Текст книги "Диалоги о главном"

Александр Проханов: «в дни рождения человек становится беззащитным»

27 февраля 2018 года

Мы встретились впервые, но казалось, что знакомы всю жизнь. Писатель и журналист Александр Андреевич Проханов, сидевший на небольшом низеньком диване, казался каким-то искрящимся камнем, переливавшимся различными оттенками. Всклокоченный и подвижный, он будто бы только что закончил новую книгу, передовицу для одиозной газеты «Завтра», сокрушил идейного врага в телевизионном шоу или же придумал новый мир – божественно одухотворенный и одновременно еще более ужасающе несправедливый, В редакции возглавляемой им газеты, расположенной в жилом доме на Фрунзенской набережной, здесь и там висят иконы, картины современных художников. Я тайком заглядывал в окна, пока дожидался условленного часа, и, кажется, увидел на одной из стен огромный портрет генералиссимуса Сталина. В руках у меня бумажный пакет, в нем, как говорил в одном из своих интервью сам Проханов, несмотря на изменившееся время, лучший подарок – книга ну и пара бутылок коньяка. – Не знаю, пьете ли вы, – на всякий случай уточняю, передавая пакет. – Когда же я не пил? – сокрушается он и продолжает: – Что там, коньяк? Мне иногда кажется, что в груди моей матери был именно дагестанский коньяк. Следуя его приглашению, я сажусь напротив и, сверившись со списком вопросов, начинаю интервью.

– В посвященной вашей жизни книге Лев Данилкин говорит, что ваша мама называла то сложное, тяжелое и очень опасное время, в которое жила, великой эпохой. А как вы можете охарактеризовать наше время? Правильно ли называть его эпохой безвременья?

– Не совсем. Я дорожу нашим временем и вообще дорожу тем, что мне достался переход от одной эпохи к другой. Я застал величие предшествующей страны. Замечал ее дряхление, симптомы ее увядания. Я был вместе с ней, когда она умирала и разрушалась. Я закрыл ей глаза. Когда она умерла и я осиротел, я стал замечать, что появилась другая страна. И эта другая страна на моих глазах и с моею, может быть, помощью, взрастала и взрастает. Поэтому сегодняшний день – эпоха взрастания нового государства Российского. И к этому процессу я отношусь религиозно и молитвенно. Я видел, как это древо в виде крохотного росточка, черенка, саженца было посажено в жестокую почву русской истории и как это древо на моих глазах пускало побеги, на нем появлялись бутоны, первые цветы. Поэтому я чрезвычайно благодарен Господу, что он продлил мои дни до появления вот этой новой страны.

– Вы сравнили нынешнюю Россию с древом, и вообще символ дерева в вашем творчестве не случаен, он кочует из одной книги в другую. С каким именно деревом вы бы сравнили нашу страну?

– Я бы сравнил ее с древом познания добра и зла. С древом, которое корнями уходит в небо, а его крона спускается к нам, грешным. И мы, вкушая его плоды, одновременно питаемся соками очень высоких русских небес. Это дерево распространяется на весь лес русских времен, в котором я мечтаю как-нибудь заблудиться и исчезнуть бесследно.

– Вы, думаю, как никто, знаете о лесе, ведь в нем прошла значительная часть вашей жизни. Весь ваш путь, начиная с юношеского побега из Москвы, выглядит поиском сперва себя, затем своего места в мире, а теперь непосредственно нового мира. Вы пытаетесь описать его, возвестить о нем. Куда, в какое светлое будущее вы нас зовете?

– Во-первых, я не хочу занимать ничье место. Если я вижу, что занимаю слишком большое пространство, уверяю вас, я потеснюсь. И на этой скамье, где я сижу, найдется место Эдуарду Лимонову, а также Александру Дугину. Не сомневаюсь, что на этой скамье нашлось бы место, да и находилось место, Гейдару Джемалю. И даже Сергею Кургиняну. А также Федору Михайловичу Достоевскому. И уж, конечно, старцу Филофею. И уж, разумеется, Матфеюшке Болящему. И Василию Блаженному. И вообще всем праведникам, а также безумцам, а также бандитам и благоразумным разбойникам, к числу которых я и вас отношу. Так что я зову вас усесться на эту скамейку, и, повторяю, если на ней будет мало места, ткните меня локтем в бок, я потеснюсь.

