Текст книги "Зикр Назира"

Лагерь мёртвых

Телесная боль для Назира была почти неизвестна, оттого, когда в шатёр втащили что-то, похожее на длинный стол без столешницы, с потемневшим от людского пота поворотным колесом, он ощутил, как страх проникает внутрь мышц, вызывая их содрогание. Казалось, что дрожь в его ногах и руках видят все в шатре – Байбуре, Вафа, сам шейх Али.

Хорошо знавший строение тела, он представлял, что произойдёт – вначале суставы вытянутся до предела, а затем вырвутся из своих углублений, таща за собой вены и жилы, и, при очередном повороте колеса, оборвутся. Тогда придёт время смерти. Но он сам к тому времени, скорее всего, будет без сознания. Лишь бы успеть, лишь бы собраться с силами, чтобы обратиться к Всевышнему. Когда его кожаными длинными ремнями привязывали к орудию, он шептал про себя зикр, стараясь пропеть его, расположить слова в верном порядке, но испуганный язык никак не мог успокоиться, прячась за зубами.

Назир, знал, что не готов ни к боли случайной, ни к той, что причиняют люди друг другу с умыслом, но с удивлением осознал, что может размышлять о своих страданиях, даже слушая, как щёлкает поворотное колесо. Он словно видел, как в суставы его всунули острый и длинный клинок, и при каждом новом щелчке он расщеплялся на десятки, на сотни других, и каждый резал свою часть тела.

– Что ж, суфий, теперь, когда тело твоё растянуто, растянется ли так же и твой язык? – голос шейха доносился из другого мира, отделённого временем и пространством.

– Аллах… – Назир шумно сглотнул жаркую, клейкую слюну, – всемилостив.

И замолчал. И услышал в ответ то, чего боялся больше смерти, больше упрёков отца, больше гнева Аллаха:

– Ещё, – и тут же ощутил, как стальное дерево внутри него отращивает новые ветви, проникает в новые закоулки тела, о которых он даже и не думал никогда.

Тогда Назир закричал, выискивая запасы дыхания для того, чтобы хоть как-то облегчить страдания.

– Что… ты… должен… был… сделать? – сквозь крик каждое слово доносилось откуда-то издалека, едва проскальзывая мимо заслонов боли, окутавших его красным покрывалом. Как же ему хотелось, чтобы не было ни этих слов, ни этих кровавых всполохов, ни этого шатра!..

И он рассказал про зикр, данный ему учителем для сохранения Казана, выталкивая из себя слово за словом. Он поведал и слова зикра, хотя это было тайной, о которой должны были знать лишь трое – учитель, Кул Шерифи и он сам, посланец. Он бы говорил всё, что угодно, лишь бы только боль его не увеличивалась, лишь бы уменьшилась или хотя бы оставалась на том пределе, за которым ждала смерть.

– И это всё?! Всё, ради чего ты готов был умереть, суфий? – хохот шейха слышался отовсюду. – Ради нечестивых, забывших лицо Аллаха?! Неужели ты думаешь, что Иван-падишах не может разрушить твою и любую другую молитву своими пушками и ружьями? Глупец, какой же ты глупец, суфий!.. А я-то, я-то хорош – подумал, что он действительно несёт тайные знания!

Хохот сошёл на бульканье, а потом, видимо, по знаку шейха отпустила и боль. Красное покрывало, наползавшее откуда-то снизу, спустилось вновь к своим истокам.

– Ну что ж, завтра ты попробуешь спасти свой Казан – такую милость тебе предоставит шейх Али! – Али скомандовал кому-то в сторону, видимо, Вафе, – В первый ряд его! Может, успеет прочитать свой зикр прямо под стенами, когда на него будут лить кипяток и смолу!

Палач вытолкнул Назира из шатра так, что тот споткнулся о тканый порог и рухнул в грязь. Подыматься не было сил. Лежать на прохладной земле лучше, чем истекать потом в жарком шатре. Лучше так и остаться здесь, чем идти по земле со стыдом предательства.

Чья-то сильная рука рывком подняла его. Руки и ноги, плечи и бёдра пылали от боли, но кое-как Назир смог устоять.

– Держи его, – чей это голос, какой-то знакомый голос, а вот и кто-то встал сбоку, маленький, наверное, это Байбуре, а кто же тогда говорил… Назир попытался оглядеться, но в глаза бросились лишь размытые пятна огней.

