Текст книги "Мемуары"

Однако, несмотря на все ее усилия, Король отнюдь не желал согласиться с ее самоустранением от государственных забот. Она сама того не желала и не опасалась, что Король поймает ее на слове; но доводы, которые она ему приводила, казались ему настолько надуманными, что он понял: они были ей скорее подсказаны, нежели зародились в ее собственной голове. Он начал испытывать недовольство в связи с удивительным возвышением маршала д’Анкра, однако знал, что она захочет что-то изменить в этой ситуации. Он уверил ее, что весьма доволен ее управлением и что ни от кого не слышал о ней неподобающих слов.

Г-н де Люинь отзывался о ней сдержанно и сопровождал слова жестами, клятвами и всем, что помогает человеку скрыть двуличность. Тем не менее он был не настолько искушен в лицемерии, чтобы Королева ничего не заметила. Потому-то она и решила удалить его от Короля и задумалась о почетной отставке в том случае, если Король не внемлет ее словам. А поскольку она начала править королевством во время несовершеннолетия Короля и не желала терпеть над собой чью бы то ни было власть, то начала переговоры по поводу княжества Мирандольского и отправила Андре Люманя в Италию, дабы условиться о цене. Но испанский король помешал осуществлению этого замысла и воспротивился тому, чтобы французы вновь вторглись туда, откуда он с невероятным трудом изгнал их, потратив на это целые годы.

Г-н де Буйон, умевший все оборачивать в свою пользу, попытался использовать отсутствие Господина Принца, дабы весьма ловко извлечь выгоду из немилости, в которую волею случая впал г-н де Вильруа – рассудив, что г-н де Вильруа, желая быть необходимым, умело играя на новых ссорах и столкновениях, выполнит любую его просьбу, даже самую неразумную, – не видел препятствий к тому, чтобы добиться от Королевы некоторых совсем уж из ряда вон выходящих милостей за пределами того, что предписывали условия Луданского договора, однако он осмеливался утверждать, что это необходимо как для безопасности Господина Принца, так и тех, кто был рядом с ним.

Помимо всего прочего, принцы рьяно настаивали на реформировании совета, который желали свести к нескольким избранным. Это было невероятно сложно осуществить, поскольку, во-первых, избранным стали бы завидовать, а во-вторых, им трудно было угодить.

Все это было слишком хлопотно для Королевы, ибо хранитель печатей дю Вер только приступил к делам и был не способен помогать ей; любое затруднение удивляло его и ставило в тупик, а г-н де Буйон так сильно влиял на него, что дю Вер делал все, что тот хотел, так что однажды он даже сказал Королеве в присутствии г-на де Буйона, что она не должна прислушиваться к совету, который ей дали, а именно: не доверять г-дам де Буйону и де Майену; Королева, не пожелавшая отвечать сразу, позднее упрекнула его: перечислив все причины, которые вынуждали ее не доверять им, она добавила, что, даже если бы все это было неправдой, он не должен был упоминать об этом в их присутствии.

Все это вынуждало Королеву в еще большей степени желать приезда Господина Принца, отправившегося в Берри, дабы принять наместничество, и со своей стороны стремившегося вернуться ко двору в надежде полностью подчинить себе совет; однако герцоги Буйонский и Майенский делали все возможное, дабы задержать его приезд; это привело к тому, что Королева отправила к Господину Принцу одного за другим нескольких курьеров, в свою очередь, он сделал то же самое, и каждый из его гонцов хвастался, что пользуется его наибольшим доверием. И впрямь все сочиненные им письма, переданные через курьеров, являлись свидетельством такого доверия, причем большинство писем противоречили друг другу: это привело к тому, что, стремясь внести ясность, Королева приказала отправиться к Господину Принцу мне, не сомневаясь, что у меня достанет верности и ловкости, дабы рассеять тучи недоверия; мне, хотя и не без некоторого труда, удалось внушить Господину Принцу, что его присутствие будет полезно Королеве, сделает прочнее заключенный мирный договор, придаст вес решениям совета, лишит интриганов надежды и успокоит сердце Ее Величества, которая не в силах более постоянно пребывать в опасениях и заботах. Я заверял его, что она отнесется к его присутствию благосклонно и сделает для него все, дабы удержать его возле Короля, в знак уважения его заслуг и достоинства, убеждал его от имени супруги маршала, что ее муж и она используют все свое влияние на Королеву, дабы обеспечить ему ее милость, и если до сих пор они делали сие – свидетелем чему он был, – то и в будущем не оставят подобных усилий, поскольку принесли торжественную клятву.

