногда ожидавшие своей очереди студенты забирали его в приемную и нянчили, передавая друг другу. Беседы о Дэвиде помогали разговорить робких студентов, и некоторые возвращались навестить уже его, а не меня. Раз в четыре часа я записывала в список встреч вымышленное имя и кормила Дэвида в одиночестве.

Для людей, входивших в мой кабинет, присутствие ребенка служило своеобразным тестом Роршаха. Посетителям постарше, студенткам и некоторым молодым людям, похоже, нравился малыш и сама идея его присутствия. В соседнем кабинете сидел почетный профессор 84 лет. У нас было в шутку заведено, что, услышав плач, он заглядывал ко мне и говорил, качая головой: «Опять бьем ребенка?». Продавцы учебников с дипломатами и в костюмах в полоску были обычно шокированы непривычным в атмосфере офиса детским гуканьем (а порой и запахами), раздававшимся из коробки. Многие аспирантки чувствовали беспокойство, отчасти из-за того, что в начале 1970-х годов дети вышли из моды, а еще потому что боялись моей возможной депрофессионализации – а вместе со мной, символически, их самих и всех женщин в целом. Меня это тоже страшило. До рождения Дэвида я непрерывно принимала студентов, бралась за все задания комитетов, по ночам и по вечерам писала статьи и благодаря этому накопила некоторый кредит доверия. Теперь я тратила этот кредит – на детский бокс, гуканье, умаление достоинства и целеустремленности моего факультета. Казалось, мои коллеги никогда не говорят друг с другом о детях. Они разговаривали о своих исследованиях и факультетском рейтинге – все еще «номер 1» или уже «номер 2»? Я готовилась получить постоянное место в штате, что было непросто. Одновременно я хотела стать своему сыну такой же спокойной матерью, какой моя мать была для меня. Я в буквальном смысле соединила семью и работу, но на более базовом уровне это только больше обнажило противоречия между запросами ребенка и требованиями карьеры.

Однажды мой аспирант пришел на встречу раньше назначенного времени. Ребенок проспал дольше обычного и не захотел есть в отведенное мной для этого время в Бэрроуз-Холл. Я пригласила аспиранта в кабинет. Поскольку раньше мы никогда не встречались, он представился с большими церемониями и продемонстрировал свое знакомство с моими работами и интеллектуальными вкусами. Возможно, в ответ на его почтительность я повела себя формальнее, чем обычно. Он осторожно начал рассказывать о том, что его интересует в социологии, и затронул вопрос о моем участии в комиссии на устном экзамене в аспирантуру. Его задачей было объяснить мне, что он хороший студент, заслуживающий доверия и не строптивый, но, по его мнению, академическое поле организовано не так, как ему хотелось бы, и он спросил у меня разрешения изучать собрание сочинений Карла Маркса в рамках социологии труда.

Пока мы беседовали, ребенок начал плакать. Я сунула малышу соску и продолжила слушать аспиранта с удвоенным вниманием.

Аспирант продолжал говорить. Ребенок выплюнул соску и завопил. Стараясь казаться непринужденной, я начала его кормить. В этот момент он выдал самый громкий, самый отчаянный вопль, какой я когда-либо слышала от этого маленького человечка.

Аспирант поменял позу и, пережидая этот небольшой кризис, изобразил на лице вежливую улыбку и начал слегка покашливать. Я извинилась и принялась ходить туда-сюда, укачивая ребенка. Помню, как я сказала: «Ни разу не брала его сюда на целый день. Это эксперимент».

«У меня своих двое, – ответил он, – только они живут в Швеции. Мы развелись, и я очень по ним скучаю». Мы обменялись сочувствующими взглядами, еще поговорили о наших семьях, и вскоре ребенок угомонился.

Месяц спустя, когда аспирант записался ко мне второй раз, он вошел в кабинет и церемонно сел. «Как мы говорили в прошлый раз, профессор Хокшилд…». Об эпизоде, оказавшемся для меня довольно травматичным, речи больше не шло. Как ни странно, я все еще была профессор Хокшилд. А он все еще был Джоном. Несмотря ни на что, отношения власти сохранялись.

Оглядываясь назад, я понимаю, что чувствовала себя тогда немного как персонаж из «Доктора Айболита и пиратов» – лошадь с двумя головами, которые видят и говорят разные вещи. «Толкай» чувствовал облегчение от того, что материнство не умалило мое профессиональное достоинство. Но «Тяни» удивлялся, почему в офисах малыши не были частью «нормальной» жизни. В конце концов, где дети моих коллег-мужчин?

