Текст книги "Трагедия 1941 года"

Миф № 13. Трагедия 22 июня 1941 года произошла потому, что Сталин не доверял информации советских разведслужб

Это даже не миф в классическом виде. Это классическая глупость, проистекающая из неандертальского невежества ее распространителей. Как такового недоверия к разведке у Сталина не было и в помине! Никогда не было! Был здоровый и крайне обязательный для государственного и политического деятеля такого высокого уровня скептицизм по отношению к докладывавшейся ему разведывательной информации! Обусловлено это было несколькими причинами. Прежде всего, тем, что испокон веку разведка действует в условиях острейшего дефицита не только времени и возможностей для добывания секретной информации, но и наличия абсолютно достоверной информации, с которой, как с эталоном, можно было бы сравнивать и проверять добываемые сведения. Данное обстоятельство приобретает исключительно чрезвычайное значение, когда речь идет о вопросах войны и мира. Решение этих вопросов требует особо взвешенного, особо мудрого подхода, обязательно с дальним прицелом. Потому как последствия неадекватной реакции на разведывательную информацию могут быть катастрофическими. Поэтому требуется исключительно наиточнейшая информация. Буквально в каждом своем нюансе она должна быть абсолютно доказанной, более того, неопровержимо доказанной. Желательно безупречно документально. А подобное в разведке не так уж и часто бывает. Как правило, разведывательные сводки для руководства государства носят обобщающий аналитический характер, то есть составляются по данным разных во всем источников. Естественно, что в таких случаях ни один руководитель разведки не рискнет делать выводы в категорическом тоне. И вовсе не из страха перед руководством государства, а исходя из реальных возможностей разведки на тот или иной момент. Упомянутый выше дефицит в возможностях проверки достоверности информации если и не висит как дамоклов меч, но тем не менее постоянно довлеет над разведкой.

Более того. От сотворения мира разведка вынуждена преодолевать массированное противодействие контрразведки государства, против которого ведется разведка. Активность же контрразведки крайне резко возрастает именно в тех случаях, когда на кону стоят вопросы войны и мира. Например, контрразведка государства, готовящего агрессию, буквально до свирепства доходит в попытках противодействия особенно разведке того государства, против которого готовится агрессия. Преодолеть же такое яростное противодействие порой бывает чрезвычайно трудно. Хотя бы, например, потому, что это противодействие осуществляется, как правило, по двум магистральным направлениям. Первое – тотальная и эффективная контрразведывательная защита особо важных секретов с применением как агентурных, так и технических средств. Второе – дезинформационное, которое осуществляется аналогичным образом, то есть агентурными и техническими средствами. Преодолев, например, массированное противодействие контрразведки на первом магистральном направлении, разведка автоматически может столкнуться с вопросами, относящимися к сути второго, то есть не на дезинформацию ли она напоролась. И наоборот, своевременное вскрытие дезинформационных акций противника напрямую зависит от своевременного же преодоления массированного противодействия контрразведки на первом магистральном направлении. Одно от другого физически неотделимо. Это непрерывный процесс, с которым разведка сталкивается постоянно. Это чрезвычайно сложная, крайне трудоемкая и очень опасная для жизней разведчиков и агентуры, требующая особо кропотливых, в том числе и аналитических, усилий работа, которая в одночасье не может быть осуществлена априори. Это дело времени и, к сожалению, зачастую немалого. К тому же следует иметь в виду, что когда на кону стоят вопросы войны и мира, то, как это повелось от сотворения мира, находится слишком много желающих погреть руки на костре «третьего радующегося». Особенно если жизнь и смерть этого «третьего радующегося» напрямую зависят от того, сцепятся ли между собой в смертельной схватке те двое, в отношении которых «третий» занимает позицию «радующегося».

Подобные ситуации – отнюдь не редкость в мировой практике. Именно такая ситуация и складывалась вокруг СССР накануне войны. Уж слишком громадную заинтересованность в ускорении стравливания СССР и Германии в смертельной схватке тогда проявляла Великобритания (да и США не отставали). Ибо ее жизнь и смерть в тот период напрямую зависели именно от этого. Хотя, если откровенно, то подобным отнюдь не Божьим промыслом Англия промышляла задолго до 1941 г.