Ему внушили зависть к барону де Ла Шатру, находившемуся в Бурже. Ему все еще не дали разъяснений по поводу случившегося в Пуатье, что свидетельствовало о недостаточной искренности желавших его возвращения.

Я доложил об этом Королеве, которая приказала немедленно вернуть барона де Ла Шатра в Париж и вручила ему 60 000 ливров и чин маршала Франции в обмен на отставку с поста губернатора Берри, которое в результате подобного маневра стало без обсуждений принадлежать Господину Принцу, а также отправила в Пуатье маршала де Бриссака, дабы выполнить условия Луданского договора. Принц согласился с изменением состава министров и назначением Манго и Барбена, настаивая лишь на том, чтобы было удовлетворено желание г-на де Вильруа в отношении должности, занимаемой г-ном Пюизьё. Со своей стороны он пообещал: раз уж Королева оказала ему честь своим доверием, он не станет ничего рассказывать о тайных советах – кроме тех, о которых она сама изволит поведать; он признал разумным и то, что при желании его имя могли бы использовать, дабы ускорить или задержать формирование совета, которым занимались принцы.

Эта поездка, совершенная мною по приказу Королевы, к разочарованию господ де Майена и де Буйона, внушила им столь великую зависть, что они немедленно отправились к Господину Принцу, дабы узнать, что именно я сказал ему, и отговорить его от возвращения ко двору, однако все это оказалось напрасным. По моем возвращении маршал де Буйон неожиданно спросил, не нашел ли я Господина Принца готовым служить Их Величествам; я ответил ему, что он не только настаивал на своей преданности им, но и заверил их в том же самом в отношении г-д де Майена и де Буйона.

Однако имелась очень важная причина личного свойства, которая мешала им желать его скорейшего возвращения. Она заключалась в их намерении избавиться от маршала д’Анкра, и они боялись, что Господин Принц проболтается или спасует.

Спустя некоторое время после их возвращения в Париж маршал д’Анкр, опираясь на давние распри между герцогами Майенским и Буйонским, с одной стороны, и герцогами д’Эперноном и де Бельгардом – с другой, предложил последним погубить соперников. Однако те испытывали к своим противникам меньшее отвращение, чем к нему, ибо он был иностранцем, происходил из низов, получил все, что имел, благодаря счастливой путеводной звезде, коей они завидовали, кроме того, они приписывали ему все те невзгоды, которые испытали при дворе и из-за которых им пришлось взяться за оружие. Они воспользовались представившимся случаем, чтобы составить новый заговор, уничтожить маршала и избавить от него королевство вместо того, чтобы погубить двух соперников.

Они открылись г-ну де Гизу, он присоединился к их замыслу благодаря г-ну дю Перрону, брату кардинала, который долгое время был привязан к герцогам д’Эпернону и де Бельгарду и сам не любил маршала, который, как ему казалось, не относится к нему с должным почтением. Все вместе они решили объединить вокруг себя прочих врагов маршала д’Анкра, какие только существовали, и не только при дворе, но и в парламенте, а также в народе, на который маршал наводил ужас.

Со своей стороны, поступая неосторожно, маршал сам невольно помогал им, не отказываясь ни от одного из своих пристрастий.

Пока длились переговоры в Лудане и стражникам, охранявшим ворота столицы, было запрещено выпускать кого бы то ни было без предъявления удостоверения личности, некий сапожник из Пикардии, квартальный надзиратель с улицы де ла Арп, в пасхальную субботу остановил карету маршала у заставы де Бюсси, не разрешив ему выехать без предъявления документа. Во время происшествия случились некоторые вещи и были сказаны слова, кои французский дворянин, рожденный в более благоприятном климате, забыл бы, но которые запали в душу маршала; желая отомстить, он отложил это до того времени, когда Король вернется в Париж и он почувствует себя более уверенно. Он приказал одному из своих конюших выбрать удобный момент и подстеречь сапожника вне городских стен, дабы наказать его за нанесенное ему оскорбление. Конюший встретил того 19 июня в Сен-Жерменском предместье и приказал двум слугам так жестоко бить его, что те остановились, лишь сочтя его мертвым.

