Текст книги "Последний дар Эбена"

Последний дар Эбена
Армине Мкртчян

© Армине Мкртчян, 2023

ISBN 978-5-0051-6183-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие. До Эбена

Когда утром я закрывала дверь своей одинокой квартиры, чтобы покинуть ее навсегда, едва ли тогда могла себе представить, что дорога жизни моей, схватив за руку своевольную судьбу, приведет меня обратно, и я вернусь сюда вновь. Собственно по этой причине, прежде чем вставить ключ, замешкалась и с минуту смотрела на замочную скважину. Нет, нет! С незавершенными делами покончила еще вчера, так что все решено, обдумано и колебания абсолютно бессмысленны. Последние десять лет эта мысль ходила тенью по моим пятам и сегодня, наконец, слилась со мной в окончательном бесповоротном решении. Никогда прежде собственная медлительность не злила меня так, как сегодня.

Сзади послышался шум, и я встрепенулась от забытья. Только не сейчас, не сегодня, взмолилась про себя я. Поздно! Соседка по лестничной площадке с треском открыла свою дверь и уже подтягивала за поводок стройного далматинца. Тот упирался лапами за порог, тявкал и все отказывался следовать за ней. Мой ключ застрял в скважине и никак не поддавался усилиям, а затем и вовсе перестал крутиться. Пожалуй, и не вспомню, когда такое случалось в последний раз. Именно сегодня ей вздумалось сыграть со мной эту шутку. От злости я задергала ключ сильнее, между делом не забывая посматривать через плечо. Хозяйка тявкнула питомцу в ответ и собака, наконец, смирившись, вышла из дома. Она проворно закрыла за собой дверь, и вот уже соседка с широкой улыбкой на лице направлялась прямиком ко мне.

– Привет, дорогая. А мы с Изольдой идем гулять в парк! Ты – то куда собралась? Субботним утром? – протянула она с хитроватой улыбкой. – Раньше я не замечала, чтобы по субботам ты куда-то отлучалась, да еще в такую рань?

Конечно, ей известно много подробностей из биографии других людей, в том числе и моей, а те, которые не существовали вовсе, не составляло для нее труда придумать самой. Однако именно сегодня она вряд ли могла догадываться, куда я намеревалась идти, ни она, никто-либо другой, а я и подавно не собиралась этим обстоятельством никого обременять.

– Анна Пантелеймонова, доброе утро. К сожалению, я ухожу… – начала было я.

О, чудо! Ключ начал крутится. Я закрыла дверь, и начала спускаться по лестнице. На второй же ступеньке пришлось остановиться.

– Знаешь, мы с Изольдой идем на улицу, ты могла бы пойти с нами! – продолжала она, – Катерина Васильевна, умчалась к себе на дачу, и даже словом обмолвиться не с кем. А на этой неделе столько всего произошло.

Вежливость не позволяла мне уйти. Я стояла, опершись на перила, и слушала.

Мой ответ даже не успел сорваться с губ, затонув в сумбурном потоке речи Анны Пантелеймоновы. Где-то на половине разговора я потеряла нить ее рассказа и стала рассматривать ее черную шапочку с неширокими полями, обрамленную большой белой ромашкой и коричневое пальто с лисьим мехом. Затем опустила глаза на собаку. На ней красовался ошейник с точно таким же цветком. То, что Изольда не девочка, по – видимому ничуть ее не волновало, и нечего было даже пытаться понять, почему Анна Пантелеймонова нарядила ее по своему образу и подобию и назвала как девочку. Впрочем, от этого мое уважение к ней ничуть не уменьшалось. Она была добродушная старушка восьмидесяти лет. Да, не меньше не больше. Несмотря на некоторые проблемы с памятью, жизнерадостность и энергия били из нее свежим ключом, словно возраст для нее всего лишь пустое недоразумение. Между нами огромная разница, однако, мои тридцать лет по сравнению с ее возрастом, выглядели куда как старше. Было бы во мне хоть немного этой самой жизнерадостности, я бы сейчас не уходила. Собственно поэтому напоследок терпеливо слушала все, что так восторженно рассказывала моя соседка. Способность находить радость даже в самых незначительных мелочах, вызывала во мне неподдельное восхищение и одновременно бесконечное удивление. Тем временем история про кота Кексика, которого она приютила на прошлой неделе, подходила к концу. Изольда так и не подружилась с ним. Приходится каждый день кормить того на улице вместе с остальными двумя, Хулио и Матильдой. Она с негодованием покачивала головой, потом ее лицо озарилось доброй улыбкой, и она вдруг вспомнила про меня.