А на это накладывалась в целом неизбежная в любой разведке ситуация с предательством в собственных рядах и побегами отдельных бывших разведчиков к противнику, в данном случае на Запад. К глубокому сожалению, в конце 30-х гг. ХХ века под предлогом борьбы со сталинизмом на Запад перебежало несколько крупных разведчиков, в том числе и нелегалов. Имеются в виду нелегальные резиденты Игнаций Рейсс (он же Натан Маркович Порецкий), Вальтер Германович Кривицкий (он же Самуил Гершевич Гинзбург), «легальный» резидент Александр Орлов (он же Лейба Лазаревич Фельдбин), а также начальник УНКВД Дальневосточного края Генрих Самойлович Люшков и некоторые другие. Испокон веку единственным пропуском к противнику является сдача всей известной информации о своей разведке, прежде всего о ее сотрудниках и агентурной сети. К примеру, В. Кривицкий только британской разведке и контрразведке сдал свыше 100 сотрудников, агентов, доверительных связей и контактов советской разведки практически по всему миру, прежде всего в Европе, в том числе и Англии. А заодно и сведения об агентах инфраструктуры советской разведки, то есть о лицах, которые выполняли важные вспомогательные функции, – о содержателях конспиративных и явочных квартир, почтовых ящиков, пунктов телефонной связи, радистах, курьерах и т. д. Для сведения читателей: вся агентурная сеть, например, внешней разведки СССР (то есть НКВД-НКГБ СССР) к началу войны насчитывала чуть более 600 агентов. Когда отчет британской контрразведки по опросу Кривицкого попал в Москву, на Лубянке попросту за голову схватились. Кстати говоря, именно из-за него руководство разведки вынуждено было отозвать из США главу мощной нелегальной резидентуры Исхака Абдуловича Ахмерова и его заместителя Нормана Бородина. А ведь у них на связи находилась столь ценная агентура, что о своем намерении чихнуть президент Рузвельт нередко узнавал только после того, как об этом уже знал Сталин. То же самое произошло, когда с помощью Р. Зорге в Москве получили отчет японской разведки об опросе Люшкова. Орлов-Фельдбин, в свою очередь, дабы обезопасить свою шкуру, нагло угрожал расшифровкой более чем 60 особо ценных агентов и операций советской разведки. А ведь он, к глубокому сожалению, имел прямое отношение к вербовке знаменитой «кембриджской пятерки» лучших агентов советской разведки. Не говоря уже о знании других агентов и операций. А сколько сдал Н. Порецкий – так и вовсе неизвестно. К тому же имейте в виду, что здесь названы только те случаи, которые официально преданы гласности…

Увы, но в подобных случаях любая разведка категорически обязана как «законсервировать» свои (возможно) засвеченные перед противником агентурные сети, так и одновременно организовать их особо тщательную проверку. К глубокому сожалению, до момента окончания такой проверки практически любая информация, исходящая от такой агентуры, априори будет восприниматься, по крайней мере некоторое время, если и не с явным подозрением, то уж с сильным скепсисом и пессимизмом точно. Избежать подобного, увы, просто нереально – за достоверность предоставляемой секретной информации разведка отвечает перед руководством государства фактически головой. Однако хочу вновь подчеркнуть, что как сильный скепсис и пессимизм, так и откровенное иногда подозрение в отношении поступающей от такой агентуры информации не есть следствие какого-либо страха руководства разведки или присутствующей в его сознании шпиономании. К глубочайшему сожалению, это временно крайняя, но вынужденная мера предосторожности, без которой безопасность самой разведки обеспечить невозможно. А без этого нет и шанса гарантировать достоверность докладываемой руководству государства информации. Таковы не просто суровые, а именно же жестокие в своей объективности реалии разведки.