– Фарид, Фирдаус! – снова этот громовой голос. Две фигуры подошли. – Возьмите эту требуху свиней и оттащите к смертникам! – Хотели в Казан попасть – завтра там будете! В первом ряду пойдёте!

Аллах всемилостивый, как же громко… А обладатель голоса внезапно притянул его к себе ещё ближе и прошептал:

– Как первые стрелы полетят, падайте и прячьтесь под мёртвых. И читай свой зикр, суфий, да пребудет с тобой милость Мохаммеда, Пророка Аллаха Всесильного!

И тут же заорал по-прежнему, но уже куда-то в сторону:

– Чего ещё ждёте?! Забирайте!

Охранники схватили их с двух сторон и потащили прочь от шатра. Назир нашёл в себе силы обернуться – у светящегося входа в палатку стоял великан и, наклонив огромную голову, глядел им вслед. Это он сказал ему спрятаться. Вот только зачем?

Они тащились по становищу, разглядывая урусов. Воины грудились у костров в поисках уходящего тепла, ссорились из-за еды, точили сабли, кое-где чистили пищали. Завидев двух пленников, они вглядывались в их шаг, думая, что бы выкрикнуть похлеще, но затем, увидев направление, в котором идут фигуры, осекались и умолкали.

Впереди, в самой середине войска, занявшего холмы у Булака, посреди ярких шумных огней, тускло светилось несколько костров. Над этой частью лагеря царило молчание, которое, казалось, разливалось в стороны, охватывая соседние отряды. Чем ближе они подходили, тем тише становилось вокруг. У самого последнего костра урусов, стоя на коленях перед иконкой, молился молодой монах. Почти вплотную к нему, спинами ко всем вокруг, цепью стояли воины.

Провожатые Назира и Байбуре подвели их к оцеплению.

– Ещё привёл! – звонко по-русски сказал один из охранников.

Урус повернулся, оглядел пленников и усмехнулся:

– Твой Шигалей что – детей стал посылать? Кроме баб да мальчишек больше никого полонить не может?

– Шейх Али ещё привёл!

– Ладно, давай своих ещё привёл. Завтра уж все сгодятся. Пускай их, Локоть!

Безбородый джигит, едва ли на пару вёсен старше Байбуре, проворно отскочил, открывая проход внутрь. Назир шагнул вперёд, не ожидая тычков в спину. Внутри этого необъятного, на первый взгляд, круга сидели, спали, молились, разговаривали, плакали, молчали сотни, а может, и тьма людей. Здесь мерцала пара или тройка костров, и хотя смертникам еды не полагалось, люди старались собраться у тепла. Назир подошёл к огню как можно ближе, а потом рухнул оземь. Исковерканное тело его ныло, но чем дальше, тем слышнее становился голос, идущий откуда-то изнутри памяти. Назир пытался отмахнуться от него, пытался не узнавать голоса, но он знал, что это отец, он слышал, однажды он уже слышал это:

– Ты – слабый. Ты – слабый. Ты – слабый.

А ещё глубже, где-то совсем глубоко, куда не достала ни одна частичка боли, тонкой весенней птицей неслось радостное «жив! жив!»

– Назир, Назир, смотри-ка, – Байбуре осторожно дёрнул за халат, указывая в сторону мужчины, отсевшего от сотоварищей по несчастью. Небольшого роста, обхватил себя руками за колени, с расстояния в несколько батманов он смотрел на отблески костра. Рыжая борода мерцала медью.

– Это он, он, я его во сне видел, Назир, – горячо зашептал Байбуре.

– В каком сне?

– Ну в том, я же тебе рассказывал, – Байбуре недовольно поморщился, так и не сводя глаз с рыжебородого, – это он мне сказал «бежать нельзя». Он, точно!

Они и не убежали. И даже жизнь сохранили. Вот только потеряли зикр.

Если они остались, что смогут сделать завтра? Наверное, нужно будет попробовать прочесть зикр – как бы ни смеялся над этим предатель. Но сейчас Назиру казалось, что выдав молитву нечестивому, он обесценил её. Он сохранил свою жизнь – всего-то до рассвета! – но потерял сокровище, которое давало смысл его пути.

С утра урусы пойдут на Казан, а в первых рядах живым щитом поставят их – казанцев и черемисов. Там всё и кончится. Боль, позор, неудачи… Назир ощутил, как голова обессиленного мальчика упала ему на плечо, а вскоре уснул и сам.