– О, я догадываюсь, куда ты идешь! Конечно же, в библиотеку. Ты же там постоянно бываешь. У меня к тебе малюсенькая просьба. Когда зайдешь туда, принеси мне вот эту книжку, будь добра. Я ведь сама туда просто не дойду! Давление так и скачет, словно поджарый кузнечик. Вверх вниз! Вверх, вниз!

Собака заскулила и начала дергаться с поводка.

– Изольда, стой спокойно, хорошая девочка! – приказала хозяйка.

Она сунула мне в руку сложенный вчетверо желтый клочок бумаги, и мне оставалось лишь удивляться, как проворно она умчалась мимо меня, и чуть ли не вприпрыжку спустилась вниз по лестнице. Наверное, тот самый кузнечик, который не давал ей и шагу ступить, при необходимости все же вспоминал заложенную в ней природой естественную прыгучесть.

– Я не могу. Я не приду,… Анна Пантелеймонова! – через перила кричала я вслед, но, разумеется, она сделала вид, что не слышит меня. Подобное поведение уже входило у нее в привычку и надо сказать действовало безотказно, в особенности с такими простодушными людьми, каким являюсь я. Лай Изольды громким эхом разлился по всему подъезду и слышался до тех пор, пока они не исчезли из виду. Вот и все. Я вышла из дома, огляделась по сторонам, а их уже и след простыл. Вздохнув, я села на одну из близлежащих скамеек, стоявших напротив детской площадки. Ноги мои коснулись небольшой лужи. Там я невольно увидела свое отражение и разозлилась больше прежнего. Собственно говоря, из-за нее я и оказалось на этом пути, и не собиралась идти назад, пока не освобожусь от нее навсегда. Наше противостояние длиться уже довольно долго, невыносимо долго, пожалуй. Я встала, потянулась, чтобы выбросить в стоящий рядом мусорный контейнер, скомканную мной бумажку Анны Пантелеймоновы. Рука на полдороге остановилась. Злость вскипала во мне. Зачем ей понадобилась эта книга именно сегодня?! В любой предыдущий день я и глазом не моргнула. Я всегда приносила ей книги. Сколько могла, выполняла мелкие поручения, да и выполнять их, по правде сказать, особо не кому было. Кое-кто из родственников захаживал к ней не чаще одного раза в месяц, что неизменно заканчивалось одним и тем же. Понять Анну Пантелеймонову сама по себе сложная задача, в силу возраста это становилось все труднее. В основном это и служило поводом для скандалов и ссор, которыми такие посещения обычно заканчивались. Не случайно, обществу людей, она предпочитала общество четвероногих друзей, которые ни в какой ситуации не станут смеяться и потешаться над ее маленькими странностями, которые, кстати говоря, с лихвой перекрываются добрым сердцем старушки. Это единственное, что могло вывести ее из благодушного равновесия, и я понимала ее как никто другой. Поэтому, не выполнить последнюю просьбу доверенную мне, просто-напросто не позволяла совесть. Возможно, она и не вспомнит про нее завтра, но она обязательно вспомнит меня и хорошо бы, если эти воспоминания ничем не омрачались. Итак, не оставалось ничего другого, как встать, пойти и выполнить последнее поручение. Да и мысль напоследок посетить библиотеку, признаться не могла не порадовать меня.

День как никогда выдался прекрасным, но сегодня мне особенно тяжело. Два долгих зимних месяца не видно было ни единого солнечного луча, лишь череда серых беспросветных дней, а сегодня оно появилось, чтобы с иронией взглянуть мне в глаза, напоследок посмеяться надо мной, бросить на меня свои торжествующие лучи или, быть может, послужить доказательством моего просветления. Не выбраться мне больше из этого лабиринта. Тем не менее, я рада этой всевышней милости, подарить мне возможность еще раз подышать свежим воздухом, согреться под лучами февральского солнца и озарить предпоследний мой путь.