Если все это нормально понимать, подчеркиваю, нормально, то есть хотя бы с минимальным осознанием уникальной специфики разведывательной деятельности, то ни при каких обстоятельствах не должно возникать даже и тени мысли о том, что-де Сталин якобы ввиду своей особой подозрительности воспринимал разведывательную информацию с подозрением. Этого не было и в помине. Было другое. При неясности информации, особенно в тех случаях, когда информация априори предполагала определенную реакцию со стороны руководства государства, а сведения об угрозе внезапного нападения Германии как раз из этой «оперы», Сталин всегда требовал еще и еще раз все тщательно проверить и перепроверить. Возьмем для примера ситуацию с определением точной даты нападения Германии на Советский Союз, а также абсолютно, подчеркиваю, абсолютно безукоризненного установления факта выдвижения ударных группировок вермахта на исходные для нападения позиции. Прежде всего следует отметить, что проблема абсолютно достоверного установления точной даты нападения одного государства на другое – одна из самых наитяжелейших в разведке. Потому как в любом готовящем агрессию государстве точная дата нападения официально называется только в самый последний момент – максимум дней за 5–10. Не более того. А до этого ее знают, если знают, лишь в прямом смысле слова считанные единицы из числа самого высшего руководства государства-агрессора. Но, как правило, лишь сам глава государства-агрессора. А теперь посмотрите, что же на самом-то деле происходило в решении именно этого вопроса.

По данным только советской военной разведки, таких «дат» нападения – как с указанием непосредственно числа, так и просто времени, но не более чем месяца или даже времени года – набралось примерно полтора десятка! Причем даже тогда, когда уже командующим группировками вторжения официально было передано распоряжение Гитлера о начале нападения 22 июня 1941 г., а Сталин, к слову сказать, знал об этом уже с 12 июня, разведка все равно «плавала» в абсолютно точном определении даты нападения. Даже от особо доверенной агентуры по-прежнему шли сообщения с двумя датами – например, нападение ожидается 22–25 июня или 22–23 июня. Абсолютно аналогичная ситуация складывалась и с информацией, поступавшей и от внешней разведки НКГБ СССР – там тоже абсолютной ясности с датами не было. И в итоге их и на Лубянке набралось также примерно полтора десятка. Аналогичная ситуация была и с информацией от советских дипломатических представительств за рубежом. Были и вовсе «перлы», естественно, не умышленные. Так, советский посол в Лондоне Майский 18 июня 1941 г. отбил Сталину телеграмму следующего содержания: «Что касается текущего момента, то Криппс твердо убежден в неизбежности военного столкновения Германии и СССР, притом не позже середины июня…». Ну и что, по-вашему, должен был делать Сталин, получив такую телеграмму?! Как он должен был реагировать, если даже советский посол, человек, казалось бы, куда более чем грамотный, присылает 18 июня телеграмму, в которой сообщает, что нападение произойдет не позже середины июня?! А ведь по состоянию-то на 18 июня середина июня – уже прошла! И не надо думать, что только Майский этим отличился.

Естественно, что в подобной ситуации, когда докладывается очередная информация подобного типа, любой руководитель уровня Сталина просто-таки обязан отнестись не столько с определенным недоверием к ее содержанию, сколько потребовать от разведки еще и еще раз все проверить и перепроверить. Иначе (было) нельзя. Война ведь не шутка. А Гитлер, надо сказать, тем и отличался, что был склонен к постоянному перенесению сроков своих агрессивных действий. Например, сроки нападения на Францию изменялись аж целых 38 раз!

Тем не менее под 50-летие нашей Великой Победы появилась более чем странная, если не сказать покрепче, с применением знаменитого «загиба» Петра Великого, байка о том, что-де на одной из информаций разведки о готовящемся нападении Германии на СССР Сталин, видите ли, накатал матерную резолюцию. Речь идет о якобы начертанной Сталиным матерной резолюции на совершенно секретной записке № 2279/М от 17 июня 1941 г. наркома госбезопасности В. Н. Меркулова с агентурным сообщением о готовности Германии напасть на СССР с указанием объектов бомбардировок и о назначении начальников военно-хозяйственных управлений на будущей оккупированной советской территории[30]30
  ЦА ФСБ. Ф. 3 ос. Оп. 8. Д. 58. Л. 1914–1916.


[Закрыть].