– Признаюсь, довольно лестно… Мы с вами встречаемся накануне вашего юбилея. Как вы вообще относитесь к дню рождения и будете ли праздновать эту круглую дату? Планируете ли подводить предварительные итоги?

– В дни рождения, особенно в часы рождения, человек становится беззащитным. У него оживает пуповина, которой он когда-то был связан с матерью, а до этого со всею остальной природой и миром. И поэтому в эти дни я бываю крайне осторожен. Я боюсь потревожить эту пуповину. Именно по этой причине несколько своих дней рождения я отмечал в Афганистане, одно рождение – на войне в Чечне, другое – в Сирии, а это я даже не знаю. Как раз думаю, не улететь ли мне на военно-воздушную базу Хмеймим в Сирии? И там, в тишине, среди тихих, кротких людей, в окружении мирных садов встретить мое восьмидесятилетие. Это было бы правильно, потому что кто-то назвал меня «певцом боевых колесниц», а ведь колесницы бывают разные. Вот я и раздумываю, не встретить ли мне там свое рождение. Мне так тихо и безопасно. А то знаете ли, пупок-то вещь дорогая очень для человека. Не всякому покажешь.

– Кстати, Александр Андреевич, я был на авиабазе Хмеймим в феврале прошлого года. Пересек ливано-сирийскую границу и явился туда фактически пешком, постучался в запертые изнутри ворота. Но давайте перейдем к вашей литературной деятельности…

– Так вот сразу от пуповины к литературе?

– Думаю, в вашем случае их можно смело связать. Складывается мнение, что у вас много книг, но мало читателей. Как вы живете с этим и что заставляет вас продолжать заниматься творчеством с такой неистовой активностью?

– Цель моей литературы – это свести число моих читателей до нуля. Я охочусь за своими читателями и уничтожаю их своими книгами. Я успокоюсь только тогда, когда исчезнет последний мой читатель. Тогда я совершу обряд погребения и, может быть, на этом оставлю свое литературное дело. Но что касается менее возвышенных целей, чем та, о которой я вам поведал, то, скорее всего, я являюсь жертвой, которая за какие-нибудь мои грехи побудила природу вселять в меня вот эти вот непрерывные мечтания, грезы, ожидания и фантазии. Я не могу от них отвязаться. Я отталкиваю их от себя пятками, даже отстреливаюсь от них, а они все равно лезут на меня и заставляют писать жизнь, которая кипит, бушует, рвется, взрывается, стенает и молится вокруг меня. Поэтому не я пишу мои книги, а они пишут меня. Причем они не дают мне покоя. Одна книга, казалось бы, вот напишет меня, и я думаю: все, я остановлюсь. Нет. Вторая книга тут же возникает и дописывает меня, дописывает. Я сам какая-то странная книга, чьи страницы, по-видимому, не разрезаны. Не знаю, прочитает ли ее кто-нибудь, да и нужно ли это делать? Во всяком случае, мне кажется, что костяной нож для разрезания страниц этой книги уже припасен у какого-то убийцы, слава и хвала ему.

– То есть все-таки вы считаете, что в перспективе ваши произведения будут прочитаны и в должной степени оценены?

– Я считаю, что в перспективе смерть неизбежна.

– Наибольший резонанс получила ваша книга «Господин Гексоген», став в уже далеком 2002 м победителем премии «Национальный бестселлер». Какую свою книгу вы сами считаете главной в своем творческом наследии?

– То, что касается «Господина Гексогена», то это одна из, как вы правильно заметили, многих моих книг и далеко не самая лучшая. Победа в премии – это стечение обстоятельств. Просто так сошлись звезды, такая была погода, так кончался век Ельцина и начинался век Путина. В это же время взорвалось несколько домов в Москве. Появилось издательство Ad Marginem, которое решило ее выпустить. Но это далеко не самая любимая моя книга, а любимая – «Иду в путь мой». Она является книгой моего завета, в ней я написал все, что знал о мире. А дальше просто переписывал ее на разные лады. Так что именно «Иду в путь мой» – книга моего счастья, моей веры, моей молитвы и моей любви. И одновременно с этим она является могильной плитой, на которой русским языком написано мое имя.

– Предисловие для этой книги написал классик советской литературы Юрий Валентинович Трифонов. Он же, к слову, открыл вам дверь в большую литературу, дверь, в которую вы на протяжении нескольких лет до этого упорно стучали. Можете ли вы назвать его своим учителем и шире – кто ваши учителя в литературе и жизни?