Случившееся заставило вспомнить происшествие с Риберпре, которого маршал чуть не убил в минувшем году, а также происшествие со старшим сержантом Прувилем, которого он приказал прикончить в Амьене; расследовать нынешнее дело принялись столь рьяно, что он не отважился признаться, а его слуги по приговору суда были повешены второго июля перед домом Пикара. Конюший маршала спасся бегством. Однако вместо того, чтобы смягчить народный гнев, наказание лишь способствовало его умножению.

В то же самое время г-н де Лонгвиль, испытывавший недовольство от пребывания в своем доме в Три оттого, что, пока он находился там, дела его не продвигались, пожелал отправиться в Пикардию, дабы учинить там небольшую смуту. Он поделился своими планами с господами де Майеном и де Буйоном, одобрившими его поездку как часть замысла, направленного против маршала, и обещавшими ему как свою помощь, так и помощь г-на де Гиза. Г-н де Лонгвиль выехал и добрался до Аббевиля, население которого оказало ему теплый прием.

Тем временем Господин Принц отправился ко двору. Проезжая через Вильбон и заглянув к г-ну де Сюлли, он узнал о заговоре против маршала д’Анкра и, не желая ни обидеть Королеву, ни участвовать в новом волнении, ни бросить принцев, стал искать какой-нибудь предлог отложить свое прибытие на некоторое время; однако опасение, что Королева начнет подозревать его, заставило Господина Принца поступить иначе, и 20 июля он прибыл в Париж. Направившись прямо в Лувр, он встретил у Их Величеств такой теплый прием, на который только мог рассчитывать; парижане встретили его еще более радостно, что было нежелательно для двора и могло помешать ему.

На следующий день по прибытии Господина Принца Барбен, говоря маркизу де Кёвру, сколь желательным было, чтобы Господин Принц и г-н де Буйон нашли с Королевой общий язык и сошлись в твердом намерении служить Государству, позабыв все прошлые разногласия и обиды, добавил, что в отношении Господина Принца можно не сомневаться: он прибыл ко двору не из желания угодить, ведь нет такого влияния, могущества, доверия, которые гарантировали бы, что человек, входящий в Лувр, делает это с добрыми намерениями и полностью подчиняется Их Величествам.

Что касается г-на де Буйона, то он также мог надеяться на добрый прием при условии, что откажется от намерения противиться с помощью нового совета королевской власти. Маркиз де Кёвр поведал ему все, что знал: и не только то, что касалось его лично, но также и касавшееся Господина Принца. Де Буйон пропустил мимо ушей то, что касалось его, поскольку его заботило только, как уничтожить маршала д’Анкра, однако его удивила смелость высказываний в адрес Господина Принца.

Господин Принц также не особенно тревожился, поскольку маршал и его супруга сразу после заключения Луданского перемирия изъявили желание обрести с ним взаимопонимание, о чем – по их словам – они мечтали и раньше, и уверяли его в своем стремлении сделать для него все возможное.

Маршал и его супруга видели его значительную роль в происходивших событиях и думали, что, заручившись его дружбой, смогут оградить себя от бед; а Господин Принц, знавший, что их заступничество перед Королевой многого стоит, делал вид, что от души рад им. Это настолько успокоило их, что они не только почти не считались с г-дами де Гизом и д’Эперноном, с которыми во время последней смуты установили дружеские отношения, но и полностью забросили их, как и всех, кто служил вместе с ними Королю во время последних столкновений. Поступив так, они уподобились слепым баловням судьбы, возвысившимся скорее благодаря случайному стечению обстоятельств, нежели собственным достоинствам: видя, что судьба вознесла их на такую недосягаемую высоту, они легко теряли связь с действительностью, не замечали очевидных вещей и не понимали, что творится вокруг них.

Во-первых, они разрушили служебный аппарат Их Величеств, бывший некогда основой всего их существования. Кроме того, каждый мог убедиться, что служить Королю – значило действовать, не ожидая ни почестей, ни вознаграждения, и что, напротив, вредить Государству – значило удостоиться ласки и милостей. Обида на дурное обращение, усиленная примером благосклонности к другим, подрывала верность тех, кого собственные интересы или желание получить какие-либо выгоды до сих пор еще не отвратили от выполнения долга. Наиболее осторожные не желали ни за что обрекать себя на немилость принцев, ненавидевших тех, кто не принадлежал к их партии, Король же совсем не заботился о тех, кто ему служил.