Между тем покойный предвоенный начальник разведки Лубянки П. М. Фитин еще при жизни описывал это же событие в следующем виде (дело в том, что, ознакомившись с этим спецсообщением, Сталин тут же вызвал к себе и Меркулова, и Фитина): «В кабинете Сталин был один. Когда мы вошли, он сразу обратился ко мне: “Начальник разведки, не надо пересказывать спецсообщение, я внимательно его прочитал. Доложите, что за источники это сообщают, где они работают, их надежность и какие у них есть возможности для получения столь секретных сведений”. Я подробно рассказал об источниках информации. Сталин ходил по кабинету и задавал различные уточняющие вопросы, на которые я отвечал. Потом он долго ходил по кабинету, курил трубку, что-то обдумывал, а мы с Меркуловым стояли у дверей. Затем, обратившись ко мне, он сказал: “Вот что, начальник разведки, нет немцев, кроме Вильгельма Пика[31]31
  В то время руководитель германских коммунистов.


[Закрыть], которым можно верить. Ясно?” Я ответил: “Ясно, товарищ Сталин”. Далее он сказал нам: “Идите, все уточните, еще раз перепроверьте эти сведения и доложите мне”». В чем из вышеприведенного со слов непосредственного предвоенного начальника разведки Лубянки П. М. Фитина следует усматривать хотя бы тень намека на матерную резолюцию Сталина?! Нет даже иллюзорной тени намека на какую-либо тень намека!

Абсолютно идентично этот же случай описан и в примечаниях к записке № 2279/М от 17.06.1941 (сс), опубликованных на с. 232–233 превосходного сборника документов спецслужб под названием «Секреты Гитлера на столе у Сталина» (М., 1995). Но ничего подобного даже там нет! А ведь это издание ценно тем, что оно было осуществлено, во-первых, издательством объединения «Мосгорархив», то есть высокими профессионалами именно в архивном деле. При публикации важнейших архивных документов, тем более относящихся к высшей политике, архивные работники тщательно указывают все иные надписи, резолюции и пометки на документах. Однако в этом случае они ничего не указали. Во-вторых, в 1995 г., когда, казалось бы, ничто и никто не смогли бы помешать публикации чего-либо очерняющего Сталина. В-третьих, публикация была осуществлена с прямой ссылкой на архив ЦА ФСБ.

Если бы матерная резолюция действительно имела место тогда, 17 июня 1941 г., то, по крайней мере, о ней сообщили бы составители «Очерков истории российской внешней разведки» (Том 3). Ведь он-то выходил из печати в 1997 г., когда также никто и ничто не мешали публиковать что-либо очерняющее Сталина. Но и в этом солидном издании под редакцией академика Е. М. Примакова также нет даже иллюзорной тени намека на какую-либо тень намека на матерную резолюцию. Абсолютно ничего на эту тему нет и в мемуарах ныне покойной выдающейся советской разведчицы Зои Ивановны Воскресенской, которая лично готовила этот документ для доклада Сталину. Также абсолютно ничего на эту тему нет и в мемуарах ее покойного предвоенного начальника в разведке, такого же выдающегося аса советской разведки П. А. Судоплатова. Причем, заметьте, этого нет в двух прижизненных изданиях его мемуаров – «Разведка и Кремль» (М., 1996) и «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» (М., 1996). Судоплатов, кстати говоря, абсолютно идентично вышеописанному излагает суть произошедшего в Кремле 17 июня, случайно, что, конечно же, простительно за давностью лет, сдвинув это событие на день ранее – на 16 июня. Любопытно, что в своих мемуарах Судоплатов мимоходом «врезал» и по другим аналогичным, донельзя лживым байкам об отношении высшего советского руководства к тревожной разведывательной информации. Как видите, ни один из непосредственно соприкасавшихся с этим фактом авторитетных источников не приводит абсолютно ничего, чтобы хоть как-то, хоть за уши притянуть да насильно подтвердить или, по меньшей мере, оправдоподобить якобы имевший место случай с матерной резолюцией.