– Трудно сказать. Сейчас, когда прожита такая жизнь, когда прочитано такое количество великолепных русских книг и пропето столько божественных русских народных песен, все это сливается в один неразрывный псалом, и неизвестно, кто в нем лидирует. Баратынский или Гумилев. Тексты старца Филофея или Николая Федорова. Набокова или Бунина. Я не знаю. Для меня русская литература является моим огромным учителем и огромным спасителем, и я, когда бывает уж очень худо, накрываюсь этой епитрахилью и там, под этим покровом, спасаюсь, живу и учусь по сей день.

– Вы упомянули о пении. Известно, что у вас два хобби – коллекционирование бабочек и как раз то самое хоровое пение. Бабочек вы, насколько мне известно, продолжаете собирать, а вот поете ли?

– Конечно! Стоит мне поймать какую-нибудь бабочку, я запеваю песню. Я ведь не просто ловец бабочек, но и их певец. Поэтому иногда, если можно наблюдать мои прогулки по русским лугам и восхитительным дорогам, где расцветают цветы – сначала красные, потом белые, потом золотые, вдруг слышится мое пение. И люди уже знают – Проханов поймал бабочку. Поэтому эти две страсти по-прежнему преследуют меня, сопутствуют мне, они нераздельны.

– Речь прежде всего о народных песнях?

– Да, это народные песни про бабочек. Кстати, знаете такую песню? (Напевает.) «Пой ты, бабочка моя, бабочка залетная». Слыхали?

– Кажется, слышал по радио, пока ехал к вам.

– (Смеется.) Да-да-да, на «Эхе Москвы».

– Вы возглавляете Изборский клуб экспертов, у которого есть отделения едва ли не по всей стране. Выполняет ли он те задачи, которые ставил перед собой в момент создания? Нет ли в самой его идее некой подмены знаменитого Южинского кружка, члены которого собирались, чтобы побеседовать обо всем на свете, помечтать о светлом будущем и так далее?

– Подмены или продолжения? То есть вы спрашиваете, не являются ли наши изборские посиделки имитацией тех мамлеевских?

– Именно. Южинский кружок, как ни крути, все-таки дал глобальный выхлоп. Во всяком случае, это отразилось на судьбах тех, кто в него входил. Дает ли что-то подобное Изборский клуб?

– Мамлеевский кружок и результаты его деятельности интересны прежде всего тем, что все, кто в него входил, состояли на учете в психдиспансерах. И в этом смысле это многих объединяло. Это, видимо, и был главный результат, который вносил в нашу достаточно разумную и рациональную советскую жизнь элемент этой психиатрии. Что касается Изборского клуба, то за ним практически нет никаких достижений, кроме, может быть, самых мелких. Таких как, например, присоединение Крыма к России, восстание на Донбассе. Ну а больше нам, пожалуй, и нечем похвастаться.

– Вы считаете, что это заслуга прежде всего этого клуба?

– Я считаю, что да, это, конечно, наши клубные дела.

– Сейчас многие молодые люди не могут найти себе адекватного применения – нет ни больших идей, ни грандиозных проектов. Представьте, что мы с вами меняемся телами и соответственно возрастом. Так вот окажись вы тридцатилетним мужчиной в сегодняшнем дне, чем бы вы занялись?

– (Задумчиво.) Я бы, наверное, поехал в Ливан и через долину Бекаа мотанул бы в Сирию. Побывал бы в замечательной мечети Омейядов, посмотрел бы, кстати, на тот минарет, откуда должен сойти во время второго пришествия Иисус. Да начнется новое человечество, новый мир! А потом сел бы на маршрутку и поехал на военную базу Хмеймим, и стал бы ломиться в дверь. Попробовали бы они меня не пустить. Я вот в литературу ломился и прошел, что же я не пройду на военно-воздушную базу России? Вот этим бы я стал заниматься, если бы мне было столько, сколько вам.

– И, Александр Андреевич, вероятно, пришли бы взять интервью к моему восьмидесятилетию?

– Конечно, пришел бы вас немного помучить, старца такого. Но старец, он тоже такой, знаете, не лыком шитый, он тоже умеет молодежь-то дурить.