Во-вторых, они не торопились поверить в то, что Господин Принц может благоволить к ним, разве только его собственные дела и воля случая – а сей предмет невероятно переменчив в делах придворных – побудят его проникнуться к ним любовью; при этом они прекрасно сознавали, сколь тесная связь установилась между ними и Господином Принцем и постоянно довлеет над ними во всех возможных случаях, когда речь идет о них или о нем, когда нужно о чем-либо попросить Королеву. Кроме прочего, эти просьбы могли привести к тому, что Королева охладеет к ним, почувствуй она себя оскорбленной, в чем они уже имели возможность, к своему огромному несчастью, убедиться, когда помогали ему достичь желаемого, а он снова обращался к ним уже на следующий день. Сколько ни оказывали они ему в прошлом услуг, если бы они вдруг один-единственный раз оставили его просьбу без внимания, он мгновенно позабыл бы обо всех прошлых услугах и они нажили бы себе врага, как они уже убедились на примере Шато-Тромпета и Перрона, когда, не сумев преодолеть влияние министров на Королеву, Господин Принц объявил тех своими врагами, несмотря на все, что они сделали для него; и это помимо того, что их положение в обществе – а ведь они были иностранцами и фаворитами Королевы, что обычно делает человека объектом народной ненависти, – послужило для Господина Принца чуть ли не единственным предлогом восстать против королевской власти.

Но то ли они слабо разбирались в происходящем, то ли их предупредили, то ли они были направляемы несчастливой судьбой к падению и не замечали своих ошибок, только вместо того, чтобы занять позицию между Господином Принцем и противоположной стороной, выполняя роль связующего звена между обеими партиями, не присоединяясь ни к одной и ни к другой, они целиком предались Господину Принцу, который, со своей стороны, остался независим, и при этом они лишились уважения всех прочих, которые, будучи слабыми, нуждались в них и желали быть заодно с ними. Они дошли даже до того, что поверили, будто им достаточно заручиться лишь дружбой Господина Принца, а на всех остальных, кто принадлежал к его партии, не обращать внимания; герцог Буйонский не мог не пожаловаться на это Барбену, который, будучи здравомыслящим человеком, высказал им свое мнение, но впустую.

Между тем Господин Принц получил все, что хотел: теперь он разделял власть, которой Королева, к великому удовольствию ее сына – Короля, обладала во всех делах. Лувр опустел, Принц поселился в старом здании Лувра; к дверям его покоев было чрезвычайно сложно пробиться из-за большого скопления народа, толпившегося там. Все обращались к нему за решением своих вопросов; в совете он появлялся с пачками прошений в руках. Он поступал с ними, как ему заблагорассудится, – настолько мало он считался с другими или позабыл предостережение, данное ему мною и заключавшееся в том, чтобы умеренно использовать ту власть, коей он был наделен Королевой.

Итак, он был весьма доволен своим положением и, несмотря на некоторые амбиции, имел на то причины. Этого нельзя было сказать о г-дах де Майене и де Буйоне, рассчитывавших получить часть благ, доставшихся Господину Принцу, и негодующих при виде того, что в результате последних событий выгадал лишь он один. Недовольные происходящим, они постоянно давили на него, вынуждая осаждать Королеву требованиями соблюдения условий последнего договора; но когда они поняли, что им не отказывают ни в чем из того, что было обещано, то все свое внимание сосредоточили на просьбе, которую полагали наиболее важной, а именно: на формировании совета.

Эта задача смущала Королеву; выборы тех, кто должен был войти в совет, оказались трудным делом, поскольку составить его из людей, которые нравились бы всем, было столь же непросто, как и образовать его из тех, к кому Король питал полное доверие; тем более что нужно было отказать большому числу вельмож, чего никак нельзя было допустить. Барбен предложил средство, которое всеми было признано недурным и которое сама Королева сочла уместным: пусть претенденты сами сделают свой выбор, а Королева согласится с ним; в таком случае вельможи брали на себя всю ответственность, и каждый считал бы, что Их Величества оскорблены мыслью, будто кто-то недоволен результатами выборов.