Первый ряд

Солнце месяца Шавваль пряталось в серую шаль облаков и никак не хотело вылезать. Или же оно не хотело смотреть на то, что скоро произойдёт на этой земле? Есть ли дело до людских невзгод Тому, Кто на небе? Смотрит ли Аллах на тех, кто сейчас собирается умереть? Поможет ли Он им? Поможет ли защитникам Казана?

Назир, поёживаясь от холода, наполненного речной влагой, и разминая отзывающиеся тягучей болью руки и ноги, вспоминал – давным-давно люди этих мест поклонялись солнцу и другим, похожим, богам. Из проклятого Булгара смельчаки привозили каменные плиты, на которых был высечен круг с лучами. Обратиться к ним, к богам этой земли, подумал Назир, но тут же себя осадил – нужно рассчитывать только на Всевышнего. И на зикр. Он огляделся. Там и здесь просыпались смертники.

Какая же участь ждёт нас всех, если мы умрём на поле боя в пользу безбожников? Что скажут нам перед пропастью? Дадут ли ступить на золотую нить, что испытывает добро и зло человека? И как долго будем падать мы в пустоту, сорвавшись с острого края? Назир, словно чётки, перебирал мысли внутри самого себя, сам не понимая, что дыханием и ритмом внутреннего разговора входит в накф, состояние пустоты. Весь мир, всё происходящее стало лишь наблюдением.

Всё в том же отстранении, он видел, как рядом зашевелился Байбуре, как сквозь плёнку бычьего пузыря разглядывал строящиеся ряды урусов, которые погонят смертников Назира, Байбуре, рыжебородого мужчину и того мальчика лет семи, который ночью плакал. А когда все, каждый из нас, падёт, они пойдут по нашим телам, чтобы взять Казан.

Заныли далёкие трубы, словно собираясь духом, где-то послышались молитвенные скороговорки неверных и – всё забряцало, зазвенело, зашевелилось. Лишь в их лагере царило молчание. А потом труба запела близко-близко, и кто-то вскрикнул, подгоняемый джегганом уруса.

– Вперед, басурмане! Айда, татарва, алга! – издевательски прокричали из задних рядов.

И они пошли. Сначала по грязному месиву, заквашенному тьмами ног чужеземцев. Назир не видел почти ничего, кроме этой грязи да спин идущих впереди. По бокам какие-то рожи усмехались, дразнились, орали, направляя их к холмам. А там, там впереди уже высились стены Казана, вставали неприступные врагам башни. Рядом с одной из них громоздилось деревянное сооружение, с которого то и дело громыхающие пушки выплёвывали ядра.

Вскоре их остановили, видимо, чтобы дать подтянуться прочим войскам. Оглянувшись и привстав на носки, Назир глядел, как горизонт темнеет от построений, как трепещут тканые знамёна урусов. По правую руку, чуть позади их рядов, стояли стрельцы. Назир вернул взгляд к стенам города.

Под защитными перекрытиями, там и здесь поникшими от пушечных выстрелов, виднелись маленькие фигурки. Лучники. Как только мы подойдём на расстояние стрелы, чёрная туча со свистом метнётся вверх, чтобы тут же рухнуть и уничтожить всех. Великан Вафа зачем-то сказал им падать и лежать, но возможно ли это? Сзади пойдут тьмы урусов, которые переломают кости всех, кто останется в живых. А если успеть, если добежать к стенам и оттуда позвать сородичей? Нет, это глупо, глупо, ах, как же глупо погибать…

 
Стены города, стены воинов:
Кто выдержит схватку?
 

Всю ночь Байбуре снился мёд, и до сих пор сладкий тягучий привкус таился в глубине рта. Отец вносит в дом накрытые тряпицей широкие полосы, из-под которых раздаётся клейкий, восковой дух. Энкей режет и протягивает каждому: сначала – мужчинам, потом сестрёнке, себе – всегда последней. На энкей халат, Байбуре дёргает его, хочет попросить ещё, но ткань рвётся, падает ниц, обнажая плоть, покрытую чёрными пятнами смерти, сквозь истлевшую кожу виднеются кости, но рука матери до сих пор протягивает ему липкий кусок сот, а он, Байбуре, не знает – брать или не брать. Скелет, в который превратилась энкей, все так же стоит с куском мёда в костлявой ладони и с силой тянет сына второй руке к себе, чтобы обнять. Байбуре рвётся прочь и просыпается. Ещё долго по дороге к битве он ощущает, как липнет корень языка к гортани.