Я спускаюсь в метро, который приведет меня в одну из московских библиотек. Каждый раз, когда я чувствую необходимость найти покой и тишину, я иду за ними именно туда. Но сегодня я иду туда лишь для того, чтобы попрощаться с приютившим меня зданием, приветливым зданием, в бескрайних человеческих сокровищницах которого так часто находила я совет и душевное успокоение. Единственные кто осторожно, украдкой глядели лишь в мою душу и протягивали руку помощи, и никогда не сверлили бесцеремонным взглядом мою голову, где вместо волос мой последний парик угнетал утомленный усталый ум. Сколько же всего мнимых волос: прямых, волнистых, с челкой и без, тесным кольцом укрывали и защищали меня от окружающей действительности, затрудняюсь ответить, да и вспоминаю их не без отвращения и некоторой неприязни, несмотря на беспристрастное исполнение возложенных на них обязанностей. Как я хотела быть как все. Хоть раз проснуться и не маскировать себя в течение часа, не надевать ложные волосы, не красить глаза, чтобы скрыть пустые веки. Куда же, однако, без этого, как могу я своим видом смутить уязвимые, впечатлительные и кроткие сердца сторонних людей и не испытывать изо дня в день ежеминутные любопытные взгляды, которые и так с лихвой перекрывали всю мою жизнь. Но теперь ничего не хочу я, да и старость, слава богу, не увижу. Жить еще хоть один день и то казалось невыносимой пыткой. При этой счастливой мысли, я даже облегченно улыбнулась. Передо мной пробежал маленький черный котенок. Я вспомнила Лаврушку. Серенький котенок с лишним пальцем на передней лапке. Мы с сестрой два дня ухаживали за ним и кормили, потому что его бросила мама, а потом он умер. Всего два дня он прожил, но отчетливо, помню его голубоватые тусклые глаза и сегодня не без грусти и даже с некоторой долей зависти вспоминаю о Лаврушке.

Прекрасно помню тот день, как я покупала у одной премилой женщины именно этот последний парик. Со мной, как обычно была моя дорогая сестра. Раньше приходилось обойти всю Москву, чтобы найти красивый, самый лучший, но тогда мы специально выбрали близлежащий магазин, лишь бы иметь возможность выбрать приемлемый вариант и поскорее отделаться от неприятного нам дела. Необходимость заставляла идти, и я шла туда с тяжелым сердцем. Парик как защита от нелицеприятного гнева и ненависти, которые испытывали еще наши предки, в далеком каменном веке к тем, к кому природа была не так щедра. К нам выпрыгнула весьма приветливая женщина и с самым участливым видом пригласила зайти. Однако не успели мы и слова вымолвить, как она уже со страдальческим видом беспощадно поставила мне диагноз страшного злокачественного заболевания, изливаясь потоком жалостливых изречений. Ведь как раз для таких людей очень хорошие скидки и специальные предложения. Каюсь, не столько от возможности сэкономить, хотя приличный парик и стоит немалых денег, но скорее от бессилия и усталости перед невежественностью некоторых людей, решила подыграть ей. А затем, пока многоуважаемая дама с сердцем матери Терезы, набирала номер своей хозяйки, чтобы уточнить о возможности предоставить мне призрачную скидку, между делом самым презрительным голосом произнесла следующие слова.

– А то знаете, приходят с алопецией! – она постукивала пальцами по столу в ожидании ответа. При этом ее хитрые глаза многозначительно скосились кверху в порыве сильнейшего негодования. За столько лет я научилась безошибочно подмечать даже небольшие агрессивные оттенки и низкочастотные волны лицемерия в поведении других. Как бы ни старалась она, скрыть лукавое притворство, то и дело, проскальзывающее через невидимые каналы восприятия, мы все прекрасно поняли и без слов. У меня не могло не возникнуть сомнений по поводу познаний этой дамы относительно вышеуказанного недуга. Однако ж она смело бросалось словами, заученными, вероятно ради собственного тщеславия, терминами и судила то, что при всей ее осведомленности понять не могла. Я же всю свою жизнь остерегалась ненароком коснуться больных струн незнакомой души и тем более избегала судить то, что может ненароком затронуть эти самые струны. Поэтому понять ее я не могла, она меня тем более. Общество поставило штамп и она, как и большинство, не утруждала себя лишней умственной работой. Попытаться разъяснить ей что-либо оказалось бы пустой тратой времени, тем более в моем состоянии не было никакого желания. Со временем устаешь биться об глухую стену.