Уже в наше время авторитетное издание – «Независимое военное обозрение» – в № 46 от 28 декабря 2007 г. опубликовало прекрасную статью по случаю 100-летия со дня рождения начальника советской внешней разведки накануне и во время войны, генерала Павла Михайловича Фитина. Так вот, автор это статьи – ведущий эксперт Кабинета истории внешней разведки СВР РФ Владимир Сергеевич Антонов – не обошел вниманием этот «известный случай». Более того. Описал его практически так, как было указано выше. А единственную итоговую реакцию Сталина на доклад разведки привел в следующей форме: «Дезинформация! Можете быть свободны…»

* * *

Как это и так понятно, итогового резюме Сталина Антонов сам слышать не мог. Просто как ведущий эксперт Кабинета истории внешней разведки он в данном случае отдал дань многолетней «традиции» – хоть как-то, но «лягнуть» Сталина. Между тем, «лягать»-то не за что. Все действия Сталина лишь тогда становятся полностью понятными, когда в прокрустово ложе исторической объективности уложены все данные разведки и дипломатии. Так вот, если это сделать, а сделать это очень легко, то увидим следующее. Доклад состоялся 17 июня. А накануне от советского посла в Германии Деканозова, а также из других резидентур поступило интересное сообщение. Оказалось, что еще 15 июня 1941 г. германский МИД дал указание послам Третьего рейха в Риме, Токио и Будапеште довести до сведения соответствующих правительств, что Германия намерена «самое позднее в начале июля внести полную ясность в германо-советские отношения и при этом предъявить определенные требования». Это была дезинформационная акция Риббентропа, но в тот момент Москве об этом еще не было известно.

На глазах у Сталина произошло столкновение двух важнейших информаций – информации разведки о грядущем в самые ближайшие дни нападении и информации посла о возможных переговорах. Стремясь любым способом оттянуть время вооруженного столкновения, Сталин в тот момент оказался склонен воспринять в первую очередь информацию посла. Почему?! А вот это уже не простой вопрос. Дело в том, что упомянутое выше указание германского МИДа (точнее, лично Риббентропа) слегка подыгрывало некоторым советским зондажным шагам. Дело в том, что по указанию Москвы еще 8 июня посол СССР в Румынии А. И. Лаврентьев во всеуслышание заявил, что войны, скорее всего, не будет, а будут переговоры, которые, однако, могут сорваться, если немцы выдвинут неприемлемые условия. Это был тонкий намек Берлину сесть наконец-то за стол переговоров. Через несколько дней в беседе с японским послом в СССР такой же намек сделал и Молотов, заявив попутно, что «не верит в принципиальное изменение германо-советских отношений».

Подчеркиваю, что, стремясь любой ценой оттянуть время вооруженного столкновения с Германией, Сталин вовсе не от якобы вводивших его в заблуждение пацифистских амбиций воспринял информацию разведки как дезинформацию, если, конечно, оно действительно было так. Ведь информация разведки требовала реакции руководства страны и реакции непростой – она должна была бы выразиться в определенных «телодвижениях» войсками на границе. А это уж могло дать шанс Берлину обвинить СССР в агрессивных намерениях, а соответственно оправдать свое нападение необходимостью превентивной защиты рейха (что Гитлер и произнес в своей речи 22 июня). А оно надо было Сталину?! Сталину надо было спутать все карты Берлину, что он и попытался сделать 18 июня, предложив Берлину срочно принять с визитом Молотова, на что немедленно был получен категорический отказ. И ведь, обратите на это внимание, тем самым Сталин намеренно проверял поступившую из Германии информацию о возможных переговорах по урегулированию межгосударственных отношений. Проще говоря, не поверил и информации посла, но тут же предпринял свою проверку. Но получил категорический отказ. Только после этого Сталин окончательно удостоверился, что Берлин ведет подлую дезинформационную игру. Конечно, это вовсе не означает, что он раньше этого не понимал. Понимал, и даже очень хорошо понимал. Но пока сохранялась хотя бы иллюзорная видимость какого-то шанса избежать или, по меньшей мере, хотя бы еще раз оттянуть время вооруженного столкновения, Сталин действовал именно в этом направлении. Вправе ли мы обвинять его за это?! Да нет у нас такого права! И быть не может! Потому как руководитель государства всеми силами и средствами пытался избежать или хотя бы оттянуть время столкновения! За что же его ругать или обвинять?! У нас тем более нет ни малейшего права на это, если еще учтем то обстоятельство, что уже 18 июня он окончательно избавился от всех иллюзорных надежд. Потому что, во-первых, 18 июня последовал мгновенный и категорический отказ Берлина принять Молотова со срочным визитом. Это был первый финальный звонок. Во-вторых, к 18 же июня разведка погранвойск подтвердила, что выдвижение ударных группировок вермахта на исходные для нападения позиции все-таки началось. Это был второй финальный звонок. И вот тут-то Сталин совместно с Берия сделал практически до сих пор неизвестный уникальнейших шаг, который буквально в корне, как знаменитый Архимедов рычаг, не только переворачивает все вдолбленные в массовое сознание лживые стереотипы, но и попросту вдребезги их разносит. Описание это потрясающего, действительно уникальнейшего действия Сталина и Берия приведу со ссылкой на книгу глубоко уважаемого талантливого коллеги Сергея Тарасовича Кремлева «Берия. Лучший менеджер ХХ века» (М., 2008, с. 318–319): «Есть такая книга – “Я – истребитель”, написанная генерал-майором авиации Героем Советского Союза Георгием Нефедовичем Захаровым. Перед войной он командовал 43-й истребительной авиадивизией Западного Особого военного округа. Пребывая тогда в звании полковника, Захаров уже имел опыт боев в Испании (6 самолетов лично сбитых и 4 в группе) и в Китае (3 лично сбитых). Цитата из его книги будет обширной, но сократить в ней что-либо нельзя – здесь важна каждая фраза.