Какая-то часть меня завидовала тому, что ученые, не приводившие своих детей в Бэрроуз-Холл, не стояли перед трудным выбором, но знали, что малыши – в любящих руках. Иногда я ощущала это очень остро, когда встречала одного из коллег, занимающегося бегом на тренажере (популярного вида спорта среди ученых – такие упражнения не требуют много времени), а затем его жену, ведущую ребенка в детский спортивный зал. Я также чувствовала это, видя, как по вечерам жены подъезжают к зданию на своих универсалах с двумя детьми на заднем сидении и, опершись локтем на окно, сидят и ждут мужчину, энергично спускающегося по ступенькам с портфелем в руке. Казалось, это особенно приятный момент их дня. Это напоминало мне о тех особых летних пятничных вечерах, когда моя мать запихивала меня и моего старшего брата в наш старый «Хадсон», загружала туда корзину для пикника и везла нас из Бетесды (Мэриленд) в Вашингтон, чтобы в пять часов встретить отца, энергично спускавшегося с портфелем в руке по ступенькам правительственного здания, в котором он работал. Мы устраивали пикник возле Приливного бассейна, окружавшего Мемориал Джефферсона. Мои родители рассказывали друг другу о том, как прошел их день, и с этим ощущением чудесного конца недели мы возвращались домой. Когда я вижу подобные сценки, внутри меня что-то разрывается пополам. Потому что я одновременно и владелец портфеля, энергично спускающийся по ступенькам, и мать с приготовленным для пикника ужином – и в то же время ни один из этих персонажей. Университет по-прежнему рассчитан на таких мужчин, а их дома – на таких женщин. И женщина в универсале, и я со своим боксом для ребенка пытаемся «решить» проблему работы и семьи. В нынешней ситуации в обоих случаях расплачивается женщина. Домохозяйка расплачивается тем, что остается вне общественной жизни. Женщина, делающая карьеру, – тем, что встраивается в часовой механизм, не оставляющий ни времени, ни эмоциональной энергии, чтобы заниматься семьей. Ее карьера позволяет так мало делать для семьи, потому что изначально была рассчитана на традиционного мужчину, чьих детей растила жена. При таких отношениях между карьерой и семьей последняя была службой соцобеспечения для университета, а женщины – ее социальными работниками. Сегодня женщины трудятся в таких институтах, не имея социальных работников. Как неоднократно отмечали делающие карьеру женщины, которых я опрашивала для своего исследования, «на самом деле это мне нужна жена». Однако, возможно, им нужны не «жены», а карьеры, перестроенные с учетом нужд работников, занимающихся семьей. Подобная перестройка практически стала бы революцией – сначала в семье, а затем и на рабочих местах – в университетах, корпорациях, банках и на промышленных предприятиях.

Все больше женщин выходят на рынок труда, но лишь немногие из них сумели достичь на нем больших высот. И это происходит не потому, что женщины сами себя тормозят из-за некоей «самодискриминации», и не потому, что нам не хватает «ролевых моделей», и не по причине дискриминации женщин со стороны корпораций и других институтов. Скорее, карьерная система сама тормозит женщин, причем не в силу их злостного неподчинения хорошим правилам, а установлением правил, подходящих в первую очередь мужской части населения. Одна из причин, по которой половина юристов, врачей и бизнесменов не принадлежит к женскому полу, заключается в том, что мужчины не занимаются наравне с женщинами воспитанием детей и заботой о доме. Мужчины думают и чувствуют, ориентируясь на трудовые институты, устроенные так, что семья не является их делом. Мужчины могут часами сидеть на работе или отдыхать за счет того, что лишний раз не расскажут детям сказку, не побросают с ними мяч, не обнимут перед сном.

Женщины, работающие первую смену в офисе, а вторую – дома, не могут конкурировать с мужчинами на их условиях. Они обнаруживают, что в период между 27 и 35 годами – а это лучшее время для рождения и воспитания детей – к ним также предъявляются наиболее высокие карьерные требования. Понимая, что игра рассчитана на бессемейных, некоторые женщины впадают в уныние.

Таким образом, рассмотрение организации труда – это только часть проблемы. Важно также понять, что происходит в семье. Если больше не будет матери с корзинкой для пикника, кто займет ее место? Сможет ли новая работающая женщина втиснуть в свою жизнь и ребенка, и работу? Станет ли второе важнее первого, или же в повседневной жизни (а то и в кабинетах) их коллег-мужчин тоже появятся дети? Какие чувства мужчины и женщины позволят себе испытывать? В какой мере они смогут следовать своим творческим амбициям? Насколько сочувствующими детям они будут, насколько зависимыми от супруга или супруги?