Какая радость! Ей позволили сделать нам скидку. И они предоставили его с великой щедростью благодетельных людей. Разумеется, можно понять нежелание упускать свою выгоду. Однако ни о какой реальной скидке не могло быть и речи. Парик этот обошелся мне ровно в два раза дороже по сравнению с той ценой, за которую я приобрела точно такой же год назад. Ни единой копейки я тогда не сэкономила ведь, так к чему вся эта ненужная проповедь от женщины, которая даже не утруждает свой ум элементарными понятиями и очевидными признаками совершенно различного рода заболеваний. Уж тогда тем более неясно, почему ваше, так называемое сострадательное отношение, применимо лишь к определенным людям, между тем как то же самое недопустимо к другим. Лишь хитрая уловка, под видом презренной жалости. Возможно человек, независимо от того, что у него за недуг, совершенно не настроен или не хочет обсуждать свои проблемы с незнакомыми людьми, даже просто говорить об этом, уже для него тяжелое испытание. И тем и другим нужен был лишь приличный парик, чтобы скрыться от точно такого невежества, но никак не слабая мораль незнакомого человека или возможно вы думаете что, человеку в таком положении именно вашей щедрой подачки не хватает. Видимо культурное развитие, необязательно означает развитие внутренней культуры человека. А таких людей, чьи щедрые слова задували мою веру, мне не счесть.

Я представляю себе двуглавую змею. Все это время они вели между собой беспощадную борьбу. Белая змея тянула и подталкивала меня вперед, между тем, как темная, самая настойчивая, стремительно уползала назад и того же требовала от меня. Сегодня я сердечно поздравляю вторую змею с окончательной победой. После многих лет бессмысленной борьбы, в которой я, потеряв столько времени, гналась за смыслом, так ничего, и, не достигнув, складываю отяжелевшую броню, меч и платок, чтобы, избавившись от своего балласта, наконец-то, отдохнуть. Поздно, слишком много времени и сил отняты у меня и с чего мне заново начинать борьбу, борьбу для меня бессмысленную, если итог уже понятен. Чего ради оставаться в грязи расстилавшегося болота. И без того ясно насколько глубоко увязла я в бесконечной трясине.