Взглянул на Назира – бледный, губы что-то шепчут. Боится. А ему, Байбуре, чего бояться? Родители уже ждут его, мёда приготовили, чего же бояться. Все умрут, поэтому ничего тут страшного и нет.

Но внутри себя, где-то глубоко-глубоко мальчик слышит тихий голос, больше похожий на голос отца, когда тот учил его охотиться в лесу. На тёмном озере, в полудне пути от авыла, Ахмед придерживал его охотничий саадак и успокаивал:

– Не торопись, балам, не торопись. Всему своё время, не торопись его подгонять, а то оно обидится.

Байбуре так задумался, что не заметил, как ткнулся головой в спину идущего впереди. Тот охнул, повернулся со злобой, и мальчик прижался к Назиру – на него смотрел мужчина из недавнего сна:

– Умереть торопишься? – грустная усмешка раздвинула рыжую щетину. – Могу вперёд пропустить.

Мужчина помолчал, перевёл взгляд на Назира:

– Ну что, суфий, стало быть, пришла пора молиться?

Назир, все ещё пребывающий в трансе, вгляделся в человека, будто не понимая, что тот просит, а затем все-таки кивнул и, приподняв ладони к голове, запел:

– Бисмилла-и-рахмон-и-рахим…

Чем дольше читал он молитву, тем тише становилось кругом, тем больше людей подымали руки, и, повторяемая сотнями голосов, молитва разносилась всё дальше и дальше. После первых слов Назир перешёл с арабского на родной язык казанцев, и говорил уже по своему.

Он говорил с Всевышним как равный с равным, потому что перед лицом смерти каждый из них должен быть готов к встрече. Он просил, чтобы Аллах не принял их за безбожников – ведь они, хоть и шли перед отрядами урусов, ими не являлись. Он рассказывал, что хотел бы помочь своему Богу, но сейчас они смогут сделать это лишь молитвой и вот, идут на гибель под стены родного города, с именем Повелителя Миров…

– Эмин, – откликнулись ряды, и тут же, будто только этого и ждала, сзади хрипло запела труба урусов, забренчали доспехи, затопали воины, забили ненадолго притихшие пушки на деревянной башне перед Казаном. По правую руку ближе к городу забухало, загрохотало, а через несколько мгновений на далёкую красную стену у Ханских ворот словно мухи, налепились черные дыры провалов. Сзади опять заорали.

Ряды пошли.

Люди двигались, будто во сне, молча, собрав дыхание, и все их взгляды были устремлены лишь туда, к стенам, в которые время от времени ударяли пушечные ядра. То здесь, то там слышалось имя Всемогущего, но шум и грохот, и ветер, терзавший их холодными струями, скрывали слова. Поднялись на первый заградительный вал, ожидая, что вот-вот, сейчас ударят по ним. Вглядывались в зубцы между стен, высматривали каждый свою смерть.

Казанцы подпустили их близко, гораздо ближе, чем стрела из боевого саадака могла покрыть, пробив насквозь тяжёлые кожаные доспехи. Назир услышал, как где-то впереди кто-то измученно закричал:

– Стреляйте, стреляйте уже!

Сделали ещё десятка два шагов. Когда из-за стен со свистом поднялась чёрная туча, Назир в изумлении задрал голову и остановил шаг. Тысячи бескрылых птиц взлетали в небо и там застывали, словно разглядывая будущую жертву, а найдя, разворачивались и неслись к земле.

Расчёт казанцев был верным – они пропустили сородичей как можно ближе, и лишь потом начали обстрел вражеских полков. Стрелы перелетали через ряды смертников и ложились им за спины, к истинным врагам.

Рыжебородый, всю дорогу бормотавший себе что-то под нос, захохотал. Он подпрыгивал на месте, пальцем провожая стрелы от стен к себе за спину. Задние ряды, поняв, что смерти можно избежать, ринулись вперёд, к стенам, надеясь вскоре оказаться под их защитой. Урусы, увидев, что замысел их удался лишь отчасти, закричали, труба пропела краткий приказ и сзади тут же раздались новые звуки – хрусткие удары и обиженные крики.

Назир обернулся. Урусы начали пробиваться вперёд, без разбору размахивая саблями и пиками. Он удивился – к чему им так стремиться, ведь он не видел ни у кого ни лестниц, ни других орудий, чтобы взбираться на стены.