Через пять лет после рождения Дэвида у нас родился второй ребенок, Гэбриэл. Мой муж Адам не брал детей к себе в офис, но в общем и целом мы делили заботу о них поровну, и он ухаживал за ними как самая настоящая мать. В кругу наших близких друзей отцы поступают так же. Но у нас крайне нетипичные обстоятельства – работы для среднего класса, гибкий рабочий график, поддержка профессионального сообщества. Эти особые обстоятельства делают таких женщин, как я и мои подруги, «везучими». Некоторые мои коллеги-женщины спрашивали, глядя на меня с хитрым прищуром: «Держу пари, ты сильно постаралась, чтобы этого добиться». Но я не старалась. Мне «повезло».

Дэвид, когда-то возившийся в моем беби-боксе, и сам стал занятым работающим отцом. Получают ли работающие матери больше помощи от своих партнеров сегодня, чем тогда, когда Дэвид был ребенком? Решена ли проблема?

Если послушать моих студентов, то ответ будет скорее отрицательным. Студентки, с которыми я говорила, не слишком надеются найти мужчину, готового делить с ними работу по дому; женщины, кому повезло в этом плане, все еще считают себя «нетипичными», а те, кому партнеры помогают очень мало, воспринимают такую ситуацию как «нормальную».

Я снова стала задумываться о вопросе «везения», когда однажды возвращалась на машине домой после интервью. Моя собеседница, работница банка и мать двоих маленьких детей, которая почти все делала по дому одна, в конце интервью, как и многие другие информантки, заговорила о том, какой везучей она себя чувствует. Она просыпалась в пять утра, успевала переделать домашние дела, прежде чем отправиться в офис, а потом, вернувшись, просила мужа помочь ей хотя бы немного. Мне она не показалась везучей. Чувствовала ли она себя таковой, потому что ее муж делал по дому больше, чем «принято» у мужчин, которых она знала? Как я постепенно выяснила, мужчины почти никогда не говорили о том, что им «повезло», раз их жены работали или «много делали» по дому, или «делили» с ними бытовые тяготы. Они вообще не упоминали о везении. А мы с той работницей банка, казалось, были частью огромной невидимой армии женщин, из которых одна чувствовала себя немного «более везучей», чем другая, потому что ее муж чуть больше делал по дому. Но если женщины, которые поровну делят с мужем домашние обязанности, чувствуют себя «везучими», потому что это такая редкая, ценная и необычная ситуация; если все мы, кто получает хотя бы крохи помощи, думаем о себе в терминах «везения», не значит ли это, что, возможно, есть какая-то фундаментальная ошибка как во взглядах мужчин на домашнюю работу, так и в самой организации труда, порождающей и поддерживающей подобные взгляды? Если совместный домашний труд, как я покажу ниже, самым тесным образом связан с гармонией в браке, должно ли нечто столь важное зависеть от везения? Не лучше ли было бы, чтобы обычные мужчины и женщины трудились в «удачных» условиях и верили бы в те представления о гендерных ролях, которые сделали бы такую «удачу» возможной?

Почти все мои студентки хотят работать полный рабочий день и растить детей. Как этого можно достичь? Иногда я спрашиваю у них: «Вы когда-нибудь говорили с вашим бойфрендом о том, чтобы делить заботу о доме и детях?». Чаще всего они отвечают неопределенно. Я не верю, что эти живые, любознательные девушки в возрасте от 18 до 22 лет никогда не задумывались об этой проблеме. Полагаю, они боятся возможных трудностей и, считая данную проблему «частной», чувствуют себя одинокими. Им кажется, что в 22 года у них еще есть время. Но пролетят десять лет, и многие будут вести такую же жизнь, как замученная бременем обязанностей банковская служащая. Я изучала внутренний уклад семей с обоими работающими супругами, уповая на то, что, если сейчас внимательно к ним присмотреться, это поможет молодым женщинам найти в будущем те решения, которые выйдут за пределы «везения» и беби-бокса на рабочем месте.