Так размышляла я, пока поезд размеренно покачивал меня, неся от одной станции к другой в сторону библиотеки. Как хорошо, что оказалось свободное место, где можно спокойно сесть, сердце казалось налито свинцом. Все же я спокойна и уверена как никогда. Блаженство разливается по всему телу, когда думаю о скором конце. Мне даже казалось странным, что кто-то может бояться темноты. Я тоже когда-то страшилась его. Какая глупость! Лишь скорый конец придавал мне сил выйти из дома и напоследок прогуляться. Я раскрыла листок Анна Пантелеймоновы, где тоненьким почерком я прочитала следующие слова: Бернардо Жоакин да Силва Гимарайнш «Рабыня Изаура». Я невольно засмеялась. По меньшей мере, три раза она смотрела этот сериал, а быть может и того больше, кто знает. До сегодняшнего дня, я и не подозревала, что существует еще и книга, которая зачем-то понадобилась моей соседке. Надо было сразу взглянуть в листок, и тогда бы мне не пришлось идти за ней. Вряд ли мне удастся, найду эту книгу там. Что ж, по крайней мере, я попытаюсь и хоть в этом, совесть моя будет чиста. Длинный переход, пару станций и вот я иду по каменной платформе, ведущему на улицу. Устав от монотонной работы, навстречу задумчиво шла хмурая раздраженная толпа. Среди них я подметила лишь двоих. Один мужчина с высоко поднятой головой вез свою дочь в инвалидной коляске. Если и была мужественность во всей своей первозданной красе, то это, безусловно, была одна из его красноречивых проявлений. Навеки я запечатлела прекрасный смиренный образ молоденькой девушки. Ей было от силы не больше двадцати лет. Прямые черные волосы красиво лежали на ее плечах, нежно обрамляя правильные черты юного лица. Стройная и ухоженная сидела она с естественной прямой осанкой, словно сказочная принцесса, и твердо смотрела перед собой. На секунду она остановила взгляд на меня, лишь на миг. В них не было ни злости, ни надежды, ничего кроме смиренного величественного спокойствия и безмолвной решимости бороться ради человека, чья непоколебимая вера поддерживала ее. Она вызвала во мне чувство благоговейного восхищения, но никак не жалость. Даже никчемная тень жалости и то утопала по сравнению с обликом достойного человека. Некоторые родители самоотверженно ухаживают за своими детьми и лелеют хрупкие лепестки всю свою жизнь. Мне стало стыдно, и я беспомощно опустила голову. Вот я совершенно здоровый человек скатываюсь в пропасть и скоро увижу самое дно. И вдруг неожиданно возникает передо мной столь поразительный контраст, чтобы выплеснуть на меня бесконечный укор. Вслед за этим поступил бесконечный испуг и отвращение к внезапным жизненным порывам. Мое лицо исказилось от гнева, и я отшвырнула эту сентиментальную чушь. Когда я снова возвратила себя в прежнее спокойное состояние, сердце глубоко вздохнуло предстоящей свободой. Нет, я больше не хочу так для своей семьи. Каково это наблюдать изо дня в день мрачное состояние и постоянную раздражительность, граничащую с безумием. Для них так будет лучше, успокаивала я так себя. Слезы на минуту затуманили глаза, но я сумела удержать их усилием воли. Я уже неплохо справляюсь с этим.

Словно маленький хомяк в своем игрушечном колесе, бежала я изо дня в день, все сильнее и сильнее вращаясь в погоне за некой эфемерной наградой, пока не уяснила, что голова кружится, все тело ноет, ноет и душа, но смысл так и не показался на горизонте. Лучше навек кануть в небытие, чем жить как бесцельная сомнамбула и влачить свое жалкое существование. Жизнь настойчиво требовала от меня отыскать какой-нибудь смысл, который покроет меня с головой и заставит воспарить над обыденностью в бесконечных далях просветления. Я не справилась. Я направляюсь в библиотечные покои, как в последнюю пристань, последняя гавань перед последним плаванием. Каково же было мое удивление, когда работница сказала, что такая книга есть и даже показала, где мне ее отыскать. Я взяла книгу и уже направилась к выходу. А рядом с той же полкой был отдел, куда я никогда не заглядывала прежде. Вдруг у меня возникла мысль пойти туда, где я никогда не искала книгу, к миру нереального безграничного полета человеческой мысли. Потом остановилась. Зачем я пришла сюда? Бессознательный инстинкт самосохранения, быть может, что я еще могу здесь найти для себя. Подавив внезапный импульс убежать, я направилась к многочисленным полкам. В самой дальней из них я начала проводить рукой по незнакомым книгам пока не дошла до самого конца. Тут я внезапно встрепенулась. Рука моя коснулась чего-то необычного. Я ощутила шероховатые линии и странную жесткость. Можно сказать, я нашла эту книгу наощупь, потому как она лежала прижатая к стене и не выглядывала из полки как остальные произведения. Поначалу я почувствовала волну мистического ужаса и убрала быстро руку, но любопытство оказалось сильнее, и вскоре я вытащила его из могучих тисков множества других книг и убедилась, что это и вправду настоящая книга просто в невиданной дотоле замысловатой обложке, если не сказать странной. По невероятной прихоти судьбы я взяла именно эту книгу. Если бы мои черные густые волосы не покинули мою несчастную голову, с уверенностью могу заявить, что не направилась бы туда и не обратила бы никакого внимания на запыленную старую книгу в черной обложке. А вы бы никогда не узнали, какую необыкновенную роль она сыграла в моей жизни.