“…Где-то в середине последней предвоенной недели – это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года – я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяженность маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север – до Белостока. Я вылетел на У-2 вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и вовсе не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогам шныряли мотоциклы, легковые – судя по всему, штабные – автомобили. Где-то в глубине огромной территории зарождалось движение, которое здесь, у самой нашей границы, притормаживалось, упираясь в нее… и готовое вот-вот перехлестнуть через нее. Количество войск, зафиксированное нами на глазок, вприглядку, не оставляло мне никаких иных вариантов для размышлений кроме единственного: близится война. Все, что я видел во время полета, наслаивалось на мой прежний военный опыт, и вывод, который я для себя сделал, можно сформулировать в четырех словах: со дня на день.

Мы летали тогда немногим более трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек (то есть он заранее знал, что скоро сядет наш самолет со срочной информацией! – прим. С. Кремлева) и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30–50 километров, снова садились. И я снова писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных…”

Из пограничного “секрета” донесение Захарова немедленно уходило на заставу, оттуда в штаб погранотряда, оттуда – в штаб погранокруга, а тот уже телеграфировал в Главное управление погранвойск НКВД…» (конец цитаты из книги С. Кремлева).

А теперь не сочтите за обременительный труд глубоко вдуматься в суть того, что же на самом деле сделали Сталин и Берия. Ведь перед вами блистательное описание молниеносно осуществленной воздушной разведки по всей линии границы Западного Особого военного округа! И не просто воздушной разведки, а осуществлявшейся в режиме реального времени. Потому как каждые 30–50 км Захаров сажал самолет и писал срочное донесение, а заранее знавшие о прибытии такого самолета пограничники, молча принимали и отправляли по назначению донесение Захарова. Более того. В режиме реального времени, но в течении одного светового дня была собрана интегральная разведывательная информация о военных приготовлениях вермахта к нападению на СССР на самом опасном с точки зрения советского руководства направлении – Белорусском! В масштабе всей границы Западного Особого военного округа!

Остается только добавить, что с 0.45 до 1.50 17 (так указано в «Журнале посещений кабинета Сталина», на самом же деле уже 18-го) июня 1941 г. у Сталина на приеме был командующий ВВС РККА Жигарев, который и получил указание немедленно организовать такую воздушную разведку. Ну а Берия немедленно организовал своих орлов – пограничников.

Вот так Сталин отнесся к доложенной ему 17 июня разведывательной информации. Потребовал перепроверить все данные нетрадиционным способом, но в режиме реального времени и только интегральным образом. Причем на самом опасном и самом важном направлении – на Белорусском, в масштабе всей линии границы Западного Особого военного округа.