Сергей Шаргунов: опыты питают литературу

20 марта 2018 года

Сергей Александрович Шаргунов – человек молодой, но успевший и продолжающий успевать немало. Он автор нескольких заметных книг, включая биографию Валентина Катаева, вышедшую в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей» и удостоенную главной литературной премии страны «Большая книга». Яркий публицист, возглавляющий популярный интернет-портал «Свободная пресса». А еще депутат Государственной Думы. По приглашению «Учительской газеты» Шаргунов вошел в состав редакционного совета издания и, конечно же, не смог отказать в эксклюзивном интервью.

– Сергей, мы встречаемся на своего рода пике твоей формы – литературной, журналистской, политической. Чувствуешь ли ты себя счастливым? Уже достиг той точки, к которой стремился, или все еще нет?

– Я ощущаю себя на перевале. Ни к какой точке я никогда по-настоящему не стремился. Высшее счастье для меня – в самом процессе. Когда ты чувствуешь, что занят творчеством или когда помогаешь людям, точнее также находишься в процессе этой помощи, тогда ощущаешь радость.

– Со стороны может показаться, что ты живешь в каком-то космическом ритме. Как проходят твои будни?

– Мы встретились в моем кабинете в Госдуме, на столе, как ты видишь, накопилась целая стопка запросов, которые мы подготовили с моими помощниками в ответ на многочисленные обращения из всех уголков страны. Например, к нам обратились люди из Волоколамска, у которых буквально уничтожается целая сеть библиотек. Безусловно, я буду за них сражаться, уже сегодня готовлю тексты на эту тему. И, уверен, мне удастся им помочь. Несколько дней назад я вступил в борьбу и за ижевские библиотеки.

– Все, кто обращается к тебе, наверное, безумно благодарны за такую активную поддержку?

– Как бы это ни показалось странным, но не всегда реакция людей, которым помогаешь, оказывается положительной. Например, не так давно в одном алтайском селе удалось выбить полмиллиона рублей на спасение школы. Когда я туда приехал, увидел, что буквально березовые поленья подбивали гниющую крышу. Все это могло обрушиться на детей едва ли не в любой момент. Так вот, все село вышло ко мне, и люди чуть ли не со слезами на глазах просили заступиться. А когда я вывел эту тему в эфиры федеральных телеканалов, написал статьи, депутатские запросы, пришел сигнал из села: «Пожалуйста, больше не приезжайте к нам, а то нас уволят. Деньги выбили – спасибо, но главное – не появляйтесь!» Вот такие парадоксы нашей реальности.

– Твои публицистические заметки в последнее время в большей степени походят на отчеты о проделанной работе – кто обратился, кому удалось помочь, что планируешь сделать. Хотелось бы поинтересоваться: питает ли тебя как художника твое регулярное столкновение с людским горем, бессилие человека перед обстоятельствами и системой?

– Взлом скорлупы, выход из кокона – это всегда правильно. И эти бесконечные полеты в Сибирь, встречи – тоже. Буквально завтра я улетаю в Бурятию, там традиционно будет большой поток посетителей. Это все настолько полезно, что я даже подумываю написать повесть о Сибири. Очень много нового узнал для себя в этих поездках, как краеведческого, так и психологического. Много интереснейших типажей – рыбаки, шаманы, рабочие разгромленных заводов, как, например, в Рубцовске или Бийске, где градообразующие предприятия превратились в своего рода некрополи. Ходишь там по огромному пространству, где торчат эти стены и сваи. Я написал на эту тему рассказ, который вошел в новый сборник прозы под названием «Свои». Это признак того, что опыты питают литературу.

– Сергей, ты упомянул о своей новой книге – сборнике «Свои», который должен выйти уже этой весной в издательстве «ACT». Судя по тем рецензиям, которые начали появляться, в ней ты исследуешь свою родословную, возвращаешься к истокам. Почему у тебя возник интерес к этой теме?