Благодарности

В работе над этой книгой мне помогли очень многие люди и учреждения. Прежде всего я благодарю Национальный институт психического здоровья за щедрое финансирование этого исследования и Элиота Либова из Центра изучения городских проблем – за административную поддержку. Я признательна Трою Дастеру, руководителю Института изучения социальных изменений и моему старому другу за возможность поработать в его кабинете, воспользоваться картотекой и другую поддержку. Хочу тепло поблагодарить команду, помогавшую мне в проведении этого исследования: Аманду Хэмилтон – за помощь с пилотными интервью и Элейн Каплан – за интервьюирование и кодирование, Линет Юттол – за участие в процессе кодирования и статистического анализа, Бэзила Брауни – за то, что помог раздать более 400 анкет работникам крупной компании из Сан-Франциско, Брайена Филлипса – за то, что он отлично умеет печатать и поддерживал меня, когда черновики казались бесконечными («Еще один? Но мне понравился последний»), Вирджинию Малкольм, Джоанну Вуд и Пэт Фрост – за интерес к проекту, а также за аккуратную расшифровку интервью, а Пэт Фрост – еще и за дополнительные страницы вдумчивых комментариев. Хочу поблагодарить за помощь в библиотечных изысканиях Уэса Форда и Грейс Бенвинист. За исторические справки – Сюзан Трисл. Огромная благодарность моему ассистенту и соавтору Энн Мачун[2]2
  Энн Мачун – директор по образовательной отчетности Калифорнийского университета. Получила степень доктора политических наук в Висконсинском университете в Мадисоне. Автор публикаций о высшем образовании и семейных отношениях в журналах Change и Feminist Studies.


[Закрыть]. Энн провела почти половину интервью, приняла все меры, чтобы сохранить их конфиденциальность, взяла на себя львиную долю довольно сложной кодировки и ввела часть данных в компьютер. Она управляла проектом и принимала нескончаемый поток приезжих ученых, любопытных студентов и волонтеров, стучавшихся в дверь нашего офиса в Институте изучения социальных изменений. У меня сохранились самые теплые воспоминания о послеполуденных дискуссиях по четвергам в обществе Энн Мачун, Элейн Каплан, Линетт Юттол, Уэса Фроста и Дзюнко Куниноби, приглашенной исследовательницы из Японии. Хотя я сама проводила все «полевые» наблюдения и писала, в первоначальное исследование все вложили свой труд. Только когда проект подошел к завершению и я села писать книгу и обдумывать все в одиночестве, наше товарищеское «мы» начало превращаться в «я», от лица которого написана книга.

За полезное прочтение ранних, совсем сырых вариантов я благодарна моим любящим родителям, Рут и Фрэнсису Расселл. Выражаю признательность за дельные советы Тодду Гитлину, Майку Рогину, Лилиан Рубин и Энн Свидлер. Благодарю Орвилла Шелла и Тома Энгельгардта за то, что спасали меня, когда я остро в этом нуждалась. Благодарю Джин Тэнке, чья поддержка и помощь на раннем этапе многое для меня значили. Хочу сказать спасибо Нэн Грэхэм (издательство Viking Penguin): трудно выразить словами, как важна была ее вера в меня, советы редактора и душевная красота. Благодарю также Бину Камлани, которая изящно и профессионально провела эту книгу через издательские процессы.

Хотела бы поблагодарить аспирантов, посещавших мой семинар по «Социологии гендера» весной 1986 года, на которых я впервые проверила идею, что индустриализация по-разному отражается на «нем» и на «ней».

Я также хочу поблагодарить пары, участвовавшие в исследовании. При всей своей занятости они радушно впустили меня в свои дома и жизни, веря, что это исследование поможет парам, оказавшимся в подобных ситуациях, лучше разобраться в себе. Я предприняла ряд мер, чтобы не раскрывать их идентичность. Возможно, некоторые люди представляли себя иначе, чем их увидела я, но надеюсь, что здесь они найдут зеркало, точно отражающее важные аспекты их опыта первопроходцев в области нового семейного устройства.

Благодарю Айи Квеи Арма, которая верила в меня и терпеливо, с любовью приводила все в порядок. Также благодарю Элин О’Нил за ее нежную заботу о Гэбриэле и Дэвиде.

Благодарю моего мужа, Адама, которому принадлежала идея написания этой книги. Однажды десять лет назад мы гуляли в горах и почти половину времени, пока мы поднимались, я говорила о «двойной нагрузке» женщины. Когда мы спускались обратно, Адам спросил: «Почему бы тебе не написать об этом?». Я глубоко признательна ему за эту идею, за то, как добродушно он меня подбадривал, и за любовь, которую я чувствую на протяжении всей нашей совместной жизни.