Назир схватил Байбуре за руку и побежал. Стрелы, камни, вязанки хвороста – всё летело теперь без разбору, словно город желал уничтожить любого, кто приблизиться к нему. Когда впереди показался рыжий от глины холм, истоптанный сотнями ног, а внизу ещё и уменьшенный на высоту десятка тел, раненых и мёртвых, поверженных в суматохе, Байбуре забился в сторону.

– Нет! Нет, не туда! – кричал он, пытаясь выдернуть руку, свернуть прочь от холма.

Но слева урусы уже близились к воротам, справа в камень стен всё так же били пушки. Иного пути не было – только тот, что советовал Вафа. Добежать до павших и прятаться среди тел. Прикинуться одним из мёртвых, чтобы не умереть.

Шум сзади всё нарастал, люди теперь бежали без разбора – урусы, казанцы, черемисы. Все, казалось, хотели зачем-то приблизиться к стене, несмотря на то, что оттуда лилась кипящая смола, градом валились камни. Совсем рядом с Назиром в худого вертлявого черемиса ударил короткий джегган, пущенный со стены. Мужчина, будто не заметив странной, выросшей в груди деревянной руки, пробежал ещё несколько шагов, а потом, падая, насадился на древко копья полностью.

Почему они обороняют этот участок стены, подумал Назир. Разве не видят они, что это – лишь ловушка, лишь попытка отвлечь их внимание от чего-то иного, что творилось на другой стороне города? Почему Аллах не открыл им глаза? Неужели он может оставить своих истинных последователей без защиты? Но почему, почему?!

Назир пригнулся, приблизил губы к уху Байбуре, и на бегу прокричал:

– Как добежим до мёртвых, падай под них! – и сам ужаснулся себе и своему предложению.

Холм из рыжей глины был уже близко, когда урусы их догнали. Смерть теперь окружала со всех сторон. Назир сделал ещё несколько шагов, а потом ощутил, как сзади на левое плечо опускается что-то тяжёлое. Удар то ли саблей, то ли палицей пришёлся плашмя, но рука и весь левый бок тут же застонали от памятной боли. Он споткнулся, полетел к земле, так и не отпустив руку Байбуре, утягивая его за собой куда-то в темноту.

Назир уже не видел, как рыжебородый мужчина, пронзённый на бегу пикой, скорчился рядом с упавшим Байбуре и прошептал тому несколько слов. Не слышал, как плачет Байбуре, затаскивая тело рыжего поверх их тел, чтобы укрыться от скрежета металла, от грохота пушек и, главное, – от череды гулких взрывов, эхо которых так отчётливо донеслось с другой стороны города.

Мертвецкие сны

Слова, которые рыжебородый проронил перед смертью, почти совпадали с теми, что Байбуре услышал во сне. По одним губам мальчик разобрал:

– Всё равно не убежали, – а потом рыжебородый свалился на бок, прикрыв собой Байбуре. С другой стороны мальчика упал Назир, и Байбуре теперь боялся, что его старший товарищ тоже умер, и сам он лежит между двух мертвецов, и как тут разобрать – жив ли ты.

Байбуре хотел пошевелиться, чтобы проверить свою жизнь, но побоялся себя обнаружить. Шаги урусов порой отдавались на теле мальчика, но отстранённо, потому что над ними было ещё несколько человек. Так он и лежал, испытывая тяжесть и ощущая, как чья-то кровь стекает по его телу, чтобы впитаться в землю.

Шум боя прошёл мимо и углубился внутрь Казана, став почти не слышным, лишь изредка откуда-то поблизости долетал чей-то стон: всегда один и тот же, тонкий, будто птица-кукушка плакала по брошенным деткам. От земли, к которой Байбуре был прижат всем телом, то и дело шёл гул, топот. А ещё ему казалось, что стон идёт именно оттуда, из-под земли. Будто там собрались все мёртвые: и защитники, и нападавшие, и ата-ана, и сестрёнка – и все пытаются сказать ему что-то, да только никак не разобрать.

Вскоре звуки утихли. Байбуре открыл глаза и высунул голову. Рука рыжебородого, словно указывая на виновника своей смерти, была выброшена вверх. Там, в вышине, парили чёрные вороньи кресты, то сбиваясь в кучи, то вдруг падая, чтобы найти жертву, а затем вернуться в строй.