– Это своего рода промежуточная книга. Совсем скоро я надеюсь взяться за серьезный роман. Ну вот мы здесь говорим, а на стене у меня висит портрет Владимира Русанова – знаменитого арктического исследователя. В какой-то момент мне захотелось обратиться ко всем своим предкам, среди которых были и простые крестьяне, и воины, и интеллектуалы, и красные, и белые. В «Своих», в сущности, половина, связанная с обращением к роду. Там есть текст об отце, о моем сыне, там есть рассказ о знакомстве с моей женой Анастасией под названием «Ты моя находка» – новый рассказ. Одновременно с этим там половина текстов, написанная о других. Например, рассказ «Аусвайс» о толстяке-депутате. Или рассказ о простом человеке, статисте телевизионных шоу, который так и называется – «Человек из массовки». Так что эта книга не случайно названа «Свои», она многообразна. Но в каком-то смысле это действительно промежуточная книга по дороге, надеюсь, к крупной форме.

– Ты сказал, что в том сборнике есть рассказ о твоей супруге. Наверняка самый популярный вопрос, который тебе в этой связи задают, как вы познакомились, но я бы хотел спросить о том, как вы живете. Как тебе семейная жизнь?

– (Смеется.) Иногда поколачивает меня. Скоро надо будет заявить о жестоком харассменте в семье…

– В Комитете по международным делам эта тема сейчас особенно актуальна… Ну а если серьезно – гладит ли Анастасия твои рубашки?

– Она мне сегодня посоветовала надеть этот золотистый галстук. Несколько часов назад мы с ней позавтракали яичницей. У меня очень заботливая жена, мы с ней доверительно и нежно относимся друг к другу. Вчера я весь день провел в командировке в Дагестане. Вернувшись, рассказывал ей в ярких деталях о своих впечатлениях, о том, что видел, что узнал. Мы много общаемся, что, мне кажется, очень важно в отношениях. Мы все проговариваем, рассказываем друг другу много интересного. Настя специалист по русской литературе, и, я скажу честно, она мой первый читатель. Помимо прочего, Настя очаровательная девушка. Мне, кстати, нравится, что она в очень хороших отношениях с моим сыном от первого брака Ваней.

– Иван учится в одной из столичных школ. Но, насколько я знаю, не только это связывает твою семью со школой. Расскажи, пожалуйста, об этом.

– Да, действительно, мой отец был учителем, преподавал в школе английский язык. Моя бабушка, писательница Валерия Герасимова, начинала как учительница в Ярославской губернии. Я и сам постоянно преподаю в разных школах. Для меня это всегда большая честь и радость. Особенно я люблю 31-й лицей Челябинска, куда привозил многих заметных писателей. Скоро направлюсь в Казань на встречу со старшеклассниками, которые в рамках олимпиады писали сочинение по одному из моих рассказов. Тема образования для меня очень важная, и, когда ко мне обращаются из школ, я никогда не отказываю. Кстати, я был среди тех, кто настаивал в разговоре как с Владимиром Путиным, так и с Дмитрием Медведевым на возвращении сочинений в школьные программы. Слава Богу, что нам удалось вернуть этот жанр.

– Вернемся к твоей политической деятельности. Ты как-то говорил, что система старается не впускать в себя ярких людей, но тебе удалось просочиться сквозь это сито. У тебя еще свежий, что называется, незамыленный взгляд. Как ты считаешь, правильно ли отлажена работа государственной машины?

– Ты знаешь, многое можно и нужно менять. У меня много законопроектов разного толка: и в поддержку образования, и в поддержку тех, кто сидит в тюрьмах и лагерях, и много других. Я надеюсь, что мои коллеги по Госдуме поддержат меня. Это системная работа, идущая рука об руку с ежедневной помощью простым людям в рамках моих депутатских возможностей. Как минимум это Дума, несмотря на довольно узкий коридор, позволяет. Я сам поставил себя в такие условия, что должен держать отчет перед людьми, иначе можно легко расслабиться. Чего скрывать, некоторые депутаты не очень серьезно относятся к обратной связи и необходимости лично реагировать на людские обращения.

– Не могу в этой связи не спросить о политическом и жизненном выборе твоего соратника, коллеги по порталу «Свободная пресса», который ты возглавляешь, известном писателе Захаре Прилепине. Он, думаю, при желании вполне мог бы сидеть в соседнем кресле в зале Государственной Думы, но в настоящий момент с оружием в руках воюет на Донбассе. Многие после этого считают его, мягко скажем, «нерукопожатным». А каково твое отношение к нынешней деятельности Захара?