Благодарю моего сына Дэвида, отложившего домашние задания, а также свою увлеченность политикой и экологией, чтобы включиться во вторую смену и радовать меня очень смешными пародиями на американских политических деятелей. Благодарю Гэбриэла, который в промежутках между выгуливанием соседских собак и сочинением стихов нашел время, чтобы заваривать мне травяной чай доктора Чана. Пытаясь поддержать меня, он даже придумал истории Теда и Мэри, Робин и Питера, Дика и Розмари, Салли и Билла и Аси и Фрэнка, намного более захватывающие и полные перипетий, чем что-либо из описанного в книге. Кроме того, однажды он подложил под чашку с чаем у меня на столе записку с маленьким белым бантиком. Там говорилось: «Поздравляю с окончанием книги, мама». Чего еще желать матери?

Введение

В обществе, которому свойственен индивидуализм, домашние проблемы обычно рассматриваются в психологическом ключе – например, люди не сошлись характерами («Он такой эгоист», «Она такая мнительная»). Но когда миллионы супружеских пар ведут похожие разговоры о том, кто что должен делать по дому, возможно, следует понять, какие внешние относительно семейной жизни факторы влияют на то, что происходит в браке. Если мы этого не поймем, мы можем продолжать приспосабливаться к конфликтам, вызванным забуксовавшей революцией, считать их «нормой» и удивляться тому, почему в наши дни так трудно заставить брак работать.

После того как «Вторая смена» была опубликована, у меня было много откровенных разговоров с читателями, а в 1990-е годы я провела дополнительные интервью с работающими семейными парами, сотрудниками одной из компаний из списка Fortune 500 для своей следующей книги, «Путы времени». На основании этих бесед я пришла к выводу, что для многих пар главная дилемма так и осталась нерешенной.

Среди множества отзывов на книгу в Dallas Morning News мне попалось стихотворение одной читательницы, Шон Дикинсон Финли, в котором она описала одно из открытий этой книги:

 
Наступили выходные. Я хочу отдохнуть.
Но он устал от работы, ему нужно расслабиться.
Ты же обо всем позаботишься, дорогая?
Пока он смотрит ящик и пьет пиво.
Ну, вот, наконец я все закончила – дела сделаны.
Так что спокойной ночи. Мне пора
Уткнуться в подушку и видеть сон
О 18 процентах тех, кто помогает с уборкой.
 

В Нью-Йорке одна пара с хорошим воображением придумала брачный обет, позволяющий избежать дилеммы Финли. «Я клянусь готовить обед для Доры», – заявил жених перед изумленной и обрадованной толпой друзей и родственников. А невеста, подмигнув, ответила: «А я обещаю есть то, что приготовит Оран».

Другие пары гораздо серьезнее увязли в мучительной борьбе уже не за время отдыха, а за время работы. Один отец-латиноамериканец с двухлетним ребенком объяснил: «Мы с женой оба работаем на низкооплачиваемых работах, которые мы, тем не менее, любим и в которые верим. [Он трудился в организации по защите прав человека, а она – в группе экологов.] И не можем позволить себе нанять домработницу. Мы любим Хулио, но ему два года, и с ним нелегко. Мне нравится с ним возиться [здесь он говорил мягко и медленно]. Но это очень трудно, потому что у нас с женой нет времени на брак. И из-за этого я задумываюсь о таком, о чем и подумать нельзя [здесь его голос дрогнул]: а надо ли нам было заводить Хулио?».

Кроме того, я была немного смущена тем, что моя книга часто используется как оружие в семейных конфликтах. Одна работающая мать прикрепила ксерокопию главы о Нэнси и Эване Холт на дверь холодильника. Когда муж ее проигнорировал, она положила страницы на его подушку. Как она рассказывала: «Он наконец прочитал о том, как Нэнси Холт в одиночку делала всю работу по дому и занималась ребенком. Ее недовольство выразилось в том, что она изгнала мужа из уютного гнездышка, которое устроила для себя и малыша. До него тоже дошла эта параллель, как некогда она дошла до меня».

Я с грустью узнала, как именно некоторые женщины решают свои семейные конфликты: «В доме бардак. Просто помойка. Вот мое решение», – заявила одна супруга, расправив плечи и подбоченившись. Другая в ответ на отказ мужа помогать по хозяйству гордо стала готовить еду только для себя. Еще одна рассказала, что, сжав зубы, включила требования о второй смене в брачный договор. Если женщины настолько возмущены и воинственно настроены, у меня возникает вопрос, не стали ли ненароком эти «решения» проблемой сами по себе. На самом деле нам нужно решить исходную проблему. Но где в устройстве рынка труда, в нашей иерархии ценностей, в политике правительства находится та плодотворная стадия, на которой нужно это делать? Именно этот оставшийся без ответа вопрос стоит за данной книгой.