В результате предпринятых действий полностью и однозначно была перепроверена вся разведывательная информация о грядущем нападении и у Сталина сложилась совершенно ясная, не допускавшая двойных толкований картина происходящего. И именно поэтому-то, не дожидаясь третьего звонка, в тот же день, 18 июня 1941 г. Сталин дал указание направить всем командующим западных военных округов директиву о приведении вверенных им войск в полную боевую готовность!

Ну и что же у нас в итоге?! А вот что. Даже если Сталин и заявил вслух, что докладывавшаяся ему 17 июня 1941 г. информация разведки якобы дезинформация, во что поверить невозможно – ведь столько очевидцев этот якобы факт в своих мемуарах не упоминают, а архивисты не привели якобы имевшую место «матерную резолюцию», – то реальное объяснение такой его реакции есть. Выше оно было приведено. Проще говоря, Сталин использовал любые возможности, чтобы с абсолютной точностью удостовериться в неминуемости войны в самое ближайшее время. Ведь от обоснованности его действий зависело будущее державы. И когда он получил 100 %-ную обоснованность, последовала директива о приведении войск западных округов в полную боевую готовность. Так за что же нам обвинять Сталина?!

P.S. К слову сказать, Сталин запомнил упомянутый выше фортель Риббентропа и 22 июня 1941 г. вернул нацистам должок, уже в самом начале агрессии предотвратив тем самым нападение Японии на СССР, на чем столь рьяно настаивал Берлин. Но об этом мы поговорим ниже.

* * *

В действительности же, единственное, что произошло во время доклада той информации Сталину, выразилось в следующем – он всего лишь потребовал особо тщательно перепроверить всю информацию и доложить ему со всеми подробностями о самом агенте, что и было сделано, в том числе и описанным выше образом. Кстати говоря, аналогичное указание поступило и руководству военной разведки, благодаря чему современные исследователи имеют уникальный шанс ознакомиться с кратким содержанием практически всех сообщений военной разведки о грядущей агрессии.

Сейчас едва ли возможно установить, кому конкретно взбрело в голову и кто конкретно спустя 54 года после того события, под грядущее 50-летие Великой Победы, «нарисовал» гнусную подделку в виде матерной резолюции Сталина на этой докладной записке. Похоже, что это была работа подлого «хромого беса» и Геббельса канувшего в Лету ЦК КПСС А. Н. Яковлева. Одно только ясно точно – синие карандаши, которыми пользовался Сталин, а подделка была «нарисована» именно ими (автор это видел собственными глазами на выставке на Поклонной горе) – сохранились! Это действительно абсолютно точно! (Сохранился и резиновый штамп с факсимильной подписью Сталина. В 2003 г. его показывали на одной из выставок в Москве.) Как, впрочем, столь же абсолютно точно и то, что умельцы по подделкам в России не перевелись! К глубокому сожалению… Особенно, если учесть, что наиболее квалифицированные из них в свое время были сосредоточены в почившем в бозе ЦК КПСС. Автор обращался к экспертам-криминалистам с одним вопросом: если на старую бумагу нанести какую-либо надпись старыми, соответствующими возрасту бумаги карандашами, то возможно ли в таком случае точно установить, когда была сделана надпись? Ответ был категорически неутешительный – НЕТ!

О царящем в наших, в том числе и военных, архивах бардаке подробно поведал популярный ежемесячник «Совершенно секретно» (№ 5, 2004). Из опубликованной в этом номере ежемесячника статьи Г. Рамазашвили – «Портянка с грифом “секретно”» – однозначно вытекает, что любой, кому охота и не лень, может «нарисовать» любую надпись на любом архивном документе! Подчеркиваю, кто угодно и что угодно могут написать! Если такая резолюция действительно имела бы место, то, уж поверьте, такая вражина, как Хрущев, давным-давно растрезвонила бы о ней. А вот в том, что впервые эта подделка «всплыла» во времена печально знаменитых «политических проституток» Горбачева и Яковлева[32]32
  Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 221.


[Закрыть], – ничего удивительного нет. Эти еще и не такое могли «отморозить»… Их подлые, предательские фокусы 300-миллионный советский народ испытал на собственной шкуре…