Господин Принц и г-н де Майен собрались у г-на де Буйона, ожидая резолюции Королевы по поводу выборов; Барбен принес им ожидаемое известие, чему они несказанно удивились, так что даже начали переглядываться между собой. Господин Принц, очень скорый на подъем, вскочил с кресла, засмеялся и, потирая руки, обратился к г-ну де Буйону с такими словами: «Ничего не скажешь, мы должны быть довольны», – чем дал понять, что ход событий соответствовал его намерениям. Г-н де Буйон, почесав голову, ничего не ответил; однако, когда Барбен удалился, он заявил собравшимся, что этот человек сдал им тридцать в трех и взял себе тридцать одно¹⁴⁸, то есть ловко провел их. Подобное соображение заставило их поторопиться с исполнением замысла, направленного против маршала д’Анкра, к которому довольно неохотно, почти вопреки собственному желанию – ведь он обещал свою дружбу маршалу, – присоединился и Господин Принц; лишь боязнь потерять дружбу названных господ пересилила в нем все остальные соображения.

Чтобы окончательно сговориться, они решили собраться ночью, дабы сохранить все в тайне, хотя подобные ночные собрания не могли остаться незамеченными и не вызвать подозрений; прибытие ко двору милорда Хея, чрезвычайного английского посла, оказалось весьма кстати – они могли обсуждать задуманное под видом торжественного застолья.

Господин Принц, герцог де Гиз, герцоги Майенский и Буйонский и стали главными заговорщиками. Герцог Неверский знал о заговоре лишь в общих чертах, ибо они не рискнули полностью утаить от него все, но и не делились с ним самыми секретными планами, так как боялись, что он может предать их в надежде увеличить свой вес в глазах Королевы и увенчать успехом свою идею учреждения рыцарского ордена Гроба Господня¹⁴⁹ – таким образом он мечтал сделаться повелителем всего Леванта.

Он хотел вычленить из ордена Святого Иоанна Иерусалимского орден Гроба Господня, стать Великим магистром последнего и надеялся при помощи нескольких единомышленников в Греции и симпатии к нему множества греков – ибо он уверял, что ведет свое происхождение от Палеологов, – изыскать достаточное число кораблей, дабы захватить несколько укрепленных пунктов на Пелопоннесе, обороняться в них в течение длительного времени, ожидая помощи от христиан, и при их поддержке продвигаться далее.

Несмотря на то что это предприятие выглядело плохо подготовленным и не обнаруживало какой-либо связи с теми, кто был хотя бы некоторым образом посвящен в дела, происходившие на Ближнем Востоке, некоторые вещи порой удаются самым непостижимым образом, а великие мира сего часто уделяют пристальное внимание незначительному по сравнению с другими делу, которое занимает все их мысли и поступки; Великий магистр Мальты стал опасаться, что герцог обретет, при поддержке Короля, желаемое, и отправил полномочное посольство во Францию с целью убедить Короля в неправедности этой просьбы. Он рассказал Его Величеству, что орден уже в течение ста двадцати лет присоединен к их ордену и что если Его Величество будет помогать герцогу Неверскому в его стремлениях, то военные ордены Испании и Италии могут возобновить давние тяжбы и попытаются отнять у них все принадлежащее Гробу Господню, – все, чем они обладают; что хотя приношение герцога Неверского было искренним, тем не менее трудно было представить, что он удовольствуется в будущем одним лишь титулом Великого магистра этого ордена, не претендуя на имущество, неотделимое от ордена Святого Иоанна Иерусалимского, что это было бы совсем неразумно, поскольку оно являлось частью сана Великого магистра, сохранять которую было в интересах Его Величества, ибо основу Мальтийского ордена составляют семь языков, а большинство великих магистров – французы; что не только Великий магистр окажется ущемленным в своем величии, но и весь орден будет заинтересован в том, чтобы французские дворяне, имея в своем королевстве Великого магистра, могли бы приносить ему обеты даже вне условий ведения войны, и это было бы лучше, нежели отправиться в поход на Мальту – чрезвычайно затруднительный и требующий немалых средств; к тому же перед глазами у всех был пример Тевтонского ордена, члены коего отказались признать немецкий язык, некогда самый красивый из семи; кроме того, подобная перемена оказалась бы не на пользу королевской власти, ибо его подданный, Принц, обрел бы столь влиятельное средство собрать под своими знаменами остальных дворян, что короли Испании, будучи опытными в государственных делах, объединили бы под своей властью все духовно-рыцарские ордены, находившиеся на территории их владений.

Его Величество ласково переговорил с послом и пообещал ему не чинить препятствий их ордену, напротив, решил наказать своему послу в Риме споспешествовать урегулированию данного вопроса с Его Святейшеством.