Лучше бы мне здесь и остаться, подумал Байбуре и прикрыл глаза. Казан пал, захваченный урусами, Назир мёртв, рыжебородый мёртв, все люди, хоть как-то близкие ему, мертвы. Лучше бы и ему было получить стрелу, чтобы улечься здесь, и не так, как сейчас, а по праву.

На стене поблизости что-то затрещало, крикнуло, захлопали луки, а потом раскатисто ударили выстрелы и крики тут же прервались. Кто-то ещё умер, подумал Байбуре, чувствуя, как холод земли и окружающих тел проникает в него. Отчего же смерть в который раз обходит меня? Неужели боги решили разлучить его со всеми, разлучить даже с родной землёй, и оставить в одиночестве? Байбуре помнил по рассказам старших, что порой боги устают любить свои создания и тогда начинаются войны. Это ему было понятней, чем бог Назира, который, хоть и всемогущий, но не стал защищать своих детей.

Чтобы не видеть вскинутой, словно на прощание, руки рыжебородого Байбуре зажмурил глаза и не заметил, как уснул.

Назиру казалось, что спит он слишком долго. А если проспишь, то можно опоздать к молитве. Открыл глаза, огляделся. Почему-то спал он не один, а среди десятков других людей, улёгшихся прямо на землю. Все лежали спокойно, только лицо чем-то знакомого мальчика рядом шевелилось и дёргалось. Видимо, страшный сон снится. Назир вскочил и увидел, что спит он прямо под стенами Казана. Сразу же вспомнилось, что должен быть там, внутри, должен прийти и сказать что-то. Но что? И кому? Нужно идти туда, там разберётся.

Назир вытащил ногу из-под тела какого-то мужчины, навалившегося на неё всем весом. Его там ждут, ждут, он точно знал это. Кто? Во-первых, ждёт отец, Акмоли, похожий на медведя. Еще Кул Шэрифи, имам. Хотя Назир и не знал его в лицо, но был уверен, что при встрече точно не ошибётся. А зачем он его ждёт? Назир не помнил. И ещё… Да, ещё ему почему-то казалось, что там ждёт энкей. Нужно спешить.

Двинулся в сторону ворот, видневшихся в нескольких сотнях батманов, переступая через спящих, боясь потревожить. Но даже если задевал чью-нибудь руку или вставал на ногу, люди не шевелились и не отзывались на ущерб. На воротах никого не было. Здесь лежало лишь два человека – мужчина и женщина. Назир приблизился. Ему показалось, что он где-то видел эту же картину, так уже бывало, а если кажется, что вспоминаешь увиденное, значит, Аллах подаёт добрые знаки. Какие же? Голова его болела с левой стороны, и Назир задумался, что неплохо бы зайти к лекарю после того, как окажется в городе. Вот только обойдёт этих спящих.

У мужчины было грузное, широкое тело. Мощная правая рука сжимала саблю, а левая держала руку женщины. Женщина свободной рукой уложила стрелу поперёк груди. Назир сделал ещё шаг, чтобы разглядеть лица спящих, а когда наклонился, понял, кто лежит перед ним. Отец. И энкей. Они оба. И они не спали, как не спал никто на этом поле, потому что все были мертвы, и отец, и мать его – все были мертвы, а ты не спас никого, ты никого не можешь спасти, ты всегда опаздываешь, ты слаб, слаб, слаб, шуршал в голове чей-то голос, и звук его всё накатывал и накатывал – до тех пор, пока Назир не понял, что кричит он сам.

Он поднял взгляд и через разрушенные ворота увидел улицы города. Там тоже не было живых – мёртвые лежали друг на друге, обмотанные в странные, незнакомые ему зелено-красные флаги. Тогда он развернулся и побежал прочь, не обращая внимания куда ступает, потому что они утеряли жизнь, все они, каждый, целое поле мертвецов и он один, Назир, был виноват в том, что не сказал нужные слова, не успел вовремя, он всегда не ко времени, время обиделось на него, время обиделось на них всех… Тела, по которым он бежал, вдруг покрылись кровью, и бежать стало скользко, он не удержался, упал рядом с мальчиком

– Байбуре! Его зовут Байбуре!

и задёргался, выпутывая ногу из ямы меж тел, и тогда уже проснулся по-настоящему. Левая сторона тела ныла тупой болью, во рту был привкус земли, а перед глазами до сих пор стояло увиденное там, внутри города – на горе из тысяч тел стоит низкорослый мужчина с блёклыми, бесцветными глазами, и жмёт, топчет, уминает ногами мёртвых, а реки крови уже переливали поверх стен…