На вид книга выглядела как кусок старого дерева, испещренная глубокими бороздами и трещинами, невероятно глубокого черного цвета, переливающегося словно атлас. И лишь посередине оставлено небольшое квадратное поле, где красовалась фотография, притом именно фотография, а не рисунок, потому что, по крайней мере, так я ощутила, выглядела она вполне соответствующе, как реальный отрывок из настоящей жизни. Вот, что больше всего взволновало мое равнодушное сердце. На ней маленькая девочка с прекрасными, как смоль кудрявыми волосами, смотрела на себя в зеркало, однако лица ее не видно было в отражении, потому что вместо собственного лица, на нее глядела взрослая стройная девушка. Склонив совершенно гладкую, хрупкую голову без волос в сторону маленькой девочки она гордо и совершенно искренне улыбалась. Мое сердце мгновенно откликнулось на эту улыбку, будто затухшая лампа пыталась зажечься снова. В ее глазах проглядывалась какая-то тайна, простая тайна, но между тем я не могла понять какая именно. Она постигла того, чего до сих пор не смогла постичь в своей жизни я. Почему я раньше не знала ничего об этой книге, вот интересный вопрос, лишь сейчас, когда уже вот-вот настигну своего края?! Столько всего я прочитала, но подобной книги вижу впервые. Самым удивительным было видеть перед собой такого же человека как я. Одиночество в этом недуге давно укрепилась в моем сознании и я была поражена, что кто-то мог написать хоть строчку, не говоря уже о книге. Значит, есть все-таки люди подобные мне, но где они затерялись тогда. Могу лишь смутно вспомнить одну женщину, и то она так спешно надела свою шапку, когда выходила из магазина париков, что я засомневалась в этом. Была я уверена лишь в том, что данный вопрос вряд ли смог бы кого-нибудь заинтересовать. Его важность лишь подтверждалась моими глухими стенаниями и слезами и той пропастью, край, которого я отчетливо вижу и намереваюсь прыгнуть. Любопытство сменилось волнением, и я опустилась вместе с книгой на мягкое кресло. Может чья – то заботливая рука ждала лишь удобного случая, чтобы вручить мне ее именно сегодня, шептал тихий голос глубоко внутри. Кто знает. Однако меньше всего я верила в чудесное спасение и еще меньше в обретение радости. Былая жизнерадостность и открытость затерялись далеко в детстве, там, где я похоронила мои локоны и свою веру. Я начинаю забывать, как выглядели мои настоящие волосы, каково это было расчесывать их, заплетать в косички. Каждый раз, когда они отрастали заново, что-то случалось, и вот их опять нет, и я снова их жду, чтобы снова потерять, пока замкнутый круг не опустошил меня. Смутные проблески уверенности в затуманенном будущем и те казалось, гасли в вакууме отрешенности. Становилось жарко и я, наконец-то сняла шерстяную шапку, а голова вся итак изнывала от этого проклятого парика. Будь на то моя воля, сожгла бы его на большом костре и пустилась бы при этом в неистовый пляс, словно в стане диких племен, во время великого празднества. И тут же я отбросила эту безнадежную затею как возмутительную ересь. Тяжелый вздох вывел меня из задумчивости. Итак, вот эта книга у меня в руках. Осторожно открываю я его, все еще не веря в его существование. Тонкие страницы сильно пожелтели от прикосновения времени, однако сохранили целостность, текст был разборчивым и ясным. Не сразу осмелилась я начать читать его, признаюсь, страх открыть в ней некоторые страницы из собственной жизни доводили меня до нервной дрожи, и я то и дело ерзала на кресле. Прошлое кануло в небытие, но воспоминания начали внезапной волной толпиться в голове, неустанно напоминая то об одном неприятном событии, то о другом. А сколько таких было и не счесть. Часы, дни, целые годы. И все это неважно в глазах других людей, почему же тогда это довело меня до края, если это незначительно в глазах окружающих. Отмахнувшись от досадных призраков прошлого, неведомо откуда нахлынувших разом, я медленно погрузилась в чтение.