В то же самое время Королю доставили известие о взятии Перонна, который г-н де Лонгвиль отнял у маршала д’Анкра, воспользовавшись ложным предлогом, будто бы маршал собирается расположить там гарнизон; эта новость настолько взволновала народ, что горожане решили обратиться к Королю с напоминанием обещания, данного им покойным Королем, отцом нынешнего, когда во времена Лиги они вернулись под его власть: чужеземец никогда не будет править ими. Пока они обращались к Его Величеству с этой просьбой, г-н де Лонгвиль был уже у ворот города, которые ему отворили, и немного времени спустя те, кто находился в замке, передали его от имени маршала д’Анкра под власть герцога.

Эта новость огорчила Королеву, ибо она ясно понимала, что принцы в своих недобрых намерениях не остановятся ни перед чем, что мягкость, с коей она относится к ним, бесполезна, что они злоупотребляют ею, ловко извлекают выгоду из прошлых столкновений, что ее надежда своим терпением вернуть им здравый ум и повлиять на них доброжелательностью напрасна и что, наконец, она вынуждена противопоставить их дурным замыслам силу оружия, хотя сама мысль об этом ей ужасна.

Господин Принц, получивший известие об этом деле прежде Королевы – впрочем, начато оно было не без его согласия, – тотчас удалился в земли, приобретенные им возле Мелена, дабы его отсутствие задержало созыв совета, неизбежный в сложившихся обстоятельствах, а возможно, и для того, чтобы позволить улечься первым вспышкам гнева Королевы и случайно не обронить слов, могущих зародить подозрения, будто он участвовал в этом деле; однако Королева тотчас направила к нему делегацию, и у него не нашлось ни единого предлога остаться в своих землях. Как бы то ни было, вернувшись, он совершил еще одну ошибку; поскольку один из сообщников предупредил его, что г-н де Буйон ожидает его у г-на де Майена, то он – прежде чем отправиться в Лувр – заехал к ним, несмотря на разумные доводы, высказываемые вокруг него в пользу того, чтобы ехать прямиком к Королеве.

Заговорщики говорили об этом деле не скрываясь, так что сомнений в их участии в нем не оставалось. Королева сочла, что, согласно общеизвестной мудрости, совершающие ошибки лучше всего знают, как их исправить, и потому наилучшее решение – отправить к г-ну де Лонгвилю г-на де Буйона, являвшегося оракулом их партии, дабы заставить г-на де Лонгвиля признать, что он нанес Ее Величеству оскорбление, и принудить его искать прощения, рассказав ей без утайки обо всем случившемся. Г-н де Буйон отправился в путь неохотно и так мало верил в успех своей миссии, что, хотя Их Величества и напутствовали его словами, способными тронуть любое другое сердце, его сердце осталось холодно; знавшие его понимали, что он откажется внимать им, и не ошиблись в своем мнении. Герцог Майенский послал туда по собственному желанию солдат из гарнизонов Суассона, Нуайона и Шони, которые под бой барабанов и с развернутыми знаменами, под командованием капитанов и военных инженеров отправились защищать крепость, что шло вразрез с его обещанием передать ее в подчинение Королю. Этот поступок в конце концов вынудил Королеву послать туда же графа Овернского с частью полка гвардейцев и несколькими ротами кавалерии, чтобы занять крепость.

Все понимали, что этих сил было недостаточно, чтобы овладеть крепостью, однако целью экспедиции было, во-первых, желание выяснить, не намерены ли принцы снова развязать войну, и кроме того, показать им, что Король чувствовал себя вправе противостоять им более решительно, нежели раньше, а также подумывал об удалении их из Парижа, где они не давали ему покоя, – прибегнув к данному средству, он избавил бы себя от значительной части военных, постоянно сопровождавших его, и в этом случае они бы еще скорее обнаружили свои дурные намерения, ежели таковые были у них на самом деле; Его Величество подозревал, что подобные замыслы действительно имеют место, и постепенно готовился оградить себя от них, причем сделать это так, чтобы они не всполошились, впрочем, они не слишком уважали его, считая слабым, в чем доселе убеждались, присутствуя на заседаниях совета.

Королева, поняв на примере недавних волнений, что во время смуты самые ложные слухи часто оказываются самыми если уж не истинными, то правдоподобными и что словам в защиту мятежников верят легче, нежели фразам в пользу Государя, решила проявить терпение до конца, чтобы не дать им ни единой возможности уверить народ – не важно, захотел бы кто-нибудь слушать их или нет, – что им пришлось взяться за оружие, дабы защитить себя от Короля.

В определенной мере все это, конечно, наносило ущерб мнению, которое должно было сложиться у людей в отношении королевской власти; она и впрямь пользовалась в народе все меньшим уважением, и многие напрямую отзывались о делах Короля крайне нелестно, разочаровавшись в нем; но с другой стороны, это приносило Королю гораздо большую выгоду, состоявшую в том, что принцы настолько уверовали в свои силы, что не желали более оставить двор, убежденные, что смогут воплотить все задуманное против Его Величества, не зная, что он мог незаметно добиться успеха в своих делах, и не догадываясь также, что среди них были такие, кто время от времени доносил Королю об их замыслах – причем из тех, кому они доверяли больше всего.

Видя сей обширный и злобный умысел принцев, приводивший всякого в изумление, Королева пожелала воспользоваться случаем и вновь, как и прежде, поговорить с Королем; она призналась Барбену, что положение дел выглядит настолько отчаянным, что она почитает за лучшее для своей честной репутации полностью передать управление делами в руки Короля. Однако Барбен красноречиво объяснил ей, что она должна заботиться не только о своем уходе на покой, но и использовать любые возможности, чтобы помешать вельможам силой и с позором отстранить Короля от государственных дел; что ей в первую очередь нужно обеспечить передачу власти своим детям, а не думать об отдыхе; что вся Европа обвинит ее в недостаточной твердости характера, если она отойдет от дел в тот момент, когда над страной вотвот должна разразиться гроза.

Эти доводы убедили ее, но она все же настояла на разговоре с Королем, что и сделала в присутствии г-д Барбена, Манго и де Люиня: она упрашивала его взвалить на себя бремя власти, говорила, что он уже достаточно зрелый и ему свойственны качества, необходимые для счастливого правления; что у него под рукой – совет, составленный из людей, которые будут беззаветно бороться за упрочение его власти, а в том случае, если он захочет внести какие-либо изменения в сложившийся порядок, то недостатка в нужных людях в государстве нет; что если бы, едва выйдя из детского возраста, он начал управлять народом, то стяжал бы себе бессмертную славу, равно как и в том случае, если бы в том возрасте, когда другие стремятся к запретным удовольствиям, он поступился бы даже приличными и дозволенными ради того, чтобы постоянно внушать уважение к власти, данной ему Господом.

Люинь, которому Король уже всецело доверял, умолял ее оставить мысль, столь явно противоречащую общественному благу и соображениям безопасности Государя; он убеждал ее также, что она слишком заинтересована в сохранении и того и другого, чтобы отказаться от этого в тот момент, когда ничто не мешает людям творить зло, разве что уважение, внушаемое ее именем, и благоразумие ее решений.

Быть может, беды, которые, казалось, готовы были разразиться в стране, вынуждали его поверить в необходимость правления Королевы, особенно потому, что у него было слишком мало опыта в государственных делах; может быть, он и впрямь не хотел, чтобы она удалилась на покой именно в это время, поскольку, оставаясь возле Короля и далее, она все равно обладала бы властью большей, чем он мог пожелать для себя.

В любом случае, независимо от того, что он говорил ей, Королева согласилась с просьбой Короля и заявила, что не может скрыть от него того, что ничто так не возмущает ее, как ревность, которую ему пытаются внушить к ее правлению, равно как и попытки выставить ее решения в нелицеприятном свете; если бы он пожелал, чтобы она с удовольствием исполняла все то, что ей придется исполнять вынужденно, то она предпочитает и в будущем делить с ним все тяготы власти, а именно: оставив ему славу и честь раздавать милости, возложить на себя тяжкую обязанность отказывать людям в чем-либо; что она просит его, раз уж так получилось, по его собственному усмотрению распоряжаться должностями, которые должны вскоре освободиться, и наградить ими тех, чья верность и преданность были ей известны; что если, среди прочих, он желает отблагодарить г-на де Люиня, то ему нужно только отдать необходимый приказ, и все будет исполнено, тем более что подобное решение лишний раз доказывает, насколько Король доволен тем, как она распоряжалась государственными делами; что какое бы мнение относительно ее правления ни внушали Королю, она ни на мгновение не перестанет делать того, что требуется в подобных случаях от Королевы, являющейся подданной своего Государя и матерью, пекущейся о благополучии собственных детей.