– Прежде всего Захар Прилепин мой близкий друг, человек, с которым связана моя жизнь, и мне понятна его логика, этот порыв. Где-то это напоминает тех наших соотечественников, кто ехал в Сербию или Приднестровье, напоминает о Байроне, поехавшем поддержать греческое антитурецкое восстание, или о Хемингуэе, участвовавшем в гражданской войне в Испании. Знаю, что именно так воспринимает это сам Захар. Я и сам был на Донбассе с первых дней возникшего там восстания. Сегодня Донбасс подвешен на мясной крюк, люди оказались в заложниках у большой игры и войны, и этих людей очень жалко, для меня лично вся эта ситуация – личная боль. А что касается Захара, то у него очень яркая биография…

– Не возникало ли у тебя желание встать с ним вместе под ружье?

– Лично у меня пока нет настроения брать оружие в руки именно в этой истории. Но, ты же знаешь, я много раз был под обстрелами и видел, как погибают люди. И мой низкий поклон всем павшим и в память о них. Я потерял там многих друзей, и для меня это, повторюсь, боль. А вообще все это наталкивает на определенные мысли о странностях нашего времени. Мы живем в эпоху торжествующего постмодерна и отсутствия всякой самостоятельности у кого бы то ни было. Более того, проявление любой самостоятельности превращается в нечто карикатурно-маргинальное, локализуется в социальных сетях и маленьких группках. В этом смысле вообще загадка, что за время мы переживаем, когда в людях, с одной стороны, возникает какое-то самосознание, с другой – ощущение тотального двоемыслия. Очевидно, мы живем в необыкновенно лицемерное время, не замечать его торжества просто невозможно.

– Скажи, в чем оно, на твой взгляд, проявляется?

– Да во всем! Мне, к примеру, приходится много общаться с чиновниками из 90-х, которые все вдруг сделались суперпатриотами, но я знаю, что их патриотизм ограничен красными флажками. Драма состоит в том, что они готовы признавать только то, что спущено сверху. Я не верю в патриотизм большинства тех, кто его проповедует на официальном уровне. Большинство из тех, кто ораторствует на различных ток-шоу, ни разу не побывали на Донбассе. Это ведь очень показательно, что они боятся даже минимального риска, в том числе для своей репутации. Захар в этом смысле, конечно, принимает огонь на себя – он рискует и физически, и в грядущем, потому что политика нашей страны на самом деле очень зыбкая. И позиция по Донбассу тоже зыбкая, все двояко, многогранно, цинично. Есть люди, которые впадают в экзальтацию, подчиняясь моторике ток-шоу. По-хорошему современной России нужен психоаналитик, чтобы разобраться, что здесь искренне, а что фальшиво. Думаю, некоторые уже и сами не в силах разобраться внутри своей черепной коробки, это ужасно.

– Сергей, буду честен, многие обвиняют и тебя в тех же грехах. Ты довольно ярко выступал на Болотной площади, протестовавшей против результатов выборов в Государственную Думу предыдущего созыва, теперь ты государственник, член фракции КПРФ все в той же Думе. В какой момент произошел этот перелом в твоем сознании?

– Это вечный разговор, да к тому же довольно бессмысленный. Я продолжаю критиковать государство там, где должно, причем эта критика бывает жесткой, кинжальной. И при этом я стараюсь его, это государство, менять в рамках своих собственных возможностей. Так было всегда. В 2008 году, будучи всюду запрещенным, находясь в черных списках всех СМИ, я ехал в Цхинвал, чтобы поддержать Россию.

– Давай напомним читателям, почему ты был запрещен?

– Ты же знаешь, что власть мало кому прощает протест против себя. Но если коротко, то речь о выборах в Государственную Думу, когда я со скандалом был исключен из федеральной тройки одной из парламентских партий. Все это при желании можно легко отыскать в Интернете. Так вот, в 2014-м, после воссоединения Крыма с Россией, я сразу же поддержал государство в этом, но на самом деле еще до этого сразу же поехал туда, когда многое еще было неизвестно и неясно. Поэтому я остаюсь последовательным патриотом и не отказываюсь от своей критики ни по одному из вопросов. Стоит внимательнее присмотреться к этим деятелям, которые то кормятся с руки власти, то эту руку кусают. Они, пользуясь поддержкой лишь одного процента населения, бесконечно наглы. Кто все эти судьи? Я бы на самом деле при желании мог быть гораздо более близким к власти, более официозным, но я сознательно выдерживаю эту дистанцию, порой в ущерб себе, именно потому, что я за